Текст книги "Пера-богатырь (Сказки финно-угорских народов)"

Автор книги: Народные сказки

НЕДОПАРУШЕК
Саамская сказка

ДЕВУШКА жила на одном конце озера, а парень на другом его конце. Девушку звали Уточкой, а парня Пейвальке – Солнца Сын.

Он был рыболов, часто ездил по озеру, ставил сети тут и там, а удил очень далеко, где «дома рыб» бывают. Однажды он заехал за три далеких острова и вдруг увидел: на угорышке мыса вежа стоит. Привернул он лодку к берегу, поднялся на гору и увидел девушку Уточку.

Он сразу полюбил ее.

Сказал ей:

– Ты одна живешь здесь, а я один живу там – давай жить вместе.

Уточка ответила, что согласна жить вместе, но в лодку к нему она не сядет, пока он не даст ей обещание:

– Когда мы будем ехать по озеру, что бы ты ни увидел – не удивляйся, не смотри, не замечай, даже виду не показывай, что ты что-нибудь видишь!

Парень, конечно, согласился.

Тогда она сказала:

– Вот тебе три яичка. Береги их, храни пуще глаза, держи их у сердца своего. Пусть будут теплые, не застуди!

Пейвальке яички припрятал. Он положил их за пазуху, – холодновато тут, но больше девать их было некуда.

– Согревай яички те, – сказала девушка. – А если случится беда, бросай их в меня. Не бойся, смело в меня бросай!

Сказала так и села в лодку. И вот поехали они в дом Пейвальке. Едут по озеру, смотрят, берегами любуются, острова мимо них проплывают, словно они над водой летят, вокруг рыбы играют и плещутся, круги так и ходят по воде – это рыбы играют, тут «дома рыб» находятся. Хорошо. Однако Пейвальке ни на что не глядит, он Уточкой любуется, на Уточку смотрит, Уточку только и видит.

Вдруг с неба на остров тень упала. Свет брызнул. Засияло все, свет от воды отражается, а откуда псе исходит, неведомо. Пейвальке внимания не обращает, едет себе и едет, веслом весело поигрывает да Уточкой любуется. Остром обогнули, и тут-то воссиял из воды камень. Камень не простой, тот камень был медный камень. И лицо девицы Уточки, и берег дальний, и остров ближний – все осветилось светом этого медного камня.

Тут и закричал Пейвальке Уточке:

– Смотри, смотри, краса какая перед нами открылась – медный камень явился, как огонь горит! Привернем, посмотрим, что за камень такой?

Отвечает ему Уточка:

– Ты мне обещал, что бы ни случилось, мы не видим, не слышим, не смотрим, мимо плывем.

Пейвальке смолчал, дальше поехали. Ехали, ехали, долго ехали, и опять тень мелькнула и за островом спряталась. И опять сияла земля: остров ближе – сильнее свет. Обогнули они и этот остров, а за ним камень лежит серебром так и блистает, лучи летят в небо, небо серебром переливается, и берег и острова серебряными лучами играют, а и лес-то на острове серебряный, небывалый, так и хочется между тех серебряных елей и березок прогуливаться и веточки ломать, серебряные листья собирать.

Опять Пейвальке просит Уточку:

– Смотри, как хорошо, тут бы нам и жить! Давай привернем!

Девица молчит, только смотрит с укором.

– Что тут делается? Что творится? Ехал я себе, ничего такого не видел, а еду с тобой – погляди, дивные камни из земли поднимаются, светятся, нам дорогу освещают.

Девушка ему говорит:

– Что бы ни случилось – мы не видим, не слышим, не смотрим, незачем нам ехать к этим камням!

И на этот раз послушался Пейвальке. И этот камень они миновали, остались позади камень медный и камень серебряный.

Дальше поехали.

Ехали, ехали, опять тень на остров упала. Долго плыли они, уже виден стал дом Пейвальке. Уже миновали его лучший «рыбный дом», как опять увидели: впереди свет лучами вверх летит, в небо стремится. И опять из воды камень растет, словно солнце сверкает этот камень. А камень-то не простой – чисто золотой, и свет от него идет золотистый. Все светится золотом – и берег дальний, и ближний остров, и лесок над ним, и даже вода золотится от этого света. А рыбы-то! Рыбы в озере плавают и тоже золотистые.

– Ну, уж этого камин я не миную! – воскликнул Пейвальке. – Около самого дома моего такое диво дивное живет, камень чистого золота лежит, а я буду мимо ехать и даже глазом не моргну. Не бывать тому!

А сам уж не на Уточку смотрит, а на камень глядит золотой, как на свой.

И он направил лодку к этому камню. Очень не хотелось Уточке приворачивать, но Пейвальке круто свернул лодку в сторону от прямого пути. Встрепенулась Уточка. Встала. Руки подняла, словно собираясь взлететь…

Только причалила лодка к золотому камню, как стало ясно, что не камень это, а сама Выгахке злая, сама подземная хозяйка перед ними. Это она прикинулась сначала медным, потом серебряным, а теперь золотым камнем, это она распустила по ветру свои волосы так, что страшно на небо смотреть… А Пейвальке-то видел их золотыми лучами.

Выгахке выскочила из воды, выхватила из лодки Уточку и в озеро швырнула, на ее же место свою дочку – Выгахкенийду ткнула.

Но Уточка была не проста, она еще и воды не коснулась, как превратилась в птицу летучую – в настоящую птицу. Не растерялся и Пейвальке – метнул он яички, одно за другим, прямо в Уточку. Уточка склюнула одно яйцо и проглотила его. И другое глотнула, а третье-то не смогла, подхватила его на лету, удержала в клюве, а заглотнуть не смогла. Так и полетела с яйцом в клюве, домой.

Остался Пейвальке один. И поехал он домой не с Уточкой милой, а с дочерью страшной Выгахке. Это она, Выгахке злая, заставила его жить вместо Уточки с дочкой своей – Выгахкенийдой.

Ну и стали жить.

Уточка прилетела домой. Превратилась она в простую девушку человечью и зажила по-старому – одна. Два яичка она носила в себе, а третье-то так и не могла проглотить, осталось оно снаружи, она его держала за щекой. Двум яичкам было тепло – они хорошо согрелись в животе-то у матери, а третьему за щекой было холодно. Пришло время, и Уточка поняла: скоро у нее будут детки. И правда, родила она трех сыновей – двое родились обликом человечьим, а третий-то не согрелся, не допарился за щекой у матери, так и остался яичком. Старшего сына она назвала Левушкой, второго Правушкой, а третьему имя положила – Недопарушек.

Уточка очень любила Недопарушка. Она берегла его и все боялась, что упадет и разобьется, пропадет ее болезный сынок. Дети жили дружно, росли хорошо, – крепкие выдались ребятки. И Недопарушек вырос – из маленького пестрого яичка он превратился в простое яйцо, только лицо у него стало в крапинку. Возмужали ребята и начали сами, без матери, ездить на озеро и ловить рыбу – ставили сети тут и там. С каждым годом они заезжали на лодке в глубину озера, забирались в такие места, где никогда еще не бывали. Заезжали даже за три острова, что издали видны были, словно летят они по-над гладью воды. Мимо «рыбного дома» не раз они плавали, где рыбы играют и плещутся. Так-то вот они ездили-ездили, а однажды заехали в далекий залив. Пристали к берегу, хотели рыбу поудить да ухи сварить, а тут-то на другом берегу домик увидели. Дом не простой, а вернее сказать, настоящие хоромы – и сени большие, и горницы по сторонам просторные.

В хоромах жил человек с женою, с той самой дочкой Выгахкиной. Сыновья не догадались, к кому они попали, не поняли, что в этом доме отец их живет. А отец не знал, что его дети к нему в гости пожаловали. Догадалась обо всем одна только Выгахкенийда.

– Ага! Это сынки моего мужа из яиц повылупились! – сказала она и губами причмокнула от удовольствия, она задумала их съесть.

Выгахкенийда зазвала братьев в дом. напоила и накормила их. В горнице с печкой она сама им постелила постели. Спать их уложила и мехами сверху укрыла: «Спите, детки!»

А Недопарушку жарко стало. Он из мехов на волю выбрался. Братья его положили на печку, на шесток у печки, на ветерок, а сами смотрели – не свалился бы он, не разбился бы: они его берегли, они любили братца своего Недопарушку.

Уложили Недопарушка на шесток, а сами крепко уснули. Один Недопарушек не спит: он братьев своих стережет. Заприметил он, что дочка Выгахки недоброе затеяла.

Учуяла Выгахкенийда, что ребята уснули, – она к двери легонечко подкралась и тихонько стукнула, а сама-то спрашивает:

– Спят ли гости? Отдыхают ли гости?

Недопарушек – он не спит, не дремлет, все видит, все слышит – отвечает ей:

– Не спят гости, не отдыхают гости, готовят тебе калену стрелу, тебя убить собираются.

Выгахкенийда от двери ушла, – не спят гости, так и делать тут нечего.

Дна раза так-то вот приходила Выгахкенийда и оба раза спрашивала через двери:

– Спят ли гости, отдыхают ли гости?

Недопарушек так же ей отвечал:

– Не спят гости, не отдыхают гости, готовят калену стрелу, тебя, Выгахке злую, убить хотят.

Утром встали братцы рано, Выгахкенийда их в дорогу снарядила. Уехали они домой к матери и рассказали Уточке, что нашли они дом неведомый какой, а в горнице там меха и таково-то сладко спится. Недопарушек о том промолчал. Мать сразу догадалась, что это за дом такой, где тепло и сладко спится, и какой там старик с женою живет. Она им объяснила, какой это дом и что за хозяйка в том доме поселилась. Уточка сказала, что жена отца – женщина не простая, она дочь подземной хозяйки Выгахке злой, она Выгахкенийда, может их со свету сжить и загубить – не след им ездить в дом отца, к Выгахке злой. Захочет отец – он сам вернется к своим детям.

Настала осень, ночи пришли темные, холодные, дожди начались. А ребята рыбную ловлю не бросали, ездили на озеро, не ленились, рыбачили. Однажды пала непогода сильная, да еще мороз ударил трескучий. Довелось братьям привернуть к дому отца – отдохнуть в нем, обогреться, свежей ухи отведать, ночь скоротать.

И опять Выгахкенийда встретила их как добрая хозяйка, она и печку истопила в горнице, чтобы спать им было сладко.

И повалились братья в постели пуховые, мехом укрытые, а Недопарушка-то на шесток уложили. Пусть его лежит на покое, в ямочке, пусть его ветром проносит. А печка-то сильно истоплена. Жарко на печке. Братья уснули, а Недопарушку-то очень уж тепло, чересчур уж жарко бедняжке. Недопарушек начал угорать. Недопарушек начал слабеть, Недопарушек болезненный стал. А Выгахкенийда уже тут. Тут у двери стоит: стук, стук… и спрашивает:

– Спят ли гости, отдыхают ли гости?

Еле-еле мог ответить ей Недопарушек тоненьким голосом, едва-едва слышным:

– Не спят гости, не отдыхают гости, калену стрелу готовят – тебя, Выгахкину дочку, убить хотят.

Однако Выгахкенийда услышала, что там Недопарушек ответ дает. Ушла она.

Мало-мало обождала – снова явилась и опять спрашивает:

– Спят ли гости, отдыхают ли гости?

Недопарушек услышал, жарко ему, задыхается он, но сипленьким голоском, совсем даже чуть-чуть только слышным, он прошептал:

– Не спят гости, не отдыхают гости, калену стрелу готовят, – тебя, Выгахкину дочку убить хотят!

Однако Выгахкенийда услышала шепот Недопарушка, отошла она от дверей. Обождала немного и опять к двери подкралась – тук, тук:

– Спят ли гости, отдыхают ли гости?

Теперь Недопарушек ничего не услышал. Он уже ничего не мог ответить… распарило его на горячей печке, обессилел он, занемог бедненький… ничего он не услышал, ничего уже не мог сказать, слов лишился. Недопарушек лежит, хочет сказать, хочет крикнуть, а даже вздохнуть он не может.

Тут-то Выгахкенийда в горницу вошла. Недопарушка проглотила, а двух ребят на мороз выбросила, – пусть про запас там лежат. Чуть не замерзли братцы Недопарушкины, однако не вовсе умерли.

Материнское сердце чуяло, что детям беда грозит, что Недопарушек задыхается, что плохо ему, что слова сказать он не может. Встрепенулась она, превратилась в утку и полетела в дом Выгахкенийды, в дом отца ее детей. Знала уже, куда ей лететь! Вошла потихоньку. Увидела постели, мехом покрытые, – подумала:

– Там дети спят! А Недопарушек где?

Стала искать Недопарушка. Нет ее сыночка любимого. Нет нигде яичка серенького в крапинку! Не нашла. Бросилась к детям: не тут ли он, среди братьев спит. А детей-то нет под мехами! Она на улицу выбежала, а сынки ее на крыше лежат – совсем замерзшие. Она их давай тормошить, разогревать своим дыханием. Ничто не помогало. Тут-то поняла она, что не живые они, замороженные. Пала Уточка на тела своих детей и начала плакать и рыдать, голосом причитать:

 
Убиты Левушка и Правушка!
А где же мой Недопарушка?
Сколько я учила, просила я, говорила —
Придет он, отец, придет, сам он приедет!
Не ездите вы в дом отцовский, неродимый.
В дом отца Выгахке вошла!
 Выгахкенийда злая в доме том живет!
Не послушали мать, вы ослушались,
Сами себя загубили,
Загубили себя понапрасну!
 

Через все озеро услышал голос Уточки муж ее нареченный. Вернулся с охоты, прибежал домой и признал жену свою любимую.

А Уточка его укоряла:

 
Что же ты, муж мой дорогой,
Выгахкенийде злой послушный,
Послушный мужик, рыбак и охотник!
Что же ты не любил, не берег трех  яичек моих,
Детей своих, сироток моих дорогих?!
Двое лежат в снегу неподвижные.
А Недопарушек милый! Где ты?
Недопарушка родного и вовсе-то нету в живых!
 

Отец нашел Выгахкенийду, она в амбарах спряталась, привел ее и сказал:

– Сумела ты детей моих заморозить, теперь сумей же их оживить, а нет, – не можешь жизнь им вернуть, – я тебя самую сделаю такою, как они здесь лежат.

Выгахкенийда очень испугалась. – она дунула, она плюнула, – и старший, Левушка, ожил, встал, к отцу подошел с левой руки.

Дунула, плюнула Выгахкенийда еще раз, и второй сын, Правушка, ожил, с правой руки отца он встал.

А Недопарушек где? Где Недопарушек? Нет нигде Недопарушка! Проглотила его Выгахкенийда злая.

Братья прогнали дочку Выгахке. Отца они взяли с собою и поехали к себе домой, в дом матери Уточки.

ТО ЛИ БЫЛО, ТО ЛИ НЕ БЫЛО
Саамская сказка

РАССКАЗЫВАЛ один саам у костра то ли быль, то ли небылицу, то ли сказку, то ли байку. Говорил, что все это с ним самим приключилось. И вы послушайте, если время есть, если других дел нету.

Вот с чего все началось: запоздала как-то весна в северных краях. Давно бы ей пора прийти, а что ни день – ветер дует, снег с неба валит. Вот наш саам и думает: непорядок какой-то на небе, надо бы туда забраться, посмотреть, что там такое. А как туда залезть? Земля низко, небо высоко!

Однако наш саам не дурак был, придумал. Взял топор да рубанок, пошел в лес. Свалил большую сосну и начал ее рубанком строгать. До тех пор трудился, пока всю не выстругал. Гора стружек выше леса поднялась. Постелил саам наверх мокрую рогожу, встал на нее и поджег стружки. Вспыхнул огонь, начала рогожа сохнуть, пошел от нее густой пар. Подхватил пар саама, покачал-покачал и вверх понес.

Несло его торчком, несло его кувырком и донесло до облаков. Там саам ухватился за край тучи, да и влез на нее.

Ходит по небу, смотрит. Скучно ему там показалось: пусто, бело кругом, живой души нет, только облака под ногами, как сугробы, лежат…

Поглядел – вдали одно облако выше других вздымается, точь-в-точь круглый снежный дом.

«Значит, живет все-гаки кто-то на небе!»– обрадовался саам и побежал к тому облачному дому.

Вошел в дом, а там Гром сидит. По рукам, по ногам связан.

– Хорошо, что ты пришел, человек, – говорит Гром. – Развяжи меня поскорее!

Саам отвечает:

– Развяжи тебя – ты греметь начнешь! Я боюсь. Пусть тебя тот развязывает, который связал.

– Глупый ты человек. – рассердился Гром. – Да ведь меня Мороз связал. Зачем ему меня развязывать? Пока я не загремел, он на земле хозяин. Весна в тундре не начнется.

«Вот оно что! – подумал саам. – Раз так. надо развязывать».

Распутал узлы на руках – Гром рукавами взмахнул. Загремело кругом, так саама в сторону и отшвырнуло. Хорошо, что туча мягкая: упал – не ушибся.

А Гром его торопит:

– Скорей ноги развязывай!

Как быть? Начал дело – кончать надо. Зажмурился саам от страха и развязал Грому ноги.

Ох, что тут поднялось! Гром ногами топочет – грохот такой, что оглохнуть можно. Руками молнии на землю мечет – блеск такой, что ослепнуть можно.

Совсем перепугался наш саам. Одно только у него в голове: как бы поскорей с этого неба убраться! Прыгнуть бы вниз, да очень уж высоко. Тут как раз мимо него молния стрелой пролетала. Саам схватился за нее. Моргнуть не успел, как пала молния на землю. И саам с ней.

Угодил он прямо в болото. Ушел по самые плечи, только голова над трясиной поднимается. Попробовал саам выбраться, да куда там! Еще глубже увяз.

А кругом весна, морошка белым цветом расцветает, птицы хлопочут…

Прилетела на болото пара лебедей. Смотрит лебедиха – торчит что-то из трясины. Пень не пень, кочка не кочка, а для гнезда годится. Свила лебедиха гнездо на голове у саама. Положила три яйца, села насиживать.

Саам все терпит. Если уж в болоте увяз, так оно, может, и лучше. Солнце печет – гнездо ему макушку прикрывает. Дождь зарядит – он не мокнет.

Как-то отлучилась лебедиха ненадолго. Тут и пожаловал гость. Давно волк гнездо учуял, а теперь по кочкам к нему подобрался. Полакомился лебедиными яйцами, да, видно, мало ему показалось. Стал искать еще, ворошить гнездо лапами. Дерет твердыми когтями голову саама, а тот крикнуть боится, только глазами моргает, кряхтит. Наконец повернулся волк, чтобы назад идти. А саам изловчился и схватил зубами волка за хвост. Крепко стиснул зубы, хоть умри – не выпустит.

Теперь уже волк перепугался. Рванулся вперед, саама из болота выдернул. Еще три прыжка – саама на сухое место выволок.

Тут разжал зубы саам. Волк наутек в лес пустился, а наш саам домой побежал.

Не раз и не два саам у костра рассказывал, что с ним приключилось. Кто верил, кто не верил. Кто говорил: сказка, кто говорил: небылица. А саам все свое твердит: «Быль это, чистая правда! Разве такое выдумаешь?!»

БЕЛАЯ ЛОШАДЬ
Венгерская сказка

ЖИЛ на свете бедный человек. Не было у него ничего, кроме белой лошади. Зарабатывал он на хлеб тем, что гонял свою лошадь на мельницу, впрягал ее там в привод, и она послушно ходила по кругу. День-деньской молола мельница зерно, день-деньской работал бедняк на своей лошади. Очень это надоело бедной лошадке. И она сказала хозяину:

– Хозяин ты мой хороший, почему это другие люди двух лошадей запрягают в привод и только меня ты запрягаешь не в пару? Маюсь я на этой мельнице одна. Целый день хожу по кругу, верчу и верчу тяжелые жернова.

– Лошадушка моя, – ответил ей бедняк, – причина тут простая. Ведь у меня не то что коня или мелкой скотинки, букашки даже – и той нет, чтобы припрячь к тебе.

Тогда белая лошадь сказала своему хозяину:

– Коли беда только в этом, дай ты мне волю, и я сама найду себе подмогу.

Бедняк тут же распряг свою лошадь, и побрела она куда глаза глядят.

Пошла бедная в путь-дорогу. Шла, шла, вдруг видит – лисья нора. Раскинула умом белая лошадь и вот что решила: «Лягу возле самой лисьей норы и прикинусь мертвой».

А в лисьей норе жила старая лисица с тремя лисятами. Одна лисичка, что поменьше, захотела вылезть из норы. Подошла к выходу, увидела белую лошадь и решила, что на дворе снег.

Вернулась лисичка к матери:

– Ой, маменька, нельзя сейчас выходить из норы, снег ведь на дворе!

– Какой там снег? – подивилась старая лисица. – Ведь на дворе лето стоит. Пойди, сыночек, – сказала она лисенку, что был постарше. – Ты постарше, погляди-ка, что там такое.

Пошел средний сын. Но и он увидел, что у выхода из норы лежит белая лошадь. Вернулся средний лис к матери и сказал:

– Ой, маменька, и вправду нельзя вылезть: на дворе снег.

– Какой же снег, когда середина лета! – сказала сердито лиса. – Поди ты, мой старший сын. Ты уже видывал виды, не чета младшим! Посмотри, что там такое.

Старший сын вышел, однако и он вернулся с тем же самым.

Тогда лиса сама направилась к выходу. Подошла и видит, что это не снег, а белая лошадь лежит.

Задумалась лиса: как бы оттащить ее подальше? Кликнула детей: взялись они вчетвером, а лошадь ни с места.

Тогда старая лиса решила пойти к своему куму волку.

Пришла и говорит:

– Милый мой куманек. И какой же я раздобыла лакомый кусок! До норы уже было дотащила, а он никак не влезает в нее. Вот я и надумала: давай-ка перетащим его в твое логово; может быть, в него он и влезет. А есть его будем пополам.

Обрадовался волк славному угощению, а про себя подумал:

«Было бы мясо в моем логове, а там уж лиса ни кусочка не получит».

Они подошли к месту, где лежала белая лошадь. Волк даже усомнился:

– Скажи, кумушка, а как же дотащить ее до моего логова?

– Да очень просто, – ответила лиса. – Так же, как я тащила ее сюда: привязала за хвост к моему хвосту и волокла ее по рытвинам и ухабам. И до чего же легко мне было! А теперь давай привяжем ее к твоему хвосту; тебе дотащить куда легче.

– Вот это будет здорово. – решил волк и тут же согласился.

И лисица крепко-накрепко привязала волчий хвост к хвосту белой лошади.

– Давай, кум, тащи!

Потянул волк, чуть не лопнул от натуги, а лошадь ни с места. Еще пуще напрягся, и вдруг белая лошадь вскочила на ноги и понеслась. Тащила она волка за хвост через рытвины и ухабы до тех пор, покуда не приволокла его к бедняку.

– Получай, хозяин, – нашла я себе подмогу.

Бедняк тут же прикончил волка, шкуру его продал за большие деньги и купил на них вторую лошадь.

С тех пор белая лошадь не вертела больше жернова одна.