Текст книги "Парашюты на деревьях"

Автор книги: Наполеон Ридевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

НАС СЛУШАЮТ КРУГЛОСУТОЧНО

Про усталость не думаешь, когда погоня совсем близко и ночную тишину разрывает лай рассвирепевших собак. Чтобы спастись от них, нужно запутать следы, обхитрить врага. У нас была надежда, что погоня, следуя по первоначальному нашему пути, дойдет до реки и запутается. Слишком много мы набродили там. Так что разобраться в обстановке, напасть на наш свежий след будет нелегко, потребуется немало времени. Все зависело от опытности собак и их поводырей. Могло произойти всякое. В любом случае нам следовало ускорить шаг.

Досаждала экипировка. Пока нами не были определены условные места сборов на случай, если кто-либо отобьется во время ночного боя или отстанет на марше, пока не были устроены тайники, где можно было бы хранить некоторую часть нашего снаряжения, – все приходилось нести на себе.

И все же мы стремились идти быстро, чтобы как можно дальше оторваться от погони. Изредка останавливались, чтобы подождать Зварику, который не успевал за нами.

Неожиданно для всех Юзик, припадая на больную ногу, обогнал нас и, поравнявшись с капитаном Крылатых, радостно и взволнованно воскликнул:

– Стойте! Смотрите туда! Наши Кенигсберг бомбят!

Мы остановились. Над горизонтом были видны далекие вспышки, сопровождавшиеся еле слышными перекатами. Это было как раз на западе, в сторону Кенигсберга. Все мы понимали, что это никакая не бомбежка, но не хотели портить Юзику настроение и поэтому молчали. Только Генка Юшкевич, который по молодости не почувствовал тонкости ситуации, сказал то, что думал:

– Нет, Юзик, это больше похоже на грозу, чем на бомбежку.

– Гроза – наше счастье! – Крылатых посмотрел на небо. – Скоро она и нас настигнет. Следы наши смоет. Пойдем, еще далеко – нужно успеть до утра. Как вы, девушки, устали? Не очень? Вот и хорошо.

Налетевший ветер приятно освежил вспотевшее лицо. Стало еще темнее от наплывающих, низко наплывающих туч. По одежде ударили первые крупные капли дождя, а вскоре с шумом разразился настоящий ливень. Долго шли под проливным дождем. К утру пришли на край леса. Нужно было отсюда наблюдать за мостом через Парве, по которому капитан решил перевести группу на тот берег реки. Промокшие, озябшие, мы жались друг к другу, чтобы немного согреться. Огня здесь не разведешь, не разденешься, чтобы просушиться. Об этом мы могли только мечтать.

Утром, когда совсем рассвело, мы осмотрелись, отыскали более надежное укрытие под деревьями, откуда хорошо просматривался мост и открытый луг вдоль реки. По нашим расчетам, именно оттуда могла показаться и погоня, если ей удалось взять верное направление нашего ночного перехода.

Едва только расположились, как Мельников сказал Ивану Целикову:

– Тезка, а тезка, давай «повеселимся». Спроси Ивана Семеновича, будет есть с нами?

– Услышав этот разговор, Крылатых сказал:

– Всем можно подкрепиться. Мельников уже дает позывные.

Часов в 10 утра через мост двинулись небольшие колонны войск. Шли и ехали на автомашинах пехота, полицейские, жандармы.

– Овчаров, веди счет войскам, что движутся по мосту, – распорядился Крылатых. – Прикинем, какую силу бросили они против нас.

Мы видели, как за рекой все эти войска развернулись цепью и пошли прочесывать тот самый лесной массив, в котором мы находились бы сейчас, если бы нам удалось форсировать реку.

– Нет худа без добра, – сказал по этому поводу Шпаков, отрывая глаза от бинокля. – Переберись мы через реку, было бы нам жарко.

– Факт, – ответил ему Овчаров. – Смотри, какую ораву собрали. Две тысячи насчитал.

Почти весь день Крылатых молчал. В такой обстановке не очень-то поговоришь о чем-нибудь. Каждый оставался со своими мыслями. Лицо командира по-прежнему было бледно-серым. Ни кровинки. Прислонившись спиной к дереву, он полулежал, по временам закрывал глаза, но вряд ли спал. Он больше смотрел сквозь очки в синее июльское небо, такое чистое после прошедшей грозы, что от синевы становилось больно глазам.

Наблюдая в течение дня за мостом, мы установили, что он не охраняется. И вообще, движение по дороге, что шла через реку, было очень вялым. После того как прошли войска, которые участвуют в облаве, проехало несколько велосипедистов в военной и гражданской одежде, прогрохотало около десятка крестьянских фур.

С приближением сумерек капитан протянул Ане Морозовой исписанный наполовину листок, который он вырвал из блокнота. В конце текста он впервые поставил слово «Джек» – свою кличку.

– На, «Лебедь», передай «Центру». Нас слушают круглосуточно. Радиограмма № 1.

В ней Крылатых сообщил, что группа «Джек» приземлилась благополучно и собралась вместе. Гитлеровцы ведут преследование днем и ночью. Уходя от погони, разведчики пробираются в заданный район для выполнения поставленной задачи.

– Давай, Аннушка, давай, милая, быстрее. Я помогу тебе. Там, в Москве, тоже переживают, волнуются, ждут от нас известий, а мы молчим два дня. Пусть пока хотя бы узнают, что мы живы. Осмотримся не много – получат от нас и то, за чем послали.

Зина помогла Ане размотать антенну, расчехлила радиопередатчик. Аня быстро зашифровала радиограмму, надела наушники. Рука легла на ключ. Все мы, затаив дыхание, окружили радисток. «Ти-ти, та-та, ти-ти, та-та. Точка-тире, точка-тире», – понесли радиоволны наш первый сигнал «Центру» с вражеской земли.

Аня отчетливо слышала, как от волнения стучит ее сердце. Москва сразу же ответила условным сигналом: «Слышу, прием». И оттого что эти звуки донеслись оттуда, из самого сердца Родины, лицо Ани засияло радостной улыбкой. Она кивком головы дала нам знать, что хорошо слышит и все понимает. Это ведь была ее первая настоящая радиограмма.

Девушка была очень рада, что именно ей выпала честь отправить первую радиограмму. Крылатых умышленно поручил ей выйти на связь, а не Зине Бардышевой. И Зина не обиделась. Она уже бывала в тылу врага, не одну сотню радиограмм передала о противнике «Центру».

А новенькой-то очень важно почувствовать радость выполненного долга, ради которого все мы здесь рискуем жизнью.

Ровные ряды цифр из-под руки Ани быстро ложились на бумагу. Но вот закончился сеанс. Зина не удержалась, бросилась к подруге и поцеловала ее в щеку.

– Спасибо, родная. Быстрее расшифровывай, а я соберу станцию.

Аня быстро переложила цифры на слова и подала радиограмму командиру.

– «Хозяин» поздравляет нас с благополучным приземлением, – объявил Крылатых. – Желает нам успехов. А теперь, друзья, вставайте – и в поход! Нам нужно как можно быстрее оставить это место.

Крылатых построил группу. Я по-прежнему стал у него с правой стороны. Мы двинулись к неохраняемому мосту. Конечно, безопаснее двигаться через лес, взяв направление по компасу. Сначала Крылатых так и пытался вести группу к мосту. Но как только вошли в лес, густые заросли встали серьезной преградой на пути. Нужно было продираться сквозь них, цепляясь за сучья, шелестя и ежеминутно теряя направление. Продвигались мы очень медленно, а времени терять нельзя. Правильно гласит народная мудрость, хотя она и не в ладах с законами геометрии, что дальше всего идти по бездорожью напрямик, чем кружной дорогой. Зато в минуту опасности здесь можно укрыться на каждом шагу. В таком лесу искать человека то же, что искать иголку в стогу сена. Но каждый квадратный километр прусского леса пронизан прямыми, как стрела, широкими просеками. Вот на них-то, на этих просеках, на пересечении их нас могла поджидать смерть. Это было известно любому из нас. Поэтому-то выходили мы на просеки осторожно, с оглядкой, прежде чем перемахнуть в следующий квадрат.

На этот раз Павел Крылатых повел нас именно по самой просеке, в расчете выиграть время и побыстрее перебраться через мост. Шелковистая, податливая трава смягчала шаги, и хотя мы шли быстро, но совершенно бесшумно. Я шел по этой открытой дороге и чувствовал себя как под дамокловым мечом. Очевидно, то же самое испытывал и Павел Крылатых, потому что на ходу прошептал мне:

– Немножко еще пройдем, а потом свернем на луг и вдоль реки выйдем к мосту.

Прошли еще не более ста метров, как словно из-под земли перед нами появился велосипедист с винтовкой за плечами. Он ехал абсолютно бесшумно: не было слышно ни шороха шин, ни скрипа педалей. Если бы я не посторонился, он наскочил бы прямо на меня. Я едва успел ухватиться левой рукой за руль велосипеда и круто повернуть колесо на себя, чтобы велосипедист не проскочил мимо. Правой рукой я схватил за грудь немца. Мы оба с шумом грохнулись на землю. Велосипед оказался под нами. Немец заорал во все горло диким, нечеловеческим голосом. Я почувствовал, что он слабее меня, и, навалившись на него, сдавил ему рукой глотку. Солдат мычал и пытался вырваться, а я не мог придавить его как следует – мешал велосипед. Я прижал к земле правую руку немца, но другой рукой он успел несколько раз ударить меня кулаком в бок и по затылку.

Но вот удары его прекратились: кто-то из наших захватил его свободную руку, которой он уже достал кинжал. Мельников стукнул немца прикладом по голове, и он притих. Я приподнялся, надежно прижав его коленом в грудь, продолжая держать его одной рукой за горло.

Справа от нас тоже орал немец, окруженный группой наших разведчиков. Слышно было, как загремел упавший велосипед.

Мы с Овчаровым подняли пленного и заломили ему руки за спину. Он хрипел, дышал тяжело, с присвистом.

– Молчи! – приказал я ему. – Иначе – капут!

– Гут, гут, – прошипел он, откашливаясь.

Ребята быстро усмирили второго солдата. Оказывается, он ехал вслед за тем, с которым столкнулся я, резко затормозил, упал на землю и в этот момент был схвачен нашими хлопцами. Теперь его держали за руки Шпаков и Целиков.

– Уберите с дороги велосипеды, – сказал Крылатых Мельникову и Юшкевичу. – А пленным прикажи, чтобы не вздумали шуметь, – обратился он ко мне.

Я перевел приказ командира. Немцы, основательно помятые, не проронили ни слова.

Мы отвели пленных поглубже в лес, так, чтобы нас не могли услышать с дороги, и допросили. Они сказали, что являются курсантами военного училища. Уже два дня участвуют в поисках русских парашютистов. Сегодня вечером они были посланы патрулировать по просеке, на которой и попались.

Других данных от них получить не удалось, да, пожалуй, они и не располагали чем-либо ценным. Возиться с ними было некогда. Покончив с патрулем, спрятав в кустах их оружие, мы вновь вышли на просеку. Нужно было спешить на переправу.

– Нам бы лучше идти дальше лесом, – предложил Шпаков Павлу Андреевичу. – К тому же – нас могли услышать. Эти, видимо, не врали, что все дороги патрулируются.

– Знаю, – сухо ответил ему Крылатых. – Проскочим еще немножко и свернем влево. Нужно быстрее смываться отсюда.

Мы сделали всего несколько шагов, как впереди вдруг загремели выстрелы. Я мгновенно упал на землю, скатился в кювет и дал несколько очередей из автомата в том направлении, откуда раздавалась стрельба. Открыли огонь и остальные разведчики. После короткой перестрелки противник замолчал. Я привстал, взглянул вдоль просеки. Сердце екнуло. Распластавшись, лицом вниз, лежал Крылатых. Одновременно к нему подбежали я, Шпаков, Мельников, Аня и Зина. Мы повернули его на спину. Шпаков начал трясти за плечи:

– Павел, Павел, что с тобой? – Он приложился ухом к груди, а Зина принялась нащупывать пульс.

– Капитан убит, – тихо, но так выразительно произнес Шпаков, вставая, что услышали все.

Мы отнесли тело командира поглубже в лес, сняли с него автомат, пистолет, компас, часы, сумку с картами. Решили снять также пиджак, на котором был укреплен орден, чтобы ничто не указывало на то, что погиб советский офицер – разведчик, наш командир группы. Пуля пронзила насквозь грудь Павла Андреевича в области сердца.

– Возьми пиджак, носи его, – сказал Шпаков Юшкевичу. – Пуля дважды в одно место не попадает. Ты самый молодой, тебе жить надо.

Тем временем на дороге, в том месте, где была засада и где был убит Павел Андреевич Крылатых, вновь начали раздаваться беспорядочные выстрелы. Раз за разом ночную тьму будоражили вспышки ракет. Послышался рокот моторов, крики солдат: очевидно, подошло подкрепление. Выстрелы гремели теперь рядом. Нам нужно было отходить. Даже проститься как следует не пришлось со своим командиром, не удалось его похоронить со всеми воинскими почестями. Нести его тело с собой в другое место у нас не было возможности. Постояли молча, без слов, без рыданий. Да и что можно было сказать в такую минуту: все мы очень любили Павла Андреевича… Смерть встретила его первым…

Заканчивались только вторые сутки нашего пребывания в Восточной Пруссии.

– За мной! – скомандовал лейтенант Шпаков. Он стал теперь вожаком группы.

После гибели Крылатых Шпаков не изменил маршрута группы. Как и накануне, на нашем пути по-прежнему лежала река Парве. После стычки пытаться переходить ее по мосту было бессмысленно. Топтаться на месте – тоже. И на этот раз мы вновь по лугу подошли к реке, выше моста. Погони не было слышно.

– Кто не умеет плавать? – спросил Шпаков, когда мы очутились на берегу.

– Я – слабовато, – отозвался Зварика. – С детства боялся воды.

– У нас был конь, так он тоже боялся воды, – съязвил Генка.

– А у нас был осел, так он боялся людей, – отпарировал Зварика. – Я правду говорю: с грузом не переплыву.

– Прекратите! – успокоил их Шпаков.

– Смотрите, на горизонте что-то чернеет, вроде башни, – сказал Юшкевич Шпакову.

– Пройдите с Целиковым, узнайте, что это такое, – сказал Шпаков, обращаясь ко мне.

Мы с Иваном Белым вдоль берега бесшумно подкрались к сооружению.

Залегли, осмотрелись. Это была обыкновенная водонапорная башня.

– Смотри, – прошептал Целиков, – на воде лодка.

Я увидел знакомый силуэт, весь задрожал от радости.

Мы подошли к лодке, обыкновенной, сбитой из досок плоскодонке. Тяжелая цепь накрепко соединила ее со столбом, закопанным в землю. Увесистый замок закрыл наглухо звенья цепи, продернутые через массивное железное кольцо, прикрепленное к бревну. Что делать? Не бросать же все это, если в этой лодке наше спасение. «А что, если вытащить столб из земли», – промелькнула мысль. Я обхватил столб обеими руками и налег на него грудью. Он глухо чавкнул в сыром грунте. Иван Белый понял мое намерение. Вдвоем, сопя и обливаясь потом, мы провозились несколько минут. Иван даже начал тихонько приговаривать:

– Раз-два, взяли, раз-два! Еще раз!

– Тише ты, – цыкнул я на него, – в башне могут быть люди.

– Фиг с ними, – выругался Целиков. – Нам нужна лодка.

Наконец столб подался, медленно пополз вверх, но тут же натянулась цепь. Она не позволяла вытянуть столб до конца из земли.

– Ты тащи столб, – сказал я Ивану, – а я буду приподнимать лодку.

Дело пошло на лад. В конце концов мы вытащили столб, погрузили его вместе с цепью в лодку и волоком потащили ее туда, где нас ждали остальные разведчики.

– Смотрите, лодка, – обрадовался Юшкевич. – Вот здорово!

Весел, ясно, у нас не было. Гребли руками. В три приема переправились через реку все. Лодку затопили. После переправы старались пройти за ночь как можно больше. По чистому полю шли напрямик, пока совсем темно. Едва ли в таких местах могли быть засады.

К утру, когда зарумянился восток и впереди показалась зубчатая кромка леса, мы спустились в лощину. По дну протекал журчащий ручеек.

Мельников сразу же припал к воде: пьет, окунет голову, отдохнет и снова пьет. Наконец поднялся, отфыркался, как лошадь, отряхнул влажные руки и сказал:

– Хороша водичка! Напился – словно на свет заново появился.

Мы все тоже припали к воде. Она в, самом деле была очень вкусной, кристально чистой, студеной. Чувствовалось, что ручей питают подземные родники. Может, вода показалась такой особенной еще и потому, что нас измучила жажда. Напившись, мы как-то вдруг отяжелели. Девчата выбрали погуще кусты и присели.

Над водой курился туман, довольно густой. Мы еще не успели осмотреться. Но вот туман стал рассеиваться, и шагах в двадцати перед собой мы увидели противотанковые надолбы – «зубы дракона». Они тянутся вдоль извивающейся лощины по склону. По другую сторону ручья – густая паутина колючей проволоки. Совсем рядом, хорошо замаскированный в зелени, смотрит на нас пустыми глазницами дот.

Сначала мы заволновались, что пришли в темноте неведомо куда и попали в самое расположение укрепрайона. То ли бежать отсюда, пока нас не обнаружили, то ли спрятаться и переждать здесь… Но мы же не знали, что это за район, охраняется ли он? Замаскировались в кустах и стали тихо наблюдать за дотом. В напряженной выжидательной тишине удивительно долго тянется время. Если там есть люди, то скоро они должны встать и заняться утренним туалетом. Может, кругом полно солдат, но пока они спят, стоит такая тишина?

А что делать, когда все они встанут? Мысли, одна тревожнее другой, лезли в голову. А не лучше ли напасть на спящих, накрыть всех без шума, кто есть в доте? Самим переодеться в их форму и тогда на виду у врага можно выйти в безопасное место. Так и решили. Иначе живыми отсюда не выбраться.

Впятером подползаем к доту с тыльной стороны. Тяжелая железная дверь с внутренней стороны прижата неплотно. Значит, она не взята на запор. Мы с Целиковым с маху толкаем ее ногами и вскакиваем, готовые к схватке. За нами вскочили Шпаков, Мельников, Овчаров. Но дот оказался пустым. Мы стали наблюдать через щели. Через три амбразуры мы охватывали сектор обзора градусов на сто восемьдесят. Что и говорить, дот размещен удобно. Он настолько хорошо вписан в зелень, что рассмотреть его с той стороны, куда смотрят амбразуры, просто трудно. Зато отсюда местность просматривается отлично, склоны противоположного берега совершенно открыты для обстрела. Тут и мы, если засядем, то выкурить нас будет нелегко, хотя и надежды на спасенье никакой.

Прежняя тревога сменилась сожалением, что в доте не оказалось солдат. Нам ох как нужны их показания! Да и велико было искушение переодеться в немецкую форму и, свободно прогуливаясь, рассмотреть все, что нужно разведчикам. Но такие мысли кажутся заманчивыми всегда после того, как опасность минует.

Мы просидели в доте, пока солнце поднялось довольно высоко и стало совершенно очевидно, что оборонительные объекты не охраняются. Но почему они не охраняются? Неужто это ложный или потерявший значение укрепрайон? А может, он заминирован и поэтому оставлен. Но эта версия кажется неприемлемой. Минировать здесь немцы могли, лишь потеряв всякую надежду отстоять неприкосновенность границ рейха. А теперь вся их пропаганда трубит, что границы рейха неприступны…

Убедившись, что вокруг тихо и безлюдно, Шпаков выставил дозоры, а мы, стараясь незаметно передвигаться, решили посмотреть другие объекты. Обследовали несколько «зубов дракона» – это мощные железобетонные надолбы, сваренные из железнодорожных рельсов ежи. Все мощное, прочное и действительно создающее впечатление неприступности. Шпаков начал быстро делать пометки на карте.

– Да, здесь есть над чем поработать, – удивлялась вполголоса Аня, – смотрите, чего понастроили, сволочи. Сколько средств влепили, и все для войны. На то они и фашисты. Будет что сообщить «Центру».

Люди старшего и среднего поколения хорошо помнят, что перед началом второй мировой войны печать нашей страны, лекторы больше увлекались рассказами о том, что представляла из себя далекая линия Зигфрида на германо-французской границе. Описывались ее сооружения, подземные коммуникации. Но почти ничего не говорилось о том, что делается у нас под боком, в Восточной Пруссии. А ведь прусские завоеватели готовили плацдарм для нападения на польские, литовские и русские земли свыше трехсот лет, они понастроили здесь таких укреплений, которые превосходили хваленую линию Зигфрида.

Открытие этой мощной линии укреплений было для нас столь неожиданным, что мы забыли об усталости. Хорошо бы всю ее обследовать и нанести объекты на карту. Пытаться делать это днем было бы, конечно, безумием. Ночью много не увидишь. Надо подойти совсем вплотную, чтобы обнаружить вот такой дот, в котором мы побывали нежданно-негаданно. Из него хорошо были видны через амбразуры два других дота. Они были также укутаны зеленью. Все доты находились на таком расстоянии друг от друга, что могли по одной цели вести перекрестный огонь.

Овраг извивался, прятался за поворотом, и, естественно, нам хотелось узнать, как далеко тянутся оборонительные сооружения. То, что мы попали в пустой дот, не давало нам уверенности, что и другие объекты не охраняются. Очевидно, где-то поблизости есть и казармы, и контрольные посты, и патрули.

Мы с особой осторожностью проскользнули сквозь «зубы дракона», преодолели в самом низком месте проволочные заграждения и примерно тем же путем, которым пришли сюда, отошли от линии укреплений километра на полтора. Рельеф здесь довольно неровный, с возвышенностями и оврагами. Мы выбрали укромное местечко, неприглядное, сырое, но зато малопривлекательное, и решили остановиться здесь на дневку.

Мельников уже потирал руки, и мы ждали, что он произнесет свое неизменное «повеселимся», но он вроде бы что-то вспомнил, осекся и замолчал. Через минуту все стало ясно: его запасы уже кончились, если не считать нескольких сухарей.

– Собрать все продукты в одно место, – распорядился Шпаков.

На разостланной плащ-палатке появилась небольшая горка сухарей и одна банка свиной тушенки, которую бережно, как заряженную бомбу, достал из своего вещмешка Юзик Зварика.

– Иван Иванович, раздели запасы на две части. Одну съедим, другую оставим на НЗ.

– Что тут делить, – недовольно проворчал Мельников, – тут и одному лопать нечего, – но сделал то, что приказал командир.

– Вечером заглянем на хутор, разживемся. У них у каждого должны быть запасы – всю Европу ограбили, – высказал свои предположения Овчаров.

– Далеко еще до вечера. Как день переживем, – ответил на это Шпаков, чего-то недоговаривая.

Утро прошло спокойно, однако около полудня одно событие сильно взволновало нас. Громко разговаривая, приближалась группа детей. Если они натолкнутся на нас – беды не миновать. Испугавшись, они, естественно, убегут домой, поднимут тревогу. Удерживать же их возле себя до наступления вечера – тоже нельзя. Родители бросятся на поиски пропавших.

Не дойдя до нас метров на двадцать, ватага остановилась. Послышался скрип, знакомый с детства каждому. Лесные качели!

– Гоп! Гоп! – восклицали два мальчика, которые первыми взобрались на качели.

– Слезайте – нам пора! – кричали им другие.

Дети, веселясь, гонялись друг за другом. Одна девочка отбежала в сторону и присела за кустиком. Она оказалась почти рядом со Зварикой. Каждую минуту кто-нибудь из них мог увидеть нас. Нужно было что-то предпринимать, чтобы отвлечь внимание детей.

Аня подползла к Шпакову и, улегшись рядом, настойчиво что-то шептала ему на ухо. Но тот отрицательно покачивал головой. После паузы, собравшись с мыслями, Аня вновь убеждала командира в чем-то, и он сдался, согласно кивнул головой. Аня повернулась на спину и расстегнула на себе ремень с пистолетом, сбросила берет, приподнявшись, сняла маскировочную куртку и пальто, которое лишь немножко видно было из-под не по росту длинной ей куртки.

Я наблюдал за ней, все еще не понимая, что это значит.

Достав из кобуры пистолет, Аня расстегнула на груди несколько пуговиц своего темно-синего шерстяного платья и сунула его туда. Стащив сапоги, она с минуту с грустной усмешкой рассматривала ступни своих ног в пропотевших темно-коричневых чулках, с дырами на пальцах и пятках, потом сняла чулки, свернула их в комок и затолкала в голенище. Приятная свежесть обдала обнаженные белые ноги, и она с удовольствием пошевеливала розовыми пальцами.

Мне тоже хотелось снять сапоги, ступить босой ногой на землю. Но сделать это никак нельзя. Каждую секунду нужно быть начеку.

Аня завернула все свои вещи в куртку, перевязала сверток ремнем и подвинула поближе ко мне, подмигнув: возьмешь, мол. Радиостанцию подтянул к себе поближе Шпаков, а вещевой мешок был поручен Мельникову.

Теперь во всем ее облике, одежде ничто не выдавало советскую парашютистку.

Аня пошла в сторону от нас, а затем, как бы неожиданно, заметила детей и подошла к ним.

– Я ищу свою проказницу Анамари. Ее здесь нет? – услышал я ее разговор с детьми по-немецки. Она в какой-то мере овладела немецким языком, совсем неплохо произносила наиболее употребляемые в разговоре слова. Работая в подполье у себя на родине, в Сеще, под Смоленском, Аня не тратила времени попусту. Изучать немецкий язык ее заставляла не одна любознательность. Живешь среди волков – по-волчьи вой. Подпольщик, ведя борьбу с противником, не может дать ни малейшего повода заподозрить себя в нелояльности к нему. Иначе неизбежен провал.

– Вашей Анамари здесь нет, – ответила ей девочка в белой кофточке с коротким рукавом и бордовой плиссированной юбочке.

– Ладно. Я ее разыщу. Она где-то спряталась.

Аня стояла лицом к нам, дети смотрели на нее.

– Дайте-ка мне подняться на ваши качели. Они крепкие, не оборвутся?

Мы видели, как Аня поднялась на качели. Дети стояли вокруг, не сводя с нее глаз. Аня сделала незаметный для посторонних, но понятный нам знак рукой, чтобы мы отползали. Мы подались подальше от этого места.

– Смотрите не задерживайтесь, – сказала Аня на прощание детям, – а то вас тоже разыскивать будут.

– Нет, нет, не будем задерживаться, – ответило ей хором несколько голосов.

Аня сделала небольшой крюк и присоединилась к группе.

– Вот и я вспомнила детство. Покачалась на качелях, – сказала она, вновь с неохотой облачаясь в свою амуницию.

– Как это хорошо – детство! – вздохнула Зина. – Без войны, конечно. Я в Москве, в парке Горького, тоже качалась на качелях. Боже мой, еще бы хоть разок побывать там. Милая мамочка, она все еще ждет. Скорее бы конец войне.

Весь день по дороге, проходившей недалеко от нас, сновали военные машины, проезжали повозки. Мы чувствовали себя на лезвии ножа. Настороженность, близкая опасность не дали как следует отдохнуть.

По очереди мы дежурили, по очереди отдыхали. Когда солнце склонилось к закату, Шпаков обвел всех испытующим взглядом и не совсем уверенно сказал:

– Сегодня за продуктами не пойдем. – Казалось, он ждал, что кто-то может возразить, сказать, что не выдержит, выбьется из сил и не сможет двигаться дальше.

Но все молчали. Три Ивана, которые всегда держались вместе и несколько недолюбливали Шпакова, не приняли душой его как командира после смерти Пашки Крылатых, тоже промолчали. Так надо! – все это понимали. Не к теще на блины доставили нас сюда через фронт. Значит, командир что-то задумал. Спустя несколько минут он объявил, что ночью будет вести дальнейшую разведку линии укреплений. Завтра к вечеру нужно подготовить данные «Центру». Затем «раскулачим» какой-либо хутор и уйдем отсюда подальше, километров за 30–40, чтобы оказаться вне зоны облавы, которую непременно наладят фашисты, после того как нас засекут пеленгаторы.

Всю ночь шаг за шагом мы обследовали и наносили на карту объекты укреплений. Впереди долговременных огневых точек были вырыты окопы в полный профиль. Они были связаны ходами сообщений с дотами. И снова мы не обнаружили присутствия здесь солдат. Словно вымерло все вокруг.

Изучая местность по карте, мы увидели, что эха извилистая лощина тянется далеко на юг и на север. Возможно, что и линия укреплений тянется через всю Восточную Пруссию. Конечно, обследовать ее с конца в конец таким образом, как мы делали этой ночью, невозможно. Тут нужен осведомленный «язык».

Очень коротки летние ночи. Но все же мы успели осмотреть более десяти километров линии укреплений, пока стал заниматься рассвет. Продолжать работу мы не рискнули, потому что считали: раз есть укрепления, то в любую минуту могут нагрянуть и солдаты. Густым сосняком с пышным лиственным подлеском решили вернуться на прежнее место и передневать, а под вечер передать радиограмму «Центру» и двинуться дальше на юго-запад. Попутно рассчитывали посетить какой-либо хутор и разжиться продуктами.