Текст книги "МЕМУАРЫ"

Автор книги: Мусса КУНДУХОВ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

Мусса КУНДУХОВ
МЕМУАРЫ

ПРЕДИСЛОВИЕ
У кого что болит, тот о том и говорит.

Истина эта побуждает меня, не вдаваясь в излишние подробности, добросовестно изложить то, что я мог из верных источников узнать замечательного о прошлом и что мне самому пришлось видеть и испытать в продолжении двадцатидевятилетней моей службы в России.

К глубокому сожалению система, избранная правительством на Кавказе в буквальном смысле основана на праве сильного.

Начальство в отношении народного управления действовало по своему произволу, вопреки своим законам и туземным обычаям. Очень часто прибегало к таким тяжким и прискорбным мерам, за которые русские законы беспощадно вешают, расстреливают и ссылают в каторжные работы. В политике обман, изворотливость и противоречие до той степени были допущены, что народ перестал верить и бывшим благомыслящим начальникам.

Вместе с тем во имя политических интересов исчезало уважение к веками освященным правам, преимуществам и обычаям горцев. Преследование некоторых народов доходит до невероятия,

Результатом всего этого или, яснее сказать, необдуманной системы были: непрерывная двадцатипятилетняя война и, наконец, усмирение горцев и переселение целых народов в Турцию,

В настоящее же время, к нашему удивлению, правительство, вопреки истине и правосудию считает все кавказские народы (без исключения) приобретенными оружием, и к несчастью, полагает наилучшим средством держать их в покорности только ужасными последствиями нищеты и страхом оружия, ограждая им путь ко всему тому, что может поддержать их национальность. До какой степени это грустно, противно общему благу и что в будущем предвещает – об этом поговорим в свое время, а здесь я должен сказать несколько слов о невольном переходе моем в Турцию.

Кому по обстоятельствам пришлось служить под зависимостью людей, которые несмотря на ревностное, добросовестное и безукоризненное выполнение долга службы без малейшего повода и основания, а лишь только по гнусному произволу считали его подозрительным, опасным для правительства, тому понятно бывшее мое невыносимое положение1.

А кто счастьем считает только чины и ордена, тот может быть по своим понятиям, позволит себе сказать, что я, не оценив щедрые награды русского правительства, как неблагодарный человек, перешел в Турцию. На это, кроме того, что читатели поймут, ниже скажу, что я, как солдат, принадлежал царю, но, как человек, ни в каком случае не мог не принадлежать народу. И потому должен был переселиться туда, куда лучшая часть его, в числе более ста тысяч дворов, бросая все, кинулась спасаться от жестокого преследования.

Что же касается до наград моих, то я их не выслужил и не получил как милость по протекции: в продолжение всей моей службы никогда не позволял себе подумать ни о трудности, ни об опасности там, где надлежало исполнить долг службы. Все чины и ордена, кроме корнета и генерал-майора и короны на орден св. Анны 2-ой степени, получил за отличие в делах против неприятеля.

Хотя после плена Шамиля я с каждым годом все более чувствовал до крайности униженное положение народа и от этого тягость своей службы, но все еще напрасно уповая на лучшее будущее, т.е. на возможность народного благоустройства с сохранением, сколь возможно, его национальности, заставлял себя усердно продолжать службу и смотреть с хладнокровным презрением на злословия,

Наконец, уже весьма печальным, но очень ясным доводом и фактами убедился в своем заблуждении, равно и в том, что служба моя не что иное, как низкое ремесло: искать счастье в несчастьях ближних.

В справедливости сказанного читатели убедятся ниже истинными фактами.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Приезд императора Николая 1-го на Кавказ. – Смена корпусного командира барона Розена и назначение генералов Головина и Граббе. – Экспедиция в Чечню генерала Пулло. – Восстание чеченцев и призщнание Шамиля имамом.

В 1837 году император Николай, первый из русских царей, осчастливил приездом своим Кавказ2.

На случай надобности в переводчике во время проезда его через Владикавказ я был из Тифлиса командирован туда же.

От всех мирных горцев были назначены депутаты с народными просьбами и, ожидая приезда императора во Владикавказ, они часто собирались то у одного, то у другого из влиятельных лиц.

Рассуждали между собой о прошедшем, о настоящем и о будущем: одни из них понимали и говорили, что им необходимо иметь грамоты и акты на право владения личными и поземельными правами, утверждая и доказывая, что иначе предстоит им жалкая будущность. Другие же, менее благоразумные, но более самонадеянные, думали и говорили, что не имеют надобности просить грамоты и акты на право владения тем, что им дано Богом.

Чем больше собирались и рассуждали, тем более они расходились во мнениях своих о самых ясных и им необходимых вещах. И потому просьбы их также были написаны различного содержания, не имея ничего общего.

Наконец 13 октября было получено известие, что государь император едет. Весь сбор этот выехал на встречу Его Величества. Проехавши 25 верст, в местечке Ларсе они встретили государя и сопровождали его до Владикавказа.

Его Величество приказал мне скакать возле своей коляски и очень часто спрашивал имена тех, которые по красоте и мужеству более на себя обращали его внимание,

На другой день государь принимал депутатов с народными просьбами, говорил с ними очень благосклонно, исключая из этого злополучных чеченцев, которых упрекал в неверности ему и его русским законам.

Чеченцы в свою очередь ответили:

– Вашему императорскому величеству мы преданы не менее других горцев и уважаем законы царя нашего также не менее других, но, к несчастью нашему, ближайшее начальство наше, затемняя истину и не соблюдая никаких законов и обычаев, управляет нами совершенно по своему произволу, отзываясь о нас с дурной стороны.

Вместе с тем они подали ему прощение, где подробно обнаружили всю несправедливость ближайшего их начальства.

Резкий, но очень справедливый ответ чеченцев не понравился государю и, назвав его клеветою, Николай приказал просителям выкинуть из головы вредные мысли, внушаемые им неблагонамеренными людьми.

Чеченцы, видя перед собою царя грозного Николая и ожидая от него получить щедрые награды и милостивые царские распоряжения о благоустройстве края, обещали свято исполнять его волю.

Государь же, ослепленный своим могуществом, думал и поступал совсем иначе: он, в словах обласкав горских депутатов, обещал рассмотреть их просьбы в Петербурге, где они были брошены без всякого исполнения и ответа.

Здесь рождается вопрос: зачем же царь приехал на Кавказ?

Вот ответ: ясно, что Николай как деспот домогался совершенно истребить дух свободы кавказских народов и приготовить их к безусловному рабскому повиновению.

Стремясь к этой цели, он выбрал для себя орудием только один страх и желая сильно внушить его народу, не пожелал воспользоваться возможностями дарить свои милости, а, напротив того, желал найти случай показать пример своей жестокости над теми, кто в точности не исполнял волю царя.

На этом основании он в гор. Тифлисе, во время бывшего там развода, в среде войск и множества народа показал свою волю над вполне заслуживавшим наказания за лихоимство командиром Эриванского полка флигель-адъютантом полковником князем Дадианом и бывшим тифлисским полицмейстером. С Дадиана царь собственноручно сорвал эполеты и аксельбанты и тотчас же, посадив его там на почтовой тройке с одним жандармским офицером, отправил в Россию, Дадиан был зятем корпусного командира генерал-адъютанта барона Розена, а полицмейстер был зятем начальника штаба генерала Вольховского, которых тоже скоро выловили.

До неудачного приезда императора Николая на Кавказ у народов его мнения о царе были самые разные: большая часть полагала, что начальство в отношении народного управления употребляет во зло царское к нему доверие; говорили, что царь любит правосудие, любит одинаково всех своих подданных, желая им всех благ, но будучи далеко, не ведает зло, происходящее мимо его воли и поэтому, узнав о приезде царя, радость их была чрезвычайна – ожидали от него много и очень много хороших перемен к будущему благоденствию Кавказа. Но, к несчастью, Николай, сверх ожидания народа, показал себя эгоистом, желающим только рабского повиновения его воле, не заботясь о выгоде туземцев,.

Вследствие этого очень скоро по отъезде его с Кавказа народ почувствовал свое будущее, и начало обнаруживаться между мирными горцами Кавказской линии нежелание жить под русской властью. При этом Николай, расставаясь с командующим войсками Кавказской области генералом Вельяминовым, строго приказал ему иметь чеченцев под особенным строгим надзором и под сильным страхом. Приказанием этим негодяй генерал Пулло, как ниже сказано, усердно руководст вовался.

По-моему, будет весьма справедливым назвать главной причиной бывшей 25-летней жестокой борьбы, т.е. восстания всего восточного Кавказа и неограниченной власти там и в Чечне Шамиля, невнимание Николая к справедливым просьбам всех мирных горцев, которым он вместо страха внушил сознание унизительности их положения и сильную к себе вражду.

Царь вместо того, чтобы хоть сколько-нибудь оправдать ожидания народа и строго приказать начальству беречь благосостояние страны, приказал держать под сильным страхом наименее терпеливых среди горцами чеченцев,

Но Николай и сам не менее горцев ошибся в своих ожиданиях, ему и в голову не приходила возможность бывшей кровавой войны.

Хотя просьбы депутатов остались без исполнения и ответа, но без последствий они остаться не могли. Царь, конечно, потерял любовь и уважение, возбудил к себе ненависть и недоверие всех горцев, особенно у жителей восточного Кавказа, где духовенство, стоя во главе народа, после приезда Николая, потеряв всякую надежду на лучшее будущее, начало готовить народ искать Шариата и справедливости силою оружия.

Дремавшее кавказское начальство хотя и знало о намерении духовенства, но под влиянием русского «авось» не приступало ни к каким действенным мерам по установлению прочного спокойствия в крае.

При этом бывшего корпусного командира барона Розена сменили и на его место назначили генерала Головина, человека умного и распорядительного, но непостижимо было, что командующий войсками на Кавказской линии генерал Граббе, назначенный на место Вельяминова, непосредственно ему подчиненный, не хотел исполнять его приказаний и действовал как отдельно уполномоченный начальник. Иногда даже в ущерб интересам края и службы, если только он этим мог вредить распоряжениям генерала Головина. Вследствие этого дела об управлении горцами путались до крайности, в особенности в Чечне, где начальник края и командующий там войсками генерал-майор Пулло, отыскивая случай к достижению чинов, наград и материальных выгод, беспрестанно доносил генералу Граббе о тревожном состоянии вверенного ему края и, основываясь на приказании царя, выпросил себе разрешение действовать на чеченцев страхом.

В таких видах он в 1838 году зимою начал ходить с отрядами по аулам мирных чеченцев, под предлогом ловить там непокорных тавлинцев, будто бы в аулах их скрывавшихся. На ночлегах солдат и казаков расставляли по домам чеченцев и, отыскивая небывалого тавлинца, забирали все, что понравится солдату и казаку, На жалобы ungeb, на слезы женщин и детей Пулло смотрел со зверским равнодушием и, гордясь своими позорными делами, называл жалобы чеченцев клеветой (как называл Николай).

Наконец в следующем в 1839 году зимою он опять повторил свой грабительский поход и сверх того, под предлогом обезоружить чеченцев, потребовал с каждых десяти дворов по одному ценному ружью и, получивши их, он продавал в свою пользу, покупая на место их дешевое (для счету в Арсенал).

При этом Пулло, понимая, что низкой грязной хитростью нельзя скрыть гнусные меры свои, арестовал нескольких почетных чеченцев, собиравшихся с жалобой на него отправиться в Тифлис.

Здесь чеченцы, потеряв всякое человеческое терпение более сносить невыносимые тяжкие меры, согласились подчиниться людям, давно желавшим войны с русскими, и поклялись с открытием ранней весны отложиться и воевать против тирана до последней капли крови.

В это время я, получив отпуск, находился в доме отца моего и, живя в соседстве с чеченцами, знал от знакомых его все, что происходило в Чечне.

Состоя при корпусном командире и не сомневаясь в восстании чеченцев и ожидая от него гибельных последствий, я счел долгом в первых числах декабря отправиться в Тифлис и доложить генералу Головину о положении Чечни и о проделках там ген, Пулло, присовокупив, что, по мнению знающих людей, если ген. Пулло вскорости не будет сменен и заступивший на его место энергично не примет меры к водворению спокойствия в Чечне, то весною они все восстанут.

Не знаю, как генерал Головин принял или понял мой доклад, но знаю, что генерал Пулло не был сменен, и в следующем 1840 году чеченцы, в числе 28.000 дворов, разом восстали, безусловно подчинив себя Шамилю, который в то время после Ахульгинского поражения скрывался от русских в Шатоевском обществе.

Не теряя времени, они под предводительством опытных и предприимчивых людей-наибов: Ахверди Магомета Шуанба и других быстро начали делать движение к соседним племенам и в продолжении одного лета весь восточный Кавказ, кроме ханств Шамхальского, Диарского Казикумухского и Акуша, восстал против русских с чувством жестокой вражды,

Хотя и все племена центра Кавказа: кумыки, осетины и кабардинцы сильно сочувствовали этому восстанию, но господствовавшее над ними высшее сословие, так же как сказанные ханы, по тщеславию своему, считали за стыд подчиниться Шамилю, не знатному по происхождению. Кроме того, по легковерию своему еще утешали себя щедрыми обещаниями начальства. (Горький им урок.)

Таким образом, началась на Кавказе кровавая борьба, про должавшаяся в течение 25 лет, т.е. до плена Шамиля русскими в 1859 году, 26 августа.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Горские депутаты в Тифлисе. – Владикавказский комендант. – Вали закубанских черкесов казбек Каноков. – Назначение корпусным командиром генерала Нейгарта.

Признавши Шамиля имамом, между всеми племенами водворилось никогда до того небывалое единодушие и согласие. Забыли постоянно между ними существовавшую вражду и кровомщение. Обычное скотокрадство совершенно бросили.

Считали грехом проливать слезы над павшими в священной для них войне.

Таким образом, разнородные племена Восточного Кавказа начали сливаться с чеченцами в одно целое с готовностью умереть за свою свободу.

Здесь нужно заметить, что такому небывалому между ними единству способствовал не религиозный фанатизм или мюридизм (как убеждают русские), а то, что до вступления их под власть русских они не имели понятия о величайшем несчастьи, т.е. об общем народном горе. Теперь они одинаково испытали тяжесть русского гнета и почувствовали всю его силу и значение и потому просто, по внушению сердца и разума, нашли необходимым дружно соединиться и признать власть Шамиля, для твердого и совокупного сопротивления и действия против врага. В чем они не ошиблись и что по всей справедливости делает им честь.

Генерал Головин, получивший донесение от генерала Граббе о чеченском восстании, хотя поздно, пожелал остановить его. Он приказал мне отправиться на линию, пригласить от кабардинцев, осетин и чеченцев почетных людей, которые бы ему могли откровенно объяснить вообще народные желания и причину чеченского восстания.

При этом вспомнил о прошлогоднем моем докладе и, поблагодарив меня за преданность правительству, сказал:

– Пусть чеченское восстание падет на совесть виновных.

Я полагаю, что слова эти относились к царю Николаю и к генералу Граббе, В тот же день я отправился в крепость Грозную и, приехавши туда, явился генералу Пулло, которого нашел в положении человека в счастьи бывающего чересчур надменным, в несчастьи – чересчур низким и малодушным3.

В крепости Грозной я нашел из чеченцев только двух человек, которые служили в конвое Государя Императора и, получивши там чины корнета, остались ему верными, не принявшими участия с ближайшими их родственниками в восстании,

Оба они, живя в крепости Грозной, не ходили к генералу Пулло, считая его врагом народа и царя (так выражались они о Пулло),

Убедив обоих этих чеченцев в готовности главного начальника края охотно исполнить все основательные просьбы чеченцев, отправил их к главным наибам, имевшим сбор в Большой Чечне в ауле Майртупе (с намерением двинуться к Салатави).

Чеченцы посланных моих приняли с большим негодованием и отказались навсегда от всяких мирных сношений с русскими, Главный же их наиб Шуаиб поручил моим посланцам сказать мне: «Если корпусному командиру угодно знать причину нашего восстания, то пусть спросит генерала Пулло; он причины эти знает лучше всякого чеченца, которым теперь остается только просить Бога, чтобы навсегда избавиться от всех Пулло или умереть на штыках их. Кроме того, отныне помимо Шамиля никаких переговоров между нами быть не может».

Достаточно убедясь отзывом главного чеченского наиба в нежелании их переговариваться с русскими, а также считая вторичное послание уполномоченных неполитичным и даже опасным для переговорщиков, я взял с собой двух чеченцев этих, отправился в Кабарду, Тагауры и Дигоры, где по выбору народа депутаты были готовы к отъезду в Тифлис.

В это время начальником осетинского народа и комендантом Владикавказской крепости был некто полковник Широкий, человек, как говорится, необтесанный, до крайности грубый и невежа; самые обыкновенные формы приличия были ему чужды; не чувствовал чужого горя: приходи к нему с самыми убедительными просьбами, непременно накричит и обругает просителя.

За это я называл его врагом всякого приличия и позволял себе в присутствии его приближенных осуждать обращение его с подчиненными. Из этого он вообразил, что депутаты по моему внушению будут жаловаться на него корпусному командиру и потому, желая вооружить против меня корпусного командира, написал к начальнику штаба генералу Коцебу, будто бы я между горцами распускал вредные слухи и научаю высшие сословия к таким просьбам, исполнение коих неудобно правительству. Письмом этим, как я после узнал, генерал Головин и начальник штаба были поставлены в фальшивое положение: они, испытав меня в экспедициях и в разных поручениях, не имели права сомневаться в искренности моих желаний для водворения спокойствия в крае. Также не могли не обратить внимание на содержание письма начальника колебавшегося народа, где я имел родство с влиятельными людьми.

Не зная ничего о сплетнях Широкого, я приехал в Тифлис с князьями и представил их начальнику штаба, который каждого из них знал лично и после короткого с ними разговора повел их к корпусному командиру.

Генерал Головин, приняв от депутатов народные просьбы, долго говорил с ними о прошедших ошибках русских и горцев и будущем благе тех и других. Затем, на третий день, князья, получив от корпусного командира щедрые подарки, возвратились в дома свои, а просьбы об утверждении за ними личных поземельных прав по обыкновению остались в делах к сведению.

Перед тем как я хотел повести их принять подарки и проститься с корпусным командиром, зашел в номер гостиницы, где стояли князья Алхас Мисостов и Магомет Мирза Анзоров, которых я уважал больше других кабардинских депутатов. Они оба, будучи недовольными ответом генерала Головина на просьбу их об утверждении за Кабардою земли Золко и Этока, спросили меня:

– Можно ли нам отказаться от подарков корпусного командира?

– Нельзя, – сказал я.

– Почему? – спросили они.

– Потому что в настоящее время он сильно опасается общего волнения всех горцев Кавказской линии, а более всего за Кабарду и за тагаурцев, и потому легко может понять ваш отказ как дурной знак, то есть может подумать, что вы уже в сношении с Шамилем.

– Ого! – воскликнул князь Мисостов, – напрасно, напрасно опасается генерал общего восстания. Скажите ему, что я могу ручаться за неосновательность его опасения. Кто в Кабарде восстанет? Разве он не знает, что в Кабарде осталось только пустое имя Большая Кабарда, а кабардинца, думающего о высших интересах Кабарды, не осталось ни одного. А в вашем Тагауре еще хуже; все сословия от своего отказались и отдали себя на произвол русских. Если же они оба не восстанут, то каким образом может состояться общее восстание? Гм! – странно, что гяур сам нас заживо похоронил да еще полагает, что мы живем.

Замечая в них готовность высказать всё свое негодование, я счел нелишним им заметить так; «Все, что вы сказали, имеет основание, но, извините меня, что я их в настоящее время, а тем более, в Тифлисе, нахожу неуместными и желал бы вам избегать с кем бы то ни было подобного разговора и непременно принявши подарки, отправиться домой, в ожидании того, что Бог даст».

– Подарки эти, – сказал Анзоров, – мы примем, но просим вас не сомневаться в том, что они внушают нам не благодарность, а негодование к тем русским, которые их нам делают коварно, но еще более и сильнее внушают нам презрение к нашим, которые, зная унизительность нашего положения, вопреки завещания достославных отцов наших, жадно за них хватаются, жертвуя за них народным интересом.

Разговор этот сильно подстрекнул мое любопытство и я спросил их:

– А в чем состояло завещание отцов ваших?

– Да разве вы не знаете, – заметил князь Мисостов.

– Право, не знаю, – сказал я.

– О, это очень интересно, слушайте; Царь-Женщина (Екатерина II) потребовала от кабардинцев дозволить русским проложить почтовый тракт от Екатериноградской станицы до Владикавказа, по левому берегу Терека. Кабарда, поняв шайтанские цели, поспешила отправить двух князей Атажукина и Беслана Хамурзина просить не строить на кабардинской земле крепостей и станиц. Царь-Женщина, легко убедивши наших депутатов, что кроме голой дороги и почтовых станций, и то только как раз по левому берегу реки Терек, ничего строить не будет, взяла от них слово постараться согласить на это кабардинцев. Князья, получивши от нее богатые подарки, возврати лись в Кабарду, начали, согласно своему обещанию, убеждать кабардинцев, что от одной дороги им не предстоит никакой опасности, Когда же они сильно настаивали, то народный кадий Шаугонон, посоветовавшись с некоторыми из князей, обратился к народному съезду со следующей речью: «Одного шута товарищи посадили на молодую невыезженную лошадь и когда конь начал сильно брыкаться, то товарищи, опасаясь за шута, начали ему предупредительно кричать, чтобы он поскорее, но ловко сам себя сбросил». На это шут им ответил: «Зачем мне трудиться, когда конь сам это сделает». Точно так же, если мы будем поддаваться русских заманчивым соблазнам, то нечего говорить – дух корысти сам подчинит Кабарду произволу русских. От чего сохрани вас Бог».

Хотя речь кадия в собрании была встречена близкими род ственниками депутатов с большим негодованием, но, несмотря на это, депутат князь Хамурзин с почтительным смирением обратился к народному съезду так: – Не согласиться со сказанным кадием значило бы отрицать истину того, что за хвостом этих подарков скрываются таинственные и коварные против нас замыслы русских. Но, к несчастью, дело в том, что если бы те князья, со слов которых кадий сказал очень умную и нравственную речь, сами получили бы от какого-нибудь простого генерала подарки, ценностью далеко ниже тех, которые мы получили из рук Царя-Женщины, то речь кадия была бы совсем другого содержания. Впрочем, мы не можем дать право злословию и быть дурным примером в народе, потому отказываемся от полученных нами подарков и просим вас отдать их тому, кто им завидует, или тому, кто в них нуждается… Мы же получили их на том основании, что кто бы только ни был послан депутатом, получил бы их точно так же, как получили мы.

Когда на это съезд поспешно и единогласно ответил, что подарки принадлежат им, Хамурзин отозвал товарища своего, князя Атажукина, в сторону. Посоветовавшись между собою, они оба взяли подарки свои и пошли на мост; совсем на середине моста князь Хамурзин обратился к народному собранию и начал так:

– Мы, понимая истину, что русские подобными блестящими камнями4, чинами, золотом и серебром хотят помрачить навсегда блеск (нур) Кабарды, просим Бога, чтобы отныне навсегда всякий кабардинец отворачивался как от харама5 от русских подарков и чинов, от которых мы, как от харама, перед нами и перед потомством омываем себя вот этой Баксанкой.

Со словами этими подарки из рук князей полетели в глубину быстротекущего Баксана.

В это время из среды съезда раздались многочисленные громкие голоса: – Афорни! (браво). Вот что значит чистая кровь! Вот что требует намус (честь) и проч.

Затем князь Атажукин так же обратился в собрание со следующими словами:

– С позволения старшего6 моего я также хочу сказать вам несколько слов в надежде, что вы нас поймете. Мы позволили себе принять подарки потому, что, к несчастью, имели много прошлых примеров. Теперь, если пример, нами доказанный, достигнет своей цели, то мы с Хамурзиным будем гордиться своим поступком. Если же кончится только тем, что на съезде слышим пустые об нас похвальные отзывы, то крайне будем сожалеть, что нам не удалось осуществить пламенное наше желание и что Кабарда уже не то, чем должна быть.

Речь Атажукина с восторгом была принята всеми бывшими в собрании и съезд решил не допускать русских прокладывать дороги, строить крепости и казачьи станицы на кабардинской земле, считать изменниками тех, которые, будучи по делам народа в сношении с русскими, согласятся принять от них чины или подарки и казнить их как врагов народа и, по примеру закубанцев, назначить одного Валия с определенными правами.

Таким образом, Кабарда назвала проклятым (наанатом) того, кто примет от русского начальства и, отказавшись выдавать аманатов, начали враждовать.

На вопрос мой, каким образом закубанские племена, сумели подчинить себя одной власти, князь Мисостов рассказал мне следующее:

– Разноплеменные закубанские племена испытавшие много зла от междуусобной вражды, нашли для блага своего необходимым иметь над всеми ими одного полновластного Валия (владетеля).

В бывшем по этому случаю народном съезде справедливый выбор пал на бесленеевского князя Казбека Канокова, которому все закубанцы в числе более ста тысяч дворов охотно и безусловно себя подчинили.

По рассказам современников князя, он был природою так щедро награжден всеми лучшими качествами человека, что народ видел в нем человека выше обыкновенного.

Казбек мнение народа так оправдал, что впоследствии народ прозвал его Казбеком Великим.

Русское правительство, сильно его опасаясь, напрасно употребляло все меры и средства подготовить или склонить его на свою сторону: даже Царь-Женщина, вследствие одного его великодушного поступка с донскими казаками, сама прислала к нему своего адъютанта с очень богатыми подарками, от которых князь, разумеется, отказался, прося адъютанта благодарить Царя-Женщину за ее к нему величайшее внима ние и не осудить его за то, что он, к сожалению своему, не может, по обстоятельствам своим, при всем желании, воспользоваться ее богатыми дарами, превышающими в ценности все его состояние.

Адъютант, будучи неожиданным отказом озадачен, начал крепко настаивать и убеждать Казбека в необходимости согласиться принять подарки, как знак благоволения Царя-Женщины.

– Я бы их принял, – заметил князь, – если бы я был в состоянии хоть сколько-нибудь им соответственно взаимно отблагодарить, но я вам говорю, что они больше стоят, чем все мое состояние.

Когда адъютант продолжал убеждать, что отказ его может огорчить великого Царя-Женщину и будет против приличия, то князь спросил его:

– Не правда ли, всякий человек вольно или невольно должен подчиниться своим народным обычаям, веками сложившимся, которые он привык считать священными?»

– Правда! – сказал адъютант.

– Если это правда, то кто же из нас прав – вы или я? Повашему стыдно не принять, а по-нашему – стыдно принять и потом ничем не отблагодарить».

Таким образом адъютант с подарками этими отправился обратно в Россию,

– А в чем состоял великодушный поступок его с донскими казаками? – спросил я.

– Русский отряд, – продолжал Мисостов, – расположился там, где теперь стоит Ставрополь. Так как местность эта, как вы знаете, не ровная, состоит из множества балок и возвышенностей, то начальник отряда каждый день по утрам и вечерам высылал на все четыре стороны посотенно казачьи отряды.

Черкесы, подметив их, сделали в двух местах засаду и неожиданно напали на разъезды, из коих одна сотня без малейшего сопротивления, как стадо рогатого скота, была взята в плен; другая моментально соскочила с коней и, застреливши своих лошадей, успела поделать из них себе завалы и ведя перестрелку, наносила черкесам чувствительный урон.

Наконец, черкесы устыдились и разом ударили на них в шашки и оставшихся в живых до шестидесяти человек взяли в плен.

Когда пленные казаки были представлены Казбеку Великому с подробным объяснением дела, то ту сотню, которая без боя сдалась, он приказал отдать черкесам в рабство, не разбирая чинов и звания, а храбрых казаков спросил: – Почему они так дерзко защищались?

– Мы исполняли долг присяги и службы и делали то, что приказывал нам наш командир.

– А у кого родилась мысль зарезать лошадей?

– У сотенного командира, – отвечали казаки.

– Где он?

– Изрубили шашками.

– Жаль его, – сказал Казбек, – он и вы все достойны всех похвал и потому возвращаю вас обратно, в надежде, что вы все получите заслуженные награды,

Таким образом, храбрые казаки, получившие каждый по одной лошади из лошадей трусливой сотни, были отправлены в русский отряд.

Кроме того, черкесы в числе 25 человек напали на казачий пост, состоявший из одного урядника и 7 человек казаков и, забравши их в плен, хвастались своей победой.

Казбек, узнавши об этом, потребовал к себе черкесов и казаков и, отобравши от них подробности бывшего их нападения, казаков уволил, а черкесов устыдил, что они в числе 25 черкесов напали на 7 казаков и считают это победой, тогда как этакое нападение приносит стыд имени черкеса.

– Мы, – сказал Казбек, – благодаря Бога, черкесы (Адыге). Победа, которою мы можем хвастаться, есть следующее: разбить и обратить в бегство отряд, вооруженный пушками и в численности более нашего. Самая завидная и похвальная победа та, когда человек с оружием в руках падает за свою свободу и честь. Неужели мы, к стыду своему, будем считать храбростью и мужеством, если 5 черкесов нападут на двух казаков?..