Текст книги "Кровь Тулузы"

Автор книги: Морис Магр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

Жёлтый портшез

Настало время, и в Тулузе сменились консулы; новые советники обо мне уже не вспоминали. И если бы я вдруг решил вернуться в город, меня вряд ли стали бы преследовать. К тому же Тулуза, которую иногда называют городом ста церквей, обладает огромной силой притяжения – в нём всегда обитает, в него приходит и из него уходит множество чужестранцев.

– Сегодня «жирный вторник»[39]39
  Mardi gras – последний день карнавала (у католиков Ветхий пост начинается в среду).


[Закрыть], никому и в голову не придёт останавливать нас, – уверенно произнёс Торнебю.

Вдалеке уже виднелись островерхие купола колоколен, но прежде чем войти в город, мы с Торнебю решили воспользоваться ласковой послеполуденной погодой и, устроившись на обочине, принялись уничтожать запасы пищи из котомки Торнебю.

Внезапно раздались громкие голоса, мы подняли головы и увидели странную процессию, состоявшую почти из одних женщин, устало бредущих по дороге; несколько женщин ехали на ослах и мулах. Все участницы этого необычного шествия, возглавляемого субъектом в огромной шляпе и чёрной одежде, были одеты крикливо и вызывающе. Следом за субъектом в шляпе, извлекавшим на ходу заунывные звуки из арабской гузлы, шёл, опираясь на палку, седовласый карлик; время от времени он вскидывал руку и, казалось, ободрял и тех, кто шёл, и тех, кто ехал.

Поравнявшись со мной, процессия остановилась, и я быстро уразумел, что особы в ярких нарядах относятся к представительницам древнейшей профессии.

Карлик подал знак, и в ту же секунду женщины с облегчением побросали на землю свой скудный скарб и с оханьем и стонами стали опускаться прямо на дорогу. На их лицах лежала печать усталости и тревоги: грим размазался, у многих на щеках виднелись припорошённые дорожной пылью потёки слёз. Из доносившихся до меня жалоб и проклятий я понял, что всех их постигло ужасное несчастье, и, согнанные с насиженных мест, они решили отправиться в Тулузу, где, как известно, работы таким женщинам хватало всегда. Пышноволосый карлик, доверительно взяв меня за руку, подробно поведал мне об их горестях.

Суровые гугеноты, исполнявшие обязанности консулов города Памье, три дня назад приняли решение изгнать из города всех публичных женщин, ибо хотели избежать непристойных сцен, случившихся в прошлом году во время карнавала. Консулы, в частной жизни являвшиеся ещё большими распутниками, чем прочие горожане, сердцами обладали каменными, а потому дали несчастным всего несколько часов на сборы. Среди проклятий, летевших в сторону консулов, чаще всего звучало имя Раймона Пелипара. В молодости этот Пелипар поднял жителей Памье и повёл их грабить обитель иезуитов. Теперь, состарившись, он начал гонения на беззащитных проституток. Интересно, если бы я отправился к иезуитам Тулузы и сказал им: «Вот новые жертвы Раймона Пелипара!», вызвали бы они городских стражников, чтобы те сопроводили несчастных женщин в Памье и помогли им вселиться обратно в принадлежавшие им дома?

Подобная мысль мелькнула, но не задержалась у меня в голове. Иезуиты Тулузы не станут исправлять несправедливость, допущенную по отношению к публичным женщинам. Скорее всего, принимая во внимание перемирие между католиками и гугенотами, установленное королевским эдиктом, они воспользуются им как поводом и попытаются вернуть себе разорённый памьерцами коллегиал.

Я точно знал, что вход в город закрыт для чужаков, точнее, для нищих и проституток, но, не желая оскорблять и без того несчастных женщин, я наклонился к карлику, дабы вполголоса поделиться ним своими опасениями.

И всё же речь моя оказалась недостаточно тихой, сидевшие поблизости женщины услышали меня, и тотчас стенания и вопли их зазвучали ещё громче.

Итак, их гонят отовсюду! Для них нет места на земле! Но разве Тулуза не католический город? «Интересно, – подумал я, – откуда у них в головах установилась странная связь между католической религией и их ремеслом?» И хотя ответа на этот вопрос я не услышал, тем не менее все свои упования женщины связывали только с Тулузой. Получалось, что ежели они не смогут туда попасть, значит, им придётся умереть.

Высокая девица в красном, с косами почти такого же цвета, размахивала руками прямо перед моим носом.

– Я, я тебе это говорю, я, Провансалька Бонис! В Тулузе меня каждая собака знает! Слышал о Корнюссоне, бывшем королевском сенешале? Так вот, он сделает всё, что я пожелаю. Как только меня увидит, так тут же предоставит в моё распоряжение целый дворец!

Пожилая женщина в надвинутой по самые глаза шляпе с огромными полями, опираясь на палку, приблизилась ко мне и отвела в сторону, видимо желая переговорить наедине: так поступают кумушки, когда хотят о чём-нибудь договориться. Это была содержательница публичного дома.

– Моя сестра Онорина Рузье владеет борделем на улице Аш. Она может принять четырёх несчастных. Ну разве такое сострадание не похвально? И заметьте, она просит прислать к ней самых старых, тех, кому труднее всего прожить. Помогите мне войти в Тулузу вон с теми четырьмя, что стоят поодаль, и я дам вам двадцать пять экю.

И она немедленно принялась шарить в складках широкой юбки, так что мне даже пришлось удержать её за руку, дабы остановить сей порыв: я не мог ничего ей обещать.

Торнебю с сомнением качал головой. Стражники, охранявшие ворота Тулузы, с каждым годом становились всё строже. Я вспомнил, что совсем недавно из страха перед чумой они оставили умирать у городских ворот нищих из Лорагэ и Нарбонна. Дело было летом, и непогребённые трупы едва не спровоцировали вспышку чумы, боязнь которой стала причиной гибели этих людей. Ещё горожане опасались бандитов, многочисленные шайки которых бродили по окрестным деревням, а также нападения гугенотов. Впрочем, возможно, заключённый недавно мир и ослабил бдительность стражей города, но я о том ничего не знал.

Женщины, окружившие меня, называли меня спасителем и по привычке строили мне глазки, спешно расправляя складки своих шалей и приглаживая растрепавшиеся волосы. Даже державшаяся особняком брюнетка, чьё лицо наполовину скрывала мантилья, слезла со своего осла и присоединилась к общему хору. И только маленькая молчаливая старушка с накрытой тряпкой корзиной по-прежнему стояла в стороне, прижимая к груди свою ношу. Игрец на гузле, похоже, был явно не в своём уме: всё это время он продолжал музицировать, а его тощие ноги без устали выписывали замысловатые па.

Карлик подтвердил моё предположение – коснувшись пальцем лба, он, словно оправдываясь, произнёс:

– Ночи, проведённые в «Красном фонаре», полностью лишили его разума.

– Послушай, – обратился я к Торнебю, – если стражниками у ворот Сент-Этьен всё ещё командует Антуан де Пейролад, ему можно рассказать о печальной участи этих созданий, и, быть может, он пропустит их в Тулузу.

Махнув рукой, я пригласил женщин следовать за мной и направился по узкой тропе, бегущей в обход городских стен; она должна была привести нас к воротам Сент-Этьен. Карлик семенил справа от меня. Игрец на гузле, державшийся слева от меня, иногда прерывал мелодию и совершал очередной замысловатый прыжок. Женщины, к которым присоединились несколько неизвестно откуда взявшихся мужчин с лицами висельников, шли следом.

Мы уже подходили к воротам Сент-Этьен, как впереди возникла ещё одна, не менее странная группа людей, двигавшихся туда же, куда и мы, только по другой дороге. Судя по костюмам, это были мавры; они тоже направлялись к воротам Сент-Этьен…

Недавно мавров изгнали из Испании, и они во множестве перебирались во Францию, особенно в Прованс, откуда их переправляли в Марокко. Небольшим группкам мавров удавалось укрыться от бдительного ока властей, и они пытались обустроить свою жизнь, взывая к неистребимому людскому милосердию. Их часто прогоняли камнями и редко привечали – в основном чтобы потом обобрать, ибо ходили слухи, что у многих в поясах зашиты испанские дублоны.

Мавры, встреченные нами сегодня, шествовали под предводительством своего высокого тощего соплеменника, более всего напоминавшего живой скелет. Под мышкой он нёс огромную книгу; юная девушка – наверное, его дочь – семенила рядом, держа в руках стопку перевязанных верёвочкой книг.

Скелет подошёл ко мне, взглянул, и лицо его внезапно озарилось радостью. Быстрым движением он тонким пальцем коснулся моей груди в том месте, где находилось сердце. Решив, что он хочет меня ударить, я отшатнулся, а тощий мавр, потрясая книгой, с невероятной скоростью принялся что-то лопотать на своём языке. Я слушал, но ничего не понимал.

К счастью, среди женщин из Памье была мавританка, она подошла и перевела его слова.

Тощий мавр узнал во мне брата по духу и рассчитывал, что связующие нас узы помогут проникнуть в Тулузу не только ему самому, но и всем, кто его сопровождал. Наслышанный об университете Тулузы, он надеялся, что сможет читать студентам лекции на арабском языке, ибо был уверен, что здесь студенты понимают этот язык. Он уже пытался пройти через ворота возле большой башни, но солдаты не пустили его.

Я подумал, что тощий мавр и его спутники, дерзнувшие сунуться в ворота Нарбоннского замка, должны благодарить свою счастливую звезду за то, что она привела их к стенам Тулузы в «жирный вторник», иначе их давно бы уже арестовал тамошний комендант д’Асторг.

Окинув взором окружавших меня людей в пёстрых поношенных одеждах, я задался вопросом, по какому странному стечению обстоятельств они вселили в меня совершенно безосновательную надежду. Впрочем, отступать было некуда, и я, вспомнив о законе, распоряжающемся событиями, в душе попросил этот закон сделать так, чтобы предприятие наше не завершилось чем-нибудь плохим. Думая об Антуане де Пейроладе, я постарался придать лицу жизнерадостное выражение, приставшее человеку, предвкушающему встречу со старым другом после долгой разлуки, и твёрдым шагом направился к воротам Сент-Этьен.

Ворота оказались заперты, но рядом была приоткрыта небольшая дверь, и в просвет я, к своему великому удовольствию, увидел Антуана де Пейролада – он сидел на низенькой скамеечке, вырезанной прямо в каменной стене, окружавшей город. Портупея была расстёгнута, багровая физиономия лоснилась, а под ней колыхался огромный живот, казавшийся совершенно отдельным предметом, ничем не связанным со своим владельцем.

Не успел я произнести заготовленные для такого случая фразы, как маленькие блестящие глазки Антуана де Пейролада уставились сначала на меня, потом на мавров, потом на женщин из Памье, и лицо его приняло удивлённое выражение. К счастью, он не стал задавать лишних вопросов, и я так и не узнал, чему он изумился более всего. Наверное, решил, что по случаю карнавала я захотел подшутить над жителями Тулузы и, выбравшись из города, стал готовить шутку за пределами городских стен, чтобы наиболее эффектно обставить своё появление в городе. В это время до нас донёсся звук колокола, призывавшего на мессу, которую в «жирный вторник» архиепископ служил в соборе Сент-Этьен специально для студентов и членов ремесленных корпораций, обычно исполнявших на празднике роли ряженых. И Антуан де Пейролад, очевидно, подумал, что мы направляемся на эту мессу.

– Откройте большие ворота, – закричал он громовым голосом, обращаясь к караульным.

Постаравшись придать лицу весёлое и беззаботное выражение, я заговорщически подмигнул ему.

К сожалению, я не успел предупредить своих спутников, чтобы они тоже сделали весёлые лица, и они, желая вызвать ещё большую жалость, напустили на себя и вовсе похоронный вид. Но жизнерадостный Пейролад, решив, видимо, что так задумано специально, ничего подозрительного не заметил.

– Тебе здорово повезло – раздобыть такого коротышку! – воскликнул он, кладя руку на плечо карлика.

К счастью, старый карлик всё понял правильно и принялся гримасничать и размахивать руками.

Антуан де Пейролад расхохотался.

– А этот мавр – настоящий скелет с книгой под мышкой! – восхитился он.

Все заторопились. В Тулузском воздухе плыл колокольный звон. Солнце, до сей поры прятавшееся за завесой из облаков, вышло и осветило сцену. Я заметил, как стая голубей, рассевшаяся вдоль крепостной стены, без видимых причин взлетела, громко хлопая крыльями.

И в эту минуту вдалеке, на дороге, по которой пришли мы, я увидел жёлтый портшез, направляющийся прямо к нам. Я сказал «вдалеке», но, видимо, в тот момент зрение у меня помутилось, ибо уже через пару минут обнаружил, что портшез, окружённый женщинами из Памье, вступает в обетованный город вместе с моими случайными спутниками и спутницами.

Привлёкший моё внимание портшез действительно выглядел странно: он был непомерно высок, грубо сколочен из досок, а главное, выкрашен в такой отвратительный оттенок жёлтого цвета, при взгляде на который хотелось отчаянно зарыдать и завыть от безысходной тоски. Занавески в портшезе, по-видимому, были чёрными, ибо я их не заметил, зато про носильщиков сразу можно было сказать, что они не принадлежали к корпорации достойных тулузских носильщиков. В чём выражалось их отличие? Возможно, в мрачной невозмутимости, в автоматизме движений, в пристальном взгляде странно пустых глаз, а прежде всего в лицах, имевших точно такой же отвратительный жёлтый оттенок, как и стенки портшеза. На головах обоих красовались жёлтые треуголки.

Пока я в изумлении взирал на таинственный портшез, одна из занавесок – то ли жёлтая, то ли чёрная – приподнялась, и на секунду передо мной мелькнуло лицо женщины – точнее, гримасничающая физиономия призрака, рассечённая поперёк погребальной улыбкой, обнажившей трупного цвета зубы. Одновременно рука цвета слоновой кости, которую я, клянусь, уже готов был принять за руку мертвеца, потянулась ко мне и, приветливо взмахнув, поистине королевским жестом слегка потрепала по щеке и исчезла, задёрнув за собой занавеску.

Все расступились перед загадочным сооружением, и носильщики немедленно пустились бегом. Насмешливая физиономия Антуана де Пейролада окаменела совершенно, а когда портшез исчез из виду, он схватил меня за руку.

– Жёлтый цвет! Вы узнали его?

– Нет, но…

– Двадцать пять лет назад форму такого цвета носил капитан и члены его санитарной команды, подбиравшие тела умерших во время эпидемии чумы. С тех пор, опасаясь навлечь несчастье, никто такой цвет не осмеливается носить.

Маскарад на площади Сент-Этьен

Я шагал к площади Сент-Этьен, ощущая на своих плечах тяжкое бремя совершенного мною «благородного» поступка. Никто из моих неожиданных спутников, попавших благодаря мне в Тулузу, не захотел меня покинуть – все они гурьбой следовали за мной.

Вокруг площади Сент-Этьен толпился народ, но сама площадь перед собором была пуста. Моя свита, от которой я питал надежду избавиться, постоянно ускоряя шаг, упёршись мне в спину, неожиданно вытолкнула меня на самую середину пустого пространства.

Растерявшись, я захлопал глазами, соображая, как поступить, и внезапно справа от собора увидел шесть десятков членов парламента в громадных квадратных головных уборах, из-за которых они выглядели великанами, и я даже не сразу узнал их. Слева, опираясь на трость с гигантским золотым набалдашником, стоял, милостиво улыбаясь окружавшим его советникам и опоясанным ярко-красными шарфами офицерам, королевский сенешаль. Поодаль толкались посланцы различных религиозных орденов и монастырей, со своими вымпелами, крестами, раками и реликвариями с мощами святых. Я увидел представителей капитула Сен-Сернен, капитула Дорад, Синих кающихся, а также монахов с белыми жезлами из неизвестного мне ордена, отличительным знаком которого являлся серебряный знак Святого Духа. Повсюду блестели кресты, дароносицы, золотые алебарды. Двенадцать человек в фиолетовых одеждах прикладывали к губам огромные сверкающие трубы.

Тут я наконец осознал, насколько был неосторожен, но повернуть события вспять уже не мог. Раздался громогласный крик, монолитные ряды членов парламента расстроились, и большая часть советников ринулась ко мне. Королевский сенешаль пустился в пляс, увлекая за собой консулов, а двенадцать трубачей взметнули к небу торжествующий рёв фанфар.

Только тогда я заметил, что их трубы гораздо больше обычных, дароносицы и раки слишком блестящие и новые, а серебряные значки Святого Духа на балахонах монахов и вовсе карикатурные. Я разглядел ходули, торчавшие из-под мантии председателя парламента, возвышавшегося над толпой, увидел, как с помощью верёвочки аббат из Сен-Сернена поворачивает в разные стороны свой огромный накладной нос, а сенешаль шевелит усами из набитой сеном змеиной кожи.

Тут же расхаживал император Карл Великий, и два пажа несли за ним его длинную седую бороду. Рядом с Карлом, размахивая гигантским картонным мечом, выступал рыцарь Роланд. Неподалёку толпились божества и гении из римской мифологии, постоянно норовившие нарушить стройные ряды испанских королей, которыми были наряжены члены испанских студенческих корпораций. Приглядевшись, в одном из королей я узнал их старшину, вечного студента и невежду, известного всей Тулузе. Несколько королей и богов также устремились ко мне.

Но я быстро понял своё заблуждение: все эти люди бежали вовсе не ко мне, а к девицам, вызвавшим у участников маскарада необычайное оживление. Всеобщее внимание не осталось безответным: юная брюнетка на муле приподняла мантилью и одарила жаждавшую развлечений толпу надменной улыбкой – так королева снисходит к своим грубым, но искренним в проявлениях восторгов подданным. Женщины из Памье менялись буквально на глазах. Одна вылила на свою покрытую редкими волосами макушку содержимое флакона с духами, который, словно фокусник, извлекла из рукава, другая достала из складок юбки зеркальце и принялась прихорашиваться, третья в считанные секунды превратила растрёпанные лохмы в кокетливую причёску. В их глазах загоралась надежда, радость наполняла воздухом грудь, плечи распрямились, а игрец на гузле подпрыгивал всё выше и выше, проделывая совершенно немыслимые пируэты. И только немолодая женщина с корзинкой была по-прежнему молчалива и задумчива.

Я очутился в самом центре яростно отплясывавшей толпы, и если бы Торнебю не выдернул меня оттуда, я бы, наверное, упал и меня бы затоптали.

– Я, Юпитер Олимпиец, дарю вам этих женщин, – раздался громоподобный голос ряженого, облачённого в костюм главного римского божества; чтобы произнести эти слова, ему пришлось отодрать закрывавшую рот бороду.

Держа её в руке, Юпитер одним прыжком вскочил на трон, и толпа приветствовала его радостными криками – видимо, горожане хорошо знали того, кто облачился в костюм Лучшего и Величайшего. И, словно отвечая на приветствия, Юпитер закинул за уши крючки, которыми крепилась его борода, и смешно надул щёки; в ответ толпа разразилась хохотом.

На площади Сент-Этьен началась невообразимая кутерьма. Ряженые ловили женщин, те вскрикивали и делали вид, что сопротивляются. Звонко хохоча, юная королева ударила пятками в бока своего мула, тот взбрыкнул, угодив копытом в какого-то не слишком почтительного подданного, и тот, охая и грязно ругаясь, заковылял прочь; больше охотников приблизиться к принцессе не нашлось. Студенты в тюрбанах и костюмах принцев Гранадских смешались с новоприбывшими маврами, которые в своих лохмотьях выглядели гораздо менее настоящими, нежели участники маскарада в мавританских костюмах. Вооружённые короткими жезлами, студенческие старшины щедро раздавали тычки, пытаясь восстановить порядок.

– Для тех, кого послало нам Провидение, мы сделали всё, что могли, – сказал я Торнебю. – Теперь пора подумать и о себе.

С трудом протиснувшись сквозь толпу, мы оставили позади площадь и помчались по улице Барагон.

Поклясться не могу, но мне показалось, что впереди, на перекрёстке улиц Круа-Барагон и Толозан, почти не касаясь земли, тихо проскользнул жёлтый портшез и растворился во мгле.

Решив, что окончательно оторвались от своих нечаянных спутников, мы перешли на шаг, но, к величайшему изумлению, тотчас услышали за собой топот многих пар ног. Сумев распахнуть перед несчастными ворота Сент-Этьен, я, видимо, внушил им непоколебимую уверенность в своём могуществе. Мавр с книгой и его приятели не желали со мной расставаться, равно как и пританцовывавший рядом игрец на гузле и несколько женщин с исключительно невзрачной внешностью – видимо, те, которые не привлекли внимания ни одного из участников карнавала.

Я ускорил шаг, и навязчивые спутники последовали моему примеру. Улицы были полны народа, но я уже понял, что оторваться от своей свиты даже в толпе нет никакой надежды. В голову не лезло ни одной полезной мысли. Тогда я остановился и начал призывать горожан проявить милосердие и приютить у себя бедных бездомных изгнанников. В ответ полетели проклятия и ругань: эти бедные люди – язычники и публичные женщины, а значит, и те и другие гнусные твари, которым не место в городе. Тем более что капитул издал целый ряд законов, согласно которым и тех и других можно упечь за решётку и приговорить к наказанию при малейшем подозрении. В общем, мне очень повезло, что сегодня праздник, а то бы они и меня отвели к городским стражникам!

Мы долго бродили по городу, и наконец спутников моих одолела усталость. К этому времени я уже забыл, что ещё совсем недавно хотел расстаться с ними посреди улицы, бросив на произвол судьбы. Мне было искренне жаль их, и я даже взял под руку скелетоподобного мавра с книгой. Но в какую бы дверь мы ни стучались, она либо не открывалась вовсе, либо тотчас захлопывалась прямо у нас перед носом. На одной из улиц на нас набросились люди с палками, и нам пришлось спасаться бегством. А какая-то кумушка, узнав меня, разразилась потоком яростной брани.

– Вы что, не помните, что у меня две дочери? Да я этих тварей даже на порог не пущу!

И она презрительно ткнула пальцем в сторону проституток из Памье, которые, сражённые усталостью, сидели на земле, прислонившись к стене дома.

Услышав шум, в окно высунулся муж кумушки. Он тоже узнал меня.

– Вижу, почтеннейший, вы сменили профессию. Смею сказать, прежнее ваше ремесло было куда более почтенным!

– А почему бы ему не отвести этих тварей к себе домой? – раздался голос из соседнего окна. – У него прекрасный дом возле заставы Арно-Бернар.

Мысль была здравая, тем более моя жена уехала с шевалье де Поластроном, значит, в доме никого не было.

– Идёмте, – произнёс я, обращаясь к несчастным. – Скоро вашим мучениям придёт конец.

В сумерках мы добрались до ворот Арно-Бернар, неподалёку от которых располагался мой прежний дом. К счастью для всех, привратник Тимоте, чья хижина стояла в саду, был на месте и смог нам открыть.

– Дом почти пуст, – сказал он мне. – Впрочем, кое-какая мебель найдётся.

Все помещения мгновенно заполнились, а за комнату на первом этаже с окнами на улицу между женщинами даже началась драка: все посчитали её более удобной, чем остальные, но каждая была уверена, что она одна вправе претендовать на неё.

– Мы пойдём ночевать к тебе, – сказал я Торнебю.

Когда мы уходили, я обернулся. На крыльце Тимоте зажёг фонарь. В квадрате окна на первом этаже я разглядел старого мавра с книгой: он заснул прямо на стуле. Неподалёку от него устало приплясывал игрец на гузле. Одна из женщин расчёсывала волосы, украдкой бросая любопытные взоры на улицу.

Уставшие, мы с Торнебю шли по узким улочкам в квартал Сен-Сиприен. Внезапно я заметил, как вдоль берега Гаронны в сторону Старого моста скользит жёлтый портшез; под фонарём портшез остановился, и от него отделилась тонкая чёрная тень. А потом мы с Торнебю стояли и, не в силах вымолвить ни слова, с ужасом смотрели, как тень росла, вытягивалась и, наконец, словно тонкий чёрный клинок, пересекла город пополам.