Текст книги "Передел"

Автор книги: Мюриэл Спарк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

ГЛАВА 5

– Обычный бизнесмен сорока с небольшим, слишком тщеславный на мой вкус, – пожала плечами Мэгги. – Сынок – жиголо, дочь – чокнутая националистка, кошмарное создание. Еще там были забитая английская гувернантка и приятель девчонки – омерзительного вида коротышка. Хорош только дом, да и тот мой.

– Но я знакома с Пьетро, и Майклу он нравится, – возразила Мэри.

– Готова признать, что сын – лучший из всей компании, но это ничего не меняет. Истинные буржуа – испугались и пальцем пошевелить, чтобы помочь выставить Хьюберта.

– Я сделаю все, что в моих силах, – с готовностью отозвалась Мэри. Она страстно желала преуспеть в браке. И причин тому было множество. Во-первых, преуспевало дело ее отца. Преуспевала и мать на своей работе, хотя в каком-либо занятии у нее не было нужды. И главное – не так давно ее старшая сестра посвятила себя собственному браку. Мэри успешно вырастили, потакая ей ровно столько, сколько было необходимо. Таким образом, еще не отойдя от наркоза прежней жизни, Мэри относилась к Мэгги не так критично, как могла бы, не будь Мэгги ее свекровью.

– Можешь не сомневаться, Мэгги, – еще раз повторила невестка, – я приложу все мои силы.

– Знаю, я не должна была этого допускать, – вздохнула Мэгги. – Просто в то время я была замужем за Ральфом Редклифом, и мне было так скучно, что я иногда подбирала этих интеллектуалов и художников… Ну Хьюберт, конечно, не простой проходимец, в каком-то смысле он личность. Хотя это я помогла ему стать тем, кем он стал. В Париже он, конечно, лучше известен. Вернее, он был там известен несколько лет назад. Помнишь его «Ce soir, mon frére»[2]2
  «Этим вечером, брат мой» (фр.).


[Закрыть]? Пьеса изрядно нашумела.

– Да, да! Он был продюсером?

– Нет, он ее написал. Я тогда…

– Пьеса преуспела? – перебила Мэри.

– Да, в Париже. В общем, я за ним присматривала, а он писал эту пьесу. Через пару лет Хьюберт принялся за другую. Я помогала ему деньгами, с рентой и так далее. Кроме того, он великолепно разбирается в старинной мебели и картинах и не раз давал прекрасные советы. Но вкус и знания – это еще не все. Не знаю как, но он поглотил всю мою жизнь. Я оказалась в ловушке, в зависимости от него. А на папочку Майкла совсем нельзя было положиться. Ральфу Редклифу на все было наплевать! Наши отношения с Хьюбертом, разумеется, были исключительно платоническими.

– Что же тогда они тебе давали?

– Вот именно. Именно этим вопросом я в конце концов и задалась. Но кто бы мне поверил в случае скандала? К тому же вложить деньги в недвижимость в Неми – идея Хьюберта. Он нашел для меня два дома и, разумеется, захотел построить один и для себя. О домах я не жалею, они своих денег стоили. Я просто хочу, чтобы Хьюберт убирался прочь, прочь из моей жизни. Выйдя замуж, я рассказала Берто, что Хьюберт до сих пор живет в доме с лучшим видом и лучшей мебелью, а он ответил: «Мэгги, ты просто с ума сошла. Он же простой дармоед. Выстави его, пусть проваливает».

– Ну Хьюберт и наглец! – возмутилась Мэри. – Какое нахальство! Мне говорили, что прошлым летом дом был полон голубых.

– Да, вот я и перестала финансировать Хьюберта. Когда я вышла за Берто, он так и сказал: «Не давай ему денег. Ничего не случится, если ты прекратишь переводы». Я тогда совсем не знала, что делать. Когда попадаешь к кому-нибудь в цепкие лапы, то все перестаешь понимать. А Берто сказал: «Что ты сомневаешься? Чего ты боишься? Сядь и напиши, что больше не переводишь ему деньги». Он даже предложил сам написать. А я ответила: «Но, Берто, он же знает, что мы с тобой не нуждаемся в деньгах, а я даю ему так немного». Тогда…

– Дело-то не в этом, – встряла Мэри.

– Разумеется. Это и Берто сказал. Дело не в этом. Однако теперь Хьюберт уперся, а я не хочу скандала. Ведь вы с Майклом тоже живете здесь, и вам тут нравится. Вот проблема.

– Это очень большая проблема, – согласилась Мэри, готовая во всем поддержать свекровь. – Просто огромная проблема.

– А теперь еще его секретарша-лесбиянка…

– Она лесбиянка?

– Думаю, да. А кто же еще?

– Да-да, наверное, ты права.

– Разве с ним станет жить нормальная женщина?

– Ну может быть, это платоническая дружба, как когда-то у тебя с ним, – поразмыслив, сказала Мэри. – Но наверное, это не так.

– Точно лесбиянка, – повторила Мэгги и, будто это и было самое важное, добавила: – Лесбиянка без гроша в кармане.

Выговорившись, она внезапно вспомнила, что у Хьюберта есть и положительные качества, чем вынудила Мэри, у которой тоже оставалось несколько приятных воспоминаний о соседе, прибегнуть к осторожному двуличию.

– Он заботится о мебели, – сообщила Мэгги. – Великолепно в ней разбирается и знает, как за ней ухаживать. Честно говоря, он сам помогал ее выбрать. А недавно до меня дошел слух, что он до сих пор отправляет стулья времен Людовика XIV в Рим. В мастерскую, чтобы держать их в идеальном состоянии. В чем-то он до сих пор остался мне верен.

– Реставрация антиквариата – это недешево, – согласилась Мэри. – Мой папа однажды…

– Да, знаю. Ведь он не мог остаться совсем без гроша, нет?

– Я попробую выяснить, – пообещала Мэри.

– Мне в общем-то все равно. К тому же раз он смотрит за моей мебелью, все не так уж плохо, да?

– Конечно.

– Когда пришел мой адвокат с извещением о выселении, он не открыл дверь, притворился, что его нет дома.

– Но тебя-то он обязан впустить. Пойди туда и разберись с ним, – предложила Мэри. – Лобовое нападение – всегда лучший способ выяснить отношения.

– Ты так думаешь?

– Наверное. По-моему, если отношения совсем разладились, конфронтация – лучший выход.

– Ничего с отношениями не случилось, – возразила Мэгги. – С моей стороны все осталось по-прежнему. Просто я больше не хочу его содержать. Разве для этого должна быть причина? Не хочу, и все.

– Мне говорили, что он врезал новые замки.

– Кто сказал?

– Пьетро Бернардини. Говорит, что их учительница слышала это от секретарши Хьюберта. Они сменили все замки, так что свой ключ можешь выкинуть.

– Я и не думала вламываться туда без его разрешения, – разъярилась Мэгги. – Кем он меня возомнил? И он вовсе не так плох…

– Конечно, у Хьюберта есть несколько хороших черт. Даже очень хороших.

– Я бы не хотела думать, – успокоилась Мэгги, – что ему не хватает еды. Надеюсь, он не голодает.

– Если бы он голодал, то не смог бы позволить себе секретаршу, – напомнила Мэри.

– Ну, я точно не знаю, – протянула Мэгги, – поэтому и волнуюсь. Еще не перевелись молодые дурочки, которые будут работать на человека бесплатно только потому, что в него верят. Видела я раз его секретаршу. Правда, только мельком, но знаешь… Она может строить на него планы.

– Она же лесбиянка!

– Как знать? Лесбиянки тоже цепляются за мужчин. Ведь секс не главное в жизни. Может, ей нужно прикрытие. Возможно, и ему тоже.

– Но, если ему будет нечего есть, он умрет от голода, – сказала Мэри.

– Мало того, если он не оплатит счета, ему отключат газ, свет и электричество, – добавила Мэгги, постепенно понижая голос, будто такой исход событий был бы для нее полной катастрофой.

– Вот и конец твоим проблемам, – сообразила Мэри. – Ему придется съехать.

– Мэри, ты веришь в дурной глаз? – спросила Мэгги почти шепотом.

– Вообще-то нет, – доверительным тоном шепнула Мэри в ответ. – Наверное, нет, – добавила она и наклонилась к Мэгги ближе.

– Вполне возможно, – едва выдохнула Мэгги, – что у Хьюберта дурной глаз, если такое бывает. Его фамилия – Мэлиндейн – якобы произошла от французского «malline», то есть «дурной», и «Диана» с переставленными «а» и «и» в корне. Он однажды сказал, что его предки нарочно переставили буквы потому, что, если бы пошел слух об их происхождении от языческой богини, христианская церковь уничтожила бы весь род. А они всегда поклонялись Диане. Наверное, это стало семейной традицией.

– Звучит не слишком правдоподобно, – не повышая голоса, ответила Мэри.

– И все же вряд ли у него дурной глаз, да? – вполголоса сказала Мэгги.

– Да, вряд ли. Думаю, он просто бездельник. – Мэри поежилась. Из сада, где они сидели, открывался прекрасный вид на встревоженные порывом ветра кроны деревьев, которые росли ниже, по склону холма. За ветвями виднелась темная вода, недвижная, надежно укрытая крутыми берегами.

– Мне от этого как-то неуютно, – сказала Мэгги и слегка придвинула кресло к невестке. – Ты умеешь хранить тайну?

– Конечно.

– Даже от Майкла?

– Только если это не повлияет на наши отношения.

– Как то, что касается только меня и Хьюберта, может на них повлиять? – прошептала Мэгги.

– Ой, конечно, я сохраню твою тайну, – радостно шепнула Мэри в ответ, словно от этого зависела судьба ее брака.

– Я хочу время от времени снабжать Хьюберта деньгами. Но ему не стоит знать, что они от меня. Мне нужно позаботиться о своем браке – Берто настаивает, чтобы я его вышвырнула. Ну что ж, я буду прилагать к этому усилия.

– Разве ты не должна все рассказывать Берто?

– Он хочет слишком много знать, – сказала Мэгги. – Неудивительно, Берто – старомодный итальянец. В этом часть его очарования.

– Понимаю, – согласилась Мэри.

– И как передать деньги Хьюберту, чтобы он не догадался?

– А сколько?

– Надо подумать… Столько, чтобы ему хватило на жизнь до тех пор, пока я его не выставлю.

– Я не совсем тебя понимаю, – призналась Мэри. – Хотя знаю, что ты имеешь в виду.

– Да, это парадокс, – кивнула Мэгги. – Хьюберту лучше не знать о моих чувствах.

– Верно, а то еще подумает, что ты испугалась. Так, вполголоса, они проговорили до вечера. Когда начало холодать Мэгги сказала:

– Мы многое обсудили, но так ничего и не решили.

– Жаль, что нельзя посоветоваться с Майклом.

– Даже не думай! Майкл только помешает.

– Да, я понимаю. Попробую что-нибудь придумать.

– Ты должна мне помочь.

– Я помогу, не волнуйся.

Они смотрели на заросли, укрывавшие склон холма. Под кронами то и дело мелькали чьи-то лица – это деревенские жители торопились по делам. Одним из них, пробиравшимся по тропинке в густом кустарнике, при ближайшем рассмотрении оказался Лауро. То и дело исчезая в зарослях, он снова возникал все ближе и ближе. Казалось, будто каждый раз природа поглощала его и воссоздавала снова, побольше размером. К северу виднелась крыша дома Хьюберта, а внизу под холмом, там, где берег был не очень крутым, раскинулись ухоженные цветочные луга и темная зелень рощи, под сенью которой, как написал Фрэзер в «Золотой ветви», регулярно «разыгрывалось одно и то же странное и трагическое событие».

Это трагическое событие совершалось неподалеку от дома Хьюберта, в роще у подножия холма. (А пока звезды все так же не благоволили Мэлиндейну. «Однако я в смирении и надеюсь вступить в наследование своей землей», – продолжал заявлять он.)

Трагедией совершавшееся было только в том смысле, в котором оно употреблялось в античном театре: между всеми его участниками существовал негласный сговор. В историческом смысле это была довольно жалкая и грязная история. Жестокий ритуал регулярно происходил в древнейшие времена и зафиксирован еще в мифах. И он продержался чуть ли не до наших дней.

Храм богини Дианы с античных времен был знаменитым местом паломничества. Ее святилище охраняла группа служителей во главе с верховным жрецом. Немало легенд и хроник ссылалось на этот образ, что вызвало любопытство Джеймса Джорджа Фрэзера. Вот что пишет Фрэзер о поклонении Диане и «трагическом событии»:

«В священной роще росло дерево, и вокруг него весь день до глубокой ночи крадущейся походкой ходила мрачная фигура человека. Он держал в руке обнаженный меч и внимательно оглядывался вокруг, как будто в любой момент ожидал нападения врага. Это был убийца-жрец, а тот, кого он дожидался, должен был рано или поздно тоже убить его и занять его место. Таков был закон святилища. Претендент на место жреца мог добиться его только одним способом – убив предшественника, и удерживал он эту должность до тех пор, пока его не убивал более сильный и ловкий конкурент.

Должность эта, обладание которой было столь зыбким, приносила с собой царский титул. Но ни одна коронованная особа не была мучима более мрачными мыслями, чем немийский жрец. Из года в год зимой и летом, в хорошую и плохую погоду, нес он свою одинокую вахту и только с риском для жизни урывками погружался в беспокойную дрему. Малейшее ослабление бдительности, проявление телесной немощи и утрата искусства владеть мечом ставили его жизнь под угрозу: седина означала смертный приговор. Начнем с изложения тех немногих фактов и преданий, которые до нас дошли. Согласно одному из таких преданий, культ Дианы Немийской был учрежден Орестом, который, убив Фаоса, царя Херсонеса Таврического, бежал с сестрой в Италию; в связке веток он привез с собой изображение Дианы Таврической. После смерти его останки были перевезены из Ариции в Рим и захоронены на склоне Капитолийского холма перед храмом Сатурна (рядом с храмом Согласия). Знатокам древности знаком кровавый ритуал, который предание связывает с Дианой Таврической. Оно гласит: каждый чужестранец, который высаживается на берег, приносится в жертву на ее алтаре. Впрочем, будучи перенесен на италийскую почву, этот ритуал вылился в более мягкую форму. В немийском святилище произрастало некое дерево, и с него не могла быть сорвана ни единая ветвь. Лишь беглому рабу, если ему это удастся, позволялось сломать одну из ветвей. В случае удачи ему предоставлялось право сразиться в единоборстве со жрецом и при условии победы занять его место и унаследовать титул Царя Леса (Rex Nemorensis). По общему мнению древних, этой роковой веткой была та самая Золотая ветвь, которую Эней по наущению Сибиллы сорвал перед тем, как предпринять опасное путешествие в страну мертвых. Бегство раба символизировало, по преданию, бегство Ореста, а его поединок со жрецом был отголоском человеческих жертвоприношений, когда-то приносившихся Диане Таврической. Закон наследования по праву меча соблюдался вплоть до имперских времен. Среди прочих выходок Калигулы была такая: решив, что жрец Неми оставался на своем посту слишком долго, он нанял для его убийства дюжего головореза. Кроме того, греческий путешественник, посетивший Италию в эпоху Антонинов (I – II вв.), писал, что наследование титула жреца по-прежнему добывается победой в поединке»[3]3
  Перевод М.К. Рыклина.


[Закрыть].

Неподвижной и холодной статуе Дианы-охотницы стали поклоняться как богине плодородия. Но как безумному императору Калигуле удалось переспать со статуей? Оргия происходила на корабле, ответил бы на вопрос Хьюберт, значит, это не могла быть просто статуя. Согласно Светонию, Диана сошла на борт корабля Калигулы в облике полной луны. Богиня Диана легко умела изменять срок жизни людей – так она удлинила жизнь своему возлюбленному Ипполиту. Она родила безумно влюбленному императору ребенка, добавив ему несколько лет так, что младенец сразу стал взрослым. И не римского наемника, а собственного сына послал Калигула, чтобы тот стал преемником Царя Леса, жреца Дианы.

Таким образом, Хьюберт вел род от императора Калигулы и богини Дианы. На самом деле это была художественная обработка невнятной болтовни двух его выживших из ума теток. Тетки, восторженные поклонницы сэра Джеймса Фрэзера, позволили ввести себя в заблуждение одному из тех шустрых специалистов по генеалогии, которые процветали в викторианскую эпоху, да и вообще никогда не упускали возможности пожить припеваючи.

Современный Неми конца девятнадцатого века показался Фрэзеру, как позже и Хьюберту Мэлиндейну, застывшей картиной старой Италии, «когда лишь кое-где бродили племена диких охотников и пастухов-кочевников». Христианская церковь боялась культа Дианы. Часть храма, длинная стена, испещренная высокими проемами, превосходно пережила античность. (Теперь проемы называли «гротами дьявола».) Хьюберт, продираясь сквозь кустарник, которым поросли подходы к сохранившимся ритуальным помещениям, однажды набрел на традиционные следы неуважения к святыням. Это были груды мусора, никуда не годной дряни: спинки пластмассовых стульев, старые канистры из-под бензина, вдрызг разбитые грязные ботинки и изношенные коврики – все это нагромождалось в древнеримских нишах, которые с каменным достоинством реяли над этим осквернением. Но даже отсюда храм казался прекрасным: открывался вид на прямоугольное святилище, засыпанное землей и засаженное хризантемами.

Немногие теперь заходили в эту часть храма. Однажды Хьюберт прочитал в журнале, что «храм Дианы все еще потерян для обычного туриста. Никто из местных, – жаловался автор статьи, – похоже, не знает, где он». С другой стороны, с местными так всегда и везде. А хризантемы пользуются в Италии бесспорной популярностью один день в году – в День поминовения усопших. Во все остальные Дни они приносят итальянцам несчастье.

На месте древнего святилища, в углу, незаметно притулилось дряхлое грушевое дерево. Три стены храма, как и в древности, отступали от ствола на несколько дюймов. Как объяснил Хьюберту один из местных жителей, они засадили эту землю цветами после раскопок потому, что «Деньги за работу перестали поступать».

Однажды весной, когда он надзирал за постройкой дома, предназначенного ему судьбой и Мэгги, Хьюберт спустился к храму и разговорился с человеком, подрезавшим дерево на древнем святилище. Мужчине исполнилось сорок два, и он хорошо помнил последние раскопки. Тогда он был еще мальчишкой. Пол в храме был из красного кирпича, очень красивый. А вон там – очаг. Да, согласился Хьюберт, весталки поддерживали вечный огонь. Его собеседник снова взялся подрезать ветви. «Здесь поклонялись Диане, моей прародительнице», – добавил Хьюберт. Видимо, после этого мужчина решил, что Хьюберт плохо знает итальянский.

Потом, уже зимой, стоя один-одинешенек меж голых деревьев и глядя на вспаханный прямоугольник, на место, где годы и годы тому назад поклонялись богине, он заорал, пытаясь перекричать ветер: «Неми – мой! Я – Царь Неми! Мое право даровано богами! Я Хьюберт Мэлиндейн, потомок римского императора и грозной Дианы Немийской!» Был он честен или нет, был ли и в самом деле потомком безумца Калигулы или нет, и вел ли свой род от мифологических божеств (а, чисто статистически, кто не вправе этим похвастаться?) или же не вел, однако эти слова ветер пронес над черной гладью озера.

ГЛАВА 6

Мэри все еще не привыкла к послеобеденному итальянскому затишью. Ее англосаксонский день начинался в восемь утра и, с двухчасовым перерывом на обед, тянулся до полуночи. То, что Мэгги уснула в три и спала до пяти, она приписала преклонному возрасту. А то, что в это время отдыхали практически все итальянцы, она объясняла леностью, свойственной, как известно, католикам. Мэри не интересовалась, чем в эти часы занимался ее муж в Риме. Задумайся она об этом, то не стала бы сомневаться, что сразу после обеда он возвращается в офис, в гордом одиночестве следуя американскому распорядку дня. На самом деле в Риме у Майкла была любовница, у которой он и проводил традиционные часы сиесты. Итальянские бизнесмены сплошь и рядом отводили часы обеда и послеобеденного отдыха на встречи с любовницами, но знай Мэри, что и ее муж обзавелся этой привычкой, особенно так скоро после свадьбы, то сочла бы свой брак окончательно погибшим.

Мэгги хорошо выспалась. Сначала Мэри с некоторым сомнением, ибо ее терзали сомнения по всем вопросам, угостила свекровь белым вином. Они позавтракали на террасе. Затем Мэгги протянула Мэри большую кожаную шкатулку, плоскую, чуть пошире коробки для обуви. Внутри лежало множество золотых монет разнообразных размеров, времен и стран. Обе склонились над сверкающим богатством.

– Коллекционных редкостей тут нет, – объяснила Мэгги. – Но они, разумеется, стоят больше, чем просто золото. С монетами всегда так. Моя настоящая коллекция стоит немалых денег.

Мэри погладила монеты длинными пальцами. Подняв одну, она разглядела ее и, положив обратно, подняла еще одну, а потом – еще.

– Полсоверена королевы Виктории, соверен короля Эдуарда, южноафриканский соверен… Чья это голова?

– Крюгера.

– А… Они потянут на большую сумму, да?

– Смотря для кого.

Монеты позвякивали в руках Мэри, пока она не услышала, что несут кофе, и не захлопнула крышку. Появился Лауро, который, хотя и смотрел на поднос, наверняка видел черную шкатулку у нее на коленях. Когда он удалился, Мэгги сказала:

– Хьюберт не должен знать, от кого они.

– Я не понимаю, зачем вообще ему их посылать.

– У меня очень большая коллекция, – ответила Мэгги, – и я могу достать таких сколько угодно в любое время.

– Я знаю, но все равно это полное безумие.

– Да, безумие. Зато я смогу выкинуть его из головы.

– Понимаю.

– Чеком я привязала бы Хьюберта к себе еще больше и никогда бы не смогла от него избавиться.

– Конечно. Он бы подумал, что все идет как прежде. А золото постоянно поднимается в цене, это так?

– Чертов наглец, – пробормотала Мэгги. – Ненавижу его.

Позже, в комнате Мэгги, они пересчитали монеты и составили список. Это придумала Мэри. Она писала списки по любому поводу, составляла реестры одежды, расходов и писем, книг, пластинок и мебели. Перед тем как пойти развлечься или пройтись по магазинам, Мэри неизменно брала ручку и садилась за стол. Сначала списки писались от руки, потом перепечатывались в хронологическом или алфавитном порядке, как ей казалось нужнее. Иногда, когда тема была сложной, вроде зимних приемов, она составляла картотеку – где и когда обедала, что на ком было одето, кто еще присутствовал. Сейчас, пока Мэри переписывала названия монет, Мэгги разделась и легла спать. Мэри тихо взяла незаконченный список, шкатулку и перебазировалась в свою комнату. Она чувствовала, что приносит пользу. Несмотря на то что это приходилось держать в тайне от Майкла, помогать Мэгги было все равно что помогать Майклу. Что бы изменилось, если бы вместо Мэгги в соседней комнате спал Майкл?

«К. Викт., – писала она, – 1/2 сов., 1842».

Мэри быстро сообразила, что коллекционных редкостей в шкатулке действительно не было – монеты были ценны в основном с точки зрения их стоимости. Стоимость выходила немалая. В основном деньги были английские, достоинством в полсоверена, ранней и поздней викторианской эпохи, с профилем королевы то помладше, то постарше. Обнаружив среди прочих соверен Георга IV, Мэри догадалась, что он должен стоить больше, и призадумалась, не попал ли он сюда по ошибке. Она отложила соверен, потом, побоявшись, что Мэгги сочтет ее слишком разборчивой или скаредной, вернула монету в шкатулку и записала в список. Больше всего ей хотелось доставить Мэгги удовольствие и показать, как она вникла в положение. В конце концов Мэгги вела себя с Хьюбертом очень тактично. Она даже решила передать эти сокровища так, чтобы Хьюберт не догадался об их происхождении. Когда Мэри сообразила, что просто подойти к дому и передать шкатулку в руки не удастся, то на мгновение ей захотелось именно так и поступить. Ведь иногда она начинала чувствовать себя изгоем в мире утонченности и юмора, в который ввел ее Хьюберт за те несколько месяцев, что они были знакомы. В то же время она не одобряла его места в жизни Мэгги. И у него не было никакого права на это золото. Настроение Мэри резко переменилось, и она с удовольствием вообразила, как красавчика Хьюберта выставляет из дома Мэгги полиция.

Закончив список, Мэри закрыла шкатулку. За окном в оранжерее мелькнул блестящая черная шевелюра. Узнав Лауро, она в ту же секунду поняла, кто отнесет монеты. Благоразумие Лауро не вызывало никаких сомнений, к тому же он когда-то работал на Хьюберта.

Сжав шкатулку, Мэри поспешила в комнату Мэгги. Та спала с открытым ргом, тихо похрапывая. Мэри смутилась, осознав, что, проснувшись, Мэгги поймет, что за ее сном следили. Невестка ретировалась за дверь и решила действовать на свой страх и риск, предвкушая благодарность Мэгги за безупречно выполненный план. Теперь она сможет прекратить беспокоиться о Хьюберте и спокойно выгнать его, зная, что тот не умрет от голода. С этими мыслями Мэри вышла из дома через черный ход и отправилась к Лауро. Его белый пиджак с эполетами висел в кухне на стуле. Мэри направилась вниз по раскаленной солнцем тропинке и, вновь издалека увидев черный затылок, окликнула Лауро.

Он остановился. Когда Мэри спустилась, слуга сидел в тени дерева и поджидал ее.

– Лауро, – сказала она, – у меня важная просьба. Ты должен кое-что сделать.

Она ожидала, что при ее появлении он немедленно встанет, однако Лауро немного повременил. Он улыбался так, будто весь лес принадлежал ему. Мэри внезапно почувствовала себя неловко, чего не бывало прежде в доме, в машине или в поселке, когда они вместе ходили по магазинам.

Пока она говорила, быстро, словно отдавая указания по хозяйству, ее не оставляли странные мысли.

– Только это надо держать в секрете, – говорила Мэри. – Вот эту шкатулку надо передать мистеру Мэлиндейну так, чтобы он не узнал от кого.

– Сделаю, – ответил Лауро.

– Отнеси, пожалуйста, шкатулку в дом мистера Мэлиндейна. Он не должен тебя увидеть. Постарайся оставить ее там, где он точно найдет. Ты ориентируешься в доме?

– Разумеется, я жил там прошлым летом. А что в шкатулке?

Мэри дрожащими руками подняла крышку.

– Старые монеты, – произнесла она. – Я составила список. – Мэри протянула шкатулку с золотом Лауро, на ее лице отразились одновременно простодушие и желание покрасоваться.

Зрелище множества золотых монет в руках очень богатой женщины немедленно воспалило в итальянце плотскую страсть. Он схватил шкатулку и потянул Мэри на небольшую поляну. Там он повалил ее на землю и изнасиловал бы рядом с упавшей шкатулкой, если бы она, оказавшись на земле, не прекратила сопротивляться. Хотя Мэри и ругалась яростным шепотом, в основном она бросала взгляды на зеленые заросли, надеясь, что никто ничего не заметит.

– Ты не расслабилась, поэтому вышло плохо, – сказал Лауро, глядя ей в глаза взглядом сатира. Этот взгляд он подсмотрел в кино еще в детстве и отработал до автоматизма.

Мэри в слезах и едва дыша потянулась поправить одежду.

– Мой муж тебя убьет, – удалось выдохнуть ей.

– Скорее оттрахает, – возразил Лауро.

– И это тоже. Вот подожди, я ему расскажу. Не будь ты слугой, я бы дала тебе пощечину.

Лауро подскочил, по его лицу мелькнула тень беспокойства. Он крепко сжал ее голые руки.

– В следующий раз расслабься, – сказал он голосом режиссера, одновременно играющего главную роль. – Тогда все будет лучше.

Мэри поджала губы и тряхнула волосами, как будто ничего не случилось. Лауро подобрал шкатулку, и они вместе собрата ее попрятавшееся в траве содержимое. Итальянец смеялся так, словно монеты были ставками в какой-то игре. Когда монеты были собраны, Мэри, все еще дрожащая и в слезах, выпрямилась и сказала:

– Отдай мне шкатулку.

– Я ее отнесу, – сказал Лауро и быстрым шагом отправился в нужном направлении.

Мэри побежала следом.

– Ты уверен, что найдешь, где ее оставить? Это все не мое, это золото Мэгги. Хьюберт не должен об этом узнать.

Лауро снова улыбнулся и повернулся к ней, так что его лицо оказалось очень близко.

– Предоставь все мне, Мэри, – сказал он, сунул шкатулку под мышку, словно это исключительно мужское дело, и зашагал прочь с видом владельца содержимого шкатулки.

Мэри побежала к дому, не зная, виновата ли она и что делать дальше. Теперь она уже не была уверена, что Лауро можно доверить монеты. Кроме того, Мэри не представляла, в каких она теперь с ним отношениях, и, самое главное, ей очень хотелось принять душ.

Хьюберт пересчитывал монеты, которые загадочным образом появились в его доме около шести часов вечера.

Паулина отправилась в Рим с завернутым в мешковину вторым стулом времен Людовика XIV и бумажкой, на которой был написан адрес мастерской, где делали копии. Секретарша знала лишь то, что стул осмотрят, при необходимости – отреставрируют и отправят счет загадочной владелице, Мэгги. До сих пор Паулина не встречала Мэгги. Для нее она была лишь именем, незримым призраком, отравлявшим жизнь Хьюберта.

Паулина приехала на место и велела встретившему ее человеку нести стул наверх очень, очень осторожно. Пока она припарковала машину, в мастерской уже оказалось двое служащих: тот, что подносил стул, и еще один, помоложе, в синих джинсах и модной футболке. Стул стоял в центре комнаты, его распаковали: развязали шнур, стягивавший ножки, размотали мешковину и с гордостью разглядывали.

Когда пришла Паулина, ей немедленно вынесли другой стул, близнец того, что она привезла с собой. Очевидно, тот, который Хьюберт послал на реставрацию первым. Теперь стул был в великолепном состоянии. Паулина собиралась везти его обратно. На самом деле перед секретаршей была новая и очень остроумная подделка: от стула Мэгги в нем осталась лишь ножка. В большинстве таких подделок оставалась как минимум одна «конечность» оригинала, что давало перекупщику полную возможность называть его «предметом времен Людовика XIV». Паулину вообще-то не волновало, к какому периоду относился стул. Она просто хотела забрать его и поскорее вернуться. Секретарша попросила реставраторов хорошенько все завернуть, что они и сделали, обложив сиденье ватой и обмотав новой мешковиной. После чего стул отнесли в машину Паулины.

– Передайте мистеру Мэлиндейну, чтобы заглянул на следующей неделе, – сказал тот, что был помоложе.

– Он сейчас мало выезжает из Неми, – ответила Паулина, вспомнив, как Хьюберт боится выйти, опасаясь, что в его отсутствие может явиться Мэгги и захватить дом. Но реставратор повторил просьбу.

Тем временем в Неми Хьюберт считал монеты, которые нашел в шесть часов вечера. Тогда он, как обычно, отправился на кухню заварить чай. Сняв с полки чайник, Хьюберт услышал какое-то странное позвякивание. Приподняв крышку, он увидел внутри кучку золотых монет.

Не сводя глаз с чайника, Хьюберт сел за стол. Потом окинул внимательным взглядом кухню. Все выглядело как всегда. Хьюберт пожалел, что Паулина еще не вернулась, и, высыпав монеты на стол, принялся за подсчеты.

Монет, кстати, было гораздо меньше, чем могла бы подумать Мэри. Лауро оставил себе шкатулку и большую часть содержимого, благодаря одновременно благоразумию и щедрости. Ему в память врезалась слова Мэри о том, что она составила список. Но в конце концов Лауро решил, что не стоит этого слишком сильно опасаться.

И пока Хьюберт, вместо того чтобы пить чай, ломал голову над тем, откуда взялись монеты, Лауро уже вернулся в дом Редклифов, надел белый пиджак, наполнил ведерки для льда, проверил бутылки, приготовил бокалы, расставил кресла на террасе и отправился в буфетную – болтать с поваром и дожидаться времени коктейлей.

Вернувшись домой и приняв душ, Мэри долго сидела в комнате, обхватив голову руками, и думала бог знает о чем. Затем она переоделась, подняла со стола список монет и снова положила его обратно. Сев за стол, Мэри достала чистый лист бумаги и написала: «Майкл». Ниже она написала: «Лауро». Мэри всегда понимала, что не стала бы всю жизнь хранить Майклу верность, но изменять теперь, когда не прошло и года со дня свадьбы, казалось ей рановато. Затем она задумалась, почему ей самой не пришло в голову спланировать инцидент с Лауро. Так или иначе, она успокоилась, расставила в ряд флакончики с косметикой, взяла лист, на котором писала, и вместе со списками монет, гостей и так далее заперла в ящике стола. После этого Мэри промокнула лицо бумажной салфеткой и спустилась вниз, миновав Майкла, который вернулся из офиса и поднимался по ступенькам. Мэгги уже сидела на террасе, дожидаясь, когда спустится ее сын и приедет муж. Неподалеку, в ожидании распоряжений, маячил Лауро.