Текст книги "Арсен Люпен — благородный грабитель"

Автор книги: Морис Леблан

Соавторы: Эдгар Джепсон
сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

– А теперь, месье, продолжайте… я признаю, что до сих пор вы были правы; но теперь, не все еще кончено… отвечайте… как по-вашему все произошло?

Флориани тихонько высвободился и через секунду произнес:

– Так вот, по-моему, произошло следующее: человек, зная, что мадам де Дре отправится на бал и наденет колье, перебросил мостик во время вашего отсутствия. Наблюдая за вами через окно, он увидел, как вы прячете драгоценность. Едва вы ушли, он вынул стекло и потянул за кольцо.

– Допустим, но расстояние слишком велико для того, чтобы он смог через форточку дотянуться до ручки окна.

– Если он не смог открыть окно, значит, он пролез через форточку.

– Невозможно: не бывает мужчин такой худобы, чтобы пролезть через эту форточку.

– Значит, это не мужчина.

– Как!

– Конечно. Если отверстие слишком узко для мужчины, значит, это был ребенок.

– Ребенок!

– А не говорили ли вы, что у вашей подруги Анриетты был сын?

– Действительно… сын, которого звали Рауль.

– Вполне вероятно, что Рауль и совершил кражу.

– Как вы это докажете?

– Как докажу?.. Доказательств хватает… Вот, например…

Он умолк и задумался на несколько секунд. Затем продолжил:

– Вот, например, этот мостик… трудно поверить, что ребенок мог принести его откуда-то и унести так, чтобы никто этого не заметил. Он, должно быть, использовал то, что было под рукой. В нише, где Анриетта готовила пищу, наверняка висели доски, на которые складывали кастрюли.

– Две доски, если не ошибаюсь.

– Нужно проверить, действительно ли эти доски прикреплены к деревянным опорам, которые их поддерживают. В противном случае нам будет позволено предположить, что ребенок открепил их, затем связал одну с другой. А поскольку в комнате была плита, мы, быть может, найдем и кочергу, которой он, судя по всему, воспользовался, открывая форточку.

Не сказав ни слова, граф вышел, но, в отличие от предыдущего раза, присутствующие не ощутили ни малейшего волнения перед неизвестностью. Они знали, знали абсолютно точно, что предположения Флориани справедливы. От него исходила такая непоколебимая уверенность, что, казалось, он, переходя от одного факта к другому, не версию выстраивает, а излагает подлинные события, которые со временем нетрудно будет проверить.

И никто не удивился, когда граф, в свою очередь, объявил:

– Это и вправду ребенок, все подтверждается.

– Вы видели доски… кочергу?

– Видел… доски откреплены… кочерга еще там.

Мадам де Дре-Субиз воскликнула:

– Это он… Вы, наверное, хотите сказать, что это его мать. Анриетта и есть единственная виновница. Она заставила своего сына…

– Нет, – возразил кавалер, – мать здесь ни при чем.

– Полноте! Они жили в одной комнате, ребенок не мог ничего сделать втайне от Анриетты.

– Они жили в одной комнате, но все произошло в соседнем помещении, ночью, когда мать спала.

– А колье? – спросил граф. – Его могли найти в вещах мальчишки.

– Простите! Он выходил из дома. В то самое утро, когда вы застали его за рабочим столом, он уже вернулся из школы, и, может быть, правосудию, вместо того чтобы тратить энергию на допросы невинной матери, стоило бы направить свои таланты на поиски колье там, в детском столе, среди школьных учебников.

– Пусть так, но разве две тысячи франков, которые Анриетта получала каждый год, не лучшее доказательство ее сообщничества?

– Если бы она была сообщницей, зачем было ей благодарить вас за эти деньги? И кроме того, за ней ведь следили, не так ли? Тогда как ребенок был свободен и совершенно спокойно мог добраться до ближайшего городка, сговориться там с каким-нибудь перекупщиком и уступить ему за ничтожную цену один, иногда два бриллианта… при одном условии: деньги должны быть посланы из Парижа, тогда на следующий год все повторится.

Необъяснимое ощущение неловкости сковало Дре-Субизов и их гостей. И в самом деле, в тоне и позе Флориани было нечто другое, не имеющее отношения к той самоуверенности, которая с самого начала так раздражала графа. В них была ирония, и ирония скорее враждебная, нежели дружеская, каковой она должна была бы быть.

Граф нарочито рассмеялся:

– Я в восторге от того, как вы ловко все это проделали! Мои поздравления! Какое богатое воображение!

– О нет, нет, – возразил Флориани более серьезно, – я ничего не воображал, я излагал события, которые наверняка происходили так, как я говорю.

– Что вы о них знаете?

– То, что вы сами рассказали. Я представляю себе жизнь матери и ребенка там, в далекой провинции; мать заболевает, ребенок придумывает всякие хитрости, изворачивается, чтобы продать камешки, чтобы спасти мать или по крайней мере скрасить последние мгновения ее жизни. Болезнь уносит ее. Она умирает. Проходят годы. Ребенок вырастает, становится мужчиной. И тогда… но на этот раз я готов признать, что даю волю воображению… предположим, что этот человек испытывает потребность вернуться в те места, где жил в детстве, увидеть их снова, поглядеть на тех, кто подозревал, обвиняя его мать… представляете себе, какой жгучий интерес могла пробудить в нем подобная встреча в старом доме, где разворачивались перипетии этой драмы?

Его слова несколько секунд звучали в напряженной тишине, а на лицах месье и мадам Дре-Субиз было написано отчаянное желание понять и вместе с тем страх, тревога оттого, что поймут.

– Кто же вы все-таки, месье? – прошептал граф.

– Я? Кавалер Флориани, с которым вы познакомились в Палермо и были настолько добры, что уже неоднократно приглашали к себе.

– Тогда что означает эта история?

– О! Ровным счетом ничего! С моей стороны это просто игра. Я пытаюсь представить себе, с какой радостью сын Анриетты, если он все же существует, сказал бы вам, что он один был виновен и совершил кражу только потому, что его мать была несчастна, боялась потерять место… прислуги, которое давало ей средства к существованию, и еще потому, что ребенок страдал, видя несчастной свою мать.

Он говорил со сдержанным волнением, привстав и наклонившись к графине. Никакого сомнения быть не могло. Кавалер Флориани был не кто иной, как сын Анриетты. Все в его поведении, словах кричало об этом. Впрочем, быть узнанным – не в этом ли состояло его очевидное намерение, даже прихоть?

Граф смутился. Как вести себя с этим смелым человеком? Позвонить? Устроить скандал? Разоблачить того, кто когда-то ограбил его? Но это было так давно! И кто же поверит в эту нелепую историю о ребенке-грабителе? Нет, лучше уж оставить все как есть, притворившись, что не понял настоящего смысла сказанного. И граф, подойдя к Флориани, весело сказал:

– Ваша интереснейшая история очень позабавила меня. Уверяю вас, она меня просто захватила. Но как по-вашему, что стало с этим милым юношей, этим примерным сыном? Надеюсь, он не остановился на столь славном пути.

– О! Конечно, нет.

– Еще бы! После такого дебюта! В шесть лет украсть колье королевы, знаменитое колье, о котором мечтала Мария-Антуанетта!

– И украсть его, – заметил Флориани, – вступив в единоборство с графом, украсть, не причинив себе никаких неприятностей, так, что никому и в голову не пришло осмотреть стекла или догадаться, что подоконник слишком чист, поскольку он вытер его, чтобы не осталось следов на слое пыли… Согласитесь, что у ребенка его возраста голова могла пойти кругом. Так ли уж это просто? Неужели надо было лишь захотеть протянуть руку?.. Да, он захотел…

– И протянул руку.

– Обе руки, – добавил кавалер со смехом.

Граф вздрогнул. Какую тайну скрывал так называемый Флориани? Какой необыкновенной была, наверное, жизнь этого авантюриста, в шесть лет гениального вора, который сегодня в поисках утонченного наслаждения или, больше того, для удовлетворения чувства злобы явился в дом своей жертвы, чтобы бросить ей вызов, поступив смело, безумно и тем не менее сохранив корректность галантного визитера!

Флориани встал и подошел проститься к графине. Она чуть не отпрянула. Он улыбнулся:

– О! Мадам, вы боитесь! Неужели я настолько переиграл в этой маленькой комедии, изображая салонного колдуна?

Она взяла себя в руки и ответила с такой же слегка насмешливой непринужденностью:

– Нисколько, месье. Напротив, легенда о добром сыне меня очень заинтересовала, и я счастлива, что мое колье положило начало столь блестящей карьеры. Но не считаете ли вы, что сын этой… женщины, Анриетты, в сущности, следовал своему призванию?

Он вздрогнул, почувствовав себя задетым, и ответил:

– Я в этом убежден и даже считаю, что не будь его призвание серьезным, он потерял бы к нему охоту.

– Почему же?

– Видите ли, камни в основном оказались поддельными. Настоящими были только бриллианты, купленные у английского ювелира, остальные же владельцы продавали их по одному, когда этого требовали суровые жизненные обстоятельства.

– И все же это было колье королевы, месье, – высокомерно ответила графиня, – а этого, как мне кажется, не мог понять сын Анриетты.

– Он, должно быть, понял, мадам, что, поддельное или настоящее, это колье служило для того, чтобы выставлять его напоказ, было своего рода вывеской.

Месье де Дре вспыхнул, но жена опередила его.

– Месье, – сказала она, – если у человека, на которого вы намекаете, есть хоть капля совести…

Она замолчала, спокойный взгляд Флориани смутил ее.

– Если у этого человека есть хоть капля совести…

Она почувствовала, что ничего не добьется, высказываясь подобным образом, и, сделав над собой усилие, смирив свой гнев и возмущение, но все еще дрожа от унижения, почти вежливо продолжила:

– Месье, легенда гласит, что, заполучив колье королевы, Рето де Вилетт вынул из него все бриллианты, но не осмелился тронуть оправу. Он понял, что алмазы всего лишь украшение, аксессуар, а главное в изделии – его оправа, подлинно художественное творение, и де Вилетт сберег ее. Вы думаете, человек, о котором мы говорим, тоже это понял?

– Не сомневаюсь, что оправа сохранилась. Ребенок не продал ее.

– Так вот, месье, если вам случится встретиться с ним, скажите ему, что он не вправе хранить одну из тех реликвий, что является собственностью и составляют славу некоторых семей, и хотя ему удалось вырвать камни из колье королевы, оно не перестало принадлежать роду Дре-Субизов. Это достояние нашей семьи, такое же, как фамилия и честь.

Кавалер ответил просто:

– Я скажу ему это, мадам.

Затем поклонился ей, простился с графом, с остальными и вышел.

Четыре дня спустя мадам де Дре обнаружила на столе в спальне красную шкатулку с гербом кардинала. Открыла ее. Это было «Колье королевы, попавшее в рабство».

Но поскольку в жизни человека, живущего по законам единства и логики, все должно служить одной и той же цели, а небольшая реклама никогда не повредит, на следующий день в «Эко де Франс» было опубликовано следующее сенсационное сообщение:

«Колье королевы, знаменитая драгоценная реликвия, украденная когда-то у семьи де Дре-Субизов, было найдено Арсеном Люпеном. Арсен Люпен поспешил вернуть его законным владельцам. Нельзя не восхититься столь деликатным и рыцарским поступком».

Семерка червей

Мне часто задают естественно возникающий вопрос: как я познакомился с Арсеном Люпеном?

Никто не сомневается, что мы знакомы. Известные мне подробности о жизни этого загадочного человека, приводимые мною достоверные сведения, интерпретация некоторых его поступков, о которых судили лишь по внешним проявлениям, не вникая в их скрытые причины и тайный механизм, – все это доказывает, что мы с ним если не близкие друзья, что при той жизни, которую вел Арсен Люпен, было бы невозможно, то во всяком случае давние знакомцы, доверяющие друг другу.

Но как я познакомился с ним? Почему мне было оказано доверие и я стал его биографом? Я, а не кто-то другой?

Ответ прост: только случай определил этот выбор, и моей заслуги тут нет. Случай поставил меня у него на пути. По чистой случайности я оказался причастен к одному из самых странных и загадочных его приключений и так же случайно стал актером в драме, поставленной этим замечательным режиссером, таинственной и запутанной драме, богатой столькими перипетиями, что теперь, когда я собираюсь рассказать о них, чувствую себя немного растерянным.

Первый акт разыгрывался в ту пресловутую ночь с 22 на 23 июня, ночь, ставшую притчей во языцех. Что касается меня, то я считаю необходимым сразу же сделать оговорку: не совсем нормальное свое поведение в тех обстоятельствах я могу приписать лишь совершенно необычному умонастроению, в котором пребывал, вернувшись домой. Мы с друзьями обедали в ресторане «Каскад» и весь вечер, покуривая, слушая цыганский оркестр, который играл меланхолические вальсы, говорили только о преступлениях и грабежах, жутких и темных историях.

А они, как известно, не располагают к хорошему сну.

Сен-Мартены уехали на автомобиле. Ночь была теплой и темной, и мы с Жаном Даспри, – милый, беззаботный Даспри, через шесть месяцев ему было суждено погибнуть в Марокко при трагических обстоятельствах – словом, мы с Даспри возвращались домой пешком. Когда мы подошли к небольшому особняку на бульваре Майо, где я жил уже год с момента приезда в Нейи, он спросил:

– А вам никогда не бывает здесь страшно?

– Что за странная идея!

– Господи, да ведь этот особнячок так изолирован! Соседей нет… пустыри… Скажу вам честно, хоть я не из трусливых, однако…

– Вот именно, вы не трус, а весельчак!

– О! Я сказал об этом просто так, между прочим. Сен-Мартены подействовали на меня своими рассказами о грабителях.

Пожав мне руку, Даспри удалился. А я достал ключ и открыл дверь.

– Вот-те на! Антуан забыл оставить горящую свечу, – прошептал я.

И сразу же вспомнил: Антуана в доме нет, я отпустил его.

В ту же секунду темнота и тишина стали мне неприятны. На цыпочках, как можно быстрее я поднялся в спальню и, против обыкновения, повернул ключ в замке, затем запер дверь на задвижку и зажег свечу.

Огонь помог мне вновь обрести хладнокровие. Однако я предусмотрительно вынул из кобуры большой дальнобойный револьвер и положил его рядом с кроватью. Эта предосторожность окончательно успокоила меня. Я лег и, как обычно, чтобы заснуть, взял с ночного столика книгу, ожидавшую меня каждый вечер.

Каково же было мое удивление, когда на месте разрезного ножа, которым накануне заложил страницу, я обнаружил конверт, запечатанный пятью красными сургучными печатями. Я схватил его, горя нетерпением. На конверте вместо адреса были проставлены мое имя и фамилия, да еще пометка: «Срочное».

Письмо! Письмо на мое имя! Кто мог положить его сюда? Немного разволновавшись, я вскрыл конверт и прочел:

– «С того момента, как вы распечатали это письмо, что бы ни случилось, что бы вы ни услышали, не шевелитесь, не делайте никаких движений, не кричите. Иначе вы пропали».

Я тоже не из трусливых и, так же как любой другой, умею вести себя достойно перед лицом настоящей опасности, смеяться над призрачными страхами, которые поражают наше воображение.

Но, повторяю, в голове моей была сумятица, нервы на пределе, отсюда – обостренная чувствительность. Ну а разве не было во всем этом чего-то тревожного и необъяснимого, того, что может потрясти и более смелых людей?

Пальцы мои лихорадочно сжимали лист бумаги, а глаза снова и снова пробегали по угрожающим фразам: «…Не делайте никаких движений… не кричите… иначе вы пропали…»

«Ну и ну! – думал я. – Это какая-то шутка, дурацкий розыгрыш».

Я чуть не рассмеялся, хотел даже громко расхохотаться. Кто же помешал мне в этом? Какой смутный страх сдавил мне горло?

По крайней мере надо задуть свечу. Нет, я не смог ее погасить. «Никаких движений или вы пропали», – сказано в записке.

К тому же, как я мог бороться с предчувствиями, которые зачастую влияют на нас сильнее самых точных фактов? Оставалось лишь закрыть глаза. Так я и сделал.

В ту же секунду в тишине послышался легкий шум, затем скрип. Звуки, как мне показалось, доносились из соседнего большого зала, где я разместил свой кабинет, отделенный от спальни лишь прихожей.

Приближение настоящей опасности чрезвычайно взбудоражило меня, казалось, я вот-вот встану, схвачу револьвер и брошусь в зал. Но я не поднимался: напротив, у левого окна зашевелилась занавеска.

Никаких сомнений: она зашевелилась. Вот опять шевелится! И я увидел – о! ясно увидел – между занавесками и окном очертания человеческой фигуры, которая, видно, не умещалась в столь узком пространстве, отчего ткань заметно топорщилась.

Этот человек тоже видел меня, определенно видел сквозь очень крупную сетку ткани. Тогда я понял все. В то время как другие уносили добычу, задача этого человека заключалась в том, чтобы держать меня на расстоянии. Встать? Схватить револьвер? Невозможно… Он был здесь! Стоит пошевелиться, вскрикнуть, и я пропал.

Дом содрогнулся от сильного толчка, затем послышались удары послабее, по два-три сразу, как будто молоток стучит по гвоздю и отскакивает. Или все так представлялось в моем разгоряченном мозгу? К ударам молотка примешивались другие звуки, стоял настоящий грохот, указывающий на то, что в доме орудовали без всякого стеснения и в полной безопасности.

Они были правы: я не двигался. Из трусости? Нет, скорее из-за того, что пал духом, совершенно не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. И конечно, свою роль сыграло здравомыслие, ибо, в конце-то концов, к чему тут бороться? С этим человеком десяток других, и они прибегут на его зов. Стоит ли рисковать жизнью ради того, чтобы спасти несколько ковров и безделушек?

Пытка длилась всю ночь. Невыносимая мука, жуткий страх! Шум прекратился, а я все ждал и ждал, когда он возобновится. А тот мужчина! Человек, следивший за мной, с оружием наготове! Я все время смотрел на него испуганными глазами. А сердце колотилось, пот градом катил по лбу и всему телу!

И вдруг, непонятно почему, мне стало удивительно хорошо: по бульвару проехала повозка молочника, я узнал ее по скрипу колес и одновременно почувствовал, что утренний свет пробивается сквозь закрытые ставни, за окном лучи солнца разгоняют тьму.

День уже пробрался в комнату. Проехали другие повозки. Растаяли ночные призраки.

Тогда я медленно, осторожно протянул руку к столику. Напротив ничто не шелохнулось. Я впился глазами в складку занавески, точно в то место, куда надо было смотреть, хладнокровно рассчитал движения и, быстро схватив револьвер, выстрелил.

Вскочив с кровати с возгласом облегчения, я бросился к занавеске. Ткань была прострелена, стекло тоже. Что же касается человека, в него я попасть не смог… по той простой причине, что там никого не было.

Никого! Значит, складка занавески, как гипноз, парализовала меня на всю ночь! А в это время преступники… В яростном порыве, сдержать который было невозможно, я отпер дверь, пересек прихожую, открыл другую дверь и ворвался в зал.

Но, переступив порог, оцепенел, оторопел, чуть не задохнулся от того, что поразило меня больше, чем отсутствие человека за занавеской: ничего не пропало. Все вещи, которые я считал украденными: мебель, картины, старинный бархат и шелк – все осталось на месте!

Непонятный спектакль! Я не верил своим глазам. Однако что же означал тот шум и грохот передвигаемой мебели? Я обошел всю комнату, осмотрел стены, проверил наличие так хорошо знакомых мне предметов. Ничего не пропало! И больше всего озадачивало меня то, что никаких свидетельств присутствия злоумышленников не осталось, никаких признаков, ни одного сдвинутого стула, ни одного следа ноги.

– Ну, полно, полно! – уговаривал я себя, обхватив голову руками. – Я же не сумасшедший! Я ведь в самом деле слышал все это!..

Самым тщательным образом, употребив самые скрупулезные методы обследования, я осмотрел зал. Оказалось, напрасно. Или точнее… но стоило ли считать это находкой? Под маленьким персидским ковриком, валявшимся на полу, я обнаружил карту, игральную карту. Это была семерка червей, похожая на все семерки той же масти из любой французской колоды, но она привлекла мое внимание одной довольно странной особенностью. На острие каждого из семи знаков в форме сердца была пробита дырочка, круглая и ровная дырочка, которую могли проткнуть шилом.

Вот и все. Карта и письмо, обнаруженное в книге. Больше ничего. Можно ли только на этом основании утверждать, что я стал игрушкой сонного бреда?

Весь день я обшаривал гостиную. Это была непропорционально большая для такого скромного особнячка комната, убранство которой говорило о странности вкусов того, кто ее строил. Паркет представлял собой мозаику из маленьких разноцветных кусочков, образующих большие симметричные рисунки. Той же мозаикой были выложены стены, но в виде панно: аллегорические сцены в стиле фресок Помпеи, византийских композиций, средневековой росписи. Вакх вскочил на бочку. Седобородый император в золотой короне держит меч в правой руке.

Прямо над головой, почти так же, как в мастерских художников, было встроено большое окно. По ночам оно всегда было открыто; вероятно, злоумышленники проникли внутрь через него, воспользовавшись лестницей. Но и этого нельзя было утверждать с полной уверенностью. От лестницы должны были остаться следы на вытоптанном грунте во дворе: их не оказалось. Траву на пустыре, окружавшем дом, тоже должны были примять: трава оказалась нетронутой.

Признаться, мне и в голову не пришло обратиться в полицию, настолько факты, которые мне пришлось бы излагать, выглядели неосновательными и абсурдными. Меня бы высмеяли. Но через день настала моя очередь писать хроникальную заметку в «Жиль Блаз», где я тогда работал. Поглощенный мыслью о моем приключении, я его полностью в ней изложил.

Статья не прошла незамеченной, но я ясно понял, что ее не приняли всерьез, решили, что это какая-то выдумка, а не подлинный случай. Сен-Мартены посмеялись надо мной. А Даспри, который знал немного толк в подобных делах, пришел ко мне, попросил рассказать о случившемся, попробовал разобраться… но, увы, безрезультатно.

Однако как-то утром у калитки зазвенел колокольчик, и Антуан пришел уведомить меня, что какой-то господин желает поговорить с хозяином. Имени своего он не назвал. Я попросил его подняться.

Это был мужчина лет сорока, жгучий брюнет с волевым лицом, его чистая, но поношенная одежда свидетельствовала о претензии на элегантность, которая не вязалась с довольно грубыми манерами.

Без лишних слов, хриплым голосом и с интонациями, выдававшими его социальную принадлежность, посетитель сказал мне:

– Месье, я здесь проездом, в кафе мне попался на глаза номер газеты «Жиль Блаз». Я прочел вашу статью. Она заинтересовала меня… очень заинтересовала.

– Благодарю вас.

– И я пришел к вам.

– О!

– Да, чтобы поговорить. Все ли приведенные вами факты точны?

– Абсолютно точны.

– Ни одна подробность не выдумана вами?

– Ни одна.

– В таком случае я, наверное, смогу сообщить вам кое-какие сведения.

– Слушаю вас.

– Нет.

– Что значит нет?

– Прежде чем я заговорю, мне необходимо проверить, точны ли мои данные.

– А как вы проверите их?

– Мне нужно побыть одному в этой комнате.

Я с удивлением посмотрел на него.

– Я не совсем понимаю…

– Эта мысль пришла мне в голову, когда я читал вашу статью. Некоторые детали удивительно совпадают с другим происшествием, о котором я узнал случайно. Если это ошибка, мне лучше хранить молчание. И единственный способ проверить мое предположение – оставить меня одного…

Что скрывалось за этим предложением? Позднее я припомнил, что, излагая свою просьбу, посетитель волновался, лицо его было встревоженным. Но в тот момент, хотя меня это и удивило, я не нашел ничего сверхнеобычного в таком предложении. К тому же меня просто распирало от любопытства.

– Хорошо, – ответил я. – Сколько времени вам понадобится?

– О! Минуты три, не больше. Через три минуты я вернусь к вам.

Я вышел из комнаты. Внизу достал часы. Прошла минута. Две минуты… Но что же гнетет меня так? Почему эти мгновения кажутся мне такими торжественными?

Две минуты с половиной… Две минуты три четверти… И вдруг раздался выстрел.

Перескакивая через ступеньки, я в несколько прыжков взбежал наверх и вошел. Крик ужаса вырвался у меня из груди.

Посреди зала неподвижно, на левом боку лежал человек. Из его головы лилась кровь, смешанная с кусочками мозга. Около ладони лежал еще дымившийся револьвер.

Тело передернулось в конвульсии, и все было кончено.

Но еще сильнее, чем эта ужасная картина, меня поразило другое, то, из-за чего я не стал тут же звать на помощь, не упал на колени, чтобы проверить, дышит ли этот человек. В двух шагах от него на полу лежала семерка червей!

Я поднял карту. Семь острых концов у семи красных знаков были с дырочками…

Полчаса спустя прибыл комиссар полиции Нейи, затем судебно-медицинский эксперт, а вслед за ними – начальник полицейского управления господин Дюдуи. Я, разумеется, постарался не дотрагиваться до трупа. Ничто не могло помешать должному обследованию.

Осмотр длился недолго, тем более что вначале ничего не нашли, или почти ничего. В карманах мертвеца – никаких документов, на одежде – никакого имени, на белье – никаких инициалов. Короче говоря, ни одного показателя, по которому можно было бы установить его личность. И в зале все оставалось в прежнем порядке. Мебель не сдвинута, все предметы на обычных местах. Однако не пришел же сюда этот человек с единственной целью убить себя, сочтя мой дом более подходящим для самоубийства, чем любой другой! Наверняка какая-то причина толкнула его на этот отчаянный шаг, и этой причиной стал некий новый факт, обнаруженный им за те три минуты, что он оставался один.

Какой факт? Что он увидел? Чем был потрясен? Что за ужасная тайна открылась ему? Угадать было невозможно.

Но в последний момент произошло то, что показалось нам чрезвычайно важным. Когда двое полицейских нагнулись для того, чтобы поднять труп и положить его на носилки, они заметили, что левая ладонь, до тех пор скрытая от глаз и сжатая в кулак, разжалась и из нее выпала сильно помятая визитная карточка.

На ней было написано: Жорж Андерматт, 37, улица де Берри.

Что бы это значило? Жорж Андерматт был известным парижским банкиром, основателем и президентом Металлургического банка, придавшего заметный импульс развитию металлообрабатывающей промышленности Франции. Он жил на широкую ногу, имел почтовый вагон, автомобиль, скаковых лошадей. Приемы в его доме пользовались большой популярностью, а мадам Андерматт славилась изяществом и красотой.

– Может быть, так звали умершего? – прошептал я.

Начальник полиции наклонился к нему.

– Это не он. У месье Андерматта бледная кожа и проседь.

– Но тогда при чем здесь эта карточка?

– В доме есть телефон, месье?

– Да, в передней. Пойдемте, я провожу вас.

Полицейский полистал справочник и попросил соединить его с номером 415-21.

– Господин Андерматт дома? Будьте любезны, передайте ему, что господин Дюдуи просит его как можно скорее прибыть по адресу: бульвар Майо, 102. Срочно.

Через двадцать минут месье Андерматт выходил из своего автомобиля. Ему изложили причины, потребовавшие его присутствия, затем подвели к трупу.

Лицо его на секунду исказилось от волнения, затем тихим голосом, как будто нехотя, он произнес:

– Этьен Варен.

– Вы были с ним знакомы?

– Нет… точнее я его знал… но только в лицо. Его брат…

– У него есть брат?

– Да, Альфред Варен… Он приходил ко мне когда-то просить… я уже не помню о чем…

– Где он живет?

– Братья жили вместе… на улице Прованс, кажется.

– И вы не догадываетесь о причине, толкнувшей его на самоубийство?

– Никоим образом.

– Но почему ваша карточка оказалась у него в руке?.. Карточка с вашим адресом.

– Тут я ничего не понимаю. Очевидно, это случайность, которую объяснит следствие.

Любопытная случайность, ничего не скажешь, подумал я и почувствовал, что у всех присутствующих сложилось то же мнение.

На следующий день эта мысль промелькнула в газетах, ее же высказывали и те из моих друзей, с которыми я обсуждал происшествие. Среди загадок, усложнивших дело, – после того как были найдены две так поразившие всех семерки червей с семью проколами, а в моем доме произошли два одинаково таинственных события, – эта визитная карточка казалась открытием, обещающим пролить хоть немного света на случившееся. Через нее можно было докопаться до истины.

Но вопреки ожиданиям месье Андерматт никаких разъяснений не дал.

– Я рассказал все, что мне известно, – повторял он. – Чего же еще? Я больше других удивлен, что здесь нашли эту карточку, и так же, как все остальные, жду, когда прояснится данное обстоятельство.

Но этого не произошло. Следствие установило, что братья Варен, швейцарцы по происхождению, под разными именами вели довольно бурную жизнь, посещали притоны, поддерживали контакты с целой бандой иностранцев, состоявших под полицейским надзором и исчезнувших после серии ограблений, – их причастность к этим преступлениям была установлена позднее. В доме № 24 по улице Прованс, где братья Варен действительно жили шесть лет назад, об их дальнейшей судьбе ничего не было известно.

Признаться, дело казалось мне таким запутанным, что я абсолютно не верил в успех расследования и старался совсем не думать о нем. Но Жан Даспри, с которым я тогда часто встречался, напротив, с каждым днем увлекался все больше.

И именно он показал мне в одной иностранной газете заметку, которую перепечатывала и комментировала вся пресса:

«В скором времени в присутствии Императора состоятся первые испытания подводной лодки, которая произведет революцию в характере ведения будущих морских боев. Место испытаний будет храниться в тайне до последней минуты. Утечка информации позволила нам установить название лодки: “Семерка червей”».

Семерка червей? Случайно ли такое совпадение? Нет ли какой связи между названием подводной лодки и упомянутыми событиями? Но какого рода связи? То, что случилось здесь, не могло иметь никакого отношения к происходящему там.

– Откуда вам знать? – возражал мне Даспри. – Самые несопоставимые факты часто объясняются одной и той же причиной.

Через день до нас дошел другой отклик:

«Предполагают, что конструкция подводной лодки „Семерка червей“, испытания которой пройдут в ближайшее время, разработана французскими инженерами. Эти инженеры, понапрасну искавшие поддержки у своих соотечественников, вероятно, обратились затем, – но также безуспешно, – к английскому адмиралтейству. Мы сообщаем эти новости, не ручаясь за их достоверность».

Я не считаю возможным долго останавливаться на фактах чрезвычайно деликатного свойства, вызвавших, помнится, большое волнение. Однако теперь, когда всякая опасность усложнить ситуацию устранена, мне все же необходимо рассказать о статье в «Эко де Франс», наделавшей в свое время много шума и внесшей в дело о Семерке червей, как его называли, некоторую ясность… и новую путаницу.