Текст книги "Кто убил прекрасную Урсулу"

Автор книги: Морис Ролан

Соавторы: Андре Пико
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Пико Андре , Ролан Морис
Кто убил прекрасную Урсулу

Андре ПИКО и Морис РОЛАН

КТО УБИЛ ПРЕКРАСНУЮ УРСУЛУ?

Глава 1

Перед тем как зайти в свой кабинет, Курт Фишер задержался в вестибюле у зеркала, сделал легкую гримасу, отметив про себя, что за последние месяцы морщины на его лице и особенно в уголках глаз стали более выраженными. Шестьдесят лет! В день своего рождения у него уже появилось это неприятное чувство: что-то вроде грусти, смешанной со смирением. Единственный враг, который рано или поздно победит его, это время. И оно уже сообщало о своем приближении. У Фишера было крепкое тело, прекрасное здоровье, железная воля, которая проявлялась в четких линиях лица, твердых, но не грубых. О нем говорили: "Фишер? Ясный ум, неумолимая логика". Но сколько еще лет у него впереди?

Он сделал раздраженный жест и решил не думать больше о том, что ждет его в будущем. Войдя в свой кабинет, он вспомнил об Урсуле.

Он никогда не строил иллюзий по поводу настоящих чувств своей любовницы. Урсула Моос видела в нем только всемогущего магната, который держал в руках весь город и имя которого произносили с уважением, понизив голос. Фишер владелец электронной промышленности, банков, больших магазинов. К нему относились как к языческому богу, гнева которого страшатся тем больше, чем меньше надеются на милость.

Однако Урсула им восхищалась и восхищается до сих пор. Иначе разве отдавалась бы она ему с таким неистовством? Их связь началась когда-то как настоящий любовный роман, и Фишер этим гордился и считал естественным.

"Пусть мне на двадцать лет больше, чем ей, – думал он, – но я люблю жизнь, а это равноценно второй молодости."

Урсула как-то невзначай и без иронии тоже сказала об этом:

– У тебя есть все, но ты полон желаний. Ты думаешь о завтрашнем дне, строишь планы, наслаждаешься жизнью. Ты молод!

Он понял это по-своему:

"Ты совершенно не похож на моего мужа. С тобой я забываюсь, сбрасываю оковы."

Выйдя очень рано замуж за Андреа Мооса, ничем не примечательную личность, Урсула почти в течение двадцати лет вела безликое существование, в котором однообразные дни были заполнены бесконечными "если бы..." и "но". "Если бы у нас было больше денег. Если бы у меня была поддержка". "Но ты сам ни на что не решаешься, Андреа. Ты всего боишься. Боишься жить, рисковать. Ты похож на свой маленький завод, производящий рессоры, шарниры, иголки. Ты не видишь дальше своего носа, в тебе нет индивидуальности".

– Андреа мне ни разу не изменил, – говорила Урсула. – У него для этого не хватает характера. Нет, не думай, я не цинична. Но я до сих пор надеюсь, что он хоть когда-нибудь взорвется, хоть одной фразой, одним жестом проявит свою ревность. Когда я устраиваю ему сцену, то извиняется он. У меня нет к нему ни ненависти, ни презрения, но мне его жаль. Наверное, такое чувство испытывают к ребенку.

Фишер заинтересовался Андреа Моосом, чтобы заранее избавиться от угрызений совести. Моос не был полностью лишен честолюбия, если не смог осуществить свои мечты, то только в силу сложившихся обстоятельств. С деньгами он пошел бы далеко.

Фишер все проанализировал. Урсуле нужны были деньги на туалеты, на содержание дома, на соответствующий образ жизни. Эту роскошь ей мог и должен был дать только Андреа. И Фишер решил сделать его своим компаньоном.

– Успокойся, – сказал он Урсуле. – Моос никогда не заподозрит правды, а отнесет мою благосклонность за счет своей профессиональной добросовестности.

Теперь же Фишер стал сомневаться, не слишком ли далеко простирались его щедроты. Урсула начинала уклоняться от визитов на маленькую виллу, которую он обустроил для их свиданий на берегу озера. В последний раз она позвонила ему, чтобы отменить назначенную встречу. Мигрень.., классическое извинение. Фишер чувствовал себя не в своей тарелке целый день. В отсутствии Урсулы он неожиданно ощутил вокруг себя странную пустоту.

– Неужели она все еще так много значит для меня?

Он не хотел привязываться к ней слишком сильно. Урсула должна была быть приятным развлечением, не больше. Таким, как его страсть к критским древностям. Фишер, как и многие другие промышленники его величины, обладал впечатляющей коллекцией картин. Он коллекционировал импрессионистов и кубистов, чтобы поддерживать свое положение в обществе. Но живопись оставляла его равнодушным. Другое дело – античные статуэтки. Урсуле он отводил такое же место, как и им.

Фишер, не торопясь, сел за письменный стол, нажал одну из кнопок диктофона. Начинался новый рабочий день, похожий на все остальные. В течение последующих часов он думал только о цифрах. Но цифры снова вернули его мыслями к Урсуле.

Андреа Моос хитрил. Он просил у Левенбанка ссуду, значительно превышавшую ту, о которой шла речь несколько дней назад. Банк запрашивал принципиального согласия у Фишера.

– Передайте, – сказал он секретарше, – что я пока воздерживаюсь от ответа и сообщу о своем решении через двадцать четыре часа.

Фишер попросил связать его с квартирой Мооса. Он хотел поговорить с Урсулой. Возможно, она сошлется на новую мигрень...

– Я буду ждать тебя после обеда. Ты должна прийти. Это серьезно.

***

По некоторым, почти незаметным признакам он нашел, что она изменилась. Ее светлые волосы казались блеклыми, а выражение лица немного натянутым. Этот звонок не только удивил ее, но и испугал.

– Почему ты не пришла позавчера?

– Очень устала. Я же говорила тебе, что Анни причиняет мне много беспокойства.

Он не любил, когда Урсула начинала говорить о дочери. Эта тема была ему неприятна, вызывала в нем чувство унижения, напоминая о том, что у него не было своих детей: малодушие, в котором он не был виновен, но которое принижало его в собственных глазах. Последний Фишер: никого, кому оставить свое имя, силу и даже, может быть, любовь. Племянники, племянницы, разве это что-нибудь значило? Он видел Анни Моос один раз. Худенькая, элегантная девушка с открытой непосредственной улыбкой. Шестнадцать лет... Свежий бутончик. То, чего ему всегда недоставало и чего судьба никогда не даст.

– Анни уже не ребенок, и я чувствую себя неловко перед ней.

– Из-за меня?

– Нет, она ни о чем не знает, но все мы зависим от воли случая, от болтливых языков...

Фишер понял ее хитрость. Урсула хотела перевести разговор на другую тему. Он приготовил одни фразы, она заставляет его произнести другие. Но дело было слишком серьезным, чтобы он позволил себе попасться на эту уловку.

– Левенбанк запрашивает моего согласия на ссуду твоему мужу.

– Но это же естественно. Ты один из администраторов. А что, дело хреново?

Фишер нахмурил брови. Он ненавидел эти выражения, иногда проскальзывающие у Урсулы, считая их вульгарными и слишком изобличающими плебейское происхождение его любовницы: дочери мелких лавочников, выросшей на многолюдных улицах старого города.

– Андреа назвал тебе сумму этой ссуды?

– Признаюсь, она меня удивила. Мне кажется, он немного переборщил. Но на этот раз я не могу упрекнуть его в том, что он смотрит в перспективу.

– Слишком далекую.

Эти слова прозвучали сухо, даже слишком резко. Урсула улыбнулась.

– Он хочет попытать счастья. Ты сам дал ему когда-то шанс. Он был бы идиотом, если бы его упустил. – Она добавила. – По правде говоря, мой муж не идиот.

– Конечно. И прекрасно знает, что не сможет отдать эту ссуду в назначенный срок, получая лишь ту небольшую прибыль, которую я ему даю. Значит, я должен увеличить эту прибыль, если не хочу его скомпрометировать, то есть, я должен помочь ему выбраться из-за тебя. Ловкая махинация. Но нужно, чтобы она удалась.

– Ты становишься ревнив?

– Не то слово. Скажем, я становлюсь ясновидящим.

Урсула села возле окна. Она посмотрела на стоящего перед ней Фишера и показала на кресло.

– Садись. Я люблю, когда ты злишься, но не слишком сильно.

– Спокойствие мне подходит лучше? Может, ты хочешь поговорить о моем здоровье? А почему бы и нет? Ты очень ловкая. Вначале подготавливаешь почву. "Анни уже не ребенок", "Мы должны видеться не так часто... "Затем можно и не церемониться, ведь я уже дал свое согласие! А ты прекрасно знаешь, что Фишер всегда держит слово!

– Что ты хочешь сказать?

– А ты?

Внезапно он наклонился над ней и прокричал прямо в лицо:

– Если бы ты хоть раз попыталась быть честной?! Хоть один раз?! Если бы у тебя хватило смелости прекратить ломать передо мной комедию?!

Он чувствовал, что больше не может сдерживаться, и это окончательно вывело его их себя. Он схватил руку Урсулы и сжал ее, чтобы сделать ей больно, чтобы она больше не смела вызывающе улыбаться ему.

– Целый год! Целый год ты хитришь, изворачиваешься ради него, ради человека, которого презираешь, но в котором нуждаешься, чтобы удовлетворить свои прихоти, вести шикарную жизнь! Это так, да?! Ну признайся же!

– Отпусти меня. Да, я признаюсь. А дальше что? Ошеломленный, он отступил. Это спокойно брошенная фраза была для него как пощечина. Урсула больше не улыбалась. С безмятежным видом она продолжила:

– Делай что хочешь, Курт, но ты проиграл. Ты уже не можешь без меня. Будь тоже честен. Ты слишком далеко зашел, и я тебе это позволила. По правде говоря, ты не был мне неприятен, и я ни о чем не сожалею. Я не скажу, что ты сделал меня по-настоящему счастливой, но...

– Убирайся!

Теперь уже он стал вульгарен.

– Убирайся, – повторил он.

Ей нужно было сразу же уйти, чтобы он мог, если и не забыть ее, то, по крайней мере, вспоминать как о противнике, но она догадалась о его мыслях и поняла, что могла бы взять верх.

– Замолчи. Мы ругаемся как старые любовники. В нашем возрасте чистая любовь уже не существует. Ты – мне, я – тебе. Постарайся это понять. В конце концов, будь я свободна, ты бы дал мне много денег. Какая разница, если ими воспользуется Андреа? Разве я не должна ему эту небольшую компенсацию?

Он подумал, что сейчас уступит. И только один жест Урсулы помешал ему. Один лишний жест. Неосторожность, которую она не должна была совершить. Она поднялась, чтобы обнять его. Ее рука дотронулась до его виска, а губы потянулись к его рту. Он задрожал и сразу же обрел все свое достоинство.

– Хватит.

Он отстранил ее, но без злости. Его ярость улеглась. Он, как обычно, принял решение, снова превратился в Курта Фишера, представителя администрации, президента бесчисленных обществ.

– Все кончено. Хочу надеяться, что буду страдать как можно меньше. Я вовремя спохватился и выдержу. Я тебя любил и был не прав. У меня тоже есть слабости, но я умею исправлять свои ошибки. Левенбанк получит мой ответ через полчаса. Урсула побледнела, Фишер продолжил:

– Твоему мужу уже были сделаны уступки другими банками. Я не буду оказывать на них ни малейшего давления, чтобы они потребовали немедленную выплату. Но... – Он нарочно повторил фразу, которую Урсула сказала в самом начале их встречи. – Мы все зависим от воли случая или болтливых языков...Это вопрос нескольких недель.

– Ты хочешь нас разорить?

Голос Урсулы оставался очень твердым. Он решил, что она сомневается, и ее сомнение оскорбило его. Он сухо засмеялся:

– Ты еще не знаешь, кто такой Курт Фишер.

– Твоя жена тоже.

Его прошиб холодный пот, он судорожно сглотнул слюну, ожидая крика, может быть, слез, но Урсула играла по-крупному и принимала вызов с внешним спокойствием.

– Ты считаешь себя в безопасности за горой денег. Но ничто не может уберечь тебя от презрения твоей собственной семьи. Я сказала тебе: Курт: ты мне, я – тебе. Ты можешь разорить нас за три недели, но мне достаточно трех минут, чтобы погубить твою репутацию в глазах Магды Фишер, урожденной Гарбург. Ты гордишься своим состоянием, всемогуществом делового человека, но ты слишком кичишься аристократическими связями своей семьи. Практически ты ничем не рискуешь. В твоем мире не разводятся. Но если бы ты действительно не боялся, то не стал бы затрачивать столько усилий, чтобы скрыть мое существование. Ты предпочитаешь упорствовать или мы еще раз обсудим вопрос?

Он долго молчал. Ему никак не удавалось унять дрожь в руках. Урсула не шевелилась. И тогда он сломался. Его нервы сдали. Он подошел к ней, занес руку для удара, но сдержался, замер и, заикаясь, произнес:

– Вон...вон...Убирайся!

Рукой он перевернул кресло. Урсула завопила и убежала. Несколько секунд все кружилось у него перед глазами. Он долго дышал, прислушиваясь к биению своего сердца. Наконец, успокоился. Его слабость длилась не слишком долго. Он посмотрел на мебель, на стены, на окно, поставил кресло на место.

– Магда... Она инстинктивно знает. Это ничего не изменит.

Он подошел к телефону и набрал номер Левен-банка.

***

Урсула обменялась лишь несколькими словами с Магдой на одном из приемов несколько месяцев назад, но манеры мадам Фишер произвели на нее впечатление. Очень крупная, статная, Магда в пятьдесят лет сохранила благородную красоту, в которой чувствовалась порода. Она красила волосы, но ее макияж был скромный, словно ей казалось глупым скрывать свой возраст. Ее манеры были просты, и с первых же слов она располагала к себе незнакомых людей. Но она была "великосветской дамой", вызывающей уважение.

"Каким удовольствием будет наброситься на нее и заставить хоть на минуту потерять свой величественный вид императрицы!" – думала Урсула, нервно посмеиваясь и нажимая на кнопку звонка на решетчатой ограде при входе в парк, окружающий виллу Фишера.

Этим поступком она успокоит свое самолюбие. Внешне ничего не изменится, но в прекрасно отлаженной системе Фишеров появится испорченное колесико, а иногда достаточно одного плохо функционирующего колесика, чтобы самая совершенная система дала сбой.

Мажордом, не спеша, размеренной походкой пересек парк. Урсула посмотрела на огромное массивное здание с недостроенным вторым этажом, который был почти не виден со стороны Сузенберг-штрассе, но который гордо возвышался над высоким склоном, образующим газон и выходящим на южную часть Шлосливега.

Магда Фишер выслушала Урсулу, не перебивая и не проявляя ни малейшего признака смущения или нетерпения. Ее лицо казалось мраморном, и Урсула уже через несколько минут смешалась под ее взглядом, в котором, впрочем, не было ничего враждебного. Она знала, что уступит первой, и ее голос неожиданно задрожал:

– Да скажите же хоть что-нибудь! Значит, вам все равно?! Вас это не трогает?

– Я думаю, что наша беседа окончена, – сказала мадам Фишер.

Она потянула за шелковый шнурок, чтобы позвать слугу.

– Будьте любезны, проводите мадам Моос.

***

– Стерва! Шлюха, о махинациях которой я должен был давно догадаться!

Фишер решил опередить события и признаться до того, как Магда скажет ему хоть слово. Это было единственным выходом, так как мажордом уже сообщил ему о визите Урсулы.

Он пересек салон, не глядя на жену, переставил безделушку и вытер на комоде несуществующее пятно.

– Седина в голову, а бес в ребро. Какая-то неожиданная жажда приключений. Порыв, которому я не придал значения.

– Курт, – тихо сказала мадам Фишер, – перестаньте суетиться и посмотрите на меня. Удивившись, он послушался.

– Если вы очень хотите, мы никогда больше не заговорим об этой женщине.

Фишер отвернул голову. Магда его не презирала, а это было самое главное. Она страдала, но не позволяла ему разделить с ней страдание. Он сжал зубы и зло проронил:

– Я ее уничтожу. Без угрызений совести, безжалостно, как вредное насекомое. Я ее уничтожу.

***

Моос сам не знал, как добрался до дома. Два удара судьбы обрушились на него в течение получаса, и он ничего не мог понять. Вначале он решил, что произошло глупое недоразумение: или уполномоченный банка не правильно выразился, или же он по-своему интерпретировал его слишком лаконичный ответ.

– Вы, наварное, хотите сказать, что вашему банку нужна отсрочка, чтобы провести расследование, как это обычно практикуется? – спросил Моос. Несколько дней ничего не решают, и будет вполне естественным с вашей стороны, если вы заручитесь гарантиями...

– Месье Моос, речь идет не об отсрочке.

– Я не могу поверить в простой отказ. Вы меня знаете, знаете мою фабрику. У меня есть поддержка.., скажем, моральное поручительство месье Фишера.

– Я должен только передать вам ответ нашей администрации, но я не обязан ни комментировать его, ни искать причины.

После ухода уполномоченного Моос позвонил в офис Фишера. Бесстрастный голос секретарши произнес:

– Нет никакой ошибки, месье Моос. Месье Фишер лично попросил меня подтвердить сказанное. Я не знаю, о чем идет речь. Очевидно, вы больше в курсе дела, чем я.

Он пытался понять, откуда нанесен этот удар. Наверное, кто-то опорочил его в глазах Фишера. Но кто? Впрочем, не важно. В Цюрихе хватает завистников.

Второй удар был нанесен ему незадолго до конца работы. Когда Шлиман, правая рука Фишера, зашел в кабинет, у Мооса появилась надежда. Ну, конечно же, Шлиман пришел, чтобы по секрету сказать, что все это временное решение. Но тот пришел по другому поводу.

– Мне неприятно говорить вам это, месье Моос, ведь мы всегда работали вместе и до сегодняшнего дня не могли нахвалиться вами. К сожалению, мы живем в мире, где чувства не принимают в расчет. Короче говоря, мы обнаружили.., строго между нами.., небольшие дефекты в ваших изделиях. А репутация нашей фирмы требует постоянной заботы о качестве...

Иными словами, то, что сказал Шлиман означало, что до конца следующего месяца контракт с Фишером не будет возобновлен.

***

– Меня оклеветали, и я ничего не понимаю! Ничего.

Он наивно излагал Урсуле все факты, стараясь найти им хоть какое-то логическое объяснение. Он говорил обрывками фраз, останавливаясь, чтобы вытереть лоб, выпить.

– Это конец, и я не могу в него поверить. Если я не буду работать на Фишера, никто не захочет иметь со мной дело. Меня оклеветали, но я узнаю кто! Я буду защищаться. Я снова завоюю его доверие. Сколько времени! Сколько времени он удостаивал меня своей дружбой! Полагался на меня, ценил!

– Дурак! – внезапно сказала Урсула. Он подскочил:

– Что? Что ты хочешь этим сказать?

– Он полагался на меня, он ценил меня, – повторила она, передразнивая его с презрительным смехом. – И ты в это поверил?

Еще никогда она не испытывала к нему такой ненависти, как в этот момент. Он сидел, нагнувшись над стаканом, с совершенно дурацким видом, но все еще переполненный тщеславия. Он не понимал! Ну что ж, он поймет, этот кретин, ради которого она столько времени жертвовала собой! Какая разница, что будет потом. Она достаточно долго притворялась. И раз все потеряно...

– Благосклонность Фишера! Но это не тебе он ее оказывал!

Он все еще не понимал. Налив четвертый стакан, поднял на нее прищуренные глаза и часто-часто заморгал, словно дневной свет ослепил его.

– Не мне?

– Да я уже много лет его любовница! А сегодня он меня пробросил и тебя заодно. Годы, которыми ты не смог воспользоваться! Годы, прошедшие впустую! Я не считаю себя побежденной, но отныне буду сражаться одна! В тебе я больше не нуждаюсь! Она знала, что зашла слишком далеко, но отсутствие реакции со стороны мужа окончательно взбесило ее.

– Это невозможно, – пробормотал он. – Ты издеваешься надо мной. Это было бы глупо, если бы было правдой. Я же ничего не знал....

Разъярившись, она подскочила к нему, выхватила стакан, вскинула голову.

– А если бы и знал, то ничего не сказал бы! Только еще больше стал бы пресмыкаться перед Фишером! Да или нет? Посмотри на меня! В лицо, в первый раз!

Он посмотрел на нее и испугался – такой ненавистью пылали ее глаза. Она презирала его настолько, что не боялась даже его гнева. Она видела его таким, каким он был на самом деле: ничтожеством, не способным сохранить даже видимость достоинства. И он отреагировал как ничтожество, не осознавая своей слабости и воображая, что только жестокостью можно что-то исправить.

Он встал, прижал Урсулу к столу и изо всех сил стал хлестать ее по лицу тыльной стороной ладони. Она тихо вскрикнула, не смея пошевелиться, и ее ""бы начали кровоточить.

Глава 2

На Талыптрассе в двух метрах от биржи целый этаж одного из зданий занимала редакция иллюстрированного журнала "Досье", и в глазах посторонних такое соседство придавало журналу вес. На самом деле служебные помещения ограничивались двумя смежными комнатами, а остальная площадь служила студией директору цюрихского издания Эрнсту Циглеру, похожему на плейбоя с обложки журнала. Циглер нравился женщинам, так как давал им выговориться, что часто позволяло получить ему исключительно сенсационную информацию.

В самом начале "Досье" было простым журналом, специализировавшимся в основном на сплетнях об интимной жизни знаменитых артистов. Он был основан в Париже сразу после войны Луи Менаром. Но пришел день, когда публике надоели разводы звезд и интервью с авторами "новой волны". Тираж упал. Менар понял, что настало время найти что-то другое, и рискнул заняться политикой. В результате журнал пополнился немецким изданием, выходившим в Цюрихе. Преобразование "Досье" завершилось, когда Менар передал бразды правления своей дочери Марчель, вышедшей замуж за парламентского журналиста Винсента Гарнье. Быстро переняв взгляды мужа, Марсель поклялась предавать огласке правонарушения, скрытые пороки и скандалы.

– Это опасно, – сказал ей отец, – ты сломаешь себе шею.

Его смерть развязала Марсель руки, и она больше не заботилась о соблюдении хоть какой-нибудь меры. "Досье" два раза арестовывали, Марсель проиграла процесс против муниципалитета Цюриха, и тираж журнала утроился.

Урсула регулярно читала "Досье", один из своих самых любимых журналов. Но до сих пор его чтение было для нее чем-то развлекательным или, точнее, средством, возбуждающим бессознательное коварство, присущее каждой женщине. "Вы читали про мадам X? А я всегда думала... Да, это жестоко, но сколько юмора!"

Теперь речь шла не о юморе. Урсула представила первую полосу с названием статьи, набранным крупным шрифтом:

СЕКРЕТНАЯ ЖИЗНЬ КУРТА ФИШЕРА Женщина разоблачает тайные пристрастия чемпиона добропорядочности.

Это будет зло, необычно, язвительно. Ну, а репортер добавит что-нибудь еще.

Урсула провела три дня в лихорадочном возбуждении, переходя от истерик к полному изнеможению и смирению. Выгнанная любовником, выпровожденная мадам Фишер, она думала, что, сорвав злость на Андреа, отомстит за свое унижение. Поступок мужа ужаснул ее. Моос больше не владел собой. Он избил ее в первый раз, но с таким остервенением, которое больше походило на желание убить. Нет ничего страшнее гнева взбешенного барана.

– Если ты не уйдешь, я, кажется, убью тебя, – чуть успокоившись и наблюдая, как она собирает чемодан, сказал он.

Теперь Урсула укрылась в меблированной комнате в квартале своего детства на Церингерштрассе. На месте лавки, в которой ее мать продавала когда-то белье, стоял бар. Урсула сняла комнату напротив, на втором этаже. Из своего окна она вновь видела знакомые места, которые, казалось, навсегда стерлись из ее памяти.

Неужели все станет так же, как двадцать лет назад? Неужели придется все начинать сначала, с нуля? В тридцать восемь лет? Да, придемся, если она не станет защищаться. Главное – никому не доверять. Бороться, как она всегда это делала. Одной? Но почему одной? Андреа к ней вернется, попросит прощения, когда увидит, что она победила Фишера. Она свергнет Фишера с пьедестала, и его враги ухватятся за это. Но только нужно действовать и действовать быстро.

Эрнст Циглер принял ее любезно. Они сидели одни в его кабинете за обитыми дверями. Вначале она хотела частично скрыть правду, приуменьшить значение своей роли, выдать себя за невинную жертву монстра Фишера, но затем предпочла рассказать все, как было. Так она могла говорить более свободно, даже если бы это и повредило ей в глазах Циглера. Впрочем, он привык к подобным откровениям, и она могла ему доверять.

Циглер делал какие-то записи, и она отметила, что вид у него был заинтересованный. Он был спокоен, но когда перестал писать, то раскручивал и закручивал ручку, ерзал на стуле, кивал головой, бормотал: "мм,мм...", что было верным признаком напряженной работы ума.

"Он уже сочиняет статью, – думала Урсула, – подбирает выражения. Он даже не надеялся на такую удачу."

– Дорогая мадам, все это очень занятно. "Конечно, он не может выражать свой восторг слишком пылко. У него тоже своя роль. Сейчас он заговорит о необходимых мерах предосторожности... Впрочем, это естественно, раз дело приобретает такое значение..."

– Но в настоящее время ваш рассказ... "Доложить о нем парижской дирекции? – размышлял Циглер. – Нет, это затруднительно. Нужна некоторая отсрочка..."

– Не представляет никакого интереса. Месье и мадам Гарнье в настоящее время в Цюрихе.

Он любил это выражение "в настоящее время" и повторил его несколько раз.

– Я был бы очень рад устроить с ними встречу, но не знаю, во сколько они вернутся в редакцию. У месье Гарнье сегодня много визитов. Может, я позвонил бы вам после обеда? Не оставите ли свой адрес? Урсула заколебалась, так как не собиралась посвящать хозяйку меблированных комнат в свои дела. Однако она дала адрес, добавив, что придет сама, и что звонить ей можно только в крайнем случае. Циглер встал, чтобы проводить ее.

– Будьте спокойны, мадам, мы также, как и вы, предпочитаем, чтобы все хранилось в строжайшей тайне.

Урсула обещала вернуться к семнадцати часам. Чтобы немного отвлечься, она пошла в парикмахерскую. Вероятно, Циглер захочет представить ее своему патрону. Она должна выглядеть как можно лучше, а при необходимости пустить в ход все свое очарование. Ничем нельзя пренебрегать...

"Десять минут шестого, – посмотрела на часы Урсула. – Немного опаздываю. Ничего, пусть они меня подождут."

Циглер принял ее один. Он был очень смущен.

– Дорогая мадам, я говорил о вашем визите месье и мадам Гарнье, но в настоящее время...

Они отказывали.

Урсула потеряла всякое желание притворяться, начала протестовать, повысила голос. "Досье" не могло упустить такую возможность, можно не сомневаться, что второй такой не представится.

– Я полностью разделяю ваше мнение, дорогая мадам, но, к сожалению, мы не можем делать все, что хотим. Я понимаю ваше разочарование и уверяю вас, что не отказываюсь, по крайней мере, окончательно. Я хотел бы, чтобы наше швейцарское издание пользовалось большим весом, чем до сих пор. Но для этого нужны значительные денежные средства. Вы прекрасно знаете, что у месье Фишера свои осведомители во всех банках Цюриха...и мы не можем действовать совершенно независимо. Значит, нужно подождать. Подождать...

Для Урсулы это слово означало крушение всех надежд. Подождать – значит дать Фишеру время укрепить свои позиции. До какой степени он озлобился на нее и Андреа? Речь шла о нескольких неделях. Но если он захочет, то разорит Мооса за несколько часов.

Возвращаясь к себе на Церингерштрассе, Урсула дрожала от страха. Теперь все становилось возможным, включая самоубийство мужа. Может, стоило вернуться к нему? Нет, он не согласится. Моос уже не тот человек, а слабым, как он, нужно время, чтобы оправиться от шока. Остается только ждать. Но сколько времени?

Андреа пил. Урсула часто упрекала его за эту слабость. Но он утверждал, что алкоголь успокаивает, позволяет забыть об усталости.

Урсула не осмелилась зайти в бар. Это означало бы, пусть символически, что она примирилась с поражением, пополнила ряды тех, чья жизнь была слишком похожа на ту, которой она стремилась избежать. Она напилась одна в своей комнате.

Никто не узнал об этом. Никто не увидел, как она рыдала от ярости, пока около полуночи сон не свалил ее.

***

С момента своего приезда в Цюрих Марсель Гарнье не переставала разочаровываться, и ее жалобы становились все более горькими по мере того, как она начинала осознавать, что причина ее неудовлетворенности в ней самой, в ее слишком больших надеждах, слишком радужных, которые жестоко разбивались при соприкосновении с чуждой действительностью.

Однако Винсент, который знал город, язык, нравы и обманчивую роскошь Цюриха, предупреждал ее об этом.

– Цюрих не Париж. Ты будешь разочарована. Мы, французы, провинциалы в Европе, совершенно не способные приспосабливаться к другой стране. И это было во всех отношениях правдой. Она хотела провести вечер в театре. Пьесу играли на немецком, и смысл многих фраз ускользал от нее. Ее вечернее платье, сшитое по последнему крику моды, осталось незамеченным. Чтобы сделать ей приятное, Винсент организовал светский коктейль, на который явились чопорные пары, находящие удовольствие в неукоснительном соблюдении всех приличий и не подозревающие о том, как это скучно. А стоило ли говорить о помещениях "Досье", о слишком светлых и чистых кабинетах, об атмосфере административных служб, где никто не слонялся, и все казалось безжизненным?! И уж совсем невыносимо было думать об их холодной и безликой комнате в отеле.

Винсент разделял ее разочарование и страдал из-за нее. Но он не мог ничего поделать, и это было самое ужасное. Нужно было смириться с действительностью и думать о будущем.

– Почему ты отказался от разоблачающих сведений о Фишере? – спросила она мужа. Винсент нахмурил брови.

– Это слишком большой кусок. Может, позднее, в случае необходимости он нам и понадобится, но сейчас мы не сможем выдержать сразу два процесса.

– Если речь идет о деньгах, то я выкручусь. Он сделал раздраженный жест, сжал кулак. Каждый раз, когда она произносила слово "деньги", он не мог сдержаться. Марсель тоже почувствовала, что проявила бестактность. Она подошла к нему, обняла, поцеловала в губы и не отпускала до тех пор, пока не спало напряжение.

– Но даже если нам и придется столкнуться с некоторыми трудностями... прошептала она. И тогда он вспылил. От него повеяло такой холодной злобой, что она удивилась.

– Неужели ты не понимаешь, – закричал он, – что Фишер нас разорит, как разорил уже других?! Ты судишь как женщина и рассуждаешь так, словно мы в Париже! Здесь двери закрываются, языки умолкают, а практический смысл берет верх над чувствами. Если на нас подадут в суд, никто не встанет на нашу защиту. Процесс, проигранный в Париже, – это реклама. В Цюрихе – это конец.

И она уступила. Он был прав, что проявил малодушие и передал свое малодушие ей. Против города, который не желает выставлять свою жизнь напоказ, не сражаются.

– Винсент, забудем про все на этот вечер.., только на этот вечер.

– А завтра?

– Завтра еще далеко.

Она хотела добиться от него улыбки, вместе с ним насладиться настоящим мгновением. Общие заботы сближали их. Она прижалась к его груди, закрыла глаза.

– Ничего не говори. Забудем Цюрих. Нет никого, только мы вдвоем.

Он поцеловал ее в висок. Желание увлекло их на кровать. Он жадно поцеловал ее в губы, а его опытные руки принялись ее ласкать. Она задрожала и подумала, что такие моменты счастья становились в последнее время все более редкими и что в этом не было ничей вины. Никто не живет вне общества. Может быть, дети... Дети... Еще одна мечта, которая остается мечтой. Сорок лет... О детях следовало забыть.