Текст книги "Туманы Замка Бро. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Морвейн Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 5

«Милдрет», – имя пришло к ней во сне.

Кейтлин не помнила, когда услышала его в первый раз – но помнила, что так её называли всегда. Это имя казалось более близким и более настоящим, чем-то, которым звали её здесь. «Кейтлин» всегда звучало немного издалека.

«Милдрет» звучало так, будто обращались лично к ней.

И когда Грег назвал её «Мил», Кейтлин на секунду почти что поверила, что дальше прозвучит «Милдрет» – тогда, наверное, она поняла бы, что окончательно сошла с ума. Но ничего не произошло, и он просто оставил «Мил».

«Милдрет» – Кейтлин пробовала это имя на вкус и вместе с ним пробовала ещё одно – «Грегори». «Грег».

«Грег» ей не нравилось. Это звучало грубо. Но Кейтлин посетило чувство, что и это имя она слышит не в первый раз.

«Грег – это для чужих», – подумала она в один из одиноких вечеров, когда Грег уже уехал, и Кейтлин внезапно снова пришлось ходить домой в одиночестве.

Это было странно. От одиночества она уже почти отвыкла и теперь чувствовала себя так, будто её лишили руки – той, которой обычно касался Грег.

«Нет, – поправила Кейтлин сама себя и невольно улыбнулась, – Гре-го-ри».

Так ей нравилось гораздо больше и, будто оправдывая саму себя, она добавила мысленно:

«Грегори – только для меня».

От этих мыслей в груди разливалось тепло. Чего нельзя было сказать об остальных, которые этой осенью роились в её голове.

Кейтлин была романтиком – и всё же до тех пор она отчётливо понимала, где сны и где явь. Одно дело было мечтать, сидя в сквере и разглядывая, как капли дождя падают на асфальт, о том, что её сны окажутся реальностью, и когда-нибудь она увидит их наяву. И совсем другое – увидеть в реальности осколок одного из таких снов.

Грег слишком подходил к тому, что до сих пор существовало только в её голове. Даже совпадением она могла бы назвать это с трудом. Мучительно хотелось рассказать кому-то о происходящем – но Кейтлин поняла уже давно: такие вещи не сможет понять никто. «Разве что Грег», – подумала она и улыбнулась самой себе. Она не знала об этом человеке ничего, даже фамилии, но почему-то была уверена, что он – поймёт. Вот только Грег уехал, да и именно об этом с ним говорить Кейтлин не могла.

У Кейтлин было несколько идей, которые могли бы объяснить, что с ней происходит.

Первой – и самой очевидной – было то, что она начала сходить с ума.

Когда Грег уехал, и эта мысль впервые пришла ей в голову, Кейтлин стала осторожно задавать вопросы соседям по вернисажу – в самом ли деле этот мужчина встречал её по вечерам? Видели ли они его?

Грега не видел никто. И Кейтлин пробрал холодок.

Несколько дней она ходила сама не своя. Перестала рисовать замки и пропустила поездку в Дувр. Вместо этого осталась дома и нарисовала лаванду – целиком, от и до. Получила за это в награду от Джека чашку чая с молоком, который терпеть не могла, и согласилась вечером сесть за блог. Они ковырялись часа два, но Кейтлин наотрез отказывалась ставить ценники к большей части своих картин – лаванду она оценила в двести фунтов, и, поскольку это был единственный лот, то Джек предложил поставить номер телефона и предложение рисовать на заказ.

Кейтлин, вопреки его ожиданиям, согласилась довольно легко. Следом возникла мысль выставить фотографии и других картин, без ценников и предложений о продаже, просто как часть «портфолио» – и это тоже не вызвало возражений со стороны Кейтлин, которая поняла вдруг, что где-то в глубине души очень хочет, чтобы эти картины оценил кто-то, кроме неё.

Спать ушли поздно, а наутро Кейтлин, вопреки расписанию, не пошла на вернисаж, а отправилась в галерею, где Рейзен проводил мастер-классы, и, выпросив у менеджера номер телефона художника, набрала.

– Добрый день, мистер Рейзен… – она замешкалась, – это одна из ваших студенток, Кейтлин Фергюс… помните, замок Даннотар?

Молчавший поначалу Рейзен немного оживился.

– Да, Кейтлин, привет.

– Это по поводу индивидуальных занятий, которые вы мне предложили… Я хотела бы уточнить детали.

– Да, минуту…

Рейзен, видимо, вышел из какого-то помещения, а затем уже продолжил:

– Да, Кейтлин, алло. Что ты хотела бы узнать?

Кейтлин задумчиво побарабанила пальцами по стене. Звонила она из лофта, потому что на мобильном денег не было, да и говорить отсюда было куда спокойней.

– Прежде всего, я хотела бы узнать о цене и… сроках оплаты, скажем так.

Рейзен хмыкнул.

– У меня нет особой необходимости в деньгах, – сказал он.

Кейтлин подняла бровь.

– Но вы ведь вряд ли будете заниматься со мной просто так.

– Думаю, символическая плата всё же нужна, иначе мы оба будем чувствовать себя неловко. Но я не буду требовать её прямо сейчас. Мне было бы интересно узнать тебя… Разобраться в твоей манере письма. Так что в определённом смысле каждый из нас получит своё.

Кейтлин снова задумчиво побарабанила пальцами по камню. Людям она не очень-то доверяла, но это был Рейзен, для неё – почти что звезда. И уроки в самом деле были нужны, потому что многое, что она хотела сделать, у неё до сих пор не получалось.

– Хорошо. А когда мы сможем начать?

Некоторое время в трубке царила тишина.

– Мои дни ты знаешь, – сказал Рейзен затем, – я имею в виду мастер-классы во вторник и четверг. В субботу и воскресенье я обычно уезжаю из Лондона, так что остаётся три дня. Выбирай.

Кейтлин прикусила губу. Это было логично, но означало, что придётся убрать или сократить какой-то из привычных дней – поездки в Дувр или вернисаж.

– Я бы предложила понедельник, – сказала она наконец.

– Лучше хотя бы два дня, потому что иначе я не смогу контролировать результат, за неделю ты будешь уходить обратно на свою волну.

Кейтлин вздохнула.

– Если ты не хочешь, то я не…

– Нет-нет, простите, мистер Рейзен. Я хочу. Понедельник и среду мы можем назначить?

– Хорошо, понедельник и среда во второй половине дня. Приезжай завтра, я сейчас продиктую адрес. Попробуем начать.

Кейтлин приехала к трём часам – адрес оказался домашним. На самой окраине города у Рейзена был небольшой особняк, и хотя Кейтлин знала, что рисует Дэвид очень хорошо, её немало удивило то, что тот и зарабатывает весьма неплохо.

– Не ожидала, – честно сказала она, разглядывая студию, под которую был отведён почти что целый этаж. – Простите, мистер Рейзен…

– Дэвид, – тот улыбнулся, – надо уметь себя продавать.

Кейтлин промолчала. Одна эта фраза неприятно проскребла по душе. «Продавать себя» она категорически не хотела.

– Много рисуете на продажу? – спросила она.

Рейзен пожал плечами.

– Я так не разделяю.

Кейтлин подняла бровь.

– Разве у вас нет проблемы с тем, чтобы продать то, что нарисовано для души?

Рейзен покачал головой.

– Я люблю корабли.

– Вам повезло, – Кейтлин улыбнулась.

Рейзен фыркнул.

– Нет. Я просто умею увидеть то, что люблю, в том, что любят другие.

– Не понимаю, – Кейтлин присела на краешек стола, где были разложены какие-то чертежи.

– Я люблю корабли. Но не те, которые вешают в кабинетах, – сказал Рейзен. – Я не романтик. Люди обычно любят паруса, ощущение свободы. А мне… мне интересно изображать дерево. Крепкое. Надёжное. Его текстуру и плотность. Его прошлое и его будущее.

Кейтлин снова подняла бровь.

– Тогда вы должны бы рисовать абстракцию, разве нет?

– Должен? – Рейзен снова усмехнулся. – Не люблю, когда мне об этом говорят. Я не должен никому и ничего. Я хочу, чтобы мои картины нравились людям. В этом нет ничего плохого. А абстракцию покупают только те, кто ничего не понимает в картинах. Не из любви к ней, а только для того, чтобы показать свою рафинированность гостям. Но дерево – основа всего. Начало начал. Сельский дом, натюрморт на дубовом столе, лесная опушка, корабль у пристани или бегущий на солнце – всё это дерево. И я могу выбирать то, которое буду рисовать.

Кейтлин отвернулась.

– Я понимаю вас, – сказала она, – но мне труднее. То, что я вижу – не основа. Это цельные картины. Они движутся, пахнут, я почти могу их коснуться. Они нужны мне такие, какие есть – я не могу просто так их изменить.

Рейзен молчал, и, снова повернувшись к нему, Кейтлин произнесла:

– Вы, наверное, скажете, что так бывает у начинающих, да?

Рейзен покачал головой.

– Нет. Вернее – да, у начинающих тоже бывает так. Но я готов принять твой стиль как факт. Твоя картина… была интересной. Ты где-то занималась?

– Только мастер-классы. В основном я рисую сама.

– Значит, ты многое чувствуешь интуитивно. Но это не значит, что тебе не нужно развивать талант.

– Я хочу его развивать, – Кейтлин улыбнулась краешком губ. – Я ведь потому к вам и хожу.

– Почему не поступишь в колледж?

Кейтлин пожала плечами. Причину она тоже чувствовала скорее интуитивно.

– Там… поток, – задумчиво произнесла она. – Понимаете, все как все? Мне проще учиться самой и брать у тех, кем я восхищаюсь, то, что они могут мне дать.

Рейзен тоже улыбнулся.

– Надеюсь, я – один из них.

Кейтлин быстро кивнула.

– Да. Ваши картины… Я с детства на них смотрела. У матери была одна… Залив Солуэй-Ферт. Он был как настоящий. Нет, не так. Я была там в детстве. Но залив на вашей картине был более настоящим, чем-то, что я видела, когда была там. Не могу объяснить… – Кейтлин снова улыбнулась и покачала головой, и Рейзен улыбнулся в ответ.

Они поговорили ещё о картинах, и о том, кто и что хотел бы рисовать. К холсту в тот день Кейтлин даже не подошла, но уехала неожиданно довольной и… живой. Кейтлин не помнила, когда она в последний раз чувствовала себя настолько живой и настолько близкой к тому миру, в котором ей приходилось жить.

На некоторое время она почти перестала думать о том, что случилось с ней в сентябре. Она сама не заметила, что больше не видит снов – зато просыпалась теперь каждый день свежей и бодрой.

Изначально, согласившись на индивидуальные занятия, Кейтлин планировала всё-таки оставить для себя некоторые поездки в Дувр, а на продажу картин выходить теперь через раз – то два, то три дня в неделю; но вскоре поняла, что в Дувр её не тянет совсем – если уж отказываться от времени на берегу реки, то она предпочла бы лишний раз позаниматься с Рейзеном. Даже мастер-классы теперь проходили иначе – Рейзен вроде бы и уделял всем одинаковое количество времени, но, подходя к ней, всегда точно определял ошибки – возможно, потому, что знал теперь её манеру письма лучше других и не пытался больше ставить её в дурной пример.

И, тем не менее, к концу осени, когда дожди стали особенно холодными, а ветер пронизывал насквозь, тянущее чувство в груди вернулось.

Кейтлин стала ощущать неловкость в присутствии Рейзена, будто предавала кого-то уже тем, что приходила к нему на занятия, и всё же отказаться от этих занятий не могла – тем более теперь.

Когда ноябрь уже подходил к концу, а от Грега по-прежнему не было вестей, в лофте раздался звонок. Джек передал трубку Кейтлин, и та услышала энергичный голос Рейзена:

– Привет.

– Привет, – Кейтлин машинально улыбнулась, и тут же уголки её губ поползли вниз. – Ты что-то хотел?

– Да. В десятых числах декабря мы планируем открытие новой выставки. Я думаю, что мог бы взять парочку твоих картин. Я бы мог даже сразу их купить, потому что мне всё равно хотелось бы их видеть – если не на выставке, то у себя в особняке.

Кейтлин сглотнула. Горячая волна взметнулась к самому горлу и осела.

– Кейтлин? – добавил Рейзен, когда молчание стало затягиваться.

– Да.

– Да или нет? Для тебя это отличный шанс. Рисуешь ты хорошо, просто нужно быть на виду.

– Что там? – Джек, отошедший было, чтобы включить чайник, теперь снова оказался рядом с бутербродом в руке.

– Рейзен предлагает купить картины, – она тут же пожалела, что сказала об этом.

– И?! – Джек поднял бровь. Кейтлин вздохнула, чувствуя, что не выдержит напора с двух сторон.

– Хорошо. Спасибо, Дэвид. Куда их привезти?

Новость, которая должна была бы обрадовать, не радовала Кейтлин совсем. Картины она отвезла, изо всех сил старалась быть вежливой, но в тот же день отпросилась с занятий и поехала в Дувр – бродила целый день вдоль кромки белых скал, разглядывая замок вдали и не решаясь к нему подойти.

В последний раз она была здесь с Грегом.

Грег, с тех пор, как перестал прятаться, отвозил её сюда всегда – только в основном не на машине, а на поношенном байке, который обнаружился у него через пару недель.

– Так быстрее, – сказал он, заметив на лице Кейтлин немой вопрос. – Машина больше… для городских дел.

Для Грега это был целый монолог, потому что обычно рассказывать о себе он не любил, но в тот, последний раз, они говорили довольно много – теперь Кейтлин понимала, что Грег, возможно, просто предчувствовал грядущую разлуку.

Он сильно кривил душой, упорно утверждая, что замки не любил – Грег знал о замках всё. И если его разговорить, мог описать назначение каждой бойницы, определить на глаз древность тех или иных камней с точностью до десятка лет. Когда Кейтлин подметила эту его особенность, Грег надолго замолк, а потом сказал:

– Всё равно, Дувр я не люблю.

Кейтлин обмакнула в краску кисть и сделала небольшой мазок – это была первая картина, которую она рисовала полностью с натуры, не пытаясь придать ей те краски, которых не видела вокруг. Холм и так был достаточно зелёным, камни достаточно древними… А слева, в тени дерева, приклеившись к стволу, чернела фигура Грега, которую она и пыталась сейчас изобразить.

– Мне жаль, что я заставляю тебя таскаться сюда, – сказала Кейтлин, осторожно делая рядышком ещё один мазок.

Грег отвернулся и снова замолк, разглядывая серые стены крепости.

– Я хотел бы, – сказал он, – чтобы ты нарисовала другой замок. Только для меня.

Кейтлин вздрогнула. От тембра голоса Грега её частенько пробирало насквозь, и это была одна из таких минут.

– Может, я бы и сама хотел его нарисовать… для тебя… – сказала Кейтлин и опустила взгляд на холст. Она не заметила, как Грег снова повернулся к ней, смотрел с минуту, а затем подошёл к этюднику.

– Продай мне одну из твоих картин, – попросил он.

Кейтлин вскинулась, резко подняла на него взгляд. В этой мысли – в идеи того, что Грег будет что-либо у неё покупать, было нечто кощунственное. И не потому, что Кейтлин не хотела «продавать», Кейтлин не хотела продавать именно ему.

– Я давно говорила, что хочу подарить тебе одну… или не одну.

Грег слабо улыбнулся – улыбки у него вообще были куцые, и когда они появлялись на лице, глаза не покидала грусть.

– Нет, Мел, ты ведь могла бы их продать.

– Прекрати! – Кейтлин бросила кисть и хотела было отшагнуть назад, но Грег поймал её поперёк туловища и прижал к себе.

– Ну, хватит. Прости.

Он уткнулся носом в волосы Кейтлин, и та ощутила горячее дыхание щекой. Напряжение, царившее между ними, иногда становилось невыносимым. Сердце щемило и хотелось большего, и в то же время, даже так, на расстоянии метра, с Грегом было хорошо.

– Я рад, что ты занимаешься любимым делом, Мел, – зашептал Грег быстро-быстро, – я рад, что ты нашла себя. Но я вижу, как ты живёшь. А я хочу, чтобы у тебя было всё. Хочу что-то сделать для тебя.

Кейтлин закрыла глаза и обмякла.

– Я просто хочу быть с тобой. Мне больше не нужно от тебя ничего.

– Я знаю. Поэтому я тебя и… – Грег замолк и зажмурился, так и не договорив.

Картину он всё-таки принял – правда, забрал не в тот вечер, а в другой, специально заехав за Кейтлин на машине на вернисаж. Аккуратно упаковал и убрал на заднее сиденье – Кейтлин ещё не видела, чтобы с её картинами обращались так. А через три дня сказал ей, что собирается уезжать.

Глава 6

Когда выставка всё же состоялась – Кейтлин не поверила до конца, что это происходит именно с ней.

Уже наступила зима, и по улицам вовсю барабанил дождь вперемешку со снегом – где-то бился со звоном о стёкла домов, где-то падал мягко – и тут же таял.

Погода стояла редкостно серая и редкостно отвратительная – как ни старалась, Кейтлин не могла увидеть красоты в том, что вдохновляло многих приверженцев декаданса – мрачной безнадёжности английской зимы.

Прогулки стали реже, да и на вернисаж она выходить перестала, потому что холсты промокали под дождём. Сидела, укутавшись в плед, у окна и читала, лишь изредка уговаривая себя выбраться и сделать на холсте несколько мазков.

Кейтлин никогда не задумывалась о том, что такое «вдохновение» – может, потому что оно никогда не покидало её. Она хотела рисовать – утром, вечером, днём. Ей всегда не хватало только времени и красок, чтобы класть на холст те картины, которые роились в голове. И ещё – мастерства. Она сама чувствовала себя неуклюжей танцовщицей на пиру, кое-как собиравшей всполохи цвета в кусочки картины. И хотя Джек и все его друзья, видевшие картины Кейтлин, говорили, что рисует она «просто отпад», самой ей всегда казалось, что получается что-то «не то».

Теперь, став посещать индивидуальные занятия с Рейзеном, она обнаружила, что то, что раньше требовало десятка эскизов и всё равно получалось с трудом, выходит неожиданно легко. И в то же время что-то менялось. Она переставала ощущать живопись как магию – живопись становилась ремеслом. Больше не нужно было гадать, как должна была лечь на камень солнечная тень – она точно знала, как двумя штрихами расщитать нужный угол и спроецировать нужную форму. Но и тень переставала быть живой, превращаясь лишь в кусочек математической формулы, росчерк пера.

– Это пройдёт, – говорил Дэвид, которого теперь можно было называть Дэйв, – искусство и есть ремесло. Как для дикаря покажется то, что наши машины ездят сами по себе, так и для зрителя, несведущего в живописи, картина – это нечто запредельное, происходящее из вдохновения и таланта. Ничего этого нет. Вдохновение – просто верный эмоциональный настрой. Талант – задатки, интуиция, которая позволяет видеть чуть больше, чем видит обычный глаз, ловкость руки, точно делающей мазок. Нет никакой магии и «талант» бессилен, если нет умения рисовать. Прежде всего – нужно мастерство.

Кейтлин не могла спорить. Слова Рейзена выглядели слишком логично, да и практика показывала, что он прав – три картины, которые она нарисовала ещё осенью под его руководством, продались неожиданно легко. Вот только на эти картины не жалко было вешать ярлык. Продавать их тоже было легко, потому что в них не было ни грамма души.

Все три изображали замки – Виндзор, Лидс и Бодиам. Когда Рейзен спросил, какую тему она хочет взять, Кейтлин нарочно взяла замки, которые ничего ей не говорили. Почему-то не хотелось делиться с Рейзеном тем, что до сих пор существовало только для неё – и вскоре Кейтлин поняла, что не ошиблась. Все три картины, будучи нарисованными, стали выглядеть схемами, почти фотографиями, в которых не было ничего живого. Она жалела только о том, что не сдержалась, и Бодиам написала в утреннем тумане, как она любила – очень уж хотелось прояснить с Рейзеном вопрос перспективы в такую погоду.

Туман перестал быть чудом, потому что теперь, благодаря Рейзену, Кейтлин знала про него всё.

Это осознание – понимание, что магия уходит из её картин – стало для Кейтлин чем-то новым. Ступором, которого она никогда не испытывала. Она думала, что нарисовав терзавший её мир, сделает его реальным – но теперь знала, что только изгонит его из себя. Перенесёт на холст. И всё равно этот мир останется так же недостижим.

Она сидела у окна, потягивая грог, и думала о том, какой промозглой может быть зима, и о том, что где-то на востоке – например, в Вене – зима бывает белой, а не серой, как всё вокруг.

Встреча с Грегом начинала казаться сном – и в то же время стоило подумать о нём, как в груди начинало потягивать болезненно и резко. Так что, когда зазвонил телефон, абсолютно безо всяких причин, Кейтлин вскочила с дивана и бросилась к трубке, уверенная в том, что это «он».

Уверенность была глупой и бессмысленной, потому что она не давала Грегу телефон, как и тот не давал ей свой, и молниеносно рухнула, как только Кейтлин произнесла:

– Алло!

– Привет, Кейтлин. Можешь говорить?

Это был Рейзен, и Кейтлин мгновенно ощутила, как в её едва освободившееся сознание возвращается прежняя безнадёжная тоска.

– Да.

– А приехать можешь? Скажем, через полчаса.

– М… Ты хочешь провести внеплановый урок?

– Вроде того. У меня тут есть для тебя кое-что.

– Хорошо.

Кейтлин повесила трубку и отправилась одеваться, а через двадцать минут уже стояла у дверей особняка Рейзена.

Домработница встретила её и помогла избавиться от мокрой куртки, которую держала при этом на вытянутых руках – как будто та была ядовитой змеёй.

Рейзен появился через полминуты – он спускался по лестнице и, завидев Кейтлин, улыбнувшись, раскрыл руки, будто бы для объятий, но Кейтлин решила этого не замечать.

Рейзен выглядел ухоженно и свежо. Обычно на занятиях он появлялся в потёртых джинсах и джемперах с оттенком бохо, хотя ухоженные руки и пальцы, на которых никогда не было и следа краски, внимательному взгляду могли бы открыть привычку к другим стандартам. Сейчас на Рейзене был светлый классический костюм, и принадлежность его к богеме выдавали лишь плотный шерстяной шарф серовато-зелёного цвета и вечная аккуратная бородка, обрамлявшая лицо.

– Кейтлин. Привет. Поднимешься со мной?

Кейтлин кивнула, и когда, развернувшись, Рейзен двинулся прочь, последовала за ним.

Они поднялись не в мастерскую, как обычно, а в кабинет, где Рейзен зачем-то взял в руки бумажник и, отсчитав четыре тысячи пятьсот фунтов, протянул их Кейтлин.

– Что это? – Кейтлин подняла бровь.

Рейзен не переставал улыбаться.

– Картины проданы. Все три из трёх. Я отдал тебе за них по тысяче пятьсот фунтов за каждую, но, думаю, было бы нечестно присваивать всё – у меня забрали их по две тысячи. Из того я вычел тысячу пятьсот для себя – как организатора выставки – а остальное отдаю тебе.

Кейтлин, всё ещё не до конца осознавая, что произошло, машинально протянула руку и, взяв купюры, спрятала их в карман.

– Я думала… – произнесла она в недоумении. Оборвала себя на полуслове и покачала головой, а затем улыбнулась и окончательно замолкла.

– Мне кажется, ты немного ошарашена. Нам нужно выпить – повод есть, а тебе это поможет всё осознать, – Рейзен откинул крышку глобуса, стоявшего на столе, извлёк оттуда два стакана и бутылку скотча. Поставил всё на стол рядом с глобусом и принялся разливать.

– Это ещё не всё, – сказал он, протягивая Кейтлин полный бокал. Та машинально сделала глоток. – Купили весьма серьёзные люди. Одна картина пойдёт на выставку в Париж. Ещё две будут висеть в хороших особняках, а это значит знаешь что?

Кейтлин покачала головой. Вообще-то она знала, но поверить до конца боялась, и потому хотела, чтобы Рейзен сказал это вслух.

– Это выход на новый уровень, Кейтлин. Картины будут висеть в гостиных, их будут видеть гости – а значит, твоё творчество заинтересует совсем другой круг, – Рейзен улыбнулся краешком губ, – я даже завидую тебе. Молодая малоизвестня художница – это особый статус. Ты можешь увязнуть в трясине, а можешь рвануться вперёд.

Кейтлин рассеянно улыбнулась.

– Чему завидовать вам? У вас уже был рывок.

– Этому и завидую, – улыбка Рейзена стала грустной, – у тебя ещё всё впереди. Но! Не будем омрачать грустными мыслями твою удачу.

Рейзен приподнял бокал, салютуя Кейтлин, и тоже сделал глоток, но дальше пить не стал.

Они поболтали ещё – как всегда, с Рейзеном говорилось легко, хотя от его слов и становилось грустно на душе. Кейтлин не заметила, как время перевалило далеко за полночь, и поняла, что задержалась, только когда часы уже показывали два. О том, чтобы ехать на автобусе в такое время, речь не шла, и Кейтлин попросила дать ей телефон, чтобы вызвать такси, в ответ на что Рейзен с улыбкой покачал головой.

– Я сам тебя отвезу. Мне будет приятно посмотреть, где ты живёшь.

Кейтлин слегка смутилась, но кивнула – в конце концов, Джек тоже частенько водил гостей, и далеко не всегда время было дневным.

Впрочем, заходить в лофт Рейзен не стал – довёз её до двери и, слегка приобняв напоследок, выпустил из машины.

Дождь продолжал лить, а Кейтлин остановилась, хлопая себя по карманам и пытаясь отыскать ключи.

Машина уже отъехала, когда от стены отделилась тень, и сердце Кейтлин замерло – Грег стоял прямо перед ней, мокрый насквозь, но живой.

Кейтлин даже протянула руку, чтобы пощупать и понять, не снится ли тот ей. Пальцы прошлись по твидовому воротнику – Кейтлин видела на Греге это пальто всего пару раз, как и видневшийся из-под него край пиджака. Тут же рука Грега перехватила её запястье и сжала до боли, наверняка оставляя вдавленный след.

– Я тебя ждал, – сказал Грег. Голос его Кейтлин узнала с трудом. От тяжёлого, напряжённого давления, скрытого внутри этого голоса, но готового вырваться наружу, по телу Кейтлин пробежала дрожь.

– Я вижу… – Кейтлин не знала, что ещё сказать. Несмотря на этот голос, на тяжёлый взгляд чёрных глаз, в груди закипало невыносимое чувство тепла и свободы, будто птица, трепыхая крыльями, рвалась прочь из клетки её рёбер.

Грег явно не собирался помогать. Просто стоял и вглядывался в лицо Кейтлин, слегка прищурясь, будто пытался что-то отыскать в её глазах.

– Ты, наверное, права, – сказал он.

– Права в чём?

– Ты имеешь право на свою жизнь, – пальцы Грега резко исчезли с её руки, а сам он шагнул вперёд и вбок. На секунду поравнявшись с Кейтлин, коснулся её плеча своим плечом, рассылая по телу новую волну дрожи, а затем двинулся прочь.

– Грег! – крикнула Кейтлин, поворачиваясь к нему и глядя, как фигура Грега исчезает в темноте.

Той ночью Кейтлин отвратительно спала. Ей снились солнечные лучи, разноцветные в преломлении руанских витражей. Гобелены в просветах стен, изображавшие сцены охоты – их явно привезли издалека, потому что даже во сне в тех местах Кейтлин не помнила такого леса и таких зверей.

А потом её поднимали рывком и бросали – не на кровать, которая стояла рядом, а просто на холодный каменный пол. Грубые руки срывали с неё одежду, и в ту ночь это было в десятки раз больней – потому что она уже отвыкла от подобных снов.

И чёрные глаза не переставали смотреть на неё. Чёрные глаза, в которых плескались ненависть, боль и, как хотелось верить Милдрет, любовь.

Она проснулась абсолютно разбитой. Джек, пытавшийся соорудить яичницу за перегородкой, казался неуместным, вклинившимся в её малюсенький мирок.

Кейтлин села на кровати, подтянула к груди колени и какое-то время сидела так, пытаясь собрать себя по частям.

За окном всё так же накрапывал мелкий противный дождь, и всё было серым-серо.

Наконец Кейтлин поднялась, натянула на себя джинсы и свитер и, наматывая на ходу шарф, вышла в общую часть помещения.

– Ты далеко? – поинтересовался Джек, наблюдая издалека, как она подходит к двери и начинает натягивать сапоги.

– Не знаю, – сказала Кейтлин. Накинула куртку и вышла вон.