Текст книги "Медвежья берлога (СИ)"

Автор книги: Надежда Житникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

========== Под куполом. ==========

Всё застелил туман, превративший реальность в смазанный карандашный рисунок. Краски стали блеклыми, бедными, мрачными. В глазах всё это было монохромным маревом. Непонятно, это либо от пелены слёз на глазах, либо просто мир устал существовать для Люциана. Ему самому хотелось перестать существовать. Обычно человек творит руками, ведь это прекрасный инструмент для какой-либо деятельности. Возможно, по этой причине руки пострадали первыми. Люциан не смог удержать ими то, что полагалось хранить и любить. Люциан не смог сотворить то, что было необходимо возвести.

«Я не смог».

«Что я сделал не так?!»

«Почему?!»

Люциан, утопая в своих густых и неповоротливых мыслях, пытался держаться на плаву хотя бы ради того, чтобы решить напоследок эти три вопроса. Реальность стала похожа на прыткую цыганку, убегающую от него прочь, но дразняще постукивающую в бубен, чтобы дать о себе знать. Воображение с удовольствием рисовало смуглую плутовку, ехидно улыбающуюся ему маленькими белыми зубами, как у хорька. Золото на её одежде блестит, ноги грязные…

– Люциан… – кто-то тихо позвал его со стороны коридора.

Люциан пьяно улыбнулся, прилагая все усилия, чтобы не заснуть, потому что это бы означало конец. Мужчина сидел в луже собственной крови, прижавшись спиной к стене. Попадая на одежду, кровь засыхала, поначалу согревая, а потом становилась холодной. Нельзя сказать, что Люциану было холодно. Ему было никак. Боль из груди вытекала вместе с кровью на пол, и чем меньше её становилось, тем больше Люциан убеждался в правильности своих действий.

Правда, когда Люциан увидел фигуру в дверях, из глаз потекли ещё и слёзы, хотя, казалось, вся жидкость ушла в бордовый. Венцеслав вбежал в комнату, на ходу срывая с себя рубашку и начиная рвать её на жгуты.

– Идиот… Какой же ты, блять, идиот, – сосредоточенный на перевязке, рычал Раух.

Брови нахмурены, лицо немного покраснело от злости. Люциан хотел отстраниться, чтобы отказаться от помощи, но руки онемели и не желали слушаться. Как будто Люциан за несколько мгновений превратился в тряпичную куклу, готовую стать послушной марионеткой. Мужчине нравилось видеть Венцеслава разозлённым. Это были эмоции, которые он так редко проявляет. Мутными глазами он рассматривал его, не отрывая взгляда и борясь с потухающим сознанием.

Венцеслав был похож на разгневанного бога войны. Горящие от негодования ореховые глаза, которые, казалось, могли в любом в такой момент прожечь дыру. Слегка всклокоченные волосы с медным отливом прилипли ко лбу. Время для Люциана шло очень медленно, и он мог в деталях рассмотреть, как Раух рвёт рубашку, накладывает матерчатые полоски на плечи, и с надеждой смотрит на предплечья – остановилась ли кровь. В его глазах были и жалость, и сожаление.

Как будто Венцеслав на мгновение представил, что было бы, приди он немного позже. Каким бы сытым стало чудовище, имя которому одиночество. Как незачем ангелу крылья, если нет неба, так бы и Раух счёл бы жизнь бесполезным дополнением к сосновому гробу. Люциан наблюдал, как Раух берёт его за руки и внимательно их осматривает, чтобы понять план действий. На самом деле, смотреть на них было противно. Глубокие раны, открывающие вид на разрезанные мышцы, из которых шёл бурный бордовый поток.

Люциан выдавил из себя улыбку и провалился в небытие. Раух вздёрнул брови, едва ли не подскочив.

– Люц, не засыпай, мать твою! – он взял лицо Моргенштерна в ладони, поглаживая большими пальцами скулы. – Не спи. Я здесь. Смотри на меня. Сейчас я схожу за нашатырём и остальным. Если ты заснёшь, я достану твою трусливую душонку из-под земли и заставлю умереть ещё раз, но на этот раз от моей руки. Ты меня понял?!

Моргенштерн почувствовал себя кусочком сахара, брошенным в терпкий чёрный чай. Было темно и сладко. Люциан тоже почувствовал себя одиноким, как ощущают себя люди, когда возвращаются в свой родной город, который был подвергнут бомбежке. Пришло осознание глупости. Он уйдёт и оставит своего Вацека созерцать свой окровавленный труп. Глаза застелила влажная пелена. Мужчина коснулся пальцами щёк Рауха, пачкая их, и руки тут же опали. Венцеслав поднялся.

– Не засыпай, – повелительным тоном рыкнул Раух и быстрым шагом направился к аптечке.

Моргенштерн любовался его силуэтом. Его широкой спиной, грубой мужской фигурой. Сколько царапин оставил он в своё время на спине Венцеслава. Сколько синяков от укусов на плечах. Мрачный и осуждающий взгляд Рауха, обнаружившего на себе следы секса, только разжигал желание продолжать. Однажды Венцеслав решил сменить позу, чтобы сократить ущерб, но Люциан умудрился закусать его руки. Это было слишком уж явно, поэтому Раух снисходительно вернулся к тому, с чего они начали. И Моргенштерн с упоением таял в его горячих объятиях снова.

Люциан лежал, прижавшись щекой к полу, когда пришёл Венцеслав и начал водить ваткой с нашатырём перед его носом. Сейчас не было сомнений в том, что Моргенштерн проснётся. Не допускалось мысли о смерти. Не сегодня. Не сейчас. Раух собирался переупрямить смерть. Если бы борьба с ней была бы поединком на ринге, мужчина повалил бы её на лопатки в любом случае.

Венцеслав облегчённо вздохнул, когда мужчина осоловело заморгал, и поднял Люциана, обратно прислонил к стене. Моргенштерн не чувствовал боли, но смотреть на то, как Венцеслав зашивает ему раны, не хотел. Как вонзает иглу в кожу и соединяет края. Руки Рауха немного тряслись. Это повергло Люциана в шок, ненадолго отрезвивший его, и тогда боль стала ввинчиваться в мозг. Моргенштерн начал дёргаться и кричать, пытаться уйти, но Венцеслав мёртвой хваткой взял его за руку.

– Сиди тихо, – грубо произнёс Раух голосом, отметающим всё желание протестовать. – Или я тебя добью, – хотя на самом деле никогда бы этого не сделал.

Люциан сглотнул и закивал, всё ещё отчетливо чувствуя запах нашатырного спирта. Боль заставляла застыть во времени. Словно в предплечья загоняли тысячи стеклянных игл и ломали их, а они резали и резали плоть. Моргенштерн тихо скулил от боли, жалея, что руки не онемели настолько, чтобы потерять чувствительность. Венцеслав был полностью поглощён процессом, абсолютно сосредоточенный. У него в кармане звонил мобильный телефон, но он игнорировал. Кто-то стучал в дверь, но они будто не слышали этого. Соседи снизу двигали шкафы. Соседи сбоку били чем-то по стенам. Соседи сверху кричали друг на друга.

Среди этого хаоса Венцеслав будто создавал вокруг себя ауру мертвенного спокойствия и хладнокровия. Они оба словно были под куполом. Вероятно, поэтому его не пугал страшный вид царапин. Его не тошнило, как Люциана. Раух работал на желании хорошенько потом всыпать Моргенштерну, может, даже выпороть его ремнём с армейской пряжкой.

Движения пальцев Рауха были быстрыми и ловкими. Не прошло и десяти минут, как раны были зашиты. Тогда Венцеслав начал мазать их и забинтовывать предплечья. Люциан сидел и разглядывал сильные руки Рауха. Сейчас они казались такими приятными и даже мягкими, несмотря на засохшую кровь.

– Почему?

Вопрос запутал мысли Люциана, и он непонятливо посмотрел на Рауха.

– Почему ты это сделал? – повторил вопрос Венцеслав, сверля Люциана взглядом.

– Была причина…

– Надеюсь, причиной был внезапный приступ слабоумия.

Моргенштерн тихо хмыкнул, не обижаясь. Всё-таки не каждый день Раух зашивал кого-то. Было видно, что Венцеслав был немного напуган. И прятал это за злостью.

Люциан накрыл ладонями щёки Рауха.

– Я знаю, что ты испугался. Мне тоже страшно. До сих пор.

Венцеслав мрачно посмотрел на мужчину.

– Ещё мгновение, и мне бы пришлось составлять список гостей на похороны.

– А это худшая работа для мизантропа типа тебя, – Люциан гладил мужчину по лицу, вдруг чувствуя себя очень сонным. – Я знаю… Знаешь, я почему-то так хочу спать…

Раух вздохнул, всё ещё с жалостью глядя на Моргенштерна, после чего взял его на руки положил на кровать. Люциан настолько глубоко провалился в сон так резко, что даже не стал цепляться за одежду, чтобы задержать Венцеслава. Тот, в свою очередь, усмехнулся, и поцеловал мужчину в лоб. В конце концов, сейчас с него взятки гладки.

Венцеслав вышел из комнаты с отчётливым желанием опустошить полбутылки виски. Мужчина прошёл в гостиную и достал из серванта бутылку, стакан. Прошёл до мягкого кресла и, с удовольствием отметив его мягкость, откинул голову, поначалу прокручивая всё произошедшее. Руки тряслись сильнее. Реальность казалась безумным вымыслом. Действительно, ещё мгновение, и пришлось бы подбирать слова, чтобы сообщать всем о смерти Люциана. Какая-нибудь лишняя секунда в пробке или в очереди в магазине, и ты приходишь домой на уже хладный труп. Стоишь, как дурак, с продуктовой сумкой в руках, и чувствуешь себя так, будто на тебя упала крыша собственного дома. Молоко из разбитой бутылки растекается по коридору, смешиваясь с грязью от ботинок.

Венцеслав потёр виски и вскоре налил себе виски, некоторое время поначалу наслаждаясь лишь запахом. Ему вспомнилось, как в далёком уже прошлом, лет двадцать назад, приходилось срочно становится врачом, служа в армии. Штатных врачей сильно не хватало, и их делали наспех из обычных солдат. Раух наивно полагал, что весь этот кошмар с опухшими трупами, отмирающими конечностями и гниющими ранами остался там, в знойной пустыне, куда его призвали. В данный момент он был благодарен судьбе, что обладал необходимыми знаниями. Не пойди он тогда в армию – пожинал бы плоды собственной трусости. А сейчас, как тогда – просто стиснуть зубы и заставить себя смотреть на то, что делают руки. А потом топить воспоминания в алкоголе, действительно ощущая облегчение. Долго так не проживёшь, но кого это волнует. Из Люциана тоже хреновый долгожитель.

Мужчина закинул ноги на стол и тянул виски, глядя в окно. Несмотря на всё, на душе стало легче. Раух весь день пребывал в мрачном расположении духа именно потому, что предвкушал какое-то неприятное событие. В общем-то, оказался прав. Вглядывания в каждую деталь хаотичного мира ничего не давали. Венцеслав искал врага во внешней среде, а он оказался буквально в грудной клетке. Видимо, он очень давно не проводил с Люцианом время, раз уж это стало для него сюрпризом. Всё-таки надо взять лишний выходной, чтобы выгуливать этого дурака. Нельзя позволять Моргенштерну вариться в своей голове. Иначе в следующий раз уже сердце Рауха будет вариться в поминальном обеде.

За окном сияло солнце и припекало ступни ног. Через открытое окно проходил свежий тёплый воздух. Раух улыбался сам себе, словно собственноручно разогнал все тучи и был хозяином положения. Да, сейчас он мог всё. Движением руки решить все проблемы. Не на всей земле, но хотя бы в этой квартире.

========== Вацек, а что если… ? ==========

***

– Вацек, Вацек, как ты думаешь, что было бы, будь мы с тобой самураями? – с энтузиазмом поинтересуется Люциан, чуть ли не с разбега опустившись на колени к мужчине и помешав ему дочитать статью в газете.

Венцеслав скептически посмотрит на него.

– Тогда ты точно будешь выглядеть, как пассивный гей.

Моргенштерна это не вдохновило.

– Но… Я же… Воин!

Раух усмехнулся и сложил газету, снял очки с носа.

– Да ну? То есть твоё самурайство ушло бы чуть дальше, чем цветастое кимоно, нелепая причёска и бесконечные понты? Ты бы беспрекословно следовал законам бусидо? Тебя бы прикончили, едва бы ты вышел от портного. Ну, или изнасиловали. Или всё вместе.

Моргенштерн возмутился.

– Неправда! У меня было бы оружие, которым бы я поверг всех, кто посчитал бы меня лёгкой добычей и пассивным геем!

Венцеслав усмехнулся, сложив пальцы в замок.

– Тогда тебе бы пришлось и меня убить, даже, наверное, в первую очередь. Но вот загвоздка: тебе меня не убить. Следовательно, твоя самурайская жизнь продлилась бы не очень долго.

Люциан надул губы.

– Какой ты скучный.

***

– Ваце-е-ек, – Люциан лежит, положив голову мужчине на бедро, и пытается запутать колыбель для кошки. – А прикинь, если бы мы с тобой оказались в параллельной вселенной и стали женщинами?

Венцеслав фыркнул, даже не отрываясь от книги.

– Ну, оказались бы, и что? Мне бы это не помешало жить своей жизнью.

Люциан поднялся и перевернулся на живот.

– Да ладно? Хочешь сказать, тебя бы это даже не шокировало?

– Немного, – Раух всё же посмотрел на Люциана, пусть и со скепсисом, – в любом случае, если туда можно попасть, оттуда можно и выбраться.

– Ну, не-е-е-ет, – недовольно протянул Моргенштерн, как будто Раух упускал что-то важное из вида. – А как же пожить в женском теле, повеселиться? – Люциан начал жестикулировать и изображать особенности женской физиологии. – Понаряжаться в сексуальное бельё, полюбоваться собственным телом?

Венцеслав поморщился, посмотрев на мужчину, как на больного.

– Слушай, твои фантазии точно не вызваны никаким психическим расстройством? Может, ты хочешь поговорить о своём детстве? – Раух ухмыльнулся. – Повеселиться он хочет… Если ты соскучился по женским формам, иди на все четыре, я тебя не держу.

– Да нет же, – Люциан закатил глаза. – Просто… А кстати… Как думаешь, какого бы размера у меня была грудь, если бы я стал женщиной?

Раух посидел некоторое время, пожёвывая губу, как будто размышляя, хочется ли ему развивать эту тему дальше. Он потёр лоб, а потом всё же вздохнул.

– Думаю, если бы это произошло, имела бы место некоторая систематичность. К примеру, пропорции половых органов бы соблюдались.

– То есть, – заинтересованно подхватил Люциан, – если у меня в этой вселенной большой и красивый член…

– Что, в общем-то, не так, – фыркнул Раух.

Люциан щёлкнул мужчину по плечу и продолжил.

– … то у меня и в параллельной вселенной будут охрененные сиськи?

– Ага, – Венцеслав сдерживал смех, глядя на недовольную мину Люциана, мужское достоинство которого не оценили… по достоинству. – Да ладно, Люц, не в размере же дело.

– Ну да, да, конечно, – возмутился Люциан и начал махать руками, садясь рядом с Раухом, – говорит мне тот, у кого член больше моего.

– Ты думаешь, он так много решает? – в голосе Венцеслава зазвучало снисхождение.

– Разве нет? – Моргенштерн склонил голову набок.

– Скажем так, – хмыкнул Раух. – Ты снизу не потому, что у тебя маленький член, а потому, что ты безвольная омежка, – постепенно мужчина терял интерес к разговору и углублялся в книгу.

На лице Люциана в этот момент промелькнули все эмоции в спектре гнева, досады, обиды, удручения, возмущения и недовольства. Венцеслав краем глаза поглядывал на этот театр одного актера, тихо посмеиваясь в кулак.

– Я не омежка, – упрямо произнёс Люциан.

– Тогда с каких пор уверенные в себе альфачи встречают своего партнёра в одном переднике, когда он приходит с работы? – парировал Венцеслав, снова не в силах сдержать довольную ухмылку, внутренне испытывая некоторую нежность.

Моргенштерн не нашёлся, что ответить, и скорчил Рауху рожицу.

========== Неозвученные мысли. (NC-17) ==========

***

Венцеслав

Кажется, в тот вечер было выпито слишком много терпкого и сладкого ликёра. Даже я ненадолго потерял контроль, чтобы закружиться в одном вихре с Люцианом. Обычно я подобное пойло не пью, но Люц настоял, чтобы я поддержал его. Да… Поддержал… Под коленями…

Иногда я представляю себе жизнь огромной морской пучиной. Буйной, волнами вылизывающей борта моего корабля, стремящегося вперёд, навстречу своенравной стихии. Паруса едва ли не рвутся от шквального ветра, матросы воют молитвы в надежде на то, чтобы выжить. Но, когда солёная вода хлещет в лицо, а ветер настолько быстр, что капли её на коже становятся солью, я ощущаю себя опьяненным. Стоя у штурвала, чувствую себя отступником, противопоставившим себя морским богам. Корабль носит по волнам под стоны потерявших надежду моряков, а я хохочу во всё горло, бросая эту насмешку судьбе. Ты не получишь меня. Ты. Меня. Не. Получишь.

Но в один момент я как будто сорвался в воду, захлебнулся, почти утонул. И тогда среди толщ мутной зелёной морской воды я увидел силуэт с длинными волосами. Но, вместо того, чтобы спасти меня, силуэт стал тянуть меня вниз. Холодные скользкие бледные руки обхватили моё тело и потянули на дно. А я и не сопротивлялся. Вместе с водой в лёгкие заливалось спокойствие. В горле ещё отзвякивают отголоски недавнего смеха, как монеты в мешке. Как будто резко ударили обухом по голове. И вес моего тела обернулся против меня. Амфибия и не старается тащить меня. Он просто стиснул меня в смертельных объятиях, оплёл конечностями и забрал себе.

Именно так я себя чувствую, когда смотрю в мутные от алкоголя глаза Люциана, собравшие в себе все оттенки красного цвета. Я часто замечал, что если он злится, то они тёмные, похожие на перезревшую вишню, а если же нет, то вокруг зрачков проступают даже золотистые крапинки. Как если бы кого-нибудь убили из-за жадности: всюду кровь и золото. Однако я думаю совершенно не об этом, когда Люциан с обожанием и трепетом в голосе шепчет что-то невнятное и задирает футболку, обнажая грудь с твёрдыми чувствительными сосками. Когда я припадаю к ним, он закусывает ткань и закрывает глаза, обхватывая мою голову.

И тихонько скулит.

От счастья.

***

Люциан

Это можно было бы сравнить с очень крепким кофе, солидной частью которого является сахар. Сейчас именно такая тьма окутывает меня. Такая тёмная, такая сладкая… Каждое прикосновение к твоей коже, грубой, горячей, с ярко выраженным природным терпким запахом, сводит с ума. А уж если я вдыхаю запах твоих волос или могу коснуться их губами – знай, что я уже не здесь.

Ты всегда говорил, что чем реже физические контакты, тем они теснее и ярче. Мне не нужно разлучаться с тобой, чтобы это понять. Почему-то ты сам всегда создавал между нами незримую дистанцию. Около двух месяцев могли быть только объятия – и ничего больше. Но потом, вдруг, совершенно неожиданно, ты мог ласково привлечь меня к себе за подбородок. В такой момент больше всего на свете я боялся сделать что-то не так и всё испортить. Лишить себя счастья тебя поцеловать.

Один дьявол знает, на что я был способен, если вдруг лишался возможности тебя коснуться лишний раз… Мгновение между прикосновением и поцелуем можно было охарактеризовать вечным. В висках тут же стучали бесплотные часы, в груди скрипели шестерёнки. В голове мысль лишь о том, чтобы это не оказалось лишь игрой. Молиться о том, чтобы ты вдруг не отстранился и не усмехнулся, вместо поцелуя подсунув мне язвительную шутку. Нельзя было придумать момента более жестокого. У меня слезились глаза. Такой день я считал неудачным.

Но бывал на моей улице и праздник. В какой-нибудь из дней ты мог так же привлечь меня за подбородок, но ничего не говорить. Просто очень долго смотреть мне в глаза, съедать моё сердце изнутри маленькими порциями. А я покорно стоял, будто ожидал царской милости, самой желанной на свете. Я ненавидел себя за пресмыкание, я презирал себя за такую любовь.

Но я сходил с ума, когда ты наконец касался моих губ своими. В теле выделялось такое количество горячих соков, воспламеняющих кровь, что я хватался за твою рубашку, чтобы ты не отстранился. Не ушёл. Чтобы я мог получить столько, сколько будет достаточно. Заполнить в груди пустоту от съеденного, немного подклеить надкусанное сердце. И запустить пальцы в вечно непослушные волосы, жёсткие, но для меня – всегда приятные.

Обними меня. Я хочу оказаться замкнутым в этом тесном порочном круге из твоих рук. Обними. Вот так. И держи.

Как можно дольше…

***

Венцеслав

Люблю наблюдать за тем, как меняется лицо Люциана на протяжении наших занятий любовью. Поначалу он немного скованный, неловкий, неуклюжий, и, должен признать, этого немного туманит мой разум. Это кажется более искренним, чем вечные увещевания о собственном величии. Глупо выдавать себя за того, кем не являешься. Сидя на моих коленях – абсолютно точно глупо. Но я ещё не нашёл более увлекательного зрелища. Видимо, хочет быть равным мне. Или даже превзойти меня.

Но я не думаю, что это возможно. Не с таким лицом. Стоит мне провести ладонью вдоль тела Люциана, пока он лежит подо мной и обнимает мой пояс ногами, как он тут же откидывает голову, прижимая мою руку к своей щеке. Счастливый. Раскрасневшийся и взлохмаченный. Потерянный в пространстве. Внимающий каждому прикосновению и слову.

Правда, иногда начинающий кусаться. Серьёзно. Стоит порой отвлечься и начать набирать темп, как Люциан молниеносно реагирует, сжимается, а затем стискивает зубами какой-нибудь из моих пальцев.

Такой секс отличается от всего, что у меня было до этого. Обычно гомосексуальный контакт можно сравнить с подписью на документе. Но здесь Люциан – гроза всякой бюрократии. Мне нельзя двинуться даже на пару сантиметров, это сразу же считается за побег. Но это идёт в комплекте вместе с чувственными вздохами, предназначенными озвучивать моё имя. Люциан всегда зовёт меня, когда испытывает оргазм.

И я чувствую себя собственником. Хищное паучье чувство. Оно заставляет меня на мгновение потерять голову и очнуться лишь от острой боли в спине – это когти Люциана впились в кожу. Но, стоит отметить, пусть мне и неловко, когда кто-то замечает их, я всё же никогда не стану всерьёз укорять его в этом. В конце концов, ему много раз приходилось выступать на публике, будучи зацелованным в шею. С большими тёмными засосами. Я сидел тогда чуть подальше первого ряда и с удовольствием рассматривал своего залюбленного мальчика.

***

Люциан

Ты позволяешь мне всё, когда нам удаётся заняться любовью. Это награда за терпение. Это танталовы муки, которые всё-таки заканчиваются триумфом вопреки своей природе. За ночь мы можем поменять столько положений, сколько содержится поз для любви в моей голове. Не знаю, жалеешь ли ты иногда, что связался с демоном похоти вроде меня… Надеюсь, нет.

Не знаю, хотелось ли мне когда-нибудь быть другим. Чтобы не мучить тебя бесконечными приставаниями, не раздражать пошлыми шутками и просьбами коснуться себя. Такова моя природа. Демоны похоти, или всё-таки скорее любви, быстро чахнут без прикосновений. Но их мне уже мало. Прикосновения, приправленные чувствами, – это гораздо более ёмко.

Ты отчасти прав, когда говоришь, что для меня секс – едва ли не главное в отношениях. И толковал что-то про духовность. Демону. Ничего, кроме вины и стыда, в тот момент я не чувствовал. Но, наверное, если бы не был демоном, никогда бы тебя не встретил. Никогда бы не смог отдаваться тебе, как последний раз, и цепляться за плечи. Впиваться в губы. Тыкаться носом в грудь или шею, или щеку, или волосы… Разбиваться на тысячи осколков и капель кипящей крови. Проводить через себя электричество. Быть готовым в любой момент вырезать своё сердце и подать его с лучшими специями и гарниром.

***

Венцеслав

Иногда я могу брать реванш. Это забавно. В особенности, когда Люциан уже мягкий, расслабленный, немного уставший и выжатый оргазмом, неспособный связать и пару слов. Могу настоять на ещё одном раунде. В таком случае Люциан уже становится беспомощным, как котёнок. Выскажет, что угодно. Купит, продаст, предаст. Выболтает всё. Это означает высшую степень доверия. Я знаю это, потому что в других обстоятельствах до такого никогда не доходит. Молчаливый секс, длящийся дай бог пять минут, – и свободен. Снова в море.

Нет. Люциан показал мне, что бывает по-другому. Бывает, когда ты можешь всю ночь пролежать не в одиночку, а до пота прижавшись к кому-то. Невыносимо жарко, но Люц всё равно не отпустит. Всё равно во сне прижмётся, хоть стену из подушек возводи. Как будто у него бессознательное ещё изощрённее сознательного. Но я не против. Мне нравится, когда он так доверчиво лежит на моей груди.

Он всегда останется для меня мальчишкой. Таким самоуверенным, хвастливым, но стоит сбить с него спесь – и уже на человека похож.

Процесс сбвивания спеси занимает половину ночи. Поначалу Люциашка полон сил, такой резвый, всё ему надо и сразу. Но потом в игру вступаю я. И ему уже не выползти. Будет лежать всё утро и приходить в себя, раз уж пришёл. По крайней мере, только так я могу доспать положенное время, встать в районе обеда и преспокойно заняться своими делами. А Люциан будет охать, сияя, и ворочаться с боку на бок, не зная, чем себя лечить. Человек ко всему привыкает, а демон – тому быстрее. Нет уж. Не отнимайте мой полуденный сон.

Впрочем, не так плохо, когда под утро его тянет полежать на мне и долго поцеловаться. Можно положить ладони на его бёдра и помять, потискать. Корчит из себя спортсмена, конечно, но я даже рад, что от этого толку ровно столько, чтобы было, за что придержать. Подтянутый, но филейная часть на месте. Люциан может побубнить, но не бубнит, потому что нельзя долго оставлять его язык без дела.

Помню, как я первый раз поцеловал. Сначала легко, без особых претензий, но затем быстро пошёл на штурм, и вскоре мы уже целовались по-французски. Люциан покраснел от шеи до кончиков ушей и связать двух слов нормально не мог. И в глаза мне смотреть тоже. Тогда я понял, что хочу любоваться этим каждый раз. Хотел смущать его всё больше, всё чаще. И он ведётся. Как ребёнок ведётся. И он может сколько угодно изображать из себя сильного и независимого. Не. Верю.

Уж точно не сейчас, когда Люц способен возбудиться, увидев меня только лишь без рубашки. Когда я вовсе обнажён и люблю его, держа под коленями, это просто горячий шоколад. Проведи пальцем, и этот демон сладкой приторной тьмой останется на пальцах. Проведи языком – и почувствуешь вкус.

Но вместе со всем остальным я почувствовал, что не хочу использовать его. Да, он отсосёт мне, стоит повести рукой, но если я однажды так сделаю, то просто перестану себя уважать.

Мы в ответе за тех, кого приручили.

========== Этюд 1: Я мёртв. ==========

Я мёртв.

По крайней мере, я думал, что мёртв. До определённого момента я лежал в гнилом тисовом гробу, оглушённый такой же мёртвой тишиной. Черви ещё не начали точить моё тело. Только изредка шуршали где-то там под землёй кроты, вырывая себе лабиринты. Иногда слышно даже, как корни деревьев разрастаются, захватывая в свои плетёные объятия рыхлую почву. Здесь она и вправду никакая. Недаром. Я бы сам не стал тратить на кого-либо из людей плодородный чернозём.

Я не ощущал ничего. Именно это наступает после смерти. Чернота, забвение, небытие. Ничто. Просто выключенный человек. Здесь темно, потому что на отслужившего свой срок человека не хватит ни солнца, ни ресурсов. Отработанный материал, вот и всего. Только белый саван, сшитый из настолько отвратительного материала, что если бы я был жив и двигался, то материал рассыпался бы сам собой прямиком на мне. Я бы мог лежать и гнить, возможно, чувствуя, как мясо отделяется от костей, но в один момент что-то запустило мой сердечный мотор.

Мне казалось, кончилась эпоха. Перечеркнутая чередой неприятностей, моя жизнь не представляла больше из себя ничего нужного этому миру. В последние годы жизни весь мой дом был покрашен красным против моей воли. Я завершил этот натюрморт, забрызгав серым веществом стену в кухне. Ничего тогда не могло остановить меня.

Но теперь это «ничего» вооружилось электрическим током, пронзающим моё тело и заставляющим мышцы сокращаться. Я резко открыл глаза, пробудившись от вечного сна, и почувствовал зов, влекущий наружу. Руки сами взметнулись вверх, рассекая гнилое дерево. Земля сырыми комьями посыпалась в гроб, и я начал проталкивать её к ногам, одновременно делая попытку сесть. Грязь во рту, в носу, в ушах – это всё было неважно. Солёный землистый вкус только лишь раззадоривал моё любопытство. Подобно пловцу, я жадно втянул ртом воздух, когда насилу выбрался, почти выбившись из сил. Похоже, только могилы теперь выкапывают с душой.

Что я увидел, когда выбрался? Небо, затянутое чёрными тучами. Прохладные капли приятно щекотали кожу маленькими иголочками, а холодный воздух освежал меня, одаривая лёгким головокружением. Я был готов рычать, как зверь, выбравшийся из неволи в дикую природу. Но наслаждался моментом я недолго. Зов по-прежнему рвал мою грудь, и я обернулся туда, откуда невидимая стальная ниточка тянула меня.

Причиной томления был в сравнении со мной вполне молодой парень. Я смотрел на него, и воспоминания о нём постепенно становились всё отчетливее.

– Люциан… – хрипло позвал я, ощущая в руках желание дотронуться до него.

Парень смотрел на меня неподвижно, ужаснувшийся происходящему. В нём смешались страх, недоумение и незваная радость. Постояв и посмотрев на меня, он молча рухнул на колени, прямо в грязь и закрыл лицо ладонями.

Я вспомнил. Это был тот самый парнишка, который обхаживал меня в тот период, когда я размышлял о том, какой цвет лучше всего подойдёт к красному. Хотя, пожалуй, «обхаживал» – слишком мягко, потому что Люциан заходил ко мне каждый день и постоянно рассказывал глупые анекдоты. Долгое время я слал его куда подальше, например работать, но он всё не сдавался. Кто-то уходил с полпути, но не этот упёртый осёл. Даже когда я был в наихудшем своём состоянии – с бутылкой рома, мрачнее тучи, способный говорить лишь о том, как все похерилось – Люциан был рядом.

Он молча слушал меня и пытался погладить по плечу. Много раз я порывался приступить к рисованию незамедлительно. Удивительно, но ему хватало сил удержать меня, двухметрового бугая. Правильно говорят, что выброс адреналина здорово помогает в критической ситуации. Этот малый, похоже, здорово в такие моменты пугался, хотя внешне предпочитал это не выражать. Утром, когда я просыпался разбитый, он мог принести мне холодное полотенце и воды. Помнится, уткнувшись мордой в диван, я тогда гладил его щетинистую щеку в знак благодарности. Он тёрся подобно верной собаке, всегда ждущей своего хозяина. И иногда касался губами.

Сейчас мне захотелось сделать точно так же. Я протянул руку к его щеке, и почувствовал, как Люциан дёрнулся от мертвенного холода, а потом замер. Ладонь моя стала влажной. Сухие уголки моих губ дрогнули.

– Вацек… – промокший до нитки под мелким дождём, на коленях, грязный, жалкий, он сидел здесь по, видимо, только одной причине.

Раньше я бы не поверил в то, что он на это способен. Хвастливый, наглый, легкомысленный, развратный, самоуверенный, обаятельный, Люциан вряд ли бы предстал передо мной таким даже в моём воображении или во сне. Как он играет на публику, как он постоянно преподносит себя, сопровождая яркую речь странным юморком, – всё это лишь укрепляет сомнения в искренности действий и слов. Но его голос так дрожал, что я поверил.

Опустившись перед ним на колени, я заглянул в блестевшие глаза, глядевшие на меня с нежностью. Люциан дрожал: я почувствовал это по его нервным ладоням, которыми он накрыл мои щёки. Дрожь не была ему, щетинистому и длинноволосому, крепкому парню, к лицу, однако я не возражал. Сейчас многое стало ничтожным. Сердце в моей груди набирало обороты. Пламя жизни начинало распалять мои конечности, как рюмка текилы.