Текст книги "Передел"

Автор книги: Мюриэл Спарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

– Они идут на Хампстедскую пустошь, ходят туда каждое Благовещение, – добавила мама, не отрываясь от вышивки. – Там они зажигают костер и возносят молитвы богине Диане. Думаю, у них есть и другие ритуалы. Вот увидите, когда-нибудь их арестуют. Мой бедный муж ничего не может с ними поделать.

– Звучит очень любопытно, – ответил на это викарий.

– Это на самом деле очень любопытно, – ответила мама. – Но, видите ли, меня это беспокоит из-за мальчика.

– У них есть на что жить? – поинтересовался викарий, разглядывая залитый солнцем тротуар.

Причуды тетушек упоминались в нескольких сохранившихся письмах. Хьюберт наткнулся на них пару лет назад в Париже, копаясь в старой корреспонденции в поисках того, что стоило бы упомянуть в мемуарах. С тех самых пор мысль о двух брошенных тетках, одна из которых успела благополучно умереть, прочно обосновалась в его голове. Возможно, еще тогда Хьюберта посетило предчувствие того, что Мэгги отступится от старого друга. Однако в то время Мэгги была полностью в его власти. Это он убедил ее обзавестись недвижимостью на берегах Неми, «где моя прародительница Диана возлегла с римским императором». Не у каждой женщины был друг, который мог заявить подобное. Мэгги послушно купила два дома и построила третий специально для Хьюберта. Тем временем она увлеклась симпатичным молодым полицейским, пробовавшим себя на сцене – это бедствие было прямым следствием вереницы молодых людей, сменявших друг друга в постели Хьюберта.

Все детали покупки земли и строительства Мэгги излагала по телефону. Она говорила на том капризном прихотливом жаргоне, который сложился в среде тех, кто, проснувшись и позавтракав, к примеру, в Монте-Карло, летит в Венецию, где идет на званый обед, следующим вечером слушает оперу в Милане, потом летит в Португалию поиграть в гольф, а на выходные – еще куда-то. «J'ai compris – toute а Nemi – un avocat[5]5
  Понимаю – здесь, в Неми, – адвокат (фр.).


[Закрыть]… Да-да, Данте де Лафуко звонил, да, конечно. Что значит «мой форменный любовник», Хьюберт? Il était gendarme, c'est vrai mais, mais [6]6
  Да, он был полицейским, но… (фр.)


[Закрыть]… Ну и что? Зато он красавчик. Надо же мне с кем-то спать, je dois – ma vie… Va bene, va bene, Хьюберт, ma cosa vuoi, tu? Я tuoi ragazzi [7]7
  Я должна – моя жизнь… Хорошо, хорошо… это мое дело… твоих мальчиков… (фр., ит.)


[Закрыть]… Послушай, я о твоих мальчиках ни слова не говорю, правильно? Хьюберт, после стольких лет pensando che siamo sempre d'accordo [8]8
  …я думала, мы друг друга понимаем… (ит.)


[Закрыть]… Слушай, мне пора бежать. Служанка собрала вещи». Мэгги всегда путешествовала со своей служанкой, а теперь, правда, ненадолго, до первой ссоры, еще и с собственным полицейским.

Тем временем фантазия Хьюберта превратила теток в полубожественных созданий. Они «расплодились» – у Мэлиндейна в голове сложилась полная генеалогия, в его воображении вокруг пары тетушек столпилось множество возникших из ниоткуда предков. Хьюберт начал переписываться с оставшейся в живых теткой. Она давно впала в детство и доживала свой век, утешаясь тем, что обожаемый племянник разделяет веру всей ее жизни. Однажды в Париже Хьюберт привел тетку к Мэгги. Там были ее сын Майкл и Мэри, на которой он вскоре женился.

– Благодаря нашей прародительнице Диане мы сильно отличаемся от других людей, – заявила тогда тетка. – Поэтому ни я, ни моя сестра не вышли замуж. И Хьюберт тоже навсегда останется холостяком.

Сейчас он сидел на террасе виллы в Неми, полностью убежденный в своем происхождении. Можно прямо и честно сказать, что он верил в него. Правда, способности верить во что-либо у Хьюберта были весьма ограниченны. Он давно привык к тому, что в его поступках не бывает искренности, и сожалел об этом не сильнее, чем о давно вырезанном аппендиците.

– Документы… – протянул он. – Да. Разумеется, они существуют. Паулина приводит их в порядок.

Летиция отвернулась от Хьюберта, сидевшего к ней вполоборота, и тревожно прислушалась к тому, как продолжал бушевать Курт.

– Вы справитесь с ним? – спросила она.

– Конечно, не волнуйтесь, – заверил ее Хьюберт. Паулина налила себе еще шерри.

– Когда-то у нас были хорошие отношения, – добавил Хьюберт. – Тогда он не баловался наркотиками.

Курт, казалось, вот-вот вышибет дверь. Паулина не обращала на это внимания. Она следила за Петицией, которая собиралась уходить и стояла неподалеку, рядом с Хьюбертом. Хьюберт отправился проводить ее к машине. Девчонка, очевидно, была так счастлива избавиться от Курта, что на радостях приписала Мэлиндейну героическое мужественное обаяние, которого, как только что решила Паулина, у него и в помине не было. Хьюберт же, который усердно подыгрывал воображению Петиции, привел секретаршу в дикое бешенство. Не было слышно, что он говорил, когда, улыбаясь, взял ее за руку, поцеловал эту руку и когда успокаивающе положил свою ладонь поверх ее, открывая дверь «фольксвагена». Летиция обернулась помахать Паулине. Та, секунду подумав, махнула в ответ самым пренебрежительным способом, который смогла изобразить. Вот Летиция и уехала – назад, в свою оранжерею, к папочке и к отдыху на море, а Хьюберт, и в самом деле выглядевший по-особенному красивым, повернул к дому. Вопли Курта сделались еще пронзительнее, а грохот – еще громче. В поисках помощи Хьюберт обернулся к Паулине:

– Что с ним делать?

– Наверное, вызвать врача, – ответила Паулина, не двигаясь с места. – Это не мое дело. Вам же заплатили, чтобы за ним был организован уход.

– Послушайте, Паулина, врача вызывать нельзя. Вы же знаете, его сразу отправят в психушку, мой дом станут обыскивать, меня – допрашивать, вас, между прочим, тоже…

– Нет, меня не станут, – заявила Паулина. – Я уезжаю. Сегодня вернусь в Рим, а завтра отправлюсь на море. Если ваша прыткая поклонница может скинуть с себя все заботы и упорхнуть в Грецию, то почему я не могу?!

– Паулина, с вашей стороны будет бесчестно бросить меня одного именно сейчас. Вы только послушайте, что он вытворяет!

– А вы сами-то насколько честны? – воскликнула Паулина во вспышке внезапного озарения. Прежде она никогда не подвергала сомнению его честность.

Вероятно, предположив, что Паулина знает о нем больше, чем это было на самом деле, Хьюберт ответил:

– Я могу быть нечестным, если вынужден. Честность – понятие относительное. Но никогда и ни при каких обстоятельствах я не поступаю бесчестно.

Паулина и без того была расстроена, а слова Хьюберта вконец ее запутали.

– Пойдемте отопрем его и посмотрим, что можно сделать, – сказала она.

– Идемте же! – оскорбленным тоном воскликнул Хьюберт.

Паника улеглась, как только они отперли дверь. Когда Курта вели вниз, он смеялся и плакал. Паулина держала его под руку, а Хьюберт шел следом, призывая несчастного расслабиться и сохранять спокойствие.

На террасе стояло кресло. Немного потрудившись, Хьюберт разложил его, превратив в кушетку. Курта, который радостно кричал и одновременно заливался слезами, уложили на нее. Среди нечеловеческих вскриков и внезапных взрывов смеха, больше похожего на плач, ничего членораздельного слышно не было. Вскоре Курт взвыл как загнанный зверь и без сил откинулся на кушетку. Хьюберт налил ему стакан минералки и протянул две таблетки митигила – их Курт проглотил, безумно закатив глаза.

– Одно из двух: либо врачу позвоните вы, либо это сделаю я, – дрожащим голосом заявила Паулина.

– В мой дом нельзя вызывать врача.

В конце концов Хьюберт согласился отвезти Курта в Рим, к знакомому медику, который, возможно, сумеет устроить больного в частную клинику.

– Это влетит в копеечку, – сухо заключил Хьюберт.

– Разве чека Легации недостаточно на расходы? – Паулина чуть не спросила, сколько не хватает.

– Хватает в обрез, – хмуро ответил Хьюберт. – Будем надеяться на лучшее.

Уже поздно, почти в одиннадцать вечера Хьюберт приехал в Рим с Куртом, которого слегка утихомирила вторая доза успокоительного. (Теперь он тихо трясся на переднем пассажирском сиденье.) Хьюберт подъехал к Пьяцца-ди-Спанья, зажал в кулаке несчастного викторианскую монету в полсоверена, втолковал, что на нее можно прожить неделю, и высадил бывшего секретаря на тротуар. Курт, не оглядываясь, зашагал к толпе бродяг и хиппи, неподалеку наслаждавшихся прохладой наступавшей ночи.

– Вот и все, – сообщил Хьюберт по возвращении Паулине.

– Теперь он в клинике?

– Да.

– А в какой?

– Вам лучше не знать. Если пойдут вопросы, то вы, моя дорогая, ничего не знаете. А от любопытства, как известно, кошка сдохла.

– А как же Летиция Бернардини? Надо ей позвонить, пока она не уехала, и все рассказать.

– Не будьте занудой, Паулина. Пусть едет с миром.

– Между прочим, она терпеть не может иностранцев. Она вас просто использовала.

– Мне она показалась очень милой. И можно простить ее увлечение движением националистов, среди молодежи это модно.

– Не рассказывайте мне, что значит быть молодым.

– Судя по всему, и о том, что такое ревность, мне тоже можно не рассказывать.

– Какая глупость! – воскликнула Паулина. – Как я могу ревновать, если вас вообще не интересуют женщины? Вы сами так сказали.

– Нет, меня интересуют женщины. Просто я с ними не сплю.

Паулина расплакалась.

– Нет, между вами что-то есть! Откуда такая нежность? Я не знаю во что верить.

Хьюберт обнял ее за плечи, излучая необходимое количество нежности.

– Вы не можете меня оставить, Паулина. Мы с вами друзья, вы нужны мне.

ГЛАВА 8

– Ну, господа священники, я требую расплаты, – заявил Хьюберт. – Раз наша дружба основана на обоюдной выгоде, я рассчитываю, что мои затраты на этот великолепный ужин окупятся в интеллектуальной сфере.

– О, Хьюберт! – кокетливо воскликнул отец Катберт Плейс.

Отец Джерард весело улыбнулся Паулине и взялся за вилку.

– Передайте вино, – попросил Хьюберт.

Паулина Фин нарядилась в шелковое платье лавандового цвета, Хьюберт – в темно-фиолетовую рубашку тонкого хлопка и дорогие на вид джинсы. На фуршетном столе у стены столовой красовались деликатесы на серебряных и хрустальных тарелках.

Катберт попробовал мусс из лососины и сказал Паулине:

– Сегодня у вас роскошный стол.

– Он хотел сказать «изобильный», – объяснил Хьюберт, только чтобы напомнить, кто в доме хозяин.

– Это лишь видимость изобилия, – настороженно сказала Паулина, размышляя о том, что их частный рог изобилия неминуемо иссякнет.

– Но что такое изобилие, как не его видимость? – возразил Хьюберт.

– Я бы сказал, – заявил Джерард, – что разница очень, очень существенная.

– Как вы остроумны! – воскликнул Хьюберт.

– Не понимаю, – покачал головой молодой священник, – почему я остроумен?

– Если вы воображаете, будто видимость может изобразить реальность в неверном свете, то вы ошибаетесь. Видимость – и есть реальность.

– Ну хватит, Хьюберт, – вмешался Катберт. – Паулина просто сказала, что у вас видимость изобилия. «Видимость», вы ведь так сказали, Паулина?

– Да, именно так, – подтвердила Паулина. – Хьюберт знает, что я имею в виду.

– Это пошлая точка зрения, – поморщился Хьюберт. – Сегодня у нас изобилие.

– Но ваше изобилие не соответствует представлениям каждого человека, – рискнул возразить Джерард. – Я хочу сказать, не слишком ли субъективной получается ваша реальность? Человеческие представления могут различаться очень сильно.

– Реальность вообще субъективна, – снисходительно объяснил Хьюберт. – Несмотря на то что утверждает ваша религия, она, как, впрочем, и все остальные, основана исключительно на индивидуальном восприятии видимого. И Другой реальности не существует.

– Попробуйте склонить на свою сторону хотя бы одного физика, – предложил Катберт, ерзая на стуле.

– Со мной согласны самые передовые ученые. Между прочим, почти все они склоняются мистике. Как и я.

– Давайте есть, – предложила Паулина. – Берите тарелки и угощайтесь.

– Все выглядит очень вкусно, – сказал Джерард, последовав ее предложению. – Паулина, вам очень идет это платье.

– Оно новое, – похвасталась секретарша.

– Мэгги вернулась с отдыха? – поинтересовался отец Катберт у Мэлиндейна – осторожно, будто вступив на минное поле.

Хьюберт не ответил, а вместо этого поманил гостей к еде – к великолепному выбору мясных закусок и достойному выставки разнообразию салатов. Когда все снова расселись за стол, он достал еще одну бутылку вина и принялся его расхваливать приглушенным от благоговения голосом.

Сентябрь перевалил за половину, но летняя жара не торопилась оставлять окрестности Рима даже ночью. Неми обдувал легкий ветерок с холмов, но его не хватало на то, чтобы содрогнулись огоньки свечей на обеденном столе.

– Великолепно, – заявил Катберт. – Восхитительное вино.

– Восхитительное, – повторил за ним Джерард.

– Кстати, насчет Мэгги, – настаивал Катберт, – от нее что-нибудь слышно?

– Ни слова, – ответила Паулина, которая после бокала вина сделалась общительнее. Со следующим бокалом общительность грозила перейти в словоохотливость. – Она написала, когда уезжала из Неми. В письме пересказала все, что запланировала на месяц. Сейчас Мэгги должна быть в Америке, но мне что-то не верится. Она наверняка еще в Италии. Хочет, чтобы мы съехали до октября, но…

– Паулина! – оборвал ее Хьюберт. – Вам не кажется, что высокоученым отцам могут наскучить эти досужие сплетни?

– Нет-нет, – возразил Катберт, – нам вовсе не скучно.

– Катберт, вам удобно на вашем стуле? – поинтересовался Хьюберт.

– Что? Ах да, конечно, мне очень удобно, спасибо за заботу.

– Дело в том, что Катберт, – начал объяснять Джерард, – часто не находит себе места, когда ему приходится облекать мысли в слова, в зависимости от эмоциональной напряженности темы по отношению к тем границам выражения, которые свойственны процессу вербализации.

– Понимаю, – аристократично кивнул Хьюберт, одновременно поднимая бокал темно-красного вина. Сделав глоток, он уставил блаженный взгляд в одну точку над головой Паулины.

– Я вовсе не занудствовала, – сказала Паулина. – Просто сказала, что Мэгги… Между прочим, не забывайте, я в жизни ее не встречала… Так вот, Мэгги просто-напросто испорченная богачка. У нее с Хьюбертом было джентльменское соглашение, а она…

– Мэгги не джентльмен, – вмешался Хьюберт, – и, пожалуйста, Паулина, не нагоняйте тоску и не переходите на личности.

– А о чем же еще разговаривать? – удивилась Паулина. – Газеты все читают, новости тоже слушают, по-моему, скучно обсуждать то, что и без того всем известно. Мэгги держит нас за горло и в то же время жарится на пляже. А у нас осталось всего две недели…

– Хватит, Паулина! – громко оборвал ее Хьюберт.

– Мы не можем вам помочь? – поинтересовался Катберт. – Мэри, ее невестка, просто очаровательна. Может, с ней стоит поговорить? Знаете, Джерард в начале августа был с ними на Искии и…

– На Искии? – перебил Хьюберт. – Разве они собирались не на Сардинию?

– Мэгги передумала, – объяснил Джерард. – Мэри пригласила меня изучить экологические легенды Искии. Некоторое время я пожил с ними. Должен признать, там сохранилось достаточно рудиментов культа природы. Мэри даже составила список суеверий и обрядов, доживших до наших дней. Конечно, все местные жители – настоящие католики, ничего плохого об их вере я не могу сказать. Эти крестьяне – истинные католики.

– Только поклоняются духам деревьев и моря, – съязвил Хьюберт.

– Нет-нет, они не поклоняются. Вы неправильно поняли. Церковь поглотила многие языческие ритуалы, потому что заботится об экологии.

Паулина, которая шушукалась с Катбертом, пока Джерард объяснял Хьюберту разницу между язычеством и языческими ритуалами в лоне католической церкви, внезапно воскликнула:

– Хьюберт, вы только послушайте! Лауро, тот самый итальянец, который был твоим секретарем, а теперь работает на Редклифов, тоже был на Искии. Он спит и с Мэгги и с Мэри! Что вы на это скажете?

– Наверное, – подпрыгнул на стуле Катберт, – мне не стоило это упоминать. С другой стороны, Хьюберт и Паулина, наверное, должны знать об этом. Как ты думаешь, Джерард?

– Да, наверное, – торопливо ответил смущенный Джерард. – Разумеется, чисто конфиденциально. Как я, вернувшись с Искии, сказал Катберту, подобное состояние дел – лишь впечатление, которое возникло на основании множества второстепенных факторов, обративших на себя мое внимание, когда я гостил у Редклифов. Тем не менее, как я уже сказал, Мэри показалась мне очень умной и очень помогала в моих изысканиях. Смею полагать, что в ее случае это преходящая фаза. Так или иначе, юному Лауро не следовало предоставлять такую свободу. – Закончив эту речь, Джерард посмотрел на Паулину с укоризной, как на духовника, нарушившего тайну исповеди.

Однако Паулину, пристально смотревшую в глаза Хьюберта, не тронули его чувства. Хьюберт неприветливо разглядывал ее лицо.

– Знаете, Джерард очень наблюдательный, – сказал отец Катберт. – Когда он мне это рассказал, я после долгих размышлений решил, что вы, Хьюберт, должны это узнать. В конце концов и Мэгги, и Лауро были вашими друзьями.

– Меня не интересуют подобные вещи, – сказал Хьюберт. – Слишком большую часть своей жизни я потратил на бессмысленные сплетни. Катберт, давайте поменяемся стульями, с вашим явно что-то не так.

Хозяин дома встал и принялся передвигать свой стул. Катберт следил за ним в немом изумлении.

– Не волнуйтесь, это просто отражение процесса его мысли, – объяснил Джерард.

Хьюберт поменял стулья и, прежде чем сесть, наполнил всем бокалы.

– Мне надоели слухи и временные неурядицы. Впрочем, мой интеллект даже в таких условиях еще держится. И, Катберт, ради Бога, не будьте пошляком.

Паулина взяла тарелку и, держа ее на вытянутых руках, подальше от нового платья, направилась к фуршетному столу.

– Я думал, что это будет вам интересно. – Отец Катберт встал, чтобы последовать примеру Паулины.

– Мы весь день работали не покладая рук, – сообщила она. – После этого вечером особенно приятно расслабиться.

– Вас расслабляет мысль о том, что Лауро спит с Мэгги и Мэри по очереди? – поинтересовался Хьюберт.

Священники захихикали.

– Да, расслабляет, – ответила Паулина.

– Значит, моя дорогая, у вас сексуальные проблемы.

– А кто в этом виноват? – парировала она.

– Возможно, нам стоит согласиться с Хьюбертом и не переходить на личности? – тактично предложил Джерард. – В конце концов, я боюсь, что на Искии такое сплошь и рядом.

– Неудивительно, – кивнул Хьюберт. – Именно там и надо продолжать ваши исследования. Совокупление всегда было частью поклонения природе.

– Но христианство даровало ему совсем новое значение, – поспешил добавить Катберт.

– Для нас, – сказал Хьюберт, – потомков древних богов, ваше христианство – лишь временное положение дел. Для нас даже ветхозаветный Бог – выскочка, а его Сын – просто незначительное отклонение от исходного. Диана-охотница, богиня природы и плодородия, все еще жива. Когда вы травите ее реки и рубите ее леса, она мстит самым логичным способом. Что до Бога христиан и евреев – где в нем логика?

– Хьюберт, – вмешалась Паулина, – вам прекрасно известно, что я католичка. Может, я вам и помогаю, но мне не нравится, когда оскорбляют мою религию.

– Молодец, Паулина! – воскликнул отец Катберт.

– Я так и знал, что вы примете это слишком близко к сердцу. Между прочим, моя дорогая, в новом платье вы выглядите очаровательно. Принесите, пожалуйста, шербет, только смотрите не запачкайте одежду.

Когда гости, изрядно развеселенные вином, ликерами, изобилием яств и нападками Хьюберта, наконец ушли, Паулина сменила платье на ночную рубашку и спустилась на кухню, где Мэлиндейн складывал тарелки в посудомоечную машину. Когда та загудела, Хьюберт налил два бокала виски, и они сели за кухонный стол, оценивающе вглядываясь друг в друга. Наконец Хьюберт произнес:

– Лауро и Мэгги, Лауро и Мэри. Долго ли ждать вестей о Лауро и Майкле?

– Я думаю о том же, – согласилась Паулина. – Каких-то несколько месяцев назад мне бы и в голову это не пришло. Теперь я пожила с вами в одном доме и, похоже, к нам в голову стали приходить одни и те же мысли. По-моему нас стали связывать особые, неразрывные узы.

– Узы, да еще и неразрывные! – воскликнул Хьюберт. – Узы, моя дорогая мисс Фин, слишком мало отличаются от узилища. Прошу вас, не пугайте меня.

– Но, Хьюберт, вам вовсе незачем называть меня по фамилии. После того, через что мы с вами прошли, это просто невежливо.

– Когда узы начинают укрепляться, мисс Фин, я считаю своим долгом порвать их.

– Хорошо, я уйду.

– Чем я заслужил все это?! – воскликнул Хьюберт. – Что я сделал?

– Ничего, – ответила Паулина. – В этом-то и беда. Вы не сделали ровным счетом ничего, потому что вы – законченный гомик. Постоянная близость к мужчине, который никогда ничего не делает, действует на нервы, знаете ли. Я ухожу, потому что дошла до ручки.

– Вам не приходило в голову, что, прежде чем говорить о сексе, надо затронуть и вопрос любви? – спросил Хьюберт.

– У меня в Брюсселе есть ухажер, устроился там работать на Общий рынок. Вот поеду в Брюссель и с ним затрону этот вопрос.

– Паулина, Паулина, какая же вы бессердечная! – покачал головой Хьюберт. – Любовь требует времени. И если вы думаете, что, ничего не зная о моих предпочтениях, имеете право обзывать меня «гомиком», то, значит, вы очень недалеки. Полагаю, если я поделюсь с вами эротическими образами, которые мелькают в моей голове, то вас они, без сомнения, заинтересуют. К сожалению, в этом случае они перестанут интересовать меня.

Паулина, успешно сбитая с толку этим лабиринтом намеков, хмуро ответила:

– Но вы же сами однажды сказали, что никогда не спали с женщиной! Да, так вы и сказали!

– Что еще не доказывает, что я этого не могу.

– Откуда вам знать, что вы можете, если даже не пробовали?

– Вы когда-нибудь ели медуз?

– Нет, – ответила приготовившаяся разозлиться Паулина.

– Однажды в Нормандии я зашел в маленькое рыбацкое кафе, увидел их в меню и решил попробовать, – продолжил Хьюберт. – На вкус – ничего особенного, жирновато. Думаю, есть немало способов превратить медузу в восхитительное блюдо. Но, раз вы говорите, что не можете их есть…

– Я только сказала, что никогда их не ела. Какое отношение медузы имеют к сексу?

– Для эскимосов – самое прямое. Выживание важнее секса. – Сказав это, Хьюберт заметил, что на дне бутылки осталось немного шампанского, и перелил его в бокал, ожидая, как огрызнется Паулина. Она не огрызнулась.

– Ах, медузы, – мечтательно протянул Хьюберт.

– Вы хотите сказать, что спать с женщиной все равно что с медузой? – нашлась Паулина.

– Не знаю, с медузой я тоже никогда не спал. Однако то, что вы никогда не делали чего-то, еще не значит…

– Я никогда не ела медуз и уверена, что в жизни эту дрянь в рот не возьму. Какое отношение это имеет к сексу?

– А я думал, что мы говорим о любви, – удивленно ответил Хьюберт. Ему хотелось пойти спать, но, подумав, он решил, что вторая бутылка шампанского окажется выгодной тратой. Потрясающе, думал он, до какой степени ей нужен любовник, а ему – секретарь-соучастник.

– Что вы делаете? – угрюмо поинтересовалась и без того нетрезвая Паулина.

– Открываю новую бутылку дорогого шампанского. Я не могу себе позволить держать вас в таком настроении, дорогая мисс Фин.

– Можно мой любовник из Брюсселя немного поживет с нами? У него скоро отпуск.

– Нет, – раздраженно ответил он. Она пытается быть умной, решил Хьюберт. Ничего страшного, он при желании мог быть чертовски умным. Налив шампанского, Мэлиндейн сел в кресло и протянул Паулине бокал.

– Вы меня используете, – буркнула она.

– Разумеется. Не волнуйтесь, я расплачусь, как только появятся деньги.

– Я не хочу, чтобы со мной расплачивались.

– Вы хотите меня использовать?

– Нет, я просто хочу уйти. Вы ведете себя как…

– Вы хотите, – перебил ее Хьюберт, – использовать меня, чтобы исполнить собственные мечты. Это жестоко. Я же всего-навсего хочу использовать вас в качестве секретаря, что вполне разумно. Вы влюблены в вашего брюссельского ухажера?

– Это вас не касается. Далась вам эта любовь!

– Но, моя дорогая, это вы начали…

– Нет, вы!

– Послушайте, нельзя же спать с собственной секретаршей! Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Теперь и вы о сексе?

– Не забывайте, мисс Фин, что вы сами начали этот разговор, – назидательно ответил Хьюберт и еще раз наполнил бокалы.

– Завтра придет мастер ставить новые замки, – сонно сообщила Паулина.

– Зачем нам новые замки?

– Вы сами просили менять их каждый месяц, чтобы Мэгги не могла сделать копию ключа. В общем, завтра как раз шестнадцатое. Или все отменить?

– Это очень, очень дорого, моя дорогая, – сказал Хьюберт. – Но нет, ничего не отменяйте. Вы в высшей степени квалифицированы.

– Спасибо. – Она зевнула, поставила бокал и медленно направилась к двери, слегка покачиваясь от чрезмерного количества шампанского.

– Не поцелуете меня перед сном? – поинтересовался сидевший на месте Хьюберт, когда секретарша добралась до двери.

Паулина обернулась и поняла, что ее голова почти не соображает. Остатки здравого рассудка она решила употребить, чтобы подняться по лестнице, крепко цепляясь за перила.

– Разумеется, нет! – воскликнула она. – За кого вы меня принимаете, за медузу какую-нибудь?! – С этими словами она хлопнула дверью, оставив Хьюберта размышлять над ее словами.

Хьюберт думал о том, что худшее позади. Паулина высказала все, что накипело у нее на душе, и позже, вероятно, пожалеет об этом. Но дело сделано, напряжение спало, и можно рассчитывать на восстановление статус-кво, пока ему не удастся найти способ упрочить его окончательно. С этими мыслями Хьюберт допил шампанское и принялся наслаждаться ночной тишиной. Мэгги была на Искии. Даже не сообщила о том, что сменила планы. Он не знал ее адреса. «Мэгги, Мэгги…» – в полусне повторял Хьюберт.

Около трех часов утра его внезапно потянуло позвонить и разбудить ее, услышать ее голос. Маркиза, наверное, мирно похрапывает на супружеском ложе. Но на это Хьюберту было наплевать. Он чуть было не вскочил и не побежал звонить в справочную – выяснять номер Мэгги, но грустно вспомнил, что телефон давно отключен за неуплату.