Текст книги "Туманы Замка Бро. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Морвейн Ветер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

Глава 21

Милдрет не знала о приближающемся восстании. Весь её мир в последние месяцы вращался вокруг боли и унижения, которые продолжались изо дня в день.

Теперь, когда она стала посмешищем на пирах, изменилось к ней и отношение обитателей замка – ей могли подставить подножку, когда она шла с вёдрами за водой, или толкнуть в коридоре, когда она проходила мимо кучки хохочущих рыцарей и дам.

Поначалу Милдрет пробовала давать отпор, но чем дальше, тем меньше у неё оставалось сил, и в начале осени, минуя очередную такую компанию и стараясь не оказаться с ними на расстоянии вытянутой руки, она вдруг поняла, что сдалась.

Это стало своего рода толчком. Если раньше Милдрет не могла ни на что решиться, в тайне лелея мысли о том, что ещё увидит Грегори, то теперь возможность такого разговора уже не имела значения – ей казалось, что она перестала быть человеком, а значит, уже не была тем, кто может рассчитывать на любовь.

Бежать возможности больше не представлялось – её знали все, и почти всегда она была на виду. К тому же на первом осеннем пире Милдрет повредила ногу, падая на каменный пол, и после этого недели две боль не унималась, колено ныло, а организм так ослаб, что Милдрет сильно сомневалась в своей способности добраться хотя бы до ближайшей деревни.

Был, впрочем, ещё один вариант. Она по-прежнему спала на соломенном тюфяке на полу в углу спальни сэра Генриха. Наместник не опасался её, видимо, потому, что ещё не осознал, что его «паж» не так уж мал. Раньше он старался подкрепить свою власть над Милдрет сладкими речами, так что у неё не было особого повода ненавидеть его, и оба слишком привыкли к такому положению вещей, чтобы сразу осознать, насколько оно переменилось.

Милдрет осознала перемену первой – потому что ненависть ещё в начале лета поселилась в её душе, и она лишь не знала до поры, к чему должна её применить. Теперь же, потеряв надежду, она всё чаще стала представлять холодными ночами, кутаясь в шерстяной плащ, как подходит к Генриху и, накрыв его лицо подушкой, зажимает горло, как наблюдает, как тот корчится в муках, как глаза сэра Генриха вылезают из орбит, и он хрипит, пытаясь заполучить последние в своей жизни крохи воздуха.

Картина была противна ей самой и со временем претерпела изменения – Генрих больше не хрипел. Он умирал молча, во сне, заливая простыни алой сентенцией жизни.

Милдрет нужен был нож.

Она часто бывала на кухне, но долго не могла улучить момента, когда приборы остались бы без надзора.

Это удалось ей только в конце сентября, когда всего несколько дней оставалось до нового пира, и тут и там по замку уже шли шепотки о приближении мятежных крестьян.

Милдрет были безразличны шепотки. Всё, что делалось за стеной, имело значение только за стеной. И за две ночи до предстоящего пира, дождавшись, пока сэр Генрих перестанет вертеться во сне, она бесшумно поднялась с пола и, скользнув к кровати, занесла нож – а затем резко опустила.

Милдрет так и не поняла, что сделала не так – слишком поспешила или, наоборот, слишком промедлила. Но рука сэра Генриха перехватила её запястье, выворачивая под неестественным углом, Милдрет вскрикнула, и нож упал на пол, а прямо перед собой в темноте она увидела, как светятся полные ненависти глаза.

– Вот оно, – произнёс сэр Генрих в наступившей тишине, – всегда знал, что ты, поганый змеёныш, однажды укусишь меня.

Милдрет стиснула зубы, пытаясь скрыть боль в вывихнутой руке.

– А ведь я не убил тебя. Дал тебе кров.

Милдрет рванулась, полная решимости закончить начатое, если не ножом, то голыми руками отправить лорда на тот свет, но она слишком ослабла, питаясь куцыми объедками с английского стола, и сэр Генрих легко перевернул её, утыкая в матрас лицом, а сам навис сверху. У самых своих бёдер сквозь тонкую ткань Милдрет ощутила что-то горячее и твёрдое. Такое же горячее дыхание Генриха коснулось основания её шеи, и у самого уха Милдрет услышала шёпот:

– Ты ответишь мне за всё.

Милдрет сцепила зубы, чувствуя, как рушится последняя надежда – умереть, отомстив за все оскорбления, что нанесли ей здесь.

Секунду лорд удерживал её, видимо, решая, что делать дальше, а затем швырнул на пол, так что Милдрет перевернулась на лету, и, едва коснулась лопатками камня, как Генрих ударил её под рёбра ногой.

Милдрет попыталась прикрыться, но Генрих наносил удары один за другим, и каждый второй попадал в цель, так что пленнице оставалось только закусить губу до крови и терпеть.

Наконец Генрих успокоился. Теперь он стоял над Милдрет, тяжело дыша. Секунда – и в лицо ей прилетел плевок. Затем Генрих, будто забыв о ней, прошёл к двери и крикнул:

– Стража! В темницу его!

Грегори о предстоящем восстании знал куда больше, хотя поначалу оно и не слишком его заботило. Замок Бро, где он родился и провёл большую часть детства, казался ему нерушимым и вечным, и Грегори представить себе не мог, что стены его падут перед толпой необученных крестьян.

Как-то вечером он, по своему обыкновению, стоял на северной стене и смотрел на пустоши, простиравшиеся до самой границы. Огни костров дымили с другой стороны, а здесь был лишь сумрак, свежий ветер и низкие тучи над головой.

В руках он сжимал амулет, снятый с шеи пленника в первый же день, и ему казалось, что Данстан стоит рядом с ним, как стоял прошедшей зимой.

Собственное бессилие доводило его до исступления. Смотреть на то, как кто-то другой приказывает Данстану, как перед кем-то другим он встаёт на колени, было невозможно. И всё же поделать Грегори ничего не мог.

В один из таких вечеров дверь, ведущая на стену примыкавшей к ней башни, открылась, и в проёме показался Седерик.

Седерик был мрачен всё лето. Его, как и многих других, оскорбило изменение привилегий на пирах, но его недовольство имело под собой и более серьёзные причины.

Если сенешаль Тизон командовал рыцарями, которые по большей части были довольны щедростью нового господина, то подчинённые Седерика почти все были выходцами из крестьянских семей. Разорённые хозяйства и ужесточившиеся поборы сказывались на их настроении как ни на чьём другом.

Седерик первым узнал о том, что готовится бунт, но говорить об этом не стал, рассчитывая, что лорд образумится – всё же сэр Генрих был уже не молод и не мог не понимать, к чему приведёт разорение земель.

Сэр Генрих, впрочем, и не думал менять своих привычек, и теперь, когда стало ясно, что восстания не избежать, Седерик ни в коей мере не хотел его защищать. Защищать Генриха означало для него принуждать плетьми собственных людей подчиняться тому, кто, по его собственному разумению, был не прав. Однако и бунт он считал бессмысленным – о чём и сказал Джону Бадлрику, одному из своих людей, застуканных на передаче записки от бунтовщиков.

Он убедил Джона организовать встречу с вожаками восстания и спросил напрямик:

– Чего вы хотите добиться?

Выслушав многоголосую ругань о поборах, налогах, бесчинствах и грядущем голоде он продолжил:

– Вы убьёте своего лорда. Что потом? Думаете, вас поддержат крестьяне из соседних земель? Король пришлёт войска, и вас повесят на городских площадях.

Тишина царила несколько секунд, а затем взорвалась новой руганью, которая грозила занять всю ночь.

– Что ты предлагаешь? – раздался наконец голос одного из вожаков, Доба Воробья.

– Вам нужен лорд, – повторил Седерик.

– Не этот лорд! – отрезал Доб.

– Не этот лорд, – согласился Седерик и улыбнулся.

Обо всём этом он и рассказал теперь Грегори, стоящему на стене. Тот слушал молча, и лицо его не выражало ничего.

– Ты мне предлагаешь убить родного дядю и возглавить бунт? – спросил он.

– Не бунт, – поправил его Седерик, – ты – законный наследник. И достаточно взрослый, чтобы править без наместников.

Грегори промолчал о том, что до сих пор его считали слишком маленьким даже для того, чтобы стать оруженосцем. До шестнадцатилетия ему оставалось два месяца, но он мог бы назвать нескольких королей, которые были младше его.

Грегори молчал, обдумывая то, что услышал только что. Седерику он не слишком доверял.

Во-первых, сейчас он мог быть нужен ему как законный наследник, а завтра Седерик мог заключить договор с Генрихом и забыть про него.

Во-вторых, Седерик наверняка рассчитывал получить в его лице не мудрого лорда, а марионетку, которой смог бы управлять сам. Может, и неплохо управлять, но марионеткой Грегори всё равно быть не хотел.

– Каковы их требования? – спросил он.

– Они разумны, мой лорд. Крестьяне хотят, чтобы им оставили зерно на посев. И им нужно что-то есть зимой. Если вы сможете раздать им немного еды, они будут любить вас всей душой.

Грегори сжал амулет в руке.

– И когда они собираются напасть?

Седерик медлил, тоже неуверенный в своём возможном союзнике целиком.

– Мне нужно встретиться с их вождём? – спросил Грегори, так и не дождавшись ответа.

– Да. Это было бы хорошо.

Встреча с Воробьём мало чем отличалась от той, которую описал Седерик – так же было много криков и брани в адрес сэра Генриха. На Грегори смотрели с недоверием. Сам же он молчал, спросив только:

– Чего вы хотите? В каком случае вы готовы прекратить бунт? – и люди Воробья повторили то же, что уже сказал ему Седерик – им нужна была еда.

Вернувшись в замок и стоя за спиной непривычно мрачного Тизона, Грегори думал, рассказать ли ему о том, что он слышал, или нет. Тизон наверняка понимал, что править так, как делает это сэр Генрих, нельзя.

С другой стороны, Тизон был дворянином – как и он сам. Дворянину в любом случае не пристало поддерживать крестьян.

Ночью Грегори плохо спал. Ему беспрестанно представлялись картины горящего замка, и к утру он проснулся в полной уверенности, что бунт нужно предотвратить – кто бы ни правил замком после этого. И, минуя сенешаля Тизона, он решил обратиться напрямую к сэру Генриху.

Говорить в общем зале он не хотел – тут и там портьеры отгораживали кулуары, в которых могли скрываться как шпионы, так и убийцы.

Он хотел было обратиться к Данстану, который, как слуга, мог бы выманить сэра Генриха из его покоев на стену, где их не подслушал бы никто, и тут только обнаружил, что ни он, ни кто-либо ещё не встречал шотландца уже два дня. Только сын мельника видел, как его тащили в сторону темницы.

Грегори скрипнул зубами. План летел к чертям, но, кроме того, случившееся напрочь вышибло у него из головы мысли о восстании. Он пытался заставить себя успокоиться, но никак не мог.

Уже вечером Грегори проник в темницу, подкупив охрану, обошёл верхние камеры, но Данстана не было ни в одной.

Такой ярости он не испытывал давно.

Наутро Грегори снова направился к лорду и на сей раз завёл разговор напрямик:

– Мне нужно с тобой поговорить.

Сэр Генрих нахмурился, недовольный подобной наглостью, но всё же сказал.

– Говори.

– Не здесь.

Генрих молча смотрел на него.

– Я могу прекратить бунт, – сказал Грегори. – Если тебе интересно – как, я буду ждать тебя в полдень на северной стене.

Он вышел, не дожидаясь ответа, и ровно в полдень стоял на стене, не сомневаясь в том, что Генрих придёт.

Грегори не ошибся.

– Ты продолжаешь вести себя недопустимо, – сообщил наместник с порога, но Грегори только повёл плечом. – Если ты хочешь сообщить мне о заговоре, то я о нём знаю.

Грегори вздрогнул, нахмурился и повернулся к нему.

– Тем проще, – сказал он, – мне не придётся никого выдавать.

– Как это понимать?

– У меня любопытный выбор, дядя. Я могу поддержать крестьян и стать лордом собственного замка. Или же…

– Твой отец ещё не умер! – перебил его сэр Генрих. – И твой отец оставил замок мне!

– Или же, – продолжил Грегори, не слушая его, – я могу успокоить крестьян и оставить возможность править тебе. Но что я буду с этого иметь?

– Свою жизнь.

Грегори рассмеялся.

– Не угрожай мне. Если с этой стены спустится только один, то нет оснований рассчитывать, что это будешь ты.

Сэр Генрих нахмурился, а Грегори будто бы невзначай опустил ладонь на висящий у пояса кинжал. Сэр Генрих внимательно проследил за этим жестом.

– Я знаю, чья жизнь будет для тебя достаточно ценна, – сказал он.

– Вот как? – Грегори поднял бровь.

– Ты ходил к нему вчера ночью, но так и не нашёл. Я прав?

Грегори стиснул зубы и прищурился.

– Где он? – процедил он.

– Возможно, я освобожу его. Когда буду уверен, что ты для меня не опасен.

Грегори подавил злость, солёной волной подступившую к горлу, и, холодно улыбнувшись, произнес:

– Ты не просто отпустишь его. Ты отдашь его мне. Как должен был сделать уже давно.

– И что потом? Ты станешь главой бунтовщиков?

– Нет, – улыбка не сходила с лица Грегори, но стала ещё холодней. – Я дам тебе слово, что успокою их.

– Слово мальчишки, – Генрих фыркнул. – Я даже не уверен, что ты в самом деле можешь сделать то, о чём говоришь.

Какое-то время они молча смотрели друг на друга, а затем Грегори произнёс:

– Хорошо. Ты дашь мне увидеться с ним. Когда я буду уверен, что он жив и здоров, мне нужно будет полтора десятка молодых воинов – я сам их отберу. Через две недели мятежники отступят, и когда я вернусь в замок, ты отдашь его мне, дядя. Он станет моим слугой, и никто больше не посмеет тронуть его помимо моей воли.

– Никто, кроме меня.

Грегори вскинулся и, крепче сжав кинжал, шагнул вперёд.

– Это последнее слово, Грегори Вьепон.

Грегори молчал какое-то время, а затем медленно произнёс:

– Хорошо. Таков будет уговор.

Эта камера не была похожа на ту, в которой Милдрет держали в прошлый раз. В той, по сравнению с этой, было светло и тепло.

Её вели с завязанными глазами, так что она не заметила точно куда – только то, что несколько раз стражники, державшие её под локти, поворачивали и вели её по лестницам вниз.

Затем лязгнул замок, и Милдрет толкнули вперёд.

Теперь, когда её не удерживали за руки, она смогла сорвать с себя повязку – но толку от этого было мало, потому что вокруг было абсолютно темно.

Она не знала, сколько времени прошло. Охранники ушли, оставив её одну в полной тишине. Милдрет была настолько слаба, что не было сил искать выход, как она делала это в прошлый раз – она просто села на землю и сидела так, глядя в пустоту перед собой. В голове то и дело всплывало лицо Грегори – и она улыбалась, глубоко погружаясь в воспоминания о нём.

Милдрет необычайно остро ощутила, что у неё не было сейчас никого. Она не нужна была ни отцу, ни настоятельнице, ни монахам, которые заботились о ней – даже Эллеру, с которым Милдрет сдружилась у Элиотов, было наплевать на неё. И всё-таки, сидя в полной темноте, так хотелось верить, что Грегори, может быть, тоже хотя бы изредка думает о ней.

Когда в темноте раздался звук шагов, и в конце коридора показалось пламя факелов, Милдрет не была уверена, что это не сон.

Прошло с полминуты. Она продолжала сидеть неподвижно.

По другую сторону решётки появились силуэты: один из них принадлежал сэру Генриху собственной персоной, и на секунду Милдрет решила было, что тот явился ещё раз её наказать – всё тело ещё ныло после тех побоев, что она получила наверху.

А потом Милдрет разглядела другой силуэт, и сердце её замерло. Она окончательно убедилась, что это сон, потому что рядом с Генрихом стоял Грегори и нечитаемым, полным ненависти и боли взглядом смотрел на неё.

– Убедился? – спросил сэр Генрих.

Грегори молча кивнул и первым пошёл прочь.

Глава 22

Кавалькада, покидавшая замок, несла новые стяги, невиданные до сих пор – на каждом из них помимо герба дома Вьепон развевался пучок зелёной травы.

Грегори ещё не имел привилегии выбирать себе знамя и иначе никак не мог дать понять недовольной толпе, что это его личный отряд.

Его пропустили свободно – через союзников он уже передал вожакам восстания, что отправляется за тем, что необходимо сейчас более всего.

Ветер овевал лица молодых всадников, никому из которых не было более двадцати пяти лет. Все они знали Грегори так же, как Грегори знал их, хотя в поход под его началом выступали в первый раз. Никто из них не задал вопроса, почему вперёд их поведёт паж. Все до одного были недовольны наместником и рады перспективе изменений.

Грегори, скачущий впереди всех, наслаждался каждой секундой галопа. Наконец-то никто не сдерживал его, и он сам мог принимать решения за всех. Он жалел только об одном – что сейчас его не видит Данстан.

При воспоминании о шотландце Грегори стискивал зубы. Данстан, заключённый в темницу на нижнем ярусе катакомб, выглядел страшно. Даже в темноте можно было разглядеть, как запали его щёки, а кожа, и без того светлая, стала синеватой, почти прозрачной. В первую секунду Грегори подумал было, что видит призрака, а не живого человека – но нет, покрытый грязью и синяками это всё-таки был Данстан.

Мысли о том, что может случиться с Данстаном за те несколько дней, что Грегори не будет в замке, не давали ему покоя.

Сэр Генрих обещал, конечно, что когда Грегори вернётся, Элиот будет жив и здоров, но Грегори не верил ему ни на гран. Дядя мог, к примеру, оставить Данстана без еды или снова избить, а Грегори оставалось лишь стискивать кулаки и надеяться, что всё будет хорошо.

Путь его и его отряда лежал на север, в земли клана Армстронгов – туда, где ещё пару лет назад Грегори с друзьями-мальчишками воровали овец. Многие из этих друзей скакали сейчас у Грегори за спиной. И так же, как он, знали все пастбища и амбары Армстронгов наперечёт.

Взяв в опустевшей деревне повозки для скота, всадники больше не останавливались до вечера – лишь слегка сбавили ход, чтобы телеги успевали ехать следом.

Забравшись достаточно далеко в лес на востоке, они устроили привал. Это было нужно так же, как и сам поход – вина почти не пили, зато Грегори успел переговорить со всеми своими воинами до одного и ещё раз убедиться в том, что выбрал правильно – все они были на его стороне. Каждому он пообещал, что в замке продолжит этот разговор, и только потом отправился спать.

На следующее утро всадники разделились по трое и весь день, до вечера, провели в шотландских полях – четыре группы сгоняли овец в лес, чтобы там загнать их в телеги, остальные грабили амбары.

Ещё через день обозы, полные овец и зерна, вернулись на землю Вьепонов – раньше, чем кто-то из шотландцев успел позвать на помощь солдат.

Крестьяне встретили телеги радостными воплями. Никого из них не интересовало то, откуда взялась еда.

Грегори, наблюдая, как в полном хаосе расхватывают трофеи, высмотрел в толпе Доба Воробья и подъехал к нему.

– Я решил вашу проблему? – спросил он.

Воробей нехотя кивнул.

– До поры, – уточнил он, – если сэр Генрих продолжит в том же духе, то…

– Я надеюсь, ты не забудешь этих слов, – Грегори холодно улыбнулся. – Однажды он возьмётся за старое. И вот тогда придёт срок навести в замке порядок. Я надеюсь, твои люди в этот час будут со мной.

Воробей прищурился, внимательно глядя на него, а потом кивнул.

В замке Грегори первым делом встретил Тизон – едва Грегори спешился, сенешаль взял его за плечо и потащил в полутёмный закоулок между донжоном и крепостной стеной.

– Ты в своём уме? – прошипел сенешаль, прижимая Грегори спиной к стене.

– Да, а что?

– Ты ведь у Армстронгов был, так? Ты понимаешь, что они придут мстить?

Грегори прищурился, и на губах его заиграла улыбка.

– Когда, в ноябре? Пока они соберутся в поход, наступит зима. Кроме того, мы зашли с востока, пусть думают, что их грабили Колвелы.

Тизон отпустил его плечи и покачал головой, смотрел он так же сердито, как и до сих пор.

– Когда ты начнёшь думать о завтрашнем дне? – спросил он устало.

– Когда он наступит, – Грегори вскинул подбородок и улыбнулся ещё шире, а затем мгновенно стал серьёзным. – Сэр Тизон, я прекратил войну, разве нет?

– Развязав новую!

– Которая состоялась бы в любом случае – Армстронги придут, когда наступит весна, буду я у них воровать или нет.

Тизон скрипнул зубами и промолчал.

– Сэр Тизон, признайте, я заслужил стать хотя бы оруженосцем?

Тизон секунду мрачно смотрел на него, затем, не переставая хмуриться, махнул рукой.

– На колени, – приказал он и выдернул из-за пояса кинжал.

Как только Грегори опустился на одно колено, Тизон коснулся кинжалом его плеч.

– Тебя, Грегори Вьепон, сим посвящаю в оруженосцы, – Тизон произнёс ещё несколько ритуальных слов, осенил Грегори святым знамением и приказал встать. – Иди. Тебя ждёт лорд.

«Наместник», – пронеслось у Грегори в голове, но вслух он не сказал ничего.

К сэру Генриху он не пошёл – лишь просил стражу передать, что слишком устал, и направился прямиком в темницу.

Когда и здесь стражники заступили ему путь, Грегори лишь свирепо зыркнул на них из-под бровей и бросил на ходу:

– С дороги! Приказ сэра Генриха!

Стражники расступились в стороны, но, едва он миновал их, направились следом.

Грегори же, оказавшись в темноте, снял факел со стены и стал спускаться вниз той дрогой, которой один раз уже ходил.

Данстан сидел всё там же, будто и не прошло для него трёх дней. Только исхудал и истончился ещё сильней.

– Отпереть, – приказал Грегори, услышав шаги за спиной.

– Сэр Генрих…

– Сэр Генрих приказал отпереть, – повторил Грегори с напором, и на сей раз стражник подчинился – подошёл к двери и принялся ковырять ключом в навесном замке.

Только когда металл зазвенел о металл, пленник поднял голову и тут же встретился взглядом с Грегори. Кровь ударила Грегори в виски, голова зашумела, и будто сквозь вату он услышал собственный голос.

– Поднять пленника и вести его следом за мной.

Двое охранников протиснулись в камеру и подхватили Милдрет под локти, так что ноги её продолжали волочиться по земле, а затем потащили в коридор.

– Да не так, – Грегори поморщился, силясь скрыть злость.

Перехватил пленницу подмышку, так чтобы можно было закинуть её руку себе на плечо и, бережно придерживая другой рукой за пояс, сам понёс в сторону лестницы.

– Можешь идти? – шепнул он в самое ухо Милдрет. Та кивнула, но никаких усилий, чтобы сделать шаг, не предприняла.

Сейчас тело шотландца было так близко, и казалось таким хрупким и нежным под слоем ссадин и синяков, что Грегори, как ни старался, не мог поверить, что перед ним такой же юноша, как и он сам. От волос пленника пахло тиной, а от тела – застоявшимся потом, но Грегори всё равно втянул его запах, силясь уловить в нём знакомые, хоть и забытые давно уже нотки.

– Мой, – прошептал он и на секунду довольно зажмурился.

– Ты пришёл… – произнесла Милдрет почти в унисон.

Грегори не ответил ничего. Дальше они двигались молча. Грегори прислушивался к новому чувству, нарождающемуся в груди. Это было уже не желание обладать и не удовлетворение от новой игрушки, это было странное, пронзительное счастье, от того, что пленник наконец-то находится в его руках. От того, что можно трогать его, обнимать… от того, что сегодня вечером Элиот не покинет его, как должен был делать это всегда. И не покинет уже никогда.

«Что со мной?» – спросил Грегори сам себя, но урезонить чувства не смог. Улыбка продолжала расцветать на губах.

Радость его разбилась о заслон из трёх рыцарей, стоявших у выхода из темницы.

– Как это понимать? – спросил Грегори, поднимая взгляд от земли, куда смотрел до сих пор, чтобы не споткнуться.

– Сэр Генрих приказал препроводить вас в башню.

– Я доберусь сам.

– Сэр Генрих приказал вас охранять.

– От ко… – Грегори замолк, осенённый внезапным пониманием. – Или кого-то от меня?

Грегори смотрел то на одного рыцаря, то на другого, ожидая ответа, но ответом ему была тишина.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Ведите.

Усталость вдруг навалилась на него, и он необыкновенно остро осознал, что двое суток толком не спал. Он бы, может быть, пустился в драку и сейчас, но на плече у него висел Данстан, и самым важным казалось донести его до постели и отмыть.

Рыцари быстро окружили его, и тот, что шёл впереди, стал указывать путь – но не к башне рыцарей, как ожидал Грегори, а к другой, стоявшей на южной оконечности замка, пустой и холодной до сих пор.

Поднявшись по узкой лестнице, рыцарь открыл дверь, и Грегори, всё ещё державший на плече Милдрет, шагнул в открывшийся проём. Он замер, разглядывая то место, где оказался – здесь были все его вещи, включая кровать, гобелены и сундук с оружием и одеждой. Сэр Генрих явно подготовился хорошо.

– И сколько я буду находиться здесь? – спросил Грегори, уже догадываясь, что вряд ли переезжает сюда на один день.

– Пока не вернётся ваш отец.

Грегори сглотнул.

– Я смогу выходить? Или мне сидеть в четырёх стенах целый день?

– У вас будет два часа в день на прогулку, – рыцарь помедлил, и Грегори почудилось в его голосе сочувствие, от которого ему захотелось ударить рыцаря по лицу, – под нашим надзором вы сможете упражняться с мечом.

Грегори сглотнул.

– Мне нужна будет прислуга… Еда, растопка для очага.

– У вас есть слуга. Остальное он принесёт.

Грегори невольно крепче стиснул руку всё ещё не державшегося на ногах спутника.

– Мне нужна прислуга прямо сейчас! – закричал он – почти истерично, чувствуя, что перестаёт контролировать себя. – Прислуга, лекарь и еда! И не смейте говорить мне ничего!

Какое-то время ответом ему была тишина, а затем рыцари обменялись взглядами, полными сомнения, и один из них всё же сказал:

– Мы принесём. И травницу приведём.

– Спасибо, – сухо сказал Грегори, чувствуя, что голос уже не слушается его. – Оставьте меня.

Лишь когда дверь захлопнулась за его спиной, он опустил Милдрет на пол у входа. Затем забрался в сундук, достал оттуда плед и постелил на кровать.

Снова подхватил Милдрет поперёк спины и, шепнув:

– Ну, давай же, – стал затаскивать её на кровать.

Травницу привели довольно быстро. Пока Грегори стоял у камина стискивая кулаки, она принялась осматривать ушибы. Задрала подол рубахи пленника, чтобы добраться до живота, и тихо ахнула.

– Что там? – спросил Грегори, резко оборачиваясь на звук.

Травница, однако, не смотрела на него – только в широко раскрытые глаза пленницы – назвать «Данстана» пленником после того, что нащупала под рубахой, она никак не могла.

– Он сильно ранен? – спросил Грегори, силясь заглянуть ей через плечо, но травница уже опустила подол рубахи.

– Пожалуйста, – прошептала Милдерт одними губами и прикрыла рот травницы рукой, показывая, чего хочет от неё.

Травница недовольно крякнула.

– Ничего, – бросила она, оглянувшись на Грегори, – пара синяков.

Грегори по-прежнему с сомнением переводил взгляд с одной, на другого.

– Может быть, я могу помочь? – спросил он и не сдержавшись бросил на своего пленника исполненный нежности взгляд. Каждый синяк на теле шотландца он воспринимал острее, чем чувствовал бы свой, хотя и не страдал до сих пор от излишней щепетильности.

– Отойдите, толку от вас ничего. Будете только мешать, – травница ткнула пальцем в то место, где Грегори стоял до сих пор, и тот, нехотя, отошёл.

Травница возилась с полчаса, а вскоре после того, как она ушла, принесли и еду.

Грегори думал, что аппетит у него отсутствует напрочь, но, почуяв запах похлёбки, понял, насколько голоден был.

Он съел две ложки, а затем взгляд его упал на лицо Милдрет, наконец-то открывшей глаза, и он едва не подавился.

– Привет, – сказал Грегори, отставляя горшок в сторону и подсаживаясь рядом на кровать.

Милдрет молча смотрела на него, и, вопреки идиотскому положению, в котором он оказался, Грегори обнаружил, что начинает улыбаться. Милдрет, которой было ничуть не лучше, чем ему, улыбнулась в ответ и, приподняв руку, коснулась его щеки. Грегори тут же накрыл её ладонь своей рукой и прижал ещё плотней.

– Ты настоящий… – прошептала Милдрет.

Грегори крепче сжал её кисть и кивнул.

– Ты теперь мой, – сказал он.

Слова прозвучали глупо и бессильно, и не только потому, что положение его стало ещё более шатким, чем было два дня назад.

Грегори необычайно остро ощутил, что этого мало. Ему было нужно не просто, чтобы Милдрет принадлежала ему, он хотел, чтобы женоподобный шотландец стал им самим, до краёв заполнил его жизнь.

Милдрет же молчала. В глазах её появилось смятение, будто она обдумывала что-то безрадостное.

– Что будет теперь? – спросила она.

Грегори облизнул губы. На этот вопрос он ответа не знал. Взгляд его заметался по комнате и упал на горшок с похлёбкой, стоявший на полу перед очагом.

– Есть хочешь? – спросил он и, не дожидаясь ответа, потянулся за горшком. Затем, придвинувшись ещё ближе к Милдрет, зачерпнул ложкой желтоватую жижу и попытался запихнуть ей в рот.

Милдрет послушно проглотила первую ложку, а потом перехватила его руку, и от этого прикосновения от запястья до локтя Грегори разлилось тепло.

– Я сама, – сказала она.

Грегори кивнул и, отдав ложку Милдрет, пожалел, что она всего одна – ему всё так же хотелось есть. Но он сидел, смотрел, как Милдрет медленно запихивает похлёбку в рот – одну ложку за другой, и никак не мог избавиться от улыбки, поселившейся у него на губах.

Милдрет съела не так уж много, поблагодарила и протянула обратно Грегори горшок.

Тот за несколько секунд проглотил остатки похлёбки и, отставив посуду в сторону, понял, что его начинает клонить в сон.

– Подвинься, – приказал Грегори и сам принялся стягивать с себя рубаху.

Милдрет пододвинулась к стене и из угла с лёгким удивлением наблюдала за ним. Щёки её порозовели в предчувствии того, что могло бы произойти теперь, а сердце забилось сильней.

Однако не произошло ничего – или почти ничего. Раздевшись, Грегори вытянул из-под Милдрет плед и, нырнув на кровать рядом с ней, укрыл им обоих. Потом потянулся и обхватил Милдрет поперёк туловища, прижимая к себе как огромную грелку.

Оба замерли, прислушиваясь к ощущениям.

Грегори накрыло с головой горячей волной. Он почти задыхался от близости чужого тела, лежащего в его объятиях – до сих пор такого не было с ним никогда.

Милдрет чувствовала, что Грегори возбуждён. Сама она была слишком вымотана и слаба, чтобы почувствовать физическое возбуждение, но сознание её затопило желание прижаться к Грегори ещё тесней, слиться с ним всем своим существом.

Глаза её поймали взгляд нового господина, и Милдрет поняла, что тот чувствует то же самое. Их тела, облачённые в одни только длинные рубахи, были прижаты друг к другу под одеялом, и ближе, казалось, стать невозможно – и всё же обоим хотелось ещё. «Он понял?» – билось у Милдрет в голове. Как можно было не почувствовать, что рядом лежит вовсе не другой мальчик она представляла с трудом. Она почти хотела, чтобы Грегори наконец догадался – и в то же время не представляла, как смогла бы сказать об этом теперь, когда Грегори подпустил её так близко.

– Я так скучал по тебе… – прошептала Милдрет и покраснела, обнаружив, что произнесла это вслух. В глазах Грегори затеплился довольный огонёк.

– Правда? – спросил он.

Милдрет кивнула и сглотнула, преодолевая сдавивший горло спазм.