Текст книги "Наш Современник 2006 #2"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Итак, где-то в конце 1915 года германский МИД и генштаб приняли решение попытаться “революционизировать” Россию. С этого момента немцы начинают нащупывать подходы к Ленину, жившему в тот момент в крайней нищете в Цюрихе и с величайшим трудом сохранявшему еще кое-какие нелегальные связи с Россией. Как вытекает из немецких документов, интерес Германии к большевикам долгое время не встречал никакой взаимности. Действовали они через некоего Парвуса (настоящее имя – Александр Гельфанд), в прошлом революционера, довоенного друга и единомышленника Троцкого с его теорией “перманентной революции”. Парвус, однако, был не столько революционером, сколько авантюристом и дельцом. Во время Балканских войн он заработал миллионы на контрабанде оружия и с той поры вел привольную жизнь, балуясь при этом революционными идейками. Он, как и большевики, хотел мировой революции и социалистической Европы, но считал единственным реальным путем к этой цели союз с Германией. По мнению Парвуса, Германия должна была “естественным путем” стать социалистической после прихода к власти там социал-демократов, которые и довели бы до победного конца войну с Россией, сделав ее после поражения тоже социалистической.

Подобные мысли, разумеется, всячески приветствовались в Берлине, и Парвус вскоре стал видным агентом влияния немецкой разведки в кругах российской оппозиции. Именно через него шли основные немецкие деньги, которые закачивались в Россию в подрывных целях. Однако Парвус был генералом без армии и тратил деньги по большей части впустую, хоть и поставлял немало интересной информации. Но на одной развединформации, как известно, далеко не уедешь.

В мае 1915 года жирный, весь в бриллиантовых кольцах и запонках Парвус, проживавший в элитном отеле “Baur au Lac”, отыскал Ленина с Крупской и Арманд за скромным ужином у деревянного столика в одном из бедняцких кафе и попробовал сделать ему “предложение”. Ленин тогда просто выгнал Парвуса, назвав его немецким шпионом, с которым не желает иметь дела. Но интерес немцев к Ленину после этого не только не исчез, но рос день ото дня. Ведь он призывал свергнув царизм, предложить всем воюющим державам мир при условии освобождения колоний и всех покоренных, угнетенных и бесправных народов. Если же империалисты отказались бы последовать этому призыву, тогда – революционная война, предоставление независимости всем угнетенным великороссами народам, всем колониям и зависимым странам Азии (Индии, Китаю, Персии и т. д.) плюс призыв к восстанию социалистического пролетариата всей Европы.

Конечно, в Берлине считали Ленина чудаком, утопистом и были уверены, что он, как и все подобные мечтатели, в конце концов плохо кончит. Ну, туда ему и дорога! Однако же социалистическое восстание пролетариата во Франции и Италии – это было бы совсем недурно. Освобождение угнетаемых великороссами народов – еще лучше, особенно если после этого они подпадут под контроль немцев. Бунты в колониях – это великолепный способ ударить в спину Англии. Немцам было, конечно, ясно, что Ленин ни в коем случае не желал победы империалистическому рейху, но это было не так уж важно. Мало ли чего он там считает. Важно было, чтобы Ленин и большевики вышли на арену политической борьбы в России и попробовали осуществить свою программу. Об остальном должен был позаботиться германский генштаб.

Если в 1915 году, когда революцией в России по-прежнему не пахло и настроение у большевиков было соответственное, Ленин в шею выгнал Парвуса, то после февраля 1917 года обстановка в корне изменилась. Революция, о которой еще в январе Ленин не смел и мечтать (он говорил, что мы, представители старшего поколения, “наверное, уже не доживем до решающих боев будущей революции”), наконец началась. Оставаться в эмиграции в этих условиях было равносильно отказу от борьбы за власть и надежд на то, что социалистическая программа большевиков когда-либо будет реализована. Надо было любой ценой прорываться назад в Россию, чтобы принять активное участие в развитии событий там. К тому же немецкие представители разных мастей буквально осаждали скромную квартиру Ленина, провонявшую запахами расположенного во дворе мясоперерабатывающего предприятия. Ехать в Россию через страны Антанты означало почти наверняка быть арестованным и интернированным, как это случилось с Троцким после того, как он выехал из США. Немцы же предлагали проезд через свою территорию в Финляндию, а оттуда прямиком в Петербург.

У нас сейчас много говорят и пишут, что, мол, и деньги на эту поездку немцы дали, и что вагоны поезда Ленина не были опломбированы, и что контакт с германским генштабом он поддерживал, хоть и через третьих лиц. Все это перепевы того, что тысячу раз писалось и говорилось в те годы. Ленин прекрасно понимал, что сиди он под пломбой или не сиди, останавливайся в пути или нет, все равно политические противники постараются объявить его германским шпионом. Более того, он вполне допускал, что по прибытии в Петербург тут же будет арестован. Но другого выбора у него, если он хотел участвовать в революции и определении судеб России, просто не было.

Германским шпионом, как это признают сами германские источники, он никогда не был. Что до неизбежных подозрений и обвинений, то Ленин, видимо, справедливо полагал, что история всех рассудит. Победит революционная Россия, так все эти разговоры и наветы повиснут в воздухе. Не победит – так “укокошат нас с вами”, как говорил он в те времена своим соратникам, на всякий случай предлагая принять меры к спасению для будущих поколений своих работ по теории государства и революции. Его решение 9 апреля 1917 года ехать через Германию, которое и в те дни, и сейчас пытаются изображать как “позорное пятно” на нем самом и партии большевиков, конечно, было в высшей степени драматичным, но политически вполне обоснованным и целесообразным. Как реалист до мозга костей, понимающий необходимость не витать в воздухе, а стоять обеими ногами на твердой почве фактов, Ленин сознательно подчинился обстоятельствам, не имея возможности изменить их. С точки зрения большевика-революционера, его решение не могло быть другим. Ленина ждали в Петербурге единомышленники, за ним стояла партия, предать которую и бросить на произвол судьбы он не мог. Понять тонкую, но решающую разницу между продажей души дьяволу и согласием на временное сотрудничество с ним с целью надуть его можно предоставить будущим поколениям. В конце концов, история судит о своих творцах не по словам, а по делам их.

Неутомимый Парвус попытался устроить встречу следовавшего через Стокгольм транзитом Ленина с руководством германской социал-демократии. Он наивно полагал, что Эберт, Шайдеманн и Бауэр немедленно договорятся об организации социалистических революций в Германии и России и о последующих совместных действиях. Но немецкие социал-демократы не знали, о чем им, собственно, говорить с российскими социал-демократами (а вместе с Лениным, кстати, ехали около 400 социал-демократов и прочих оппозиционеров разных мастей). Воспользовавшись задержкой поезда Ленина, они с удовольствием вскоре сбежали из Стокгольма, попросив Парвуса передать русскому революционеру приветы. Гримаса истории состояла в том, что революцию в России поддерживали не германские левые, а германские националисты и милитаристы – прародители будущих третьего рейха и ФРГ. Левые не знали, что делать в случае победоносной революции в России, и опасались ее. Они пришли в полный ужас, после того как Ленин потребовал мира без аннексий и контрибуций и призвал превратить империалистическую войну в гражданскую. Как и во времена Бисмарка, поворотные решения в германо-российских отношениях принимались не красными и не розовыми, а самыми черными германскими политиками.

Мы еще увидим, что этот феномен вовсе не случаен. Он четко прослеживается на протяжении последующих десятилетий. Ленин пошел сознательно на сделку с “черными”, чтобы выскочить из Швейцарии, где, по собственному выражению, сидел, как закупоренный в бутылке. Если германские империалисты были настолько глупы, чтобы позволить ему развернуться, и даже вручали в его руки факел, который должен был зажечь пожар мировой пролетарской революции, в надежде зажарить на нем свою филистерскую немецкую яичницу, то надо было хвататься за такую возможность. А что до надежд и расчетов кайзеровского правительства, то предстояло еще посмотреть, оправдаются ли они. Ленин рассчитывал обыграть своих противников, как они, в свою очередь, думали обыграть его.

Октябрьская революция была делом Ленина. Это под его руководством она свершилась, поколебав устои всего мира. Немцы, конечно, помогли победить Ленину и большевикам. Из песни слов не выкинешь. Помощь, в том числе финансовая, была, но роль ее не следует преувеличивать. Наверное, позднее, уже в годы советской власти, Берлин был готов отрубить себе ту руку, которой помогал большевикам. Но дело было сделано. Большевики взяли власть, а Ленин возглавил правительство Советской России, в одночасье превратившись из безвестного эмигранта в фигуру мирового масштаба.

Похабный мир

Зимой 1917-1918 годов в Брестской цитадели (остальной город был практически весь уничтожен пожаром) встретились представители кайзера и Ленина, чтобы заключить мирный договор. Большевики пришли к власти, пообещав народу прекратить войну, и должны были выполнить это обещание. Немцам мир был нужен, чтобы в последнюю минуту повернуть ход войны на Западе в свою пользу и добиться победы. Казалось, в этом главном вопросе интересы обеих сторон совпадали. Но это было лишь кажущееся совпадение.

Германия желала не просто скорейшего мира, хотя он ей был позарез нужен, ибо она готовила очередное крупное наступление на Запад. Нет, она собиралась, как шекспировский Шейлок, вырезать из тела России солидный кусок, чтобы создать могучую немецкую восточную империю на ее землях.

Не имея возможности оказывать серьезное военное сопротивление (российская армия была разложена, и солдаты разбегались делить помещичьи земли), большевики надеялись использовать переговоры в Брест-Литовске для целей пропаганды, чтобы ускорить начало революционного пожара в Германии.

Силы были неравны. Для вида немцы вначале согласились с советским предложением о мире без аннексий и контрибуций, но только, если на это пойдут и другие участники войны. Те, разумеется, и не помышляли об этом. Поэтому после короткого периода произнесения торжественных речей стороны перешли к обмену упреками и пинками под столом переговоров. Затем Германия набросилась на Россию и принялась выкручивать ей руки, вымогая у нее территориальные уступки и неслыханные контрибуции. Немцы торопились, опасаясь, что советское правительство вот-вот падет, а мирный договор с ним так и не будет подписан. Поэтому, принявшись душить Советскую Россию, они были в то же время озабочены, как бы не переборщить, и в кулуарах жаловались, что с этими большевиками им приходится носиться как с писаной торбой (“rohes Ei” – по-немецки).

В Брест-Литовске заседало странное собрание, пугающее своей мрачной неестественностью и несовместимостью участников. Воспоминания немцев пронизаны брезгливостью и неприятием российских делегатов. Те, в свою очередь, платили им взаимностью. Тогдашний германский статс-секретарь по иностранным делам Кюльманн так, например, описывает торжественный обед, устроенный в честь советской делегации главкомом Восточного фронта престарелым принцем Леопольдом Баварским: “Москвичи, конечно, только из пропагандистских соображений включили в состав своей делегации женщину, прямиком прикатившую из Сибири. Она застрелила непопулярного среди левых тамошнего генерал-губернатора и в соответствии с мягкой царской практикой была не казнена, а осуждена на пожизненное заключение. Эта выглядевшая как пожилая домохозяйка дама, по фамилии Биценко, судя по всему, примитивная фанатичка, рассказывала за ужином принцу Леопольду, по левую руку от которого ее посадили, со всеми подробностями, как она совершила это покушение. Держа в левой руке меню ужина, она показывала ему, как вручала генерал-губернатору (“Он был плохой человек”, – поясняла мадам при этом) объемистое прошение и одновременно стреляла ему в живот из револьвера правой рукой. Принц Леопольд со своей обычной любезной вежливостью слушал с напряженным вниманием, как будто рассказ этой убийцы интересовал его живейшим образом”.

Или вот воспоминания главы австрийской делегации графа Чернина: “Руководителем русской делегации был совсем недавно отпущенный из Сибири еврей по имени Иоффе… После ужина у меня состоялся первый длинный разговор с г-ном Иоффе. Вся его теория сводится к тому, чтобы ввести право на самоопределение народов на широчайшей основе во всем мире и побудить эти освобожденные народы возлюбить друг друга. Я обратил его внимание, что мы не станем копировать российские условия и категорически отвергаем любое вмешательство в свои внутренние дела. Если он и далее будет настаивать на своей утопической точке зрения о пересаживании их идей на нашу почву, то ему лучше отправиться немедленно ближайшим поездом к себе домой, так как никакого мира нам заключить не удастся. Г-н Иоффе удивленно посмотрел на меня своим мягким взором, немного помолчал и затем сказал мне таким дружелюбным, почти просительным тоном, которого я никогда не забуду: “А я все же надеюсь, что нам удастся развязать революцию и у вас…”.

А теперь слово Троцкому, который вскоре сменил Иоффе на посту главы советской делегации: “С людьми этого сорта здесь я впервые столкнулся лицом к лицу. Нет необходимости говорить, что у меня и раньше не было в отношении них никаких иллюзий. Однако, признаюсь, я все же представлял себе более высоким их уровень. Впечатление от первой встречи я мог бы сформулировать следующим образом: эти люди очень дешево ценят других, но и самих себя – не слишком дорого”.

Решая свою главную задачу захвата российских земель, немцы постарались поймать большевиков на слове: вы за самоопределение народов, за освобождение угнетенных великороссами нацменьшинств, так будьте любезны согласиться на отделение западных окраин Российской империи. Никакой это аннексией не будет, а будет чистой воды самоопределением. “Что нам было совершенно необходимо добыть в качестве территориальных уступок, – откровенничал позже Кюльманн, – мы могли получить через их право на самоопределение народов”.

В оккупированных к тому времени районах Западной России через подконтрольные немцам местные марионеточные администрации (так называемые ландраты) было легко организовать выступления за отделение от России. Особую роль в реализации этих планов сыграли украинцы, приславшие в Брест-Литовск от имени Центральной Рады свою самостийную делегацию. В связи с быстрым распространением советской власти на Украине эта делегация к середине февраля 1918 года, по выражению Троцкого, представляла территорию, равную по площади комнатке, которую она занимала в Брест-Литовске. Однако она все же ухитрилась подписать с немцами и австрийцами мирный договор о “незалежности” Украины.

В середине января 1918 года генерал Гоффманн, которому надоели дискуссии с Троцким о самоопределении, стукнул кулаком по столу и разложил перед советской делегацией карту, на которой жирным карандашом были нанесены территориальные уступки, которых немцы требовали от России: Польша, Финляндия, Литва, Латвия, Эстония и Украина. В случае несогласия – прекращение переговоров и возобновление войны.

Советская делегация в ответ покинула Брест-Литовск. Россия стремилась к миру, но не к такому миру, которого домогались немцы. Стоило свергать русского царя только для того, чтобы вместо него посадить себе на шею германского кайзера. Так думала Россия, так думало, пожалуй, и все руководство партии большевиков, кроме Ленина. Он понимал, что возобновления войны Россия просто не выдержит, что мировая революция находится в лучшем случае еще в эмбриональном состоянии, в то время как русская революция уже родилась и утверждает сейчас свое право на жизнь. В этих условиях России требовалась передышка любой ценой.

Развернулась борьба, перипетии которой хорошо известны, а потому в подробном их рассмотрении нет нужды. Ленин пригрозил ЦК партии, что подаст в отставку, если будет принято решение продолжать войну. Но большинства в ЦК он все же не получил. Вернувшийся в Брест-Литовск Троцкий объявил немцам: ни мира, ни войны, а армию распускаем. Это означало, что Россия с Германией больше воевать не будет, а вы, немцы, делайте после этого с Россией, что вам не стыдно. Вероятно, была надежда, что возобновление немецкого наступления возмутит пролетариат Германии, обезоружит германское правительство психологически, заставит его заколебаться.

Оно и действительно на какой-то момент заколебалось. Ведь Германия получала мир, в котором остро нуждалась, и избавлялась от войны на два фронта. Польшу, Литву, Курляндию она к тому времени уже захватила и возвращать России не собиралась. Главной задачей становилось теперь успешное наступление на Францию. Окончательный разговор с Россией можно было отложить и на потом. Но пересилила жадность. Никогда еще в своей истории Германия не имела перед собой столь слабую и беззащитную Россию. Второй раз такая возможность захвата огромных территорий на Востоке, да к тому же под благовидным предлогом необходимости разгромить большевизм, могла и не представиться.

Решение в пользу марша на Восток было принято быстро. Но Берлину не хотелось выглядеть просто захватчиком и разбойником с большой дороги. Надо было придумать “благородное” объяснение насилию, которое он собирался на глазах у всех учинить над предлагавшей ему мир Россией. Подходящее обоснование пришло на ум лично кайзеру. “Объявите, что это не война, а помощь России”, – посоветовал он своим приближенным. Новый рейхсканцлер граф Хертлинг на лету подхватил монаршую мысль и развил ее: “Нам нужны крики с просьбами о помощи, а мы проявим готовность внять им”. Крики были заказаны и получены в кратчайшие сроки. Сделать это было не так уж трудно. Хотя красный террор еще не успел начаться, в России было уже много людей, готовых в борьбе с большевиками призвать на помощь самого черта, а не только немцев.

В середине февраля 1918 года немецкая армия возобновила наступление, а немецкая дипломатия предъявила нам ультиматум: в течение двух дней подписать мирный договор на условиях еще более жестких, чем прежде. Защищаться было нечем, Петроград был открыт для захвата немцами. В результате двух ночных заседаний ЦК семью голосами против шести было принято решение подписать “похабный” Брестский мир, как его позднее окрестил Ленин.

Можно спорить по поводу целесообразности принятого тогда решения. Никто не знает, была ли бы столь уж бесперспективной наша революционная война против немцев. Антанта в конце концов, наверное, поддержала бы ее, да и значительная часть российского офицерства тоже присоединилась бы к ней из патриотических соображений. Сомнительно также, что ослабленная за годы войны Германия смогла бы взять под эффективный контроль Россию с ее необъятными просторами, многочисленным населением, суровым климатом и т. д. До сих пор такое никому не удавалось. Но решение в пользу революционной войны превратило бы Ленина во второго Керенского, заставило бы его во имя продолжения войны поделиться властью с небольшевиками, сковало бы его по рукам и ногам в отношении реализации планов строительства социализма, а проще говоря, “обнулило” всю Октябрьскую революцию. Зачем вообще тогда было ее делать?

Разумеется, это отлично понимали и Ленин, и Троцкий. В советской историографии обычно утверждается, что, выдвинув лозунг “ни мира, ни войны”, Троцкий совершил предательство, нарушил инструкции Ленина и т. п. Но могли ли большевики просто приехать в Брест-Литовск и подписать предъявленные им немцами кабальные условия? Достаточно поставить этот вопрос, чтобы понять невозможность такого шага, особенно в условиях, когда Ленин и его партия воспринимались многими в России как германские агенты и предатели родины. Настроение в стране изменилось только после того, как немцы возобновили наступление, несмотря на все российские предложения заключить мир, и двинулись, практически не встречая сопротивления, в глубь России. Легенда о том, что немецкая армия была остановлена 23 февраля 1918 года под Псковом первыми отрядами Красной Армии, конечно, льстит нашему национальному самолюбию, однако для военно-политических реальностей на тот момент действия Красной Армии вряд ли имели большое значение. Если бы большевики всерьез могли остановить немцев, Брестского договора они никогда бы не подписали. Просто на тот момент у России не было другого выхода.

Но для осознания этого факта нужно было возобновление немцами наступления. Троцкий, думается, вполне сознательно спровоцировал такой поворот событий.

В этой связи полезно напомнить о том, какой разговор с глазу на глаз (в записи Троцкого) имел место между Лениным и Троцким по поводу намерения последнего объявить в Брест-Литовске лозунг “Ни мира, ни войны!”.

Ленин: “Все это было бы хорошо, если бы генерал Гоффманн не был в состоянии двинуть против нас свои войска. Он найдет для этого полки из специально отобранных баварских крестьянских парней. Да и много ли ему против нас надо? Вы же сами говорите, что наши окопы пусты. Итак, что будет, если немцы возобновят войну?”.

Троцкий: “Тогда мы будем, конечно, вынуждены подписать мир. Но тогда каждый увидит, что нас к этому вынудили. По крайней мере легенда о наших тайных связях с Гогенцоллернами будет тем самым убита”.

Ленин: “Конечно, конечно. Но каков риск! Если бы мы должны были пожертвовать собой во имя немецкой революции, тогда это было бы нашим долгом. Немецкая революция несоизмеримо важнее нашей. Но когда она наступит? Неизвестно. До тех пор, однако, пока она не наступила, нет в мире ничего важнее нашей революции… Хорошо, допустим, что мы отказались подписать мир и немцы переходят в наступление. Что вы сделаете в этом случае?”

Троцкий: “Мы подпишем мир под угрозой штыков. Эту картину запомнит весь мир”.

Ленин: “И тогда вы, значит, не будете поддерживать лозунг революционной войны?”

Троцкий: “Ни в коем случае”.

Ленин: “Тогда мы можем рискнуть провести такой эксперимент”.

Брестский мир означал решение в пользу сохранения любой ценой Советской России и фактический отказ от мировой революции. Идея о возможности строительства социализма в одной, отдельно взятой стране, получается, возникла не при Сталине, а уже в начале 1918 года. Её рождением, как это ни парадоксально, мир обязан политике германского рейха. Германия немало сделала сначала для организации Октябрьской революции, а затем и для укрепления советского государства, хотя всякий раз и преследовала совсем иные цели. Это для сведения всех западных и особенно наших умников, которые без устали упражняются в доказательствах, будто именно царский авторитаризм, а затем советский большевизм толкали “цивилизованную” Германию к войнам с нами, а в конце концов и к фашизму как “естественной” реакции против большевизма. Германией в действительности двигали и во времена царизма, и во времена СССР всегда одни и те же, если угодно, достаточно откровенные и своекорыстные интересы, объемлемые емкой формулой “Дранг нах Остен”. Кто забывает об этом, рискует вновь и вновь поскользнуться на том же самом месте.

Печальное продолжение

Россия подписала Брестский договор 3 марта 1918 года в 5.50 вечера. Для ратификации ей был дан срок 2 недели. “Мы ждем, согласится ли Россия ратифицировать мир, – записал в своем дневнике 7 марта генерал Гоффманн. – Она должна это сделать через 13 дней, иначе мы пойдем на Петербург”. 15 марта IV Чрезвычайный Всероссийский Съезд Советов договор ратифицировал.

Что это был за договор, состоявший из 13 статей? Объявлялось о прекращении войны. Россия полностью демобилизовывала свою армию, немцы – нет. Военные суда России возвращались в русские порты “до заключения всеобщего мира” или же немедленно разоружались. Немецкие – нет. От России по договору отходили Польша, Литва, Курляндия, Лифляндия и Эстляндия. Кроме того, в немецких руках оставались те районы, которые лежали восточнее установленной договором границы, но были заняты к моменту подписания договора немецкими войсками. На Кавказе Россия отдавала Турции Карс, Ардаган, Батум. Украина и Финляндия признавались самостоятельными государствами. С украинской Центральной Радой Россия обязывалась заключить мирный договор, а также признать мирный договор между Украиной и Германией. Финляндия и Аланддские острова очищались от русских войск. Вновь вступали в силу статьи невыгодного для России русско-германского торгового договора 1904 года.

В Брестском договоре ничего не говорилось об уважении суверенитета и территориальной целостности договаривающихся сторон. Что касается территорий, которые лежали к востоку от пограничной линии, отмеченной в договоре, то Германия соглашалась их очистить только после полной демобилизации Красной Армии и заключения всеобщего мира.

Подписание договора принесло резкую перемену во внутриполитической обстановке в России. По сути дела, он дал толчок к гражданской войне. Зимой 1917-1918 годов дела советской власти шли хорошо, она быстро и мирно распространялась по всей территории страны. Это было не случайно. Народ хотел мира – большевики мир заключали. Крестьяне хотели земли – большевики землю давали. Советы хотели вырвать власть из рук Временного правительства и стать хозяевами страны – большевики власть Советам дали. Но теперь, увидев этот желанный мир, страна оцепенела от ужаса.

В последующие годы, когда Брестский мир ушел в прошлое, можно было спокойно рассуждать, сколь целесообразно было такое решение. А в 1918 году уверенности в благополучном исходе ни у кого не было и не могло быть. Даже в рядах большевиков единства не отмечалось. Такого мира, равносильного капитуляции, партия не хотела. Возобновились разговоры, что нужна революционная война. Но чем воевать? У России больше не было армии, не было работающей экономики, не было твердой государственной власти. Брестский мир оборачивался катастрофой, а заключен он был большевиками. Вина целиком падала на них.

Коалиционное правительство Ленина распалось. Из него ушли левые эсеры, имевшие серьезную опору в деревне. Эсеры были “крутыми ребятами”– террористами и бомбистами с большим стажем и опытом. С их уходом ни один член большевистского руководства больше не мог чувствовать себя в безопасности. Заодно с ними против Ленина выступили и меньшевики, и анархисты, и нигилисты, и, разумеется, монархисты, кадеты, офицерство. Это была мощная коалиция, к тому же охотно сотрудничавшая с Антантой и ее разведками. Союзники не замедлили начать прямую интервенцию против России, высадив войска в Мурманске, Архангельске, на Дальнем Востоке и в Одессе. Взбунтовался чехословацкий корпус, захвативший Транссибирскую железную дорогу и создавший условия для перехода всей Сибири под власть Колчака.

В этих тяжелейших условиях новая российская власть смогла с первых же месяцев своего существования убедиться в том, сколь коварен, ненадежен и алчен ее немецкий партнер, на мир и сотрудничество с которым возлагалось столько надежд. Берлин все более входил во вкус грабежа России. Немцы продолжали наступление, пользуясь тем, что по Брестскому договору к ним отходили Финляндия, Прибалтика и Украина, которые они еще не успели полностью захватить. Продолжая наступление, они, однако, вовсе не придерживались границ, установленных Брестским договором. Из Финляндии они проникали в Карелию, из Прибалтики – в Белоруссию, с Украины – в Крым, на Кубань и Дон. С коммунистами немцы, как и войска Антанты, не церемонились, хотя и заключили с Лениным мир и даже открыли свое посольство в Москве. Ведя на западе друг с другом войну не на жизнь, а на смерть, рейх и Антанта одновременно, как ни в чем не бывало, рука об руку принялись делить и грабить Россию.

Москва лихорадочно искала выхода из этого положения, пытаясь сыграть на противоречиях рейха с Антантой, вбить клин между ними. Брестский мир начинал казаться уже не катастрофой, а спасательным кругом, за который надо было держаться двумя руками, чтобы не утонуть. И вот Чичерин предлагает немцам новые переговоры, чтобы добиться признания окончательного характера российских границ на западе, даже ценой новых территориальных уступок, склонить их к поддержке против войск Антанты, высадившихся в России. В качестве приманки Германии, начавшей под конец войны голодать, обещали поставки продовольствия из уже голодающей России.

Переговоры начались в июне 1918 года в Москве и Берлине и тянулись 3 месяца. По своему цинизму и бесцеремонности они оставили далеко позади переговоры в Брест-Литовске. Если раньше Германия ставила своей целью отколоть от России лишь ее западные окраины и оставить затем ее, отделенную от Европы кордоном немецких сателлитов, чахнуть в степях и чащобах, то теперь речь велась уже не больше и не меньше, как о колонизации всей страны. Заместитель статс-секретаря по иностранным делам фон дем Бусше писал 14 июля: “Русский транспорт, промышленность и все народное хозяйство должны перейти в наши руки. Нам удастся проэксплуатировать Восток в наших интересах. Оттуда надо взять средства для уплаты процентов по нашим военным займам”.

И немцы принялись за дело. Был срочно создан синдикат крупных банков и тяжелой промышленности с уставным капиталом 2 млрд марок “для экономического освоения России”. Вновь откуда-то объявился неугомонный Парвус, собравшийся организовать гигантскую российскую газетную монополию, которая должна была наводнить Россию печатной продукцией и “перенастроить” российское общественное мнение на обслуживание германских интересов.

Берлин собирался сделать из России что-то вроде немецкой Индии. Но тут приключился забавный спор между самими немцами: что лучше – колонизировать Россию, свергнув большевиков, или удобнее сделать это руками самих же коммунистов? Спор смешной хотя бы уже потому, что до полного краха Германии оставалось всего несколько месяцев, а она все думала, как ей сподручнее поработить Российское государство. Немецкий мозг упорно туманила мысль, что в России стоит мощная германская армия, у которой там нет достойного противника. Значит, можно и нужно брать все что захочется. Другого такого случая не будет. В Берлине чувствовали себя богами-громовержцами.