Текст книги "Парашюты на деревьях"

Автор книги: Наполеон Ридевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

К МЕСТУ ВЫСАДКИ

Жаль, что многое становится известным слишком поздно, когда оно уже не может понадобиться. Часто случалось, что, спасаясь от облав, стремясь избежать стычек с врагом, мы прятались не в тихих уголках, а лезли, как говорится, черту на рога, попадали в самые опасные места, сами того не зная.

Как раз так и было первые десять дней после нашей высадки. Если проследить за нашим маршрутом, то получалось, что мы пробирались от деревни Эльхталь – возле которой приземлились – к самой ставке Гитлера, к «Вольфшанце», что означает «Волчье логово». Обнаружив после переправы через реку Парве доты, «зубы дракона», проволочные заграждения и другие объекты линии укреплений «Ильменхорст», мы двинулись вдоль ее к югу. Эта линия начиналась на севере у реки Неман, за которой лежала литовская земля у немецкого города Рагнит, шла на юг вдоль восточной границы Пруссии к Мазурским озерам и топям. Наиболее крупными городами, через которые она проходила, были Гумбинен и Гольдап.

На юго-востоке Пруссии, охватывая всю группу Мазурских озер, лежал укрепленный район «Летцен». В этих труднодоступных местах, окруженных с востока озерами, защищенных хорошо скрытыми оборонительными сооружениями у города Растенбург, и находилась «Вольфшанце». Устроители главной штаб-квартиры фюрера позаботились о том, чтобы не оставить на поверхности никаких примет, указывающих на то, что здесь находится какой-либо важный объект. Все было спрятано под землей, замаскировано под окружающий ландшафт. Здесь, в «Волчьем логове», и было совершено покушение на Гитлера всего за неделю до нашего приземления в Восточной Пруссии. О покушении мы узнали еще до выброски. Распространились слухи, что в результате взрыва мины, подложенной полковником Штауффенбергом, Гитлер погиб. Чтобы опровергнуть это, Гитлер лично выступил по радио. Покушение было неудачным.

Мы по-своему комментировали это событие. Одни считали, что оно будет нам на руку. Органы безопасности заняты выявлением заговорщиков, на нас будут меньше обращать внимания. Так, в частности, говорил капитан Крылатых. Другие же, как, например, Зварика, полагали, что факт покушения на Гитлера еще больше насторожит фашистов и поэтому нам придется действовать в сложной обстановке.

Но нам и в голову не приходила мысль о том, что ставка Гитлера находится не где-либо в центре Германии, а именно здесь, в Восточной Пруссии, и что нам придется действовать в непосредственной близости от нее. Мы не дошли до «Волчьего логова» каких-либо 30–40 километров. И возможно, подошли бы еще ближе – ведь мы не знали, что в этой глухой лесной местности, настоящем волчьем углу, находится сам Гитлер с приближенными. Невдалеке от «Вольфшанце» были расположены и главные штабы сухопутных войск и воздушных сил рейха. Возле геринговской штаб-квартиры «Люфтваффе» под Ангербургом мы проходили совсем рядом.

Затаившись в «Волчьем логове», фюрер считал себя в полной безопасности. Вокруг были минные поля, замаскированные проволочные заграждения. Подходы к берлоге усиленно охранялись. Как бы там ни было, но сейчас это совершенно ясно, что, прослеживая наш маршрут именно в этом направлении, гитлеровские служаки все более и более били тревогу. При подходе к Гольдапу мы установили, что вокруг леса, в котором мы намеревались остановиться, было круглосуточное дежурство. Это подтвердил и пойманный нами постовой. Он показал, что в его задачу входило наблюдать за местностью, в случае появления советской десантной группы следить за ней и сообщить властям.

Едва мы на рассвете вошли в лес и расположились, как сразу же началась проческа. Ясно, что подготовиться к такой операции со времени нашего прихода было невозможно. Значит, нас здесь уже ждали, и вся операция была задумана и подготовлена заранее. Ставилась цель перехватить нас и уничтожить на пути к «Волчьему логову». Кроме пехоты в проческе леса тогда участвовали летчики, обслуживающий персонал аэродрома, который находился невдалеке. Мы это установили по форме, которая была на солдатах. Возможно, последнее обстоятельство и оказалось причиной того, что нас преследовали не слишком умело и потерь мы не понесли. Наши преследователи из состава «Люфтваффе» взялись не за свое дело, а то, что ходить за нами по пятам небезопасно, мы это доказали при прорыве вражеской цепи.

Мы пошли бы еще южнее и юго-западнее и могли бы попасть на минные поля, окружавшие «Волчье логово», но получили приказ возвратиться снова на север. Те, кто отдавал его нам, руководствовались не только срочной необходимостью установления контроля за железнодорожными перевозками противника на линии Кенигсберг – Тильзит. Идя дальше на юг, мы попадали в сферу действия войск 2-го Белорусского фронта. Нас посылало в Восточную Пруссию командование 3-го Белорусского фронта. Нам надлежало возвратиться в «свою» зону.

Получив приказ переместиться к железной дороге Кенигсберг – Тильзит, Шпаков решил вести группу не по тому маршруту, которым мы шли на юг. Естественно, было бы легче идти по уже знакомым местам. Но мы не могли позволить себе такую «роскошь». Нам, как и первооткрывателям, суждено было ходить только по неразведанным путям. Мы решили взять западнее, углубиться в центр Восточной Пруссии, поближе подойти к Мазурскому каналу и реке Дайме: там находился западный обвод ильменхорстского укрепленного района. Попутно группа должна обследовать его и доложить результаты «Центру».

Изучая новый маршрут по карте, Шпаков так и сказал.

– Пойдем западнее городка Гросс-Скайсгиррен. Дойдем до места приземления, и круг нашего маршрута замкнется.

На дневку мы остановились на берегу реки Ангерапп. Она текла привольно, свободно. Нам нужно было переправиться на ее западный берег, а проблема форсирования водных рубежей нами так и не была решена. Невольно всякий раз перед водными преградами вспоминалась переправа через злосчастную Парве. Там навсегда остался капитан Крылатых.

– Если бы нам теперь хотя бы небольшую надувную лодочку, – мечтал вслух Зварика.

– Лучше бы настоящий катер, – подтрунил над ним Генка. – Вот прокатились бы! Ты, Юзик, моряком, случайно, не был?

– Заткнись ты, молокосос, – огрызнулся Зварика. – Я знаю, что говорю.

– Юзик правильно говорит, – поддержал его Шпаков, – но всего и не предусмотришь, и на себе не унесешь.

Мы сидели в зарослях камыша под невысокими сосенками. Росли здесь и ольха и кряжистые березки. Нас отделял от реки неширокий скошенный луг. Невдалеке виднелись два квадратных стожка сена под поднятой на столбах крышей. По берегу реки рос аир, ажурными шарами зеленели кусты лозняка.

Когда солнце село, из леса по протоптанной тропинке выскочила косуля. Следом за ней на тонких высоких ножках, подпрыгивая, выбежали двое козлят. Мать остановилась, прислушалась, поводя ушами, настороженно ловя шорохи. Мы молча, как зачарованные, смотрели на эту идиллическую лесную картинку. Убедившись, что опасность не угрожает ей, косуля подошла к реке, стала на колени и, вытянув шею, припала к воде. Два рыжих малыша резвились рядом. Напившись, косуля подпрыгнула несколько раз, а затем остановилась совсем близко от нас и стала щипать траву. По той же тропке бесшумно вышел лось. Он также остановился, потянул ноздрями воздух, вытянув вперед голову настолько, что ветвистые рога легли на спину.

С мохнатым загривком, подпалый, с белой шерстью на задних ногах, лось выглядел великаном по сравнению с элегантной косулей. Она всего лишь один раз приподняла голову и безо всякой опаски взглянула в сторону сохатого. Лось также напился, опустившись на колени, и величаво, широкими шагами прошел мимо косулиной семьи к стожку сена. Он обнюхал сухую траву, фыркнул, но есть не стал. Постоял неподвижно несколько минут на фоне розового заката, а затем не спеша побрел в лес.

– Какой красавец! – с удивлением, тихо, боясь нарушить лесную тишину, прошептала Аня.

– Первый раз вижу живого лося, – призналась Зина.

Косуля, услышав нас, стремительно бросилась в лес.

Все молчали под впечатлением этой картинки.

Первым нарушил тишину Шпаков:

– Девушки, настройте-ка приемник, послушаем, что нового в эфире.

– А разве за продуктами не пойдем? – напомнил Мельников. – Осталось только на один перекус.

– Нет, не пойдем. Оторвемся подальше от Гольдапа, осмотримся, а там что-нибудь придумаем. Сейчас нужно думать, как на тот берег перебраться.

– У меня есть идея, – подал голос Иван Черный.

Он сидел, обхватив свои острые колени. Под рукой лежала кепка. Он брал ее всякий раз, чтобы прикрыть рот, когда откашливался. Глаза у него лихорадочно блестели, лицо совсем осунулось, губы стали синими.

– Вот стог, – указал он в сторону. – Наберем сена, навяжем, как можно потуже в плащ-палатки. Получится что-то вроде понтона. Сверху прикрепим оружие, одежду и переплывем, толкая все это перед собой.

– А что – может получиться, – первым отозвался Мельников.

– Молодец, благодарю за выдумку. – Шпаков по-дружески похлопал Овчарова по костлявому плечу.

– Я плохо плаваю, – забеспокоился Зварика. – Я уже говорил вам раньше.

– Оставим тебя здесь, – пошутил Мельников.

– Будешь держаться возле меня. Если что – помогу, – сочувственно ответил Овчаров.

– Ты сам, как топор, пойдешь ко дну – одни кости. Тоже мне силач: «помогу».

– На такой понтон можно даже навалиться грудью, – спокойно развивал дальше свою идею Овчаров.

– Послушай, Коля, – предложила Зина наушники Шпакову.

Шпаков подержал их возле уха несколько секунд и положил на траву мембраной кверху.

В дремотной вечерней тишине из крохотных репродукторов серебряным ручейком лился голос Оксаны Петрусенко. Она пела «Что за месяц, что за ясный…». Мы один за другим потянулись к наушникам, как к животворному источнику. Здесь, на чужбине, песня до боли ранила сердце. Нет более сильного чувства, чем любовь к родному. Это чувство удесятеряется, если ты заброшен далеко от Родины, одинок, как челн в океане. Ни минуты ты не можешь не думать о Родине. Ты всегда с ней. Без нее жизнь теряет свякий смысл.

Навеянное песней чувство захлестнуло нас. Зина смахнула слезу. Не выдержал и Мельников.

– Если и суждено умереть, так хотя бы дома, – растроганно сказал он.

– Вот тебе и на, расплакались, как дети, – попробовала подбодрить больше себя, чем других, Аня. Она даже попробовала улыбнуться, но из этого ничего не вышло – быстро отвернувшись, она припала к земле, и плечи ее начали вздрагивать.

А из наушников полилась другая мелодия. Ее, как и первую песню, исполняла Оксана Петрусенко. Шпаков молчал, только тяжелые желваки вздрагивали на его круглом, заросшем рыжей щетиной лице.

– Ну и здорово поет, ничего не скажешь, – взмахнул рукой Мельников. – Так и берет за сердце…

Теперь, через два с половиной десятка лет, я вспоминаю, как нам трудно было там, в Восточной Пруссии. Не знаю, надеялся ли кто из нас выбраться оттуда, но о смерти мы никогда не говорили. Только вот тогда Мельников, слушая Оксану Петрусенко, невзначай вспомнил о ней. И не говорили, видимо, о смерти потому, что она подстерегала нас на каждом шагу, шла за нами неотступно, кружила вокруг.

Песня окончилась. Зина щелкнула выключатель приемника. Лицо задумчивое, растревоженное песней. Очевидно, песня вызвала воспоминания о родной Москве, школьных подругах, с которыми она мечтала о будущем. Все перепутала война. Нет, никогда не думала и не снила Зина, что очутится вот здесь, на чужой земле, на берегу неизвестной реки, где даже слово боязно произнести вслух, без оглядки.

Первый раз за все время мы позволили себе такую роскошь – отдаться на волю чувств.

На небе показались одиночные звезды. От реки к лесу пополз белесый туман. Настал удобный момент для переправы. Мы подошли к стогу и начали обскубывать его со всех сторон, кладя сено на разостланные плащ-палатки.

– Ребята, а вещевые мешки, пожалуй, можно внутрь положить, – поучал Овчаров. – Так лучше будет, не замокнут.

Приготовили тюки, разделись и спустились в воду: в ней показалось теплее. Переправились на редкость быстро и удачно. Даже Зварика похвалил Овчарова за находчивость, переобуваясь на другом берегу. – Ловко ты придумал, Иван, – сказал он. Через трое суток к утру мы пришли в назначенное место – к железной дороге. По ней грохотали эшелоны. Это – важная магистраль врага. Из Берлина через Бромберг и Кенигсберг она тянется к границам Литвы, к Тильзиту. Еще в 1940–1941 годах гитлеровцы перебрасывали по ней войска на восток для нападения на Советский Союз. Начав отсюда свой разбойничий поход, фашисты оккупировали Прибалтику, дошли до Ленинграда. Теперь сверхчеловеческими усилиями, ценой неисчислимых жертв Красная Армия отбросила гитлеровцев на первоначальные позиции. Большая группировка войск противника была окружена в Курляндии.

На рассвете Шпаков послал меня с Мельниковым наблюдать за движением поездов. Железная дорога в этом месте проходила лесом, поэтому мы подошли к ней так близко, что даже не успевали хорошо рассмотреть грузы на платформах, считать вагоны – так быстро проносились они. В сторону фронта шли эшелоны с войсками, танками, орудиями, катились цистерны с горючим. На запад же враг увозил скот, оборудование, рельсы. В составах встречались и спальные вагоны с эмблемой Красного Креста – в них были раненые. Но таких вагонов было не так уж много – на фронте было затишье.

Вести наблюдение с близкого расстояния было и неудобно, и опасно – нас могли заметить из вагонов. Поэтому мы отыскали себе место на берегу лесной речушки Швентойя. Там, где через нее был перекинут стальной мост, лес расступался, открывая простор для обозрений. Из леса вытекал и вливался в реку небольшой ручей, шириной метра два, не больше. В том же месте, где мы замаскировались, под редкими елями и вековыми соснами широко раскинулись густые и высокие – в рост человека – заросли крапивы и малинника. В них можно было надежно укрыться и видеть все, что делается на железной дороге. В пролет под мостом просматривались дома деревни Миншенвальде. Одним словом, наблюдательный пункт оказался удачным. Когда Мельников привел сюда Шпакова, чтобы показать его, тот, осмотрев, сказал;

– Переведу сюда всю группу.

Он ушел, чтобы осуществить свое решение. Вскоре сюда пришли все наши ребята. Те дома, что были видны нам в пролет моста, казались безлюдными.

– Проберитесь поближе к деревне и понаблюдайте, – дал Шпаков новое задание мне и Мельникову. – Железку переходите под мостом.

Мы расположились на самой опушке. Ближайшие дома были совсем рядом. Они стояли вдоль леса. Прямо перед нами, на перекрестке, было массивное трехэтажное здание. От него дорога шла к каналу Тимбер.

– И куда только фрицы подевались, – недовольно ворчал Мельников, не отрывая глаз от бинокля, – не мешало бы поживиться у них. Окорока копченые да грудника, видимо, висят вон там на чердаке – как раз проветриваются через открытую форточку. Признаться по совести – покушать я мастер. Бывало, в своей Ручаевке под Гомелем, наработаешься за день – а работа тракториста, скажу тебе, не из легких, – так поднавернешь за милую душу сковороду сала, чугун бульбы и миску капусты. Аппетиту моему все удивлялись. Зато и до работы охочь был – по полторы-две нормы выгонял.

– И у меня живот с голодухи подтянуло, – признался ему.

Половина дня прошла спокойно. Шпаков привел поближе группу и расположил на пригорке, в ельнике, у самого ручья – чистой воды было теперь вдоволь. Около полудня деревня Миншенвальде оживилась. Возле того дома, на чердаке которого Мельникову представлялись копчености, остановились три грузовика. На одном из них включили репродукторы. Сначала до нас донеслись бодрые мелодии маршей.

– Что зто затевают фрицы? – недоумевал Мельников.

Затем послышался голос диктора, но слов мы разобрать не могли – расстояние большое. Первыми к машинам сбежались подростки, позже появились взрослые. Собралась большая толпа. Одна машина с открытым кузовом стала импровизированной трибуной. Перед толпой с речами выступали люди в военной форме, а затем – местные жители. Их слов мы также не различали.

– Смотри, митингуют, – заерзал Мельников. – Что бы все это могло значить? Ну что ты молчишь? Что это, по-твоему?

– А ты сбегай послушай, потом и мне расскажешь, – отшутился я.

Все прояснилось через некоторое время. После митинга солдаты начали раздавать винтовки с длинными стволами, видимо трофейные, и пачки патронов. Обрадованные подростки, отойдя немного в сторону, сразу же начали заряжать оружие и палить вверх.

– Могу тебе открыть секрет, что там происходит, – говорю Ивану Ивановичу. – Все это против тебя. Пронюхали, что ты на копчености заришься, вот и вооружились, чтобы пекануть в зад, когда на чердак полезешь.

– Мелюзга! Разве это вояки? – пренебрежительно махнул рукой Мельников. – Такие меня не остановят.

Вечером Николай Андреевич привел в порядок сведения, добытые на железной дороге и во время перехода к ней, подготовил донесение. Для того чтобы передать его «Центру», решили отойти с радиостанциями километров на десять– пятнадцать. Не хотелось рисковать таким удобным местом. Под самым носом у фрицев хорошо вести наблюдения, да и вряд ли кому придет в голову искать нас здесь. После сеанса радиосвязи собирались добыть продукты.

– Останетесь здесь до следующего вечера, потом пришлю сюда смену, – сказал Шпаков нам.

Он повел остальных разведчиков через железную дорогу и канал Тимбер в обход деревни Миншенвальде в направлении к Тильзиту.

ВСТРЕЧА

В назначенное время Шпаков прислал к нам Целикова, Зварику и Юшкевича. Иван Иванович прежде всего осведомился?

– Может, прихватили чего-либо, а то от голода голова кружится, смотришь на вагоны, а они будто прыгают.

– Ну, а как же, земляк, принесли, – отозвался Иван Белый.

Он достал из ранца кусок копченой свинины и круглую буханку хлеба.

– Мы с Юзиком останемся с вами, – передал Иван Белый приказ командира. – Генка отнесет сводку. А дежурить вчетвером будем. Сейчас мы понаблюдаем, а вы поешьте – и на боковую.

– Люблю друга за разумные слова, – одобрительно отозвался Мельников, нарезая хлеб и сало.

Мы как следует подкрепились, даже поспали, вечером передали сводку Юшкевичу.

– Будь осторожен, Генка, – предупредил я его, – не наскочи на засаду. Скажи Шпакову, пусть еще кого-нибудь пришлет. Вдвоем – не одному. Мало что в дороге может случиться.

– А кого он пришлет? – ответил Генка. – Шпаков с Овчаровым пойдут под Тильзит, на разведку местности. Как и я, вернутся только к утру. Ну, а Ане с Зиной после такого перехода хоть немного отдохнуть надо.

– Будь осторожен, браток, – повторил я еще раз, пожимая ему руку.

Прошло пятеро суток. За сводкой в который раз к нам приходил Юшкевич. Каждую ночь Шпаков и Овчаров разведывали местность северо-восточнее канала Тимбер, и всякий раз, находясь с ними в походе, Аня и Зина передавали добытые данные «Центру» с нового места.

Однажды, сидя в секрете в зарослях крапивы и наблюдая за железной дорогой, мы с Мельниковым заметили двух человек. Крадучись, они все ближе подходили к нам. Как и у нас, на них были пятнистые маскировочные костюмы, оружие, десантные кинжалы. Мы легко могли принять их за кого-либо из своей группы, но нам хорошо были видны их лица. Мы все позарастали щетиной, как робинзоны, а эти – бритые, свежие, не такие исхудавшие, как мы. Незнакомцы остановились метров за пять от нас. Мы затаились, наблюдая за ними. Один был высок и плечист, другой поменьше.

– Что ты там видишь? – спросил вполголоса один у другого.

– Ребята, кто вы? – спросил Мельников. Те схватились за автоматы.

– Спокойно, мы – свои!

– Кто такие? – Они застыли в нерешительности.

– Свои, русские.

– Как сюда попали?

– Ну, с неба…

– Один подойди поближе! – говорю как можно доверчивее. И мы и они держим автоматы наготове. Мы лежим, они стоят. Но перестрелять друг друга можно легко.

– Идем, Викентий, – сказал рослый малому. Он шагнул вперед, решил, видимо: была ни была!

– Садитесь, – скомандовал им Мельников, – да потише, нас могут услышать. Вы кто такие?

– Видимо, такие же, как и вы, – разведчики, – ответил рослый. Да убери ты свой автомат, – кивнул он в мою сторону.

– Вы давно здесь? – спросил Мельников.

– Вчера приземлились.

– Кто у вас командир? – допрашивал Мельников.

– Вот так и выложи все сразу, – улыбнулся здоровяк и смахнул ладонью с лица капли пота. – Мы с вами еще не познакомились как следует, а уже о командире спрашиваете. Для начала, может, и заместителя хватило бы. Сами-то вы давно здесь?

– Скоро месяц.

– Ого, – удивленно воскликнул второй, белобрысый, по всему видно – очень ловкий парень с густыми бровями, куда светлейшими, чем загорелое лицо. – Хотя чему удивляться? По виду можно определить, что давно здесь. Заросли, как это болото. Ну, а немцы тревожат?

– Поживешь – увидишь, – уклончиво буркнул Мельников.

– Несколько дней здесь было спокойно, – ответил я.

– Вид у вас, ребята, прямо скажу, неважнецкий, – заметил здоровяк, бесцеремонно рассматривая нас. Он, наконец, положил автомат, который в его руках казался безобидной игрушкой. – На вас кожа да кости. Видимо, не сладко здесь. Голодаете?

– Ясно, не в гостях у тещи, – ответил Мельников.

– Облавы часто бывают?

– Все время прочесывают леса, – ответил я.

– Викентий, – обратился здоровяк к напарнику, – достань ребятам подкрепиться.

Пока Викентий возился с вещевым мешком, открывал банку с консервами, нарезал хлеб, вернулись из секрета Иван Целиков и Юзик Зварика. Увидев их, незнакомцы заволновались.

– Это наши, не волнуйтесь, – успокоил их Мельников.

Беседа становилась все более доверительной, Стало ясно, что перед нами не провокаторы, а товарищи по службе. Пока доедали тушенку, окончательно открылись друг другу.

– Кто же все-таки вас сюда послал? – ребром поставил вопрос здоровяк.

Мельников посмотрел на меня, как бы спрашивая совета. Я кивнул головой в знак согласия. Иван Иванович назвал фамилию майора, который готовил нас к отправке в тыл.

– Правильно! – забыв о том, где он находится, выпалил громко обрадованный здоровяк. – Теперь все в порядке. Я – заместитель командира группы. Будем знакомы; лейтенант Дергачев, зовут Николаем. – Он от души, со всей силой пожимал нам руки.

– А кто же все-таки у вас командир? – наседал Мельников.

– Майор Максимов! Знаете такого?

– Нет, не слыхали.

– А у вас кто?

– Выл капитан Крылатых. Погиб на вторые сутки. Теперь лейтенант Шпаков.

– Это, может, тот, что был в группе на Витебщине?

– Да, он был там, – подтверждаю я.

– Так мы его знаем. Мой тезка. Николаем зовут, верно?

– Да.

– Наш Максимов его хорошо знает. Им нужно обязательно встретиться. Да и нам всем тоже. Познакомите наших ребят с обстановкой. Вы же здесь, можно сказать, старожилы.

Встреча с товарищами приободрила и нас. Мы уже не чувствовали себя в таком одиночестве, как раньше.

– Расскажите, что там нового на Большой земле, – попросил Мельников. – Скоро ударят по самой Германии?

– Неизвестно нам это, – ответил задумчиво Дергачев. – Вы же, наверное, знаете, что наши наступают теперь на южном фронте.

– Дойдет очередь и до Восточной Пруссии, – видимо, желая поднять наше настроение, вмешался в беседу белобрысый парень с правильными чертами лица, тот самый, которого Дергачев назвал Викентием.

Позже мы узнали, что этого разведчика звали Викентий Викторович Гикас. Родился он на Витебщине, литовец по национальности.

– Ясно, что дойдет, – подтвердил Дергачев. – Думаю, что случится это скоро. Вот только бы разведать тут нам силы врага да сообщить своим. Нелегкая у нас задачка… – Он озабоченно почесал затылок.

Теперь уже, в мирное время, вспоминая все это, я думаю над тем, как широка была программа наших действий: контроль за перевозками по железным и шоссейным дорогам, состояние и пропускная способность коммуникаций, линий связи, наличие и состояние оборонительных рубежей, концентрация войск, техники, оружия, боеприпасов, горючего, продовольственных запасов. В нашу задачу входило и выявление любым способом мероприятий врага по подготовке к предстоящим военным операциям, подготовка к химической войне – словом, все, что относилось к обороноспособности гитлеровской армии.

– Наши наращивают силы и на этом участке, – продолжал Дергачев. – Восточная Пруссия – крепкий орешек, но раскусят и его. Конечно, от нас, разведчиков, многое будет зависеть, какой ценой удастся его раскусить.

Так разведчики группы «Джек» во второй половине августа встретились с другой десантной группой, которой командовал майор Владимир Иванович Максимов. Эта группа в составе двадцати двух человек с двумя радиостанциями приземлилась возле реки Швентойя, недалеко от того места, откуда мы следили за железной дорогой Кенигсберг – Тильзит.

Майор Максимов, бывший начальник разведки партизанского Смоленского полка на Витебщине, сам подбирал в группу ребят, которых хорошо знал по совместной партизанской борьбе.

Чернявый, невысокого роста, с комплекцией гимнаста, майор обрадовался такой быстрой и удачной встрече со своими людьми на вражеской земле. Расспросив у нас о Шпакове, он остался доволен, потому что наш Николай Андреевич был хорошо знаком ему. Майору нетерпелось быстрее встретиться со Шлаковым. Хотя на чужой территории, в окружении врагов, люди очень быстро сближаются друг с другом, каждый советский человек становится как родным братом, все же особенно приятно и дорого встретиться со старым знакомым. Такая встреча вскоре состоялась. Для всех она была волнующей, необычной, хотя внешне это проявилось скупо: там мы не могли позволить себе ни традиционных тостов или чего-либо иного в этом смысле.

Командиры обсуждали условия работы у открытой карты. Разведчики разбрелись группками, чтобы расспросить друг друга: мы – о новостях на Большой земле, а новички – о том, как нам здесь приходится нести службу разведчиков.

До встречи с нами группа Максимова уже пробыла на месте приземления двое суток. И что удивительно – никто не преследовал ее. Она уже имела два сеанса связи с «Центром». Мы же, находясь рядом, ничего не знали об этом и, естественно, не могли предпринять мер предосторожности. Все казалось спокойным в этом облюбованном нами уголке и так тщательно оберегаемом от всяких подозрений. Но все было нарушено приземлением группы Максимова. Запеленговав дважды работу радиостанции в одном и том же месте, враг, конечно, не мог остаться безучастным.

Радистка группы Максимова, пышная розовощекая блондинка, с шелковистыми волосами, спадающими на плечи, спокойно, как у себя дома, расчехлила радиопередатчик, надела наушники, настраиваясь на нужную волну. Шпаков подхватился, быстро подошел к радистке, которую, кстати, как и нашу Морозову, звали Аней, и выключил приемник. Аня сняла наушники и с недоумением уставилась на него.

– Не смейте этого делать, – сейчас же нагрянут немцы! – и уже к Максимову: – Нас тут же запеленгуют. Для связи с «Центром» мы уходим далеко от тех мест, где ведем наблюдения.

– А мы дважды работали здесь и ничего, – равнодушно ответил ему Максимов.

– Это же, дорогой ты мой, не Витебщина, а Восточная Пруссия. Там гитлеровцы не могли соваться в лес. А здесь партизан нет. Прочесывают квадрат за квадратом.

– Ладно, Аня, отложи передачу до вечера, – согласился Максимов.

– Если ваша станция будет работать здесь, вы сорвете нам дежурство. Прошу вас не делать этого, – сказал Шпаков. – И знайте, после сеанса связи нужно немедленно менять место, уходить подальше, заметать следы.

Как раз в это время, когда мы, охваченные радостью, делились новостями, лес внезапно наполнился гулом машин, треском мотоциклов. Все поняли, что это значит.

Когда на ближайшей просеке показались цепи солдат, мы начали не спеша удаляться от них. Шли по лесу, растянувшись цепью, готовые встретить огнем любую опасность. Тактика у гитлеровцев была та же, что и под Гольдапом. Только там они стремились загнать нас в угол леса, а здесь – выгнать на шоссе Кенигсберг – Тильзит. Мы не сомневались, что там нас ждали засады.

Мы оказались в западне. Впереди железная дорога, сзади – шоссе. А между ними каких-либо три-четыре километра. На восток – канал Тимбер, а на запад – безлесный густонаселенный район.

Но то, что нас всех было более тридцати, ободряло.

Мы начали маневрировать, избегать открытых стычек, хотя некоторые разведчики из группы Максимова предлагали атаковать противника.

Известно, что такая самоуверенность не могла принести успеха. Мы, джековцы, знали, что нас преследует не одна, а две, а может быть, и три цепи. А пробиться через них без потерь было невозможно. Наши преследователи вели себя чрезвычайно шумно: они стремились отпугнуть нас от себя, и мы каждую минуту знали, где они находятся. Мимо нас, словно спасаясь от пожара, без оглядки пронеслось несколько косуль и оленей.

Так мы уклонялись от открытых стычек с врагом, пока не перевалило за полдень. День стал ясный, солнечный. Мы изнемогали не столько от зноя, сколько от избытка испарений, пот заливал глаза. Было ясно, что избежать столкновений до вечера мы не сможем. Нужно как-то обхитрить немцев. Но как? Шпаков и Максимов на ходу совещаются. Мы стараемся далеко не отрываться от немцев, чтобы незаметно следить за ними. Солдаты кричат, беспорядочно стреляют. Их шум слышен далеко. Наши командиры принимают решение прорваться через шоссе, сквозь засады. Интуиция подсказывала, что пока те, кто прочесывает лес, далеко еще от шоссе – а это можно определить по шуму и стрельбе, – то в засадах вряд ли будут все наготове. Ведь логично было ожидать, что мы бросимся на дорогу только в крайнем случае, когда иного выхода не останется. Поэтому-то было принято такое решение: оторваться как можно дальше от преследователей, с ходу сбить засады огнем и перевалить через шоссе.

У нас было двадцать восемь автоматов – только три радистки были с одними пистолетами. Когда мы выскочили на шоссе, немцы прохаживались, стояли группками и развлекались разговорами. За пулеметами, что были расставлены посреди дороги и повернуты в нашу сторону, никого не оказалось. Значит, наши предположения оказались правильными.

Мы мгновенно обрушили огненный смерч, гитлеровцы не успели опомниться, не сделали ни одного выстрела, как были скошены. Это была редкая удача. Очевидно, немцы не рассчитывали, что нас такая сила, думали, что имеют дело с группой десантников до десяти человек, а тут оказалось втрое больше. Да, группа Максимова приземлилась намного удачнее нас, они не оставили никаких следов.

Позже нам стало известно, что на шоссе осталось тридцать шесть убитых и 9 раненых гитлеровцев.

На место нашего прорыва выезжал сам Эрих Кох. Говорили, что он долго не решался выходить из своего бронированного автомобиля. Потом, когда стянули трупы в одно место и разложили их в длинный ряд, гауляйтер постоял над ними и отдал приказ похоронить всех на специально отведенном месте, для наглядности. Видимо, гауляйтер предчувствовал, что это не последние жертвы задуманной им операции против русских парашютистов.