Текст книги "Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 4."
Автор книги: Мурасаки Сикибу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 24 страниц)
А Сёсё, довольный тем, что с такой легкостью добился желаемого, предвкушая выгоды, которые сулил ему этот союз, готов был примириться с любыми несовершенствами будущей супруги и, даже не потрудившись выбрать другой день, начал посещать ее.
Госпожа Тюдзё и кормилица были вне себя от возмущения. Удастся ли им обеспечить своей воспитаннице достойное положение в доме, которого хозяин столь своенравен? В конце концов госпожа Тюдзё решилась написать к супруге принца Хёбукё.
«До сих пор я не осмеливалась беспокоить Вас, тем более что у меня не было повода… Но теперь моей дочери грозит опасность, и ей нельзя оставаться здесь. Вот я и подумала, не согласитесь ли Вы приютить ее? Может быть, в Вашем доме найдется укромный уголок? О, как я была бы Вам признательна! Увы, ничтожная мать оказалась неспособной оградить свое дитя от неприятностей. Одна надежда на Вас…»
Она писала это письмо, обливаясь слезами, и ей удалось возбудить жалость в сердце супруги принца. Но решиться было не так-то просто. «Отец ведь не пожелал признать ее, – думала Нака-но кими. – Теперь в живых осталась одна я. Вправе ли я брать на себя такую ответственность? Вместе с тем могу ли я допустить, чтобы дочь моего отца скиталась по миру, претерпевая лишения? Мы все-таки сестры и хотя бы в память об отце не должны чуждаться друг друга». Она поделилась своими сомнениями с госпожой Таю.
– Думаю, что у госпожи Тюдзё действительно есть причины для беспокойства, – сказала та. – Пренебрегать ее просьбой было бы жестоко. Многие сестры имеют разных, не равных по своему положению в мире матерей. Это не мешает им относиться друг к другу с участием. По-моему, с этой девушкой обошлись несправедливо.
«В западных покоях нашего дома можно устроиться вполне укромно, и если Ваша дочь пожелает… Боюсь только, что там ей будет не совсем удобно, но ежели это ненадолго…» – ответила Нака-но кими, и госпожа Тюдзё, возрадовавшись, поспешила перевезти дочь на Вторую линию. А та, только и помышлявшая о том, как бы поближе познакомиться со старшей сестрой, готова была благодарить Сёсё…
Правитель Хитати изо всех сил старался угодить зятю, но, увы, он не умел даже принять гостя как следует и ограничился тем, что разложил повсюду свертки грубого восточного шелка. Во время пиршества столы ломились от яств и шум стоял невообразимый. Низшие слуги были несколько смущены столь пышным приемом, а Сёсё радовался, что чаяния его не оказались напрасными. «Невозможно было поступить разумнее», – думал он, весьма довольный собой.
Госпоже Тюдзё не хотелось участвовать в празднестве, но ее отсутствие непременно было бы истолковано дурно, поэтому она осталась и молча наблюдала за происходящим.
Скоро хозяин отвел гостей в предназначенные для них покои. Дом его был велик, но ведь и людей там жило немало: Восточный флигель занимал Гэн-сёнагон, многочисленных сыновей тоже надо было где-то разместить, а теперь еще и Сёсё со свитой… Старшая дочь госпожи Тюдзё, в покоях которой поместили гостя, принуждена была перебраться в галерею. Скорее всего именно это и заставило ее мать, возмущенную столь явной несправедливостью, обратиться за помощью к супруге принца Хёбукё. Она не забыла, что когда-то это семейство не пожелало принять участие в ее дочери, но что ей оставалось делать? Без влиятельного покровителя положение девушки в доме правителя Хитати было весьма незавидным.
Итак, дочь госпожи Тюдзё, сопутствуемая кормилицей и двумя или тремя молодыми дамами, переехала в дом на Второй линии и поселилась в уединенных северных покоях Западного флигеля. Нака-но кими никогда прежде не видела госпожи Тюдзё, которая большую часть своей жизни провела в далеких провинциях, но они не были чужими друг другу,[44]44
...они не были чужими друг другу... – Госпожа Тюдзё приходилась племянницей матери Нака-но кими.
[Закрыть] поэтому гостье был оказан теплый прием.
С какой завистью смотрела госпожа Тюдзё на прекрасную супругу принца Хёбукё, ласкавшую прелестного младенца! «Разве я была настолько ниже ее покойной матери? – спрашивала она себя. – Нет, мы принадлежали к одному семейству. Почему же Восьмой принц отказался признать мою дочь? Не потому ли, что я была простой прислужницей? Так, вряд ли можно отыскать другую причину. И из-за этого моей дочери приходится подвергаться теперь оскорблениям». Нетрудно себе представить, как уязвлено было ее самолюбие необходимостью просить помощи у Нака-но кими.
Госпожа Тюдзё провела в доме принца Хёбукё два или три дня, следя за тем, чтобы никто не заходил в покои ее дочери, которой якобы было предписано воздержание. За это время она сумела без всяких помех ознакомиться с жизнью дома на Второй линии.
В один из дней приехал принц Хёбукё, и госпожа Тюдзё, подстрекаемая любопытством, стала подглядывать за ним сквозь щель в ширмах. Красота принца превзошла ее ожидания, ветка цветущей вишни и та… Ему прислуживали придворные Пятого и Четвертого рангов, причем каждый и наружностью и манерами превосходил ее супруга, которого она привыкла считать своей опорой и с которым не собиралась расставаться, даром что он раздражал ее своей грубостью.
Служители Домашней управы доложили принцу обо всем, что произошло в доме за время его отсутствия. Многих придворных госпожа Тюдзё не знала даже в лицо. Как раз в этот миг с посланием от Государя приехал ее пасынок, Сикибу-но дзо, имеющий к тому же звание куродо, но он не имел права даже входить в покои.
Госпожа Тюдзё была потрясена. «Отроду не видывала подобного красавца! – думала она, жадно разглядывая принца. – Какое счастье жить рядом с ним! Как я была глупа, полагая, что госпожа имеет основания жаловаться на судьбу! Да с таким супругом лишь на Седьмую ночь встречаться[45]45
...лишь на Седьмую ночь... – На Седьмую ночь Седьмой луны встречались Ткачиха и Волопас (см. также Приложение, Свод пятистиший.., 466).
[Закрыть] и то счастье!»
Принц же взял на руки младенца и, лаская его, беседовал с Нака-но кими, сидевшей за низким занавесом. Трудно себе представить более прелестную чету! Вспомнив, как монотонно и уныло текла жизнь в доме Восьмого принца, госпожа Тюдзё подумала невольно: «Оба – принцы, но какая меж ними разница!»
Скоро принц Хёбукё удалился в опочивальню, оставив сына на попечение молодых дам и кормилиц. Многие приходили засвидетельствовать ему свое почтение, но, сказавшись нездоровым, он весь день провел в опочивальне. Туда же было подано и угощение. Разглядывая изысканнейшее убранство покоев, госпожа Тюдзё, гордившаяся своим вкусом, впервые поняла, в какой жалкой обстановке приходится ей жить. «Моя дочь достаточно хороша, чтобы стать супругой самого знатного вельможи, – думала она. – Младшим сестрам до нее далеко, даром что их попечительный родитель не жалеет средств, заманивая себе в зятья высокородных юношей. Не удивлюсь, если он подумывает и о самом Государе! Нет, мне не следует отступать, ежели я хочу, чтобы моя дочь заняла в мире достойное положение». Всю ночь она не смыкала глаз, размышляя о будущем дочери.
Принц поднялся, когда солнце стояло высоко.
– Государыне-супруге снова нездоровится, я должен ее проведать, – сказал он, облачаясь в парадное платье.
Изнемогая от любопытства, госпожа Тюдзё снова приникла к щели: в парадном облачении принц показался ей еще прекраснее. Право же, в целом свете не нашлось бы человека, способного не только затмить, но даже и сравняться с ним. Он играл со своим маленьким сыном, уходить ему явно не хотелось. Тут принесли утренний рис, и, отведав его вместе с госпожой, принц наконец собрался ехать. Его приближенные, пришедшие с утра и до сей поры отдыхавшие в людских, принялись за приготовления к отъезду. Среди них был один довольно миловидный, но никакими особенными достоинствами не отличавшийся молодой человек. Он был облачен в носи, на поясе у него висел большой меч. Трудно представить себе более заурядную фигуру, а уж рядом с принцем…
– Видите? Это Сёсё, зять правителя Хитати, – сказал кто-то из дам. – Я слышала, что сначала его прочили в мужья особе, которая поселилась недавно в нашем доме. Но, судя по всему, он польстился на богатство тестя.
– И получил в жены истинное дитя, причем довольно невзрачное.
– Неужели? Но наши дамы ничего об этом не говорили…
– Это сущая правда, у меня есть достоверные сведения, полученные прямо из дома правителя Хитати.
Они болтали, не подозревая о том, что госпожа Тюдзё все слышит. А та была вне себя от досады. Так вот каков этот Сёсё! И ей могло прийти в голову, что он достоин ее любимой дочери! Ничтожество! И в сердце ее не осталось ничего, кроме презрения к нему.
Заметив, что ребенок подполз к занавесям и выглядывает из-под них, принц вернулся, чтобы приласкать его на прощание.
– Если Государыне стало лучше, я сразу вернусь, – сказал он. – Если же нет, мне придется остаться во Дворце на ночь. Будь на то моя воля, я бы не расставался с тобой. Я так тревожусь, когда ты далеко.
Успокоив сына, принц вышел, и госпожа Тюдзё долго смотрела ему вслед, не имея сил оторвать глаз от его величавой фигуры. Дом без него словно опустел.
Пройдя в покои Нака-но кими, госпожа Тюдзё принялась на все лады расхваливать принца, та же только улыбалась в ответ, находя ее восторги провинциальными.
– Вы едва появились на свет, когда скончалась ваша почтенная матушка, – обливаясь слезами, говорила госпожа Тюдзё. – Все так беспокоились за вас, и покойный принц тоже… Но судьба ваша оказалась счастливой, вы не затерялись в горной глуши, а попали в это прекрасное жилище. Какое горе, что ваша сестрица не дожила.
Нака-но кими тоже расплакалась.
– На долю каждого человека выпадает немало печалей и горестей, – сказала она, – но проходит время, и душа обретает успокоение. Я рано лишилась тех, кто был мне опорой в жизни, я никогда не видела лица своей матери, но с этим еще можно примириться, тем более что такое нередко случается в мире. Но разлука с любимой сестрой… Этого горя мне никогда не забыть. Как она страдала, видя, что господин Дайсё не желает отказываться от своих намерений! Если б она знала, как глубоко его чувство к ней!
– По моему, господин Дайсё, удостоившись беспримерной благосклонности Государя, слишком высоко возомнил о себе. Будь ваша сестра жива, у нее была бы опасная соперница. И кто может предугадать…
– Ах, не знаю… Возможно, вы правы. Не исключено, что мы обе в равной степени стали бы предметом для посмеяния… Может быть, и лучше, что она не дожила. Я иногда думаю, что господина Дайсё влекло к ней именно потому, что она всегда держала его в отдалении. Вы знаете, ведь он и теперь не забывает ее. Кому-то это может показаться просто невероятным. А какое доброе у него сердце! Кто, кроме него, взял бы на себя устройство всех поминальных служб?
– Монахиня Бэн говорила мне, что он выразил желание познакомиться с моей дочерью, надеясь найти в ней замену ушедшей. О, я прекрасно понимаю, что мы не заслуживаем такой чести, но не зря ведь сказано: «Он один лишь тому причиной…» (45) Как трогательно, что господин Дайсё до сих пор верен памяти вашей сестры!
И госпожа Тюдзё, роняя слезы, стала рассказывать Нака-но кими о том, в каком бедственном положении оказалась ее дочь. Не касаясь подробностей – ибо история с Сёсё наверняка была известна всему свету, – она лишь намекнула на испытанное девушкой унижение, после чего сказала:
– Пока я жива, я сумею оградить ее от бед. Так или иначе, мы проживем, утешая и поддерживая друг друга. Но что будет потом, когда меня не станет? Мысль о будущем дочери так тревожит меня, что я даже подумываю, уж не принять ли ей постриг? Тогда я поселила бы ее где-нибудь в горах, вдали от мирских соблазнов…
– Да, все это в самом деле, печально! Но вправе ли мы жаловаться? Подвергаться насмешкам, оскорблениям – таков удел всех, оставшихся без опоры в жизни. Отец тоже хотел, чтобы мы приняли постриг, но так нелегко порвать связи с миром… Можно ли было предвидеть, что я окажусь в столице, в этом великолепном доме? Боюсь, что вашей дочери будет еще труднее. Но разве вам не жаль надевать на нее монашеское платье?
Могла ли госпожа Тюдзё не радоваться, видя, что Нака-но кими приняла судьбу ее дочери так близко к сердцу?
Сама она была далеко уже не молода, но все еще миловидна, да и держалась с достоинством. Вот только с годами она располнела, став настоящей «госпожой Хитати».
– Ваш отец слишком жестоко обошелся с моей дочерью, – сказала она. – Когда б он признал ее, она бы не подвергалась теперь таким унижениям. Право, если б не вы…
И госпожа Тюдзё принялась рассказывать супруге принца о том, что пришлось ей изведать за прошедшие годы, как печально было жить на «острове Уки»[46]46
...как печально было жить на «острове Уки»... – Остров Уки есть и в Хитати, но в японской поэзии это название чаще всего выступает в роли символа безрадостного, унылого существования.
[Закрыть]… (467).
– Да, «уже потому, что сама…» (319), – говорила она. – Ах, так бы и сидела вечно рядом с вами, вспоминая о жизни у подножия горы Цукуба, где не было никого, кто мог хотя бы выслушать меня. Но боюсь, в мое отсутствие мои несносные дети весь дом перевернут вверх дном… Я хорошо понимаю, что, став супругой такого человека, уронила себя в глазах всего света, но, если вы согласитесь взять мою дочь на свое попечение, я ни во что не стану вмешиваться.
Прислушиваясь к ее бесконечным сетованиям, Нака-но кими подумала, что и в самом деле было бы неплохо помочь девушке, тем более что, судя по всему, дочь госпожи Тюдзё была хороша собой и обладала приветливым нравом. Кроткая и добросердечная, она обнаруживала к тому же несомненные дарования. Девушка была застенчива и не показывалась никому, даже прислуживающим госпоже дамам. Голос же ее до странности напоминал голос Ооикими… «А что, если показать ее Дайсё? – внезапно пришло на ум Нака-но кими. – Ведь он сам говорил, что был бы счастлив найти подобие ушедшей». Стоило ей об этом подумать, как послышались крики: «Пожаловал господин Дайсё!»
Дамы привычно засуетились, расставляя занавесы.
– Нельзя ли и мне взглянуть на господина Дайсё? – спросила госпожа Тюдзё. – Все, кому случалось видеть его хотя бы мельком, рассказывают самые невероятные вещи. Не верится, что он так же прекрасен, как принц.
– Я бы не стала их сравнивать, – отозвался кто-то из дам. – Не нам судить, кто из них лучше, кто хуже.
– Когда видишь рядом их обоих, – ответила Нака-но кими, – невольно отдаешь предпочтение Дайсё. Но если смотреть на каждого в отдельности, то решить, кто из них прекраснее, совершенно невозможно. Как это дурно, что в присутствии красивого человека люди начинают казаться хуже, чем они есть на самом деле.
– И все же госпожа несправедлива к своему супругу. – Возразили дамы. – Вряд ли найдется человек, способный затмить принца.
Тут доложили, что господин Дайсё вышел из кареты, но долгое время были слышны лишь громкие крики передовых, а самого Дайсё видно не было. Наконец появился и он. «С принцем ему не сравниться, – подумала госпожа Тюдзё, жадно вглядываясь в гостя, – но и он удивительно хорош собой. А сколько изящества в его движениях!» И она смущенно пригладила волосы на висках. Превосходство Дайсё над окружающими было настолько очевидным, что в его присутствии каждый испытывал невольное замешательство. Судя по множеству передовых, Дайсё прибыл прямо из Дворца.
– Вчера вечером мне сообщили о нездоровье Государыни, – сказал он, – и я поспешил во Дворец, а так как никого из ее детей еще не было, я счел своим долгом прислуживать ей вместо вашего супруга. Сегодня он наконец приехал, но довольно поздно, осмелюсь предположить, что причиною тому – вы.
– О, я всегда была уверена в вашей доброте, – ответила Нака-но кими. Она догадывалась, что Дайсё неспроста приехал к ней, зная, что принц надолго задержится во Дворце. Он старался подавлять жалобы, но, слушая его, Нака-но кими понимала, что ему так и не удалось изгладить в своем сердце память о прошлом и ничто в мире не радует его. «Неужели за столько лет он не сумел ее забыть? – спрашивала она себя. – Может быть, ему просто не хочется признаваться, что страсть, когда-то казавшаяся неодолимой…» Однако искренность Дайсё не вызывала сомнений, и у нее печально сжалось сердце. «Ведь не деревья, не камни – люди…»[47]47
«Ведь не деревья, не камни – люди...» – цитата из стихотворения Бо Цзюйи «Супруга Ли»: «Красавица сердце волнует всегда, забыть невозможно ее. /Ведь не деревья, не камни – люди, чувства имеют они...»
[Закрыть] Он по-прежнему считал себя обиженным, и, огорченная упреками, Нака-но кими решила навести его на мысль об «обряде Омовения», надеясь, что хотя бы таким образом Дайсё удастся обрести желанное успокоение (181). А иначе зачем было ей заводить разговор о «живом подобии»? Она намекнула, что особа, возбудившая его любопытство, скрывается сейчас в ее доме, и вряд ли Дайсё остался равнодушным к этой новости. Ему захотелось сразу же увидеть девушку, но, опасаясь, что Нака-но кими осудит его за легкомыслие, он ничем не выдал своего нетерпения.
– Когда б это божество и впрямь сумело удовлетворить мои желания, моя признательность не ведала бы границ, – сказал он. – Но если вы по-прежнему будете мучить меня, горные потоки так и останутся замутненными…
– Увы, нелегко быть праведником, – ответила госпожа и тихонько засмеялась. Госпожа Тюдзё была восхищена.
– Что ж, если вы согласны замолвить словечко… Но сознаюсь, ваше явное стремление избавиться от меня слишком живо напоминает о прошлом, и в душе рождаются самые темные предчувствия…
На глазах у него навернулись слезы, но, стараясь не выдавать волнения, Дайсё сказал словно в шутку:
– Когда б удалось
Отыскать замену ушедшей,
От себя и на миг
Не отпуская ее, сумел бы
Избавиться от тоски.
– Замену всегда
Пускают вниз по течению
Священной реки.
Вряд ли ее ты станешь
Вечно держать при себе.[48]48
Замену всегда... – См. примеч. [32]32
…невольно вспоминается поток, готовый его унести. – Во время обряда очищения принято было бросать в реку бумажных кукол, которых называли «подобием человека» (хитоката) или его «заменой» (катасиро). Считалось, что куклы эти принимают на себя все грозящие человеку болезни и беды. Нака-но кими намекает на то, что Каору очень скоро оставил бы Ооикими.
[Закрыть]
[Закрыть]
Говорят, что «рук слишком много» (469)… Мне жаль ее… – ответила госпожа.
– Но ведь и для них в конце концов найдется преграда (470)… – многозначительно сказал Дайсё. – Что моя жизнь, как не пена на воде (468)? И вы совершенно правы, говоря о замене, пущенной вниз по реке. Я не верю, что мне удастся обрести утешение.
Пока они беседовали, стемнело, и Нака-но кими, почувствовав себя неловко, сказала:
– Моей гостье может показаться странным, что вы так долго не уходите. Прошу вас, хотя бы сегодня…
– Так, значит, я смею рассчитывать на ваше содействие? – сказал Дайсё, поднимаясь. – Объясните вашей гостье, что речь идет не о случайной прихоти, а о давнем, испытанном годами чувстве. Если же она отнесется к моему предложению благосклонно… Боюсь только, что я слишком неопытен в таких делах и могу допустить любую оплошность…
Госпожа Тюдзё была в восторге, ибо Дайсё показался ей средоточием всех возможных совершенств. Раньше, когда кормилица пыталась убедить ее принять его предложение, она отказывалась даже говорить о нем, но, увидев его собственными глазами, поняла, что такого Волопаса стоит ждать хоть целый год. Девушка была слишком хороша, чтобы отдавать ее простолюдину, вот она и ухватилась за Сёсё, в котором после диких восточных варваров увидела человека благородного.
Кипарисовый столб, у которого сидел Дайсё, его сиденье долго еще хранили аромат его тела, столь сладостный, что любые слова бессильны… Даже дамы, которые часто видели его, и те не скупились на похвалы.
– В сутрах сказано, что аромат, исходящий от тела человека, – знак его избранности. Это одно из высших воздаяний за благие дела, – говорили они. – Помните, что написано в сутре Лотоса об аромате сандалового дерева с горы Бычья Голова[49]49
Помните, что написано в сутре Лотоса об аромате сандалового дерева с горы Бычья Голова... – Ср. со следующим отрывком из сутры Лотоса: «Если человеку доведется услышать поучения бодхисаттвы Якуо и он сумеет проникнуть в их смысл, изо рта его уже в этом мире будет исходить аромат цветущего лотоса, а от тела – аромат сандалового дерева, растущего на горе Бычья Голова».
[Закрыть] – страшное имя, не правда ли? Так вот, когда Дайсё проходит мимо, не остается никаких сомнений в истинности слов Будды. Причина скорее всего в том, что с малых лет он был необычайно благочестив.
А какая-то дама сказала:
– Хотела бы я знать, что было с ним в предыдущих рождениях… Слушая их, госпожа Тюдзё невольно улыбалась.
Нака-но кими, улучив миг, намекнула ей на желание Дайсё.
– Если что-то запало ему в душу, он не отступится, – сказала она. – Я понимаю, вам трудно решиться, тем более что при его нынешнем положении… Но вы ведь готовы были заставить вашу дочь переменить обличье, так не лучше ли сначала попытать счастья здесь? Стать монахиней она всегда успеет.
– Я действительно собиралась поселить дочь в горах, «где не услышишь даже, как кричат, пролетая, птицы…» (295). Но мною руководило единственно желание уберечь ее от горестей и оскорблений. Однако, увидев господина Дайсё, я поняла, что в его доме должна быть счастлива самая последняя служанка. А молодой женщине с чувствительным сердцем тем более невозможно остаться к нему равнодушной. Но вправе ли я сеять семена печали (471), которые прорастут в душе моей дочери? Ведь хотя мы и «ничтожные бедняки»… (472). Впрочем, всем женщинам равно приходится нести тяжкую участь, и не только в этом мире. Однако если вы советуете… Надеюсь, что вы не оставите ее.
Слова госпожи Тюдзё повергли Нака-но кими в сильнейшее замешательство.
– Вы, конечно, понимаете, что о верности господина Дайсё я могу судить лишь по прошлому, – вздохнула она, – обещать же что-нибудь на будущее мне трудно.
Да и стоило ли обнадеживать несчастную мать?
Когда рассвело, за госпожой Тюдзё прислали карету. Похоже, что правитель Хитати был вне себя от возмущения, во всяком случае, она получила от него гневное послание.
– Мне очень неловко, но я вынуждена во всем положиться на вас, – плача, сказала она Нака-но кими. – Я буду чрезвычайно признательна, если вы разрешите моей дочери остаться здесь еще на некоторое время. А я пока подумаю, что мне с ней делать – поселить ли ее «среди утесов» (109) или… Она, конечно, недостойна вашего внимания, но не оставляйте бедняжку, руководите ею во всем.
Девушка, никогда не расстававшаяся с матерью, печалилась и вздыхала, но могла ли она не радоваться случаю хотя бы недолго пожить в столь великолепном доме?
Было совсем светло, когда карету госпожи Тюдзё вывели наконец со двора, и как раз в этот миг из Дворца возвратился принц. Ему так хотелось поскорее увидеть сына, что он уехал без свиты, воспользовавшись самой скромной каретой. Увидав подъезжавшую к дому процессию, госпожа Тюдзё велела слугам пропустить ее, а принц, распорядившись, чтобы карету подвели к галерее, вышел.
– Кто это поспешно покидает наш дом в столь ранний час? – недовольно спросил он, заметив незнакомую карету, и подумал: «Так возвращаются обычно с тайного свидания». Что за неприятная привычка судить о других по себе!
– Это изволит уезжать благородная госпожа из Хитати, – заявил кто-то из слуг госпожи Тюдзё, и передовые принца расхохотались: «Вот уж и в самом деле благородная госпожа…»
Могла ли женщина оставаться равнодушной к этим насмешкам? «Увы, я действительно ничтожна…» – вздохнула она. Как ей хотелось иметь приличное звание хотя бы ради дочери! Одна мысль, что той придется влачить столь же безотрадное существование, повергала ее в отчаяние.
– Оказывается, вас навещает какая-то благородная госпожа из Хитати? – сказал принц, входя в покои Нака-но кими. – Что за таинственная особа, покидающая наш дом на рассвете?
Судя по всему, сомнения еще не оставили его. Госпожа смутилась, и лицо ее порозовело от сдерживаемого негодования.
– Эта особа когда-то в молодости была приятельницей Таю, – отвечала она. – Не думаю, чтобы она могла заинтересовать вас. Но зачем вы снова говорите так, словно в чем-то меня подозреваете? Ваши намеки приведут к тому, что и прислужницы станут поглядывать на меня с любопытством. Боюсь, что на этот раз молва успеет… (473).
И госпожа сердито отвернулась. Но как же прелестна она была в тот миг!
Утром принц долго не выходил из опочивальни, словно забыв, «что бывает рассвет» (6), и только когда ему доложили, что в доме собралось множество гостей, перешел в главные покои. Состояние Государыни-супруги и раньше не вызывало опасений, сегодня же здоровье ее совершенно поправилось, поэтому принц провел день в праздности, играя в «го», «закрывание рифм» и другие игры с сыновьями Левого
министра.
Вечером он вернулся во флигель, но госпоже как раз мыли голову. Дамы разошлись, и в покоях было пусто. Подозвав маленькую девочку-служанку, принц передал госпоже:
– Неужели нельзя было выбрать другой день? Что ж мне теперь, изнывать весь вечер от тоски?
– Обычно госпожа моет голову, когда господина нет дома, – сочувственно вздыхая, ответила Таю, – но в последнее время она была очень занята, а потом выяснилось, что, кроме этого дня, до конца луны не будет ни одного благоприятного. А поскольку впереди Девятая и Десятая луны…[50]50
А поскольку впереди Девятая и Десятая луны... – Девятая и Десятая луны считались неблагоприятными для мытья головы.
[Закрыть] Вот она и попросила меня ей помочь.
Маленький господин уже спал, а оставшиеся в покоях дамы сидели рядом, охраняя его сон. Принц слонялся по дому, не зная, чем заняться, как вдруг приметил в западной части флигеля незнакомую девочку-служанку и принялся подглядывать за ней, решив, что где-то поблизости поместили одну из вновь поступивших на службу дам. Перегородки были чуть раздвинуты посередине, и, приблизившись, он увидел, что за ними на расстоянии не более одного сяку стоит ширма. За ширмой помимо основных занавесей был еще и переносной, из-под которого – его полотнище оказалось чуть приподнятым – выглядывал край рукава. Судя по рукаву, за занавесом сидела дама, облаченная в яркое нижнее платье цвета «астра-сион», поверх которого было наброшено украшенное вышивкой верхнее платье цвета «девичья краса». Крайняя створка ширмы, поставленная под углом, мешала ей видеть вошедшего. «Наверное, новенькая, – подумал принц, – кажется, недурна собой». Тихонько раздвинув перегородки, он вошел неслышными шагами, никем не замеченный.
В прелестном внутреннем садике, окруженном со всех сторон галереями, цвели, сплетаясь друг с другом, осенние цветы, по берегам ручьев лежали большие камни изысканнейших очертаний. Девушка, сидя у галереи, любовалась садом. Отодвинув перегородку, принц заглянул за ширму. Девушка привстала, подумав, что пришел кто-то из дам. У нее и мысли не возникло, что это принц. Она была так хороша, что, не имея сил справиться с искушением (да и можно ли было от него этого ожидать?), принц потянул к себе подол ее платья и, задвинув за собой перегородку, устроился в узком проходе за ширмой. Заподозрив неладное, девушка прикрыла лицо веером и робко оглянулась. Окончательно плененный, принц схватил руку, сжимавшую веер, и спросил:
– Кто вы? Откройте свое имя!
Девушка растерялась. Нежданный гость прятался за ширмой, и, не видя его лица, она могла лишь гадать, кто он. Уж не тот ли это Дайсё, который давно оказывает ей внимание? Одежды незнакомца издавали столь сильное благоухание, что подобный вывод напрашивался сам собой… Увы, вряд ли она когда-нибудь бывала в более затруднительном положении.
Тут с противоположной стороны вошла кормилица, заметившая, что в покоях ее госпожи происходит что-то странное.
– Кто это? – возмущенно вскричала она. – Какая дерзость! Однако смутить принца было не так-то просто. Нечаянность встречи
не лишила его дара красноречия, он говорил о том о сем, когда же совсем стемнело, заявил:
– Не отпущу вас до тех пор, пока вы не назовете своего имени. – И привычно лег рядом. Тут только кормилица догадалась, кто гость ее госпожи. Догадавшись же, онемела от страха. В это время дамы, зажигавшие фонари под стрехой, сообщили:
– Госпожа изволила вернуться к себе.
Во всем доме, кроме покоев Нака-но кими, опустили решетки. Девушка помещалась в самой уединенной части флигеля. Там не было иной утвари, кроме двух высоких шкафчиков, повсюду стояли ширмы в чехлах – словом, когда б не открытый проход, соединявший этот укромный уголок с другими помещениями, никому бы и в голову не пришло, что здесь кто-то живет.
Послышался стук опускаемой решетки, и в покои вошла одна из прислужниц госпожи, дама по прозванию Укон, дочь Таю.
– Как здесь темно! – удивилась она. – Неужели вы еще и светильники не зажигали? Пожалуй, я поторопилась с решетками. Недолго и заблудиться во мраке.
И, к великому неудовольствию принца, она снова подняла решетки. Кормилица же, будучи особой весьма решительной, сумела довольно быстро справиться с замешательством и, подозвав Укон, сказала:
– Не знаю, как бы вам лучше это объяснить, но нехорошие дела творятся в вашем доме. Просто не знаю, что и делать. Сижу здесь и боюсь двинуться с места.
– А что случилось? – спросила Укон и прошла вперед, вытянув перед собой руки. Внезапно пальцы ее нащупали лежащего мужчину, а в воздухе повеяло знакомым ароматом. «Так это наш господин изволит шалить», – догадалась она и, рассудив, что сама девушка вряд ли довольна создавшимся положением, сказала:
– Да, хорошего мало! Но вряд ли я смогу помочь… Остается пойти и потихоньку рассказать обо всем госпоже.
Видя, что она собирается уходить, дамы перепугались, но принц не двинулся с места. «Какая прелестная особа! – думал он. – Но кто она? В ее чертах есть что-то удивительно благородное, и, судя по тому, как ведет себя Укон, это вовсе не новая прислужница…» Озадаченный всеми этими обстоятельствами, принц и так и этак подступал к девушке, желая добиться от нее хоть какого-то ответа, но, хотя она ничем не выказывала своего неудовольствия, было ясно, что она готова умереть от стыда, и, почувствовав себя виноватым, он стал нежно ее утешать.
Укон же поспешила к Нака-но кими.
– Как жаль бедняжку, – посетовала она, рассказав о своем открытии. – Нетрудно вообразить, что она должна теперь чувствовать.
– Увы, принц неисправим, – вздохнула госпожа. – Боюсь, что ее мать будет недовольна нами. Она ведь так просила меня…
Но что было делать? Принц имел дурную привычку не пропускать ни одной прислужницы, будь она молода и хоть сколько-нибудь хороша собой. «Непонятно только, откуда он узнал?» – молча недоумевала Нака-но кими.
– Когда в доме гости, принц допоздна остается в главных покоях, – шептались Укон и Сёсё. – Вот дамы и разбрелись кто куда. А что мы можем поделать?
– Видали бы вы кормилицу! Воистину решительная особа! Не отходит от своей госпожи ни на шаг и не спускает с нее глаз. Мне показалось, что она способна просто оттащить их друг от друга.
Тут из Дворца пришел гонец с сообщением, что Государыня с вечера почувствовала боли в груди и снова слегла.
– Весьма нечутко с ее стороны болеть в такое время, – заявила Укон. – И все же придется побеспокоить принца.
– Теперь-то уж ничего не изменишь, – сказала Сёсё. – Так стоит ли мешать?
– Надеюсь, что еще не поздно.
«Но можно ли настолько забывать о приличиях? – думала госпожа, прислушиваясь к их перешептываниям. – В конце концов молва и меня не пощадит».
Передавая принцу слова гонца, Укон постаралась нарочно преувеличить грозящую Государыне опасность, однако он не двинулся с места.
– А кто вам об этом сказал? – недоверчиво спросил он. – Придворные вечно все путают.
– Человек, состоящий на службе у самой Государыни, он назвал себя Тайра Сигэцунэ.
Видя, что принц не желает уходить и совершенно не думает о том, какие это может иметь последствия, Укон сходила за гонцом и, проведя его в западную часть дома, принялась нарочно громко расспрашивать. Вместе с ним пришел человек, первым сообщивший им эту новость.
– Принц Накацукаса уже во Дворце, – сказал гонец. – И Дайбу из Службы Срединных покоев тоже выезжает. По пути сюда я видел, как выводят его карету.
