Текст книги "Наш Современник 2006 #2"

Автор книги: Наш Современник Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Возникновение этого заблуждения приходится на 1863 год, когда началось польское восстание. Франция, Англия и Австрия немедленно встали на сторону поляков. В отличие от них Бисмарк послал в Петербург генерал-адъютанта фон Альвенслебена с указанием передать, что в отношении поляков позиции России и Пруссии должны быть позициями двух союзных государств, которым угрожает общий враг. В собственноручном письме российскому канцлеру Горчакову он писал: “Мы очень хотели бы, чтобы в отношении любых польских бунтов, как и в отношении любой опасности из-за границы, оправдались прекрасные слова, которые император (Александр II) сказал в Москве (прусскому послу Гольцу), что Россия и Пруссия будут солидарно выступать против совместных опасностей, как если бы они составляли одну страну”.

Сам Бисмарк 25 лет спустя признавался, что это был его “удачный шахматный ход”, который определил развитие прусско-российских отношений на будущие годы и создал важные предпосылки для успехов прусской внешней политики. Многие историки считают, что тем самым был заложен фундамент для последующего объединения Германии вокруг Пруссии. Как бы там ни было, но очевидно, что Пруссия сумела вовремя поставить заслон против возможного сближения России с Францией и развязала себе руки для последующих действий по созданию Германской империи. Она почувствовала себя настолько уверенной, имея за спиной дружественную Россию, что в ответ на попытки английского посла в Берлине попугать Бисмарка несогласием Европы с амбициями Пруссии тот просто спросил: “А кто эта Европа?” Оказалось, что на самом деле никакой единой Европы, готовой противостоять Пруссии, не было.

Потом Бисмарк с помощью Австрии благополучно разбил Данию и захватил Шлезвиг, Гольштейн и Лауэнбург при благожелательном нейтралитете и поддержке России. В 1866 году пришла очередь Австро-Венгрии, которую выкинули из Германского Союза, но не стали сильно обижать, чтобы она сохранила нейтралитет в момент начала войны Пруссии с Францией. И в этом случае позиция России в отношении действий Пруссии оставалась благожелательной.

Франко-прусская война венчала установление нового геополитического порядка в Европе. Германия стала великой державой. Раньше восточными соседями Франции были бессильные мелкие германские государства, а западным соседом России – сравнительно небольшая Пруссия, к тому же поглощенная непрерывным соперничеством с Австрией. Теперь рыхлая буферная прослойка между европейскими континентальными державами, смягчавшая их толчки и противоречия, исчезла.

Развитие могло пойти по-иному. Однако Россия выбрала для себя этот путь, полагая, что он для нее наиболее выгоден. Она сделала ставку на самую “черную” – националистическую и агрессивную часть германского истеблишмента. Она будет делать эту ставку еще не раз в будущем, соблазняясь кажущейся легкостью договоренностей, решительностью и надежностью своих партнеров и закрывая глаза на стратегическую опасность и политическую и моральную беспринципность такого сотрудничества. Эта идеология: “Если мы с немцами, да если мы вдвоем с Германией, то уже наверняка будем управлять не то Европой, не то целым миром” с тех пор прочно вошла в мышление нашего политического класса, начиная с Александра II и Горчакова, затем Ленина с Троцким, и кончая Брежневым и нынешним нашим президентом. Она живет, несмотря на постоянные разочарования и провалы, которые то и дело постигают нас на этом пути.

Дело в том, что наши германские партнеры, которых мы готовы с завидным постоянством вновь и вновь возлюбить и объявить своими друзьями по гроб жизни, никогда не отличались столь же пылкой любовью и доверием к нам. Тот же Бисмарк, которого принято у нас считать чуть ли не апостолом германско-российского сотрудничества, был на самом деле продувной бестией и политическим циником.

Едва познакомившись с ним, королева Пруссии предупреждала мужа, что этот человек готов рисковать всем и станет всеобщим пугалом, потому что у него нет принципов. Она была не права. Принцип Бисмарка сводился к тому, чтобы не связывать себя никакими принципами и идти к решению “германского национального вопроса любой ценой, включая кровь и железо”. “Что касается средств, – откровенничал он в беседе с одним из французских журналистов, – то я пользуюсь теми, которые подворачиваются мне под руку, за неимением других. Я с самой спокойной совестью преследую свою цель, которая представляется мне правильной для моего государства и Германии”. Он безо всяких стеснений обманывал практически всех без исключения своих партнеров, не соблюдая данных ранее обещаний и подписанных документов, в зависимости от обстановки грозил или манил заключением все новых коалиций и альянсов. Когда ему нужен был Александр II, он подавал себя как убежденный монархист и враг революций; когда ему требовалось натравить на Австро-Венгрию или Францию итальянцев, он шел на союз с итальянскими революционерами – Манзини и Гарибальди; когда ему нужна была видимость легитимности своих действий, он выступал за народные опросы и парламентские решения; когда ему требовалось действовать вопреки воле народных масс, он попросту давил их силой.

“Медовый месяц” российско-германского сотрудничества после создания рейха длился недолго. В Петербурге быстро почувствовали, что продолжение союза с Россией не входило в планы Германии. Она хотела иметь свободу рук. Как мыслил себе Бисмарк будущую политику объединенной Германии? На этот вопрос проливает свет диктовка, которую он сделал 15 июня 1877 года на отдыхе в Бад Киссингене своему сыну Херберту – будущему статс-секретарю германского МИД.

Согласно этому документу стержнем развития мировой обстановки Бисмарк считал англо-российские противоречия. От того, как будут складываться отношения этих двух держав, будет зависеть мир в Европе и сохранение того статус-кво, под которым Бисмарк понимал удержание позиций, захваченных в результате разгрома Франции. Предполагалось исходить из того, что англо-российские противоречия по сути непреодолимы. “Медведи” никогда не договорятся с “китами” (англичанами). Поэтому надо поддерживать продвижение Англии в Египет, а России – на Балканы и Черное море. Столкнувшись в этом регионе, Англия и Россия будут заняты друг другом и не смогут оказывать активного противодействия дальнейшим планам Германии. Францию же предполагалось держать в состоянии изоляции.

От прежних обещаний, данных России, “солидарно” выступать против совместных опасностей, как если бы они составляли “одну страну”, как видим, не осталось и следа. Уже в 1871 году германский генштаб впервые приступил к планированию одновременной войны против Франции и России, а в 1879 году любезным дядюшкой Вильгельмом I был оформлен секретный германо-австрийский военный союз против России, содержание которого было скрыто от Александра II.

Но в Петербурге тогда не поспевали за быстрой трансформацией политики “германских друзей” и продолжали жить представлениями, не имевшими более под собой реальной почвы. Отрезвление началось лишь по ходу русско-турецкой войны 1877-1878 годов. Всячески толкавшая Россию к этой войне Германия (“Россия должна идти вперед, нельзя допустить возможности говорить, что Россия отступила перед Турцией”) с ее началом поспешила объявить себя не более чем “честным маклером”, стремящимся к поддержанию мира в Европе. В Петербурге такого миролюбия “немецкого союзника” не поняли. Постоянно находившийся при царском дворе особый уполномоченный генерал фон Вердер телеграфировал в октябре 1876 года в Берлин из Ливадии, что царь ожидает от Вильгельма, что “если дело дойдет до войны России с Австрией, то Его Величество кайзер поступит так же, как поступил он (российский самодержец) в 1870 году, когда Пруссия напала на Францию. Царь говорит об этом каждый день и ждет срочного подтверждения”. Еще бы, ведь за месяц до этого Вильгельм написал ему: “Память о твоей позиции в отношении меня и моей страны с 1864 по 1870-1871 годы будет определять мою политику в отношении России, что бы ни случилось”.

А случилось после этих лицемерных заявлений то, что Германия вместе с Англией и Австрией отобрала у России на Берлинском конгрессе в 1878 году большую часть плодов ее победы в войне против Турции. Она не усматривала решительно никаких для себя выгод в дальнейшем усилении России. В самом деле, зачем усиливать одного из возможных противников? Речь могла идти только о том, как по возможности затормозить или нарушить становящуюся в этих условиях неизбежной стратегическую связку между Россией и Францией.

Историки исписали много бумаги, анализируя маневры российской и германской дипломатии в последние годы канцлерства Бисмарка с целью “спасти” добрые отношения между Германией и Россией. В ход пошла идея возобновления монархического союза “трех императоров” (России, Германии и Австро-Венгрии), закончившаяся в 1881 году подписанием соответствующего договора, обещанием Бисмарка не мешать России “повесить замок на черноморских проливах” (щедрое обещание, если учесть, что от согласия Германии в этом вопросе на самом деле мало что зависело), если… Россия “безразлично” отнесется к нападению Германии на Францию. Это был так называемый “Договор о перестраховке” 1887 года, то есть о сохранении благожелательного нейтралитета в случае войны Германии или России “с третьей великой державой” (кроме Франции и Австрии). Но все это были лишь дипломатические танцы с переодеваниями, призванные прикрыть стремительный переход Германии на антироссийские позиции, происходивший в то время. В Берлине смысл этих танцев понимали отлично, в Петербурге с прежними иллюзиями расставались с трудом.

15 августа 1879 года разозленный Александр II написал Вильгельму I личное письмо, где попросил его, наконец, объясниться, что намерена делать Германия. В историю это письмо вошло как “письмо-пощечина”. В нем предпринята попытка возложить всю вину за антирусский курс Германии на Бисмарка, который, мол, не сумел ужиться с канцлером Горчаковым. “Достойно ли настоящего государственного деятеля вводить в дело личные ссоры, коль речь идет об интересах двух великих государств, созданных для того, чтобы жить в добром согласии, и одно из которых в 1870 году оказало другому услугу, которую Вы, пользуясь Вашим собственным выражением, соблаговолили объявить никогда не забываемой? Я бы не позволил себе напоминать Вам об этом, но положение становится слишком серьезным, чтобы я мог скрывать от Вас свои опасения, последствия которых могли бы стать роковыми для наших обеих стран”.

Вильгельм устыдился. Бисмарк – нет. Он тут же отписал кайзеру, что “немецкая признательность не может заходить так далеко, чтобы навсегда подчинять германскую политику российской и чтобы жертвовать ради России будущим наших отношений с Австрией”. Поэтому никаких переговоров по этому вопросу, по мнению Бисмарка, вести с русскими вообще не следовало. Наоборот, надо было проявить холодность и ускорить создание “оборонительного союза” с Австрией. Тогда русские будут вынуждены отступить и еще больше домогаться немецкой дружбы. Не случайно сменивший вскоре Александра II незатейливый Александр III удостоил Бисмарка в одной из своих резолюций титула “обер-скот”. Обвиняя Россию в попытках помыкать Германией, Бисмарк в действительности намеревался помыкать с помощью германо-австрийского военного союза Россией.

В России в те годы начиналась индустриализация, шло активное строительство железных дорог. Для этого нужны были деньги. Откуда было их брать? Простое и естественное решение состояло в том, чтобы увеличить вывоз российской сельскохозяйственной продукции. Другим естественным путем было привлечение иностранных кредитов и капиталовложений. Германский генштаб был решительно против этого, доказывая, что ускорение промышленного развития в России и расширение ее коммуникаций приведут к усилению российской военной мощи. Экспорту российской сельхозпродукции был тут же поставлен заслон. Был издан также указ, запрещавший правительственным учреждениям помещать свои средства в русские бумаги, а Рейхсбанку указано не принимать эти бумаги в залог. Причем сделано это было за день до приезда в Берлин российского императора. Комментарий по этому поводу Бисмарка-сына: “Надо разъяснить царю, что ему выгодно, огрев его для этого пару раз дубиной”.

Это весьма характерное для тогдашнего состояния умов в Германии высказывание. Дело в том, что давней традицией немецкой политической жизни было высокомерное и пренебрежительное отношение к славянству вообще и к России в особенности. И вопрос тут не только в позиции немецких национал-либералов, центристов и профессиональных пангерманцев. Взгляды эти были отнюдь не чужды и левым, включая классиков марксизма и вождей I Интернационала. Страстные антироссийские речи произносил Карл Либкнехт, а о соответствующих статьях Маркса и Энгельса стеснялась вспоминать наша советская историография. Главным мотивом при этом являлось обвинение (как это напоминает наши дни!) в отсутствии демократии и нарушении прав человека в России, а также в имперских устремлениях русской политики.

Конечно, Россия тех лет не была эталоном демократии, а ее внешняя политика мало чем отличалась от политики других европейских держав, непрерывно интриговавших друг против друга и стремившихся к территориальным приобретениям. Но принимать нравоучительные позы в отношении России кайзеровской Германии, где Бисмарк то и дело разгонял парламент, открыто подкупал прессу, преследовал социалистов и прижимал профсоюзы, вел одну за другой агрессивные войны против соседей, было явно неуместно. И речь, конечно, шла не о насаждении в царской России прогресса и демократии, поскольку Бисмарк до смерти боялся каких-либо революций, а о сдерживании и отбрасывании России как геополитического конкурента. Об отторжении ее территорий или о расчленении страны речь на первоначальном этапе еще не шла, если не считать упорного нежелания немцев отказаться от своей “политической заинтересованности” в прибалтийских губерниях России.

Однако мысль о возобновлении средневекового “Дранг нах Остен” уже начинала овладевать германскими политиками. Беседуя 5 декабря 1888 года с Ойгеном Вольфом, большим энтузиастом немецкой колонизации Африки, Бисмарк разоткровенничался: “Ваша карта Африки – это, конечно, очень хорошо, но моя карта Африки – это Европа… Вот здесь находится Россия, а здесь, слева, Франция, а мы посередке; вот вам моя карта Африки”. Колонизировать Германия собиралась не африканские джунгли, а цивилизованные государства Европы, прежде всего Россию. Для этого надо было добить Францию и нейтрализовать или сделать своим союзником Англию. Объясняя, зачем папа Бисмарк пошел на заключение с Россией вышеупомянутого договора о перестраховке, его сынок говорил, что “в случае войны (с Францией. – Ю. К.) этот договор шесть, а то и восемь недель не позволит русским напуститься на нас. Это чего-нибудь да стоит!”.

6 февраля 1888 года Бисмарк заявил в рейхстаге: “Мы, немцы, боимся только Бога и больше никого на целом свете!” Незадолго до произнесения этой речи он сообщил прусскому военному министру фон Шеллендорфу, что в недалеком будущем Германии придется выдержать войну одновременно против Франции и России.

Хотел ли Бисмарк этой войны? Судя по всему, считая ее неизбежной, он старался всячески оттянуть ее начало. Не потому, что его мучила совесть или чувство вины по отношению к России, которую он все эти годы предавал и обманывал. Просто ему никак не удавалось создать подходящую коалицию для того, чтобы рассчитывать на верный выигрыш в войне. Его попытка привлечь на свою сторону Англию, предпринятая в марте 1889 года, окончилась безрезультатно. Отправленный в Лондон с предложением заключить договор о союзе Херберт Бисмарк привез оттуда ответ: “Мы не говорим ни да, ни нет, пусть это дело пока полежит”.

Разочарованная своим германским союзником Россия начала быстро сближаться с Францией, и процесс этот Германия уже не могла остановить. Это навевало Бисмарку грустные мысли: “Если мы по воле Божьей будем побеждены в будущей войне, – писал он на Рождество 1886 года своему военному министру фон Шеллендорфу, – то я считаю несомненным, что победившие нас противники используют все средства, дабы помешать тому, чтобы мы когда-либо, или по крайней мере при жизни следующего поколения, вновь встали на ноги, как в 1807 году. Наша перспектива выкарабкаться из тогдашнего положения бессилия и вновь прийти к состоянию 1814 года была бы очень ограниченной – без непредвиденного и от нас не зависящего уничтожения французской армии от русской зимы и без поддержки России, Австрии и Англии. Рассчитывать вновь на них, после того как эти державы увидели, сколь сильна единая Германия, маловероятно. После неудачного похода мы не могли бы рассчитывать даже на собственную сплоченность германского рейха”.

Чем дальше, тем более настойчиво Бисмарк предостерегал против войны с Россией. Даже если бы военное счастье улыбнулось Германии, то и тогда “географические условия сделали бы бесконечно трудным доведение этого успеха до конца”. Полемизируя со сторонниками нападения на Россию, Бисмарк писал в 1888 году: “Об этом можно было бы спорить в том случае, если бы такая война могла действительно привести к тому, что Россия была бы разгромлена. Но подобный результат даже и после самых блестящих побед лежит вне всякого вероятия. Даже самый благоприятный исход войны никогда не приведет к распаду основной силы России, которая зиждется на миллионах русских… Эти последние, даже если их расчленить международными трактатами, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как частички разрезанного кусочка ртути. Это неразрушимое государство русской нации сильно своим климатом, своими пространствами и ограниченностью потребностей…”.

Хорошо думал о нас тогда Бисмарк! Внушала ему Россия страх и уважение. Правда, тогда ей правили не “новые русские”. Как свидетельствует тогдашний германский посол в Лондоне Хатцфельд, Бисмарк был бы готов, в конце концов, “купить российский нейтралитет, даже предав Австрию и полностью отдав русским Восток”. Но разбуженные Бисмарком националистические агрессивные силы Германии все больше выходили из-под контроля и определяли курс страны. После его отставки Германия на всех парах устремилась к мировой войне.

Стратегические цели рейха были к тому времени достаточно ясно прописаны и за 20-30 лет его существования вошли в плоть и кровь германской политики. Это – стремление стать доминирующей силой в континентальной Европе, разбить или, по крайней мере, серьезно обессилить Францию, разгромить Россию и заняться колонизацией принадлежащих ей земель, попытаться заручиться поддержкой или благожелательным отношением к этой программе Англии, предложив ей после ее реализации раздел сфер влияния в мире с учетом нового соотношения сил.

Наметились также основные приемы и уловки, которыми пользовалась германская внешняя политика ради достижения этих целей: вероломство и пренебрежение своими договорными обязательствами, активное использование дезинформации и введение в заблуждение относительно истинных целей и намерений рейха, сталкивание друг с другом противников при помощи различных посулов и обещаний насчет получения ими выгод в третьих странах, что, в частности, то и дело практиковалось в отношении России. Германия не раз предлагала открыть ей ворота на юг и восток в обмен на благожелательное отношение к германским планам экспансии в Европе. Активно использовались также торговые и финансовые рычаги для затруднения экономического развития, строительства вооруженных сил и расшатывания внутренней стабильности потенциальных противников, заблаговременная и тщательно маскируемая подготовка агрессивных действий, позволяющая использовать момент внезапности. Германия стремилась также вести войны всегда на чужой территории.

Сам творец такой стратегии и тактики Бисмарк характеризовал эту линию как “политику конфликтов”. По своей сути она была всегда сугубо наступательной, весьма неразборчивой в использовании средств для достижения поставленных целей и крайне авантюрной. Вступающему в сделки с рейхом уже в те времена следовало отдавать себе отчет в том, что он садился за стол играть в карты с добровольными претендентами на роль дьяволов современного мира.

Первая мировая война, Германия и Ленин

Начав Первую мировую войну, Германия устами своего канцлера Бетманна Холльвега так сформулировала свои цели: “Обеспечение безопасности германского рейха на западе и на востоке на все мыслимые времена. С этой целью Франция должна быть разбита так, чтобы она не могла возродиться как великая держава. Россия должна быть по возможности оттеснена от немецких границ, а ее господство над нерусскими вассальными народами сломлено”. Проще говоря, Берлин хотел ликвидировать Россию и Францию как великие державы и остаться в итоге войны единственной великой державой на Европейском континенте. Любой другой исход предлагалось считать поражением Германии. Как откровенничал в ноябре 1914 года заместитель статс-секретаря германского МИД Циммерманн: “Если мы сейчас основательно не посчитаемся с нашим восточным соседом, то наверняка будем иметь новые трудности и вторую войну с ним, возможно, уже через несколько лет”.

Однако столь честолюбивые цели уже вскоре после начала войны стали расходиться с реальностью. План молниеносного разгрома Франции и захвата Парижа забуксовал и провалился. На Западе началась окопная война. Застыл и Восточный фронт. Кончался 1915 год, а немцы так и не могли продвинуться дальше к границе между Россией и Польшей. Вторжение в Прибалтику и на коренные российские земли не состоялось. Рейх оказался в положении не наступающего, а обороняющегося, который хоть и предпринимал время от времени отдельные дерзкие вылазки, но оставался закованным в стальное кольцо окружения и начал испытывать серьезные экономические трудности. В Берлине понимали, что продолжение такой ситуации рано или поздно приведет Германию к поражению, и лихорадочно искали выход.

В феврале 1915 года германский кронпринц писал великому герцогу Гессенскому (свояку Николая II): “Я считаю, что совершенно необходимо придти к сепаратному миру с Россией. Во-первых, очень глупо, что мы молотим друг друга, в то время как Англия ловит рыбу в мутной воде. И потом, надо ведь вернуть все наши войска сюда, назад, чтобы разделаться с французами… Не сможешь ли ты вступить в связь с Ники и посоветовать ему договориться с нами по-хорошему? Ведь говорят, что Россия сильно нуждается в мире. Только пусть он прогонит этого г…нюка Николая Николаевича (великий князь и командующий российской армией. – Ю. К.)”.

Мысль об избавлении от Восточного фронта была вполне естественной для положения, в котором очутилась Германия, а предлагаемое средство – заключение сепаратного мира – тоже вполне традиционное.

Наверное, выдвини Германия такое предложение, в России оно не осталось бы без откликов. Если разобраться, то Россия в той войне от Германии ничего не хотела – ни Восточной Пруссии, ни немецкой части Польши, ни еще чего-нибудь. К Австрии у нее территориальные претензии были, а еще больше к Турции. Но к самой Германии – никаких! Было в Петербурге и влиятельное прогерманское лобби, был Распутин, было острое желание вовремя закончить войну, которая все более подрывала стабильность Российской империи. В делах с Германией Петербург мог вполне устроить мир на основе статуса-кво.

Однако такая возможность не материализовалась. Все дело было в том, что территориальные претензии – и немалые – были у Германии к России. Состояли они в том, чтобы отломить западную кромку Российской империи, превратив ее в пояс государств – сателлитов Германии, начиная с Финляндии, через Прибалтику, Польшу, Украину и Кавказ. Российское правительство удовлетворить подобные претензии немцев, конечно, не могло, и затевать с ним разговор на эту тему не имело смысла. Поэтому советы кронпринца обратиться “к Ники” были с ходу признаны наивными. Искали путь для реализации планов обкорнать Россию, хоть уже и не имели для этого достаточно военной силы. Тут-то и родилась идея “революционизации” России, то есть план разрушить Россию изнутри, ее собственными руками, а затем воспользоваться плодами ее краха.

Сейчас организация всякого рода “фруктовых” революций, заговоров для свержения законных правительств, подкуп оппозиции под видом защиты гражданских прав и свобод стали обычным явлением в международной жизни. В начале XX века подобные приемы не имели, однако, такого распространения, особенно среди членов клуба великих цивилизованных держав. Конечно, они время от времени вели друг с другом войны в порядке “продолжения своей политики, но уже иными средствами”, как учил Клаузевиц, и договаривались затем о разделе добычи в соответствии с тем соотношением сил, которое складывалось в результате войны. Однако все это происходило как бы в рамках этикета и к тому же с учетом разветвленных родственных связей между самими руководителями крупнейших государств. Из этого общего ряда временами выпадали “английские торгаши”. Но исключение лишь подтверждало общее правило.

Выход на арену германского рейха внес в эту традиционную картину серьезные изменения. Все началось с попыток Бисмарка натравливать итальянских революционеров на короля Виктора-Эммануила, чтобы заставить его вступить в войну с Австрией и облегчить ее разгром Германией в 1866 году. Линия эта была продолжена с еще большим размахом и, надо сказать, с немалым успехом в отношении России в ходе Первой мировой войны. Затем, в годы Второй мировой войны, немецкий генштаб вновь пытался организовать гражданскую войну против СССР с помощью власовской армии. В послевоенные годы этот же прием использовался немецкими наставниками американцев для разложения изнутри стран Варшавского договора и самого Советского Союза.

В декабре 1915 года германский посланник в Копенгагене граф Брокдорфф-Рантцау, которому было суждено сыграть немалую роль в отношениях Германии и России, представил в Берлин обширную памятную записку. В ней он указывал, что положение очень серьезное и что речь идет о дальнейшим существовании рейха. Если Германии не удастся разорвать кольцо Антанты, выбив из него одно из союзных государств, то война на истощение неизбежно закончится гибелью Германии. “Победа, однако, как и ее награда в виде первого места в мире, будет нашей, если удастся вовремя поднять революцию в России и таким образом взорвать коалицию. Пока царская империя в ее нынешнем составе не будет сотрясена, эта цель будет недостижима. Риск, конечно, велик и успех не обязательно будет гарантирован. Я ни в коем случае не недооцениваю последствия, которые может повлечь этот шаг для нашей внутриполитической жизни. Если мы в состоянии в военном смысле добиться окончательного решения в нашу пользу, то такой вариант, разумеется, был бы предпочтителен. В противном случае, по моему убеждению, нам остается только попробовать это другое решение”.

“Другое решение” немцы стали искать по прошествии всего нескольких месяцев после начала войны. С этой целью ими анализировалась и изучалась деятельность всех оппозиционных партий и группировок России, включая, разумеется, и большевиков. Фамилия “Ленин” появляется в немецких внутренних документах в первый раз 30 ноября 1914 года в связи с арестом группы социал-демократических депутатов Российской Государственной Думы. Докладывая об этом, агент немецкого МИД, некий Кескюла, молодой эстонец немецкого происхождения, сумевший втереться в ряды социал-демократов, сообщил, что арестованные являются сторонниками Ленина. Из Берлина последовали запросы передать дополнительные сведения о Ленине и большевиках. Кескюла прилежно строчил донесения, переводил ленинские статьи об империалистическом характере войны, о необходимости добиваться поражения в ней царизма, о “предательской линии” “меньшевиков-оборонцев”, о том, как важно превратить войну империалистическую в войну гражданскую. На Ленина и большевиков стали обращать все больше внимания.

Почему? Потому что все другие оппозиционные силы в России – слева направо – хоть и выступали против царского режима, но главным образом потому, что он, мол, плохо воюет с немцами. Берлин же искал того, кто будет не лучше воевать с Германией, а не побоится развернуть, невзирая на войну, революцию в России и выступить за немедленное заключение мира. В этом случае коварный замысел развала России изнутри, победы над ней и осуществления крупных аннексий мог и “выгореть”. С неизбежной в случае русской революции угрозой революции в Германии немецкое руководство считалось, но исходило из того, что с ней удастся совладать. Игра ведь велась ва-банк, на кону было будущее Германии, и готовность Берлина идти на риск была соответственно велика.

Но дело не исчерпывалось только этой готовностью, граничащей с авантюризмом. Гротеск возникшей ситуации буквально бьет в глаза. В Германии были и свои большевики, призывавшие к революции и свержению кайзера. Но русскому императорскому двору и российской политической элите и в голову не приходило связываться с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург или “Союзом Спартака” для того, чтобы свергнуть Вильгельма II, ускорить германскую революцию и таким способом вывести из войны Германию. Такая мысль, кстати, не занимала в ходе Великой Отечественной войны и Сталина, никогда не пытавшегося с помощью немецких коммунистов загонять немецких пленных в некую “освободительную” армию, как это делали немцы с нашими пленными, опираясь на изменника генерала Власова.

Есть и в политике границы, переход которых является подлостью, которую дорожащая своей репутацией держава совершать не станет. Германское руководство перед подобными подлостями никогда не останавливалось. И особенно много их случалось именно в германо-российских отношениях. На русском направлении считалось дозволенным то, что было запрещено в делах с другими европейскими соседями. Ибо Россия и славянство в соответствии с германской политической традицией считались как бы второсортными народами, а при Гитлере уже не просто второсортными людьми, а “недочеловеками”. Развязывание агрессивных войн, нарушения международного права и военные преступления, на протяжении многих десятилетий допускавшиеся Германией, имели столь же простое, сколь и лицемерное оправдание: речь, видите ли, шла о борьбе с варварской, отсталой Россией, которую изображали как угрозу всей европейской цивилизации. В отношении нее можно было позволить себе все или почти все.