Текст книги "Не уходи, Аук! (Лесные сказки)"

Автор книги: Надежда Надеждина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Почему ландыш белый

А теперь про кого будет сказка? Про ландыш и про шмеля.

По-моему, шмель заслуживает сказки. Он красивый. Он добрый. Я не знаю никого, ужаленного шмелем.

В конце лета рабочая пчела погибает. У нее настолько изношены крылья, что она не может летать. Но и шмеля не назовешь лентяем. Его бархатистый басок слышен весь день, как только сойдет утренняя роса, вплоть до вечерней росы.

Тычинки, которые он расталкивает, копошась в глубине цветка, словно желтой пудрой осыпают его своей пыльцой, и вылетает шмель из цветка весь желтый.

Летит и гордо гудит.

А почему бы ему не гордиться? Он, маленький шмель, служит великому делу продолжения жизни. Цветок, на который он перенесет пыльцу с другого цветка, даст семена. Из семян вырастут новые цветы.

Всему свое время. Одна из хитростей Аука в том, что ольха и орешник цветут в еще неодетом лесу, когда ничто не мешает ветру свободно носиться между ветвей. Одним дуновением, одним порывом он может опылить тысячи крохотных цветков орешника.

Стоит ветру качнуть ветку, и над ней поднимается желтое облачко высыпавшейся из сережек пыльцы.

Дымятся кусты. Само небо над лесом дымится.

Ветер работает быстро, но неряшливо. Пыльца оседает где попало. Даже весенние лужи становятся желтыми от запорошившей их цветочной пыльцы.

Но вот в лесу запахло молодым, свежим листом. У подножия деревьев распустились нежные весенние цветы. Время Больших Желтых Луж сменило Время Подснежников. Тут ветер Ауку уже не помощник. Для такой точной, тонкой, кропотливой работы нужны маленькие, аккуратные лапки пчел и шмелей.

Веселый, шустрый Шмель, о котором будет рассказ, быстро завел знакомства. Он знал, что на лесном пригорке его ждет дикая желтая примула – баранчик. Он перепробовал цветы медуницы всех расцветок. Ведь они четырежды меняют цвет: сперва розовые, потом пурпурные, потом лиловые, потом синие. Он навещал и хохлатку, скромную, как все первоцветы, в неярком лиловом колпачке.

Гостя полагается угостить. Но много ли Шмелю нужно? Всего только сладкая капля нектара. И эту каплю он честно заслужил.

Но ни разу Шмель не получил приглашения от ландыша. Еще никто не видел ландыш цветущим. А по слухам, это должен быть самый красивый цветок весны.

Может быть, пчела, которой Шмель при встрече желал медового дня, знает, когда, наконец, расцветет ландыш?

– Не ззнаю, не ззнаю! – прожужжала пчела. – Знаю одно: скоро весна кончится, и, если красавчик промедлит, мы, пчелы, не станем его жждать.

Шмель уважал пчел: у них большая семья, их все боятся, даже медведь. Но у пчелы есть недостаток: короткий хоботок. Она не может добраться до спрятанной в клевере капли нектара. А он, шмель, может. Что, если ландышу как раз и нужен его, шмелиный, длинный хоботок?

И Шмель решил поговорить с ландышем сам:

– Ты не беспокойся, я тебя опылю. Только расцветай поскорей. Сейчас весной в лесу еще светло, и, какой бы ты ни был – синий, лиловый, розовый, – я тебя увижу. Но летом в лесу такая тень, что я тебя не найду. И никто не найдет. Что тогда с тобой будет? Ты останешься без семян.

Ландыш молчал. Но Шмель не успокоился.

Через несколько дней над тугими блестящими листьями ландыша снова послышалось гудение Шмеля:

– Еще раз предупрежждаю, поторопись! В лесу мы заканчиваем свою работу, нас жждут цветы на лугу. Оттуда я не вернусь. Больше мы никогда не встретимся, шмели жживут одно лето. Я о тебе беспокоюсь, но задерживаться не могу. Скажжи мне свой последний срок!

Ландыш молчал. И Шмель улетел, не дождавшись ответа.

Пчелы и шмели простились с лесом. Прощалась с ним и сама весна. Листва загустела, вершины деревьев сомкнулись. В лесу стало сумрачно.

Вот тогда-то и пришел срок ландыша. На стройном стебельке распустились белые душистые цветы.

И ландыш заговорил. Но не голосом, он заговорил ароматом: «Где ты, добрый, веселый, мохнатый Шмель? Лети ко мне. Я цвету! Я тебя зову, я тебя жду!»

У ландыша очень сильный аромат, но Шмель не мог его услышать. Он был далеко, на лугу.

И ландыш загрустил, спрятался в листья.

Хотя он и знал, что следующей весной ползучее корневище даст новые побеги, это его не утешало. Если цветок не оставит семян, то для чего же он цвел? Напрасна была вся его красота. Почему же Аук дал ему, ландышу, такой поздний срок, когда его никто не найдет, никто не заметит?

Вдруг ландыш услышал тоненький голосок:

– Кто зовет? Кто? Я тебя не знаю. Но твой запах-сигнал принят.

И немного погодя тот же голосок:

– Вылетаю по вызову! Где ты? Где ты? Лечу! Ищу! Вижу тебя!

На цветок ландыша опустилась маленькая мошка. Последний цветок лесной весны не остался без семян.

Может, тебе случалось видеть в лесу ярко-красные ягоды ландыша, повисшие на стебельке.

Как же мошка нашла ландыш? Дорогу ей показывал аромат, но помогла в поисках и окраска лепестков. Будь ландыш синий или лиловый, мошка не разглядела бы его в лесном сумраке, но он был белый. А белое видишь даже в темноте.

Позже ландыша, уже не весной, а лесным тенистым летом, цветут земляника, кисличка, малина, калина, рябина. У них тоже белые цветы.

Откуда у дятла красная шапочка

Тогда дятлы еще не умели выдалбливать дупла и жили в гнездах. И не было у них ни красного пятна на затылке, ни такого длинного клюва, как сейчас.

Понятно, что папа дятел заволновался, когда в гнезде из одного яйца вывелся длинноносый птенец!

– Мой сын, – сказал он дятлихе, – не может быть таким носатым. Я сильно подозреваю, что какой-то нахальный кулик подкинул нам в гнездо свое яйцо.

– Чего, чего? – встрепенулась дятлиха. – Пора бы знать, что в чужие гнезда яйца подкидывает только кукушка. А на кукушонка наш сын не похож. Он в точь-в-точь ты – перышко к перышку. Правда, нос длинноват и ножки кривые. Но со временем выровняется.

Дятлиха ошиблась. Птенец остался носатым, только это его ничуть не смущало. Он ловко лазил по деревьям, цепляясь за ствол когтистыми лапами и весело постукивая клювом, за что его и прозвали Тук-Тук.

Из его длинного граненого клюва вылетало множество вопросов: «Почему деревья не ходят? Почему зайцы не летают? Почему у птицы две ноги, а у комара шесть?» Но больше всего ему хотелось знать, почему дятлы не могут петь, как соловьи.

– Наверное, все дело в длине носа, – попробовала объяснить птенцу дятлиха. – В нашем роду твой нос самый длинный. И я хочу предупредить тебя, сынок, что он еще вырастет, если ты будешь им все время стучать, долбить. Оставь свой нос в покое. Зачем ты суешь его всюду, куда не надо, даже в муравейник?

– Кому не надо, а мне надо. Мне интересно, что там, в муравейнике, внутри. А потом, муравьи съедобные.

– Ты что, их пробовал?

– Пробовал! Но главное, я сделал важное открытие. Я их хватал и ронял. И они, падая ко мне на грудь, от злости обрызгивали мои перья своей муравьиной кислотой. Знаешь, мама, я стал чище, чем если бы выкупался в луже! Теперь я всегда буду принимать муравьиный душ.

Любопытство уводило Тук-Тука все дальше и дальше от родного гнезда.

Однажды молодой дятел очутился в незнакомом лесу. Там он увидел осину, чьи листья так дрожали, будто дерево знобило.

– Что с вами? Вы заболели? Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? – вежливо осведомился Тук-Тук.

– Мне плохо! – еще сильней задрожала осина. – Они изведут меня.

Тук-Тук посмотрел вправо, потом влево. Нигде не было видно ни одного насекомого, ни на ветках, ни на стволе.

– Вы их не увидите, – горестно прошелестела осина. – Они под корой. Я погибла. Ни одна птица мне не поможет.

– И все же я попробую вас полечить.

Сильный клюв ударил по стволу. Кусочки коры посыпались, открывая вход в одно из убежищ личинок. Тук-Тук хорошо пообедал в этот день.

Болезнь осины оказалась запущенной. Лечение пришлось несколько раз повторить, отчего в стволе образовалось дупло. Но больная почувствовала себя лучше и любезно предложила дятлу поселиться в дупле.

– Ведь вы недосыпаете. Нельзя выспаться, когда на спину капает дождь.

– Конечно, приятно иметь над головой крышу, но я боюсь вас стеснить…

– Что вы! Мне будет приятно, что мой квартирант сам милый доктор Тук-Тук!

Осина разболтала родственникам и знакомым про молодого доктора, чей нос творит чудеса.

И зашелестели ветки деревьев:

– Доктор Тук-Тук, помогите! Доктор Тук-Тук, мы вас ждем!

Молодой дятел стал лесной «скорой помощью». Каждый день он летал по вызовам. Хорошо, хоть не будили по ночам.

Чтобы меньше тратить времени на перелеты, Тук-Тук выдолбил себе еще одно дупло в другом конце леса. Пожил там, а потом вернулся на старую квартиру.

В дупле, как обычно, было темно, ничего не разглядишь. Но Тук-Тук почувствовал, что в своем доме он не один. Под ним что-то зашевелилось.

Кто-то невидимый пискнул и больно ущипнул дятла за бок.

Потом еще раз ущипнул.

Не дожидаясь нового щипка, Тук-Тук вылетел из дупла.

За ним гналась разъяренная мухоловка-пеструшка:

– Нахал! Забрался в чужой дом, сел детям на голову…

– Но это же мой дом! – оправдывался сконфуженный дятел.

– Я тебе покажу, чей это дом!

Мухоловка взъерошила перья, готовясь к бою. И тут она узнала Тук-Тука.

– Ах, это вы! Извините…

Подлетел мухолов и тоже стал извиняться:

– Мы никогда не посмели бы, но нам сказали, что эту квартиру вы бросили. Между прочим, мы сделали ремонт, пухом утеплили пол. Конечно, вы вправе нас выставить. Но пожалейте наших малышей. Самим нам дупло не выдолбить. Сравните свой нос с нашими.

– Однако ваши носы здорово щиплются! – Дятел почесал клювом бок. – Я вас не прогоняю, живите. Куда ж вам деваться с детьми!

Пришлось Тук-Туку снова долбить дупло. За этой работой его и застала дятлиха, прилетевшая навестить пропавшего сына.

– Мама! Вот уж не ожидал! – обрадовался Тук-Тук. – Как ты меня отыскала?

– Да тебя, оказывается, даже лягушки знают. Сорока передавала о тебе в последних новостях.

– Забавно! А я и не слышал.

– Зато мы слушали всей семьей. «Наш уважаемый…», «Наш заслуженный…», «Наш известный…». Вот уж не думала, что мой носуля станет знаменитостью и забудет родную мать.

– Ну что ты, мама! Я никого не забыл. Как поживают папа, братишки, сестренки? Просто мне очень некогда.

– Значит, долбишь и долбишь? Все для других стараешься? А пора бы о себе подумать. Ведь нос-то растет…

Тук-Туку были очень неприятны эти слова. Молодая дятлиха, с которой он переглядывался и перестукивался, не находила его уродом. Но что она скажет, если у него нос станет еще длинней?

«Хватит! – решил Тук-Тук. – Больше дупел я не долблю».

Погода испортилась. Два дня лил дождь. И Тук-Тук отдыхал на новоселье.

Но на третье утро, выглянув из дупла, дятел понял, что и здесь ему не будет покоя.

С веток сорвались и бросились ему навстречу синицы, мухоловки, горихвостки, вертишейки, поползни. И зазвенели, защебетали, запищали.

Они жаловались, что лес большой, но дупел не хватает, жить без крыши плохо, малышей заливает дождь. И выручить их может только он, дятел. Мухоловка-пеструшка, которую он осчастливил, рассказала им про его доброту.

– Вся наша надежда, Тук-Тук, на твое великодушное сердце и твой длинный нос!

Добрый дятел не мог отказать бездомной птичьей мелюзге. И опять он лечил и долбил, долбил и лечил, стараясь не думать о носе.

Зато, пролетая по лесу, он слышал, как справляли в дупле новоселье горихвостки, как большая синица, самая из мелких лесных птиц многодетная, пела колыбельную своим четырнадцати малышам.

А осенью по лесу стала кочевать новая синичья стайка. В ней собралась молодежь: и большие синицы «большаки» в желтых с черной полоской жилетках, и лазоревки в шапочках цвета летнего неба, и маленькие вертлявые московки, и гаички-пухляки – серые комочки пуха на тоненьких ножках.

К Веселым Бродяжкам, как прозвали эту синичью компанию, примкнул и знаменитый своим лихим свистом поползень.

Синичата всюду сопровождали дятла. Своими маленькими клювами они начисто выбирали чуть заметные личинки из расколотой дятлом коры.

Веселые Бродяжки и уговорили Тук-Тука не улетать на зимовку в Африку.

Разговор начал Большачок:

– Зачем вам, дятлу, этот зимний курорт для мухоловов? Пусть улетают те, кому здесь зимой есть нечего. Но вам с вашим носом смерть от голода не грозит. А где вы, там и мы.

– Может, останемся? – пискнул Пухляк. – Все-таки любопытно, какая она такая, зима.

– Любопытно, – согласился Тук-Тук. – Признаться, я и сам подумывал остаться, но одному скучно. А в компании я не прочь.

Услышав ответ дятла, поползень радостно свистнул и начал спускаться по стволу вниз головой, как умеют спускаться только одни поползни.

Они остались. Опустевшие квартиры улетевших на юг муховок и горихвосток стали синичьими общежитиями. Здесь маленькие Бродяжки ночевали хвост к хвосту.

По утрам дятел будил ночлежников, постукивая по стволу:

– Живы ли вы, синичата?

И слышал в ответ бодрый писк:

– Живы! Живем! Выживем!

Но выжить было нелегко. Жуки и личинки ушли под кору так глубоко, что дятел не мог их достать. Дятел завел себе кузницу. Под елкой валялись растрепанные шишки, которые он ловко раскалывал, чтоб добыть семена.

Еловые семена не нравились синичатам, и Веселые Бродяжки распрощались с Тук-Туком.

А тут наступило Время Долгих Черных Ночей – самое страшное для дневных птиц, чьи глаза не видят в темноте.

Весь год идет борьба тьмы и света. Летом побеждает день, зимой ночь. От ястреба можно спастись, от темноты не спасешься. Она настигает всюду – и в небе, и на земле. Она крадет часы света, а для дневных птиц это часы жизни.

Ночью, забившись в дупло, Тук-Тук думал о своих друзьях, маленьких отважных Бродяжках, которые ходят босиком по снегу. Что с ними? Удается ли им за короткий зимний день наклеваться досыта? От голода слабеют, а слабых добивает мороз.

Но вот ясным морозным утром Тук-Тук услышал позывные большой синицы. К нему в кузницу залетел Большачок.

– Ты жив! Как я рад! Но почему ты один?

– Наша компания распалась. Голубые шапочки откочевали на юг, там, по слухам, теплей и сытней. Свистун-поползень отделился, ищет свои запасы. Осенью он запрятывал орехи в щели коры.

– А где твои сестры Пинь-Пинь и Синь-Синь?

– Сестры подались в город. Выглядывают провизию, которую люди вывешивают за окно. За это сестер прозвали «форточницами».

– Ну, а Пухляк?

– Пухляк был мой лучший друг. Маленький и такой храбрый. Он очень ослабел от голода, и я один полетел в разведку.

Большачок рассказал дятлу, как он постучался клювом в окно избушки лесника. Добрая девочка вынесла ему пригоршню крошек белого хлеба. Большачок поклевал и полетел за Пухляком.

– Он меня не дождался, замерз, – печально закончил свой рассказ Большачок. – Я тебе покажу, где он лежит.

Под березой виднелся комочек пуха, серый на белом снегу. Погибали птицы, погибали и звери. В конце зимы навалило столько снега, что молодые олени увязали в сугробах.

Тук-Тук увидел олененка, попавшего в снежный плен. Звереныш лежал, закрыв глаза. Погиб? Или жив, но так ослабел, что не может выбраться из белой западни?

– Нашел время разлеживаться! – крикнул Тук-Тук. – А ну, поднимайся, вставай!

Олененок не встал. Но у него дрогнуло ухо. Значит, жив!

– Кому говорю, вставай! – не унимался дятел.

– Я не могу!

На дятла печально взглянули огромные оленьи глаза.

– Можешь! Постарайся – и встанешь. Зиму держался и вдруг раскис. Все в лесу ждут весну. А ты чего ждешь? Чтоб тебя съели волки?

– До весны далеко. Мне не дожить.

– Почему ты решил, что до весны далеко? Откуда ты знаешь, какая она, ты ее толком не видел.

– Мать рассказывала, что весной поют птицы. А я не слышу песни, хотя не глухой. Не надо обманывать меня, Тук-Тук.

Олененок снова закрыл глаза.

Тук-Тук сам понимал, что трудно поверить в весну. Морозная белая тишина. Застыли ветки, словно вмерзнув в ледяной хрусталь воздуха. И ни одной птичьей песни.

Почему он, Тук-Тук, неспособен петь? Все из-за своего длинного клюва. Укоротить бы его, обломить хотя бы кончик…

Дятел в отчаянии ударил клювом по сухому сучку.

Сучок загудел. Крепкий клюв не обламывался, хотя дятел колотил им по сучку изо всех сил.

Сучок все гудел, гудел…

А что, если эти звуки, похожие на дробь барабана, заменят олененку птичью песню, и он поверит, что дождался весны?

Тук-Тук стал барабанить, но уже спокойно и размеренно: «Вес-на! Вес-на! Идет вес-на! Встре-чай-те вес-ну!»

Из-за облаков выглянуло солнце и улыбнулось, разгадав хитрость дятла-барабанщика. Когда улыбается солнце, плачут сосульки. Одна из ледяных сосулькиных слез упала на спину олененку. Он вздрогнул и открыл глаза.

Солнце улыбнулось еще веселей, и сосульки заплакали навзрыд. На стук капели прилетел Большачок. Он начал со звонкого выкрика:

– Пинь-пинь-ра-ра-ра!

А потом полностью спел весеннюю песню большой синицы:

– Ци-ци-фи! Ци-ци-фи! Ци-ци-фи!

Тогда олененок приподнялся, напрягся, вскинул копытца и стремительным броском вырвался из снежного плена.

Пошатываясь от слабости, но уже повеселевший звереныш побрел встречать весну. Когда олененок скрылся, дятла окликнул спрятавшийся за стволом дуба Аук:

– Ты что своевольничаешь? Кто позволил тебе распускать слухи: весна идет, встречайте весну! До весны еще далеко.

– Но я должен был спасти олененка. Неужели ты будешь за это меня ругать?

Аук не бранил дятла, он даже решил его наградить:

– Хочешь, я сделаю твой нос короче, чтоб ты мог петь?

Тук-Тук задумался. Ему очень хотелось петь, хотя бы так задорно, как синица. О соловьином голосе он не смел мечтать. Но если его нос станет короче…

– Спасибо, Аук! – сказал дятел. – Мой длинный нос мне еще пригодится. В лесу много хороших певцов, а доктор и строитель птичьих квартир я один.

– Верно, в лесу много певцов, – согласился Аук. – Зато барабанщик – ты один. Сегодня твой барабанный бой был для Лесного Народа первым сигналом весны. И лес этого не забудет.

Аук позвал дятла к себе в кладовую, обмакнул палец в красную краску и приложил палец к птичьей голове.

– Первому барабанщику весны полагается красная шапочка!

Тук-Тук от смущения неловко повернулся, и красная шапочка сползла на затылок.

А вечером в последних новостях сорока сообщила, что все сыновья, и внуки, и внуки внуков Тук-Тука унаследуют красную шапочку, цепкие когти и длинный крепкий клюв, станут весенними барабанщиками, докторами деревьев и строителями птичьих квартир.

И так будет всегда, пока на земле стоит лес!

Почему мы радуемся и волнуемся, когда слышим в лесу барабанную дробь дятла? Это первая музыка весны.

Она говорит и людям, взрослым и ребятам, и зверям, и птицам, оленятам, синичатам – всем, кто обессилел за зиму, кто устал, кто соскучился по солнцу:

– Нельзя сдаваться! Держитесь! Терпеть и ждать осталось недолго. Весна! Идет весна!

Приключения Бобра

Уже холодными стали ночи. Утреннее солнце не могло разбудить уснувшего и закоченевшего на цветке шмеля. Но что осенняя стылость зверю, одетому в густой и теплый мех!

И все же Бобренок понимал, что лето кончилось. Об этом ему сказали стебли осоки и тростника. Они стали невкусными, грубыми. Летняя сочность ушла из них.

Осень звереныш учуял и в запахе речной воды. Летом она пахла по-другому.

Была у Бобренка еще одна верная примета осени. Отец, которого он с нетерпением ждал, вернулся домой.

Летом они жили порознь. Отец считал, что и без него бобрята будут послушны нежному призыву матери: «О-о-о!» А отделился отец потому, что в хатке стало тесно. Семья прибавилась, на постели из стружек спали бобрята двух выводков.

Бобрята не осуждали отца. Он оставил семье надежное убежище. Дом бобра, как убедились волки, неприступная крепость, куда не ступит ни одна чужая лапа, не заглянет чужой нос.

Старый Бобр сам складывал из сучьев стены и обмазывал грязью, которую приносил со дна реки, прижимая лапами к груди. Засохшая грязь, как цемент, скрепила постройку. Если бы даже на крышу бобровой хатки забрался медведь, он бы ее не продавил.

Чтобы попасть в дом, надо было нырнуть, входы-выходы вели в реку. Но это было по нраву хозяевам дома. Тот, кто родился бобром, все делает в воде: ест, играет, прячется от врагов.

Неуклюжий на суше Бобренок был прекрасным пловцом. Он мог пробыть под водой целых пять минут, и вода не попадала ему ни в рот, ни в плотно прижатые уши. И прижатыми ушами он слышал голоса реки. Их было много. Они были разные: булькающие, журчащие, звенящие… И он их все понимал.

Голоса рассказывали ему, где течение быстрое, где на дне камни, где глубина, где мель. По-особому звучали голоса возле перегородившей лесную речку бобровой плотины. Бобренку казалось, что речка поет славу зверям-строителям, чьим единственным инструментом были ловкие лапы и острые зубы.

По плотине бегали трясогузки. Отсюда им было удобно охотиться на комаров. Осенью на запруду опускались пролетные стаи диких уток. Однажды Бобренок видел, как по верху плотины, как по мосту, через речку переправилась куница. Олениха с детенышем приходила к запруде на водопой.

И Бобренку хотелось крикнуть зверям, птицам, деревьям, травам – всем, кто волосатыми губами, клювами, корнями пил воду, которую плотина для них сберегла: «Знаете, кто построил эту плотину? Мой отец вместе с другими бобрами. А скоро буду строить и я, сын бобра!»

Звереныш гордился своим родом, который пошел от Великого Бобра, первого строителя плотин. Но в эту осень случилось происшествие, которое Бобренка и смутило, и встревожило.

Выплыв из дома еще засветло, он увидел на берегу медведя, над которым с криком кружились дрозды-рябинники:

– Пусть тебе не будет покоя от блох! Пусть тебя зажалят пчелы! Ты сломал нашу любимую рябину! Ты губишь лес!

– Но я нечаянно, – сконфуженно оправдывался медведь. – Уж очень захотелось ягод. Я не знал, что рябина такая ломкая…

Однако, заметив Бобренка, медведь переменил тон:

– Где справедливость? Мне за одну рябину чуть было глаза не выклевали, а бобры сколько деревьев валят, а им ничего!

– Сравнил! – вступился за честь своего семейства Бобренок. – Ты все ешь – мясо, рыбу, ягоды, а нам без коры осины и лозы не прожить. И самое главное: вода нужна всем, а строить плотины умеем только мы.

И все же последнее слово осталось за медведем:

– Не больно-то важничай. Плотины человека лучше ваших!

Кому же теперь верить? Отец рассказывал, что уже первая плотина Великого Бобра была построена по-хитрому, с выгибом, чтоб не снесло в половодье, которое на языке бобров называется «Большая вода». И вдруг оказывается, что какой-то человек…

Вот почему Бобренок с таким нетерпением ждал отца. Отец ему скажет: есть ли на свете строитель лучше Великого Бобра.

Прежде всего Старый Бобр выслушал Бобриху. В его отсутствие случилось несчастье. Одна из малышек-бобрят не послушалась приказа матери: пока не прибавишь в весе, сиди дома. Плывущую по реке малышку подхватил и унес в когтях болотный лунь. Если бы ей удалось нырнуть, она бы спаслась. Но легкое да еще в пушистом меху тельце всплывало, как поплавок.

– Надеюсь, что остальные дети живы? – угрюмо спросил Старый Бобр. – А знают ли они, почему им каждую ночь нужно грызть дерево?

– Знаем! – дружно откликнулись бобрята. – Чтоб стачивать зубы. Наши зубы все время растут. Кто ленится, у того так отрастут зубы, что не закроется рот.

– Ну так вот: с этой ночи вы будете отгрызать сучья от деревьев, которые я повалю, и сплавлять к нашей хатке. Пора делать запасы. Ворона предсказывала: ожидается ранняя зима.

Всю ночь бобрята грызли сучья в семейном осиннике. Росший на берегу лес был поделен между местными бобрами, и Старый Бобр из своей летней норы зорко следил, чтобы соседи не тронули деревьев, которыми по праву владела его семья.

Домой вернулись только на рассвете. Все очень устали, и все же Бобренок не утерпел, попросил отца:

– Расскажи мне про человека. На кого он охотится? Какие у него зубы? Правда ли, что он строит лучше, чем мы?

– У человека плохие зубы, – ответил Старый Бобр, – дерево ими не спилишь, зато хорошая голова. Чего он только не придумал! Он пилит стальными зубами – они так и называются «пила», – плавает в лодке, не замочив ни спины, ни брюха. Он перекрыл плотинами из камня такие большие реки, каких нам не перекрыть. Но все-таки первую на свете плотину построил не он, а Великий Бобр.

– Я хотел бы послушать, – сказал Бобренок, – о чем говорят у каменной плотины голоса реки.

– О том, что если ты встретишься с человеком, ныряй немедля, иначе ты погиб. Были у людей племена, которые называли бобров братьями. Но это было давно. А сейчас кого мы больше всего боимся? Человека! Своей меховой шубы, как у нас, у него нет. Ради теплого меха он истребил столько бобров, что нас осталось совсем мало. И мы прячемся от людей в лесной глуши, чтобы вовсе не перевелся наш род.

Над рекой уже давно взошло солнце, но в хатке, как всегда, было темно. Все семейство спало, только Бобренку не спалось. Он думал про стальные зубы – пилу, про весла – длинные деревянные плавники по бокам лодки, и про другие хитрости человека.

За стенами хатки послышались чьи-то шаги.

– Кто-то ходит возле нашего дома. Наверное, медведь.

– Шаги не медвежьи, – приподнял с перины голову Старый Бобр. – Это самые страшные шаги. К нам пришел человек!

«Ныряй немедля!» – вспомнил Бобренок и нырнул в подводный коридор.

Однако, выплыв в реку, Бобренок успокоился, даже высунул голову из воды. Ему очень хотелось посмотреть, каков из себя человек.

Человек был не в мехах, а в осеннем наряде. Толстая, на вид скользкая и блестящая, как у угря, чужая кожа защищала его от дождя.

Волосы у человека росли только на голове, и самые длинные вокруг рта. Потом отец объяснил Бобренку, что такой длинный пучок волос называется «борода».

Человек уплыл в лодке, никого не тронув. Но возле хатки на березе осталась его метка, издали заметный черный знак.

Зверь метит дерево своим запахом, чтобы все, кто пройдет мимо, знали: «Это моя дорога! Я здесь был». Другой зверь, прочитав невидимую, но пахучую надпись, оставит на том же дереве и свою: «Где был ты, там был и я!»

Но что означал противно пахнущий знак человека? Ни один нос этого не понял, хотя черную метку нюхала вся бобровая семья.

«Может, это значит, что Борода вернется, чтоб всех нас погубить?» – тревожился Бобренок.

Человек больше не появился. Никто не мешал бобрам закончить осенние работы в срок.

Река замерзла. Семейный осинник засыпало снегом. Бобры простились с лесом, но не простились с водой.

Зимние запасы сучьев были сложены неподалеку от хатки на дне реки. Когда Бобренку хотелось есть, он нырял за ними под лед. Плавал в ледяной воде и ни разу не простудился. Густой да еще смазанный жиром подшерсток оставался сухим.

Озябли только лапы. Тут Бобренка выручал его очень жирный и потому всегда теплый хвост. Вернувшись в хатку, Бобренок подстилал под себя свой чешуйчатый, плоский хвост и сидел на нем, как на грелке, пока лапам не становилось тепло.

Даже зимой Бобренок слушал голоса реки. Они звучали глухо и грустно. Река роптала, что ее, вольную речку, заковало в лед. Река обещала Бобренку, что весной, когда ему исполнится два года, она, вырвавшись на свободу, возьмет его с собою.

Бобренок жадно ждал весны. Родительский дом стал для него тесным, его тянуло в неизвестную даль.

Весной, когда трясогузка известила, что начался ледоход, в семье бобров не стало старшего сына. Его увела Большая вода.

Над разливом кричали в небе пролетные стаи гусей и уток. Река вышла из берегов, и трудно было сказать, чья дорога шире: птичья, воздушная, или водная, по которой плыл Бобр.

Теперь я буду так его называть потому, что тот, кто покинул родительский дом, уже не детеныш, а самостоятельный бобр.

– Что может быть лучше Большой воды! – сказал Бобр проплывавшему мимо серебристому окуню. – Я рад. А ты?

Окунь в ответ согласно плеснул хвостом.

Но из затопленного леса послышался недовольный голос:

– Кто радуется Большой воде?

Из дупла высунулась острая мордочка горностаюшки.

– Может, тебе, бобру, чей хвост в чешуйках, и приятно рыбье общество, но я не звала к себе в гости щуку. Река отняла землю у леса. Для нас, лесных зверей, Большая вода – это большая беда. Мои малыши захлебнулись бы, если бы я в зубах не перетаскала их в дупло.

Большая вода все перепутала, нельзя было понять, где начинается лес и где кончается широко разлившаяся река. В нору горностая заглянула щука, оленьей тропой завладела плотва. Водяные крысы покинули затопленные норы и, как птицы, бок о бок сидели на суку.

Хуже всего было тем, кого разлив застиг в долине, где лесная речка сливалась с большой рекой. Тут было настоящее весеннее море. Лишь кое-где над водой поднимались островки.

К одному из них пристал Бобр. Даже хорошему пловцу надо отдохнуть. Отряхиваясь, он услышал в кустах тихий разговор:

– Не бойтесь, он и лягушки не тронет. Ведь это бобр.

– Откуда ты знаешь? Раз ты такой храбрый, выходи первым.

Из кустов выскочил заяц, за ним еще два.

– Отсиживаетесь, хотите переждать, когда спадет Большая вода? – спросил их Бобр.

– Хотим! – вздохнул заяц похрабрей. – Да вот переждем ли… Видишь, из воды торчит дерево? Там был островок, на нем тоже спасались зайцы, а теперь ни островка, ни зайцев…

Осмелев, заговорил и заяц потрусливей:

– Не утонем, так пропадем с голоду. Все кусты мы уже обглодали. На осинке свежие ветки высоко, нам не достать.

– Достанете, я вам ее спилю! – пообещал зайцам Бобр.

Но выполнить обещанное он не успел. К островку приближалась лодка. В лодке сидели двое, и один из них – теперь и близорукий Бобр смог его рассмотреть – был Борода.

– Это за нами. Если вам дорога собственная шкура – ныряйте и плывите! – скомандовал зайцам Бобр.

Зайцы потрусливей юркнули в кусты. Заяц похрабрее остался. Он с тоской смотрел на воду и весь дрожал.

– Я утону: не умею плавать. Лучше спрячусь, может, они меня не найдут…

– Тогда прощай!

И по воде пошли круги от нырнувшего Бобра.

Вынырнув, он обернулся. Люди ходили по островку, разворачивая сеть. Больше Бобр не оборачивался. Он не хотел видеть печального конца зайцев, которые запутаются в этой сети.

Пока не спадет Большая вода, не знаешь, где строить хатку. Временно Бобр поселился на поросшем осинками бугре. Он не подозревал, что русло реки далеко отсюда, что озерко под бугром не настоящее, оно скоро высохнет.

Надоумила Бобра лягушка, на которую он чуть было не наступил.

– Извини! Я тебя не заметил.

– Где уж меня заметить тому, кто не заметил, что ушла река, – насмешливо проквакала лягушка.

Только тогда Бобр спохватился. Он упустил время, река вернулась в свои берега. И добираться до нее ему придется пешком, посуху, а он, как и все бобры, плохой ходок.

В каком направлении идти, он не знал и на рассвете очутился перед деревней. Решил обогнуть ее незаметно, пока люди спят. Но собака почуяла зверя и погналась за ним.

Бобр поскакал тяжелым галопом. Все равно собака его настигла. Вот-вот ее зубы вцепятся в чешуйчатый хвост.