Текст книги "Аттила. Бич Божий"

Автор книги: Морис Бувье-Ажан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц)

Полигамия также имела свои законы, не обязательно единые для всех племен. Вожди не знали ограничений, и многочисленные браки Аттилы служат ярким примером тому. Что же касается остальных, то не исключено, что, начиная с определенного количества жен, для нового брака требовалось разрешение вождя, и распределение пленниц также проходило под его контролем. Современники Атгилы – Приск и Кассиодор – писали о жестоких изнасилованиях с последующими зверскими убийствами женщин при набегах и захватах городов, но они же утверждают, что с пленницами, полученными при разделе добычи, обращались очень хорошо и порой даже лучше, чем на их родине. У гуннов, по-видимому, даже существовало довольно уважительное отношение к женщине, но при этом кочевники редко пускали старух за спасительный частокол лагеря, и их повозки, замыкавшие обоз и тащившиеся медленнее других, были обречены на уничтожение врагом.

Правда, что гунны недорого ценили жизнь. Вопреки мнению историков классического периода, а также Мишле или Рамбо, Аттила всегда берег жизни не только своих воинов, но и других подданных. Он предпочитал демонстрировать силу, нежели пользоваться ею, запугивать, а не убивать. Но гуннский воин рвался в бой, и яростный порыв преобладал над тактикой. Чем больше риска, тем больше славы, и часто даже полная уверенность в неминуемой гибели не могла его удержать. Умереть ради славы – вот истинная доблесть. Неверие в загробную жизнь не охлаждало пыл воинов, напротив, оно являлось источником отваги гуннов. Хочешь не хочешь, а умирать придется, так что сделать это лучше в яростном боевом порыве. Нет, они невысоко ценили жизнь: воины кончали с собой из любви к почившим вождям, приносили себя в жертву из мелкого тщеславия, так что об истинной жертвенности не могло быть и речи. В каждом отряде были воины, знавшие толк в целебных травах и лечившие настоями и отварами своих товарищей, но в случае тяжелого ранения или болезни гунны кончали с собой без колебаний.

Все это возбуждало потребность в наслаждениях: ведь жизнь так коротка, полна случайностей и в целом жалка, что надо успеть хотя бы вкусить всех ее прелестей, пока еще есть время. Наслаждение битвой, обжорство, пьянство, плотские утехи… Когда король гуннов принимал знатных чужеземцев, его первой заботой было предложить им вина, которое он открыл для себя в походах на запад, и красивых женщин, специально отобранных им лично для услады гостей. Римляне, удостоенные такого гостеприимства, оставляли в своих путевых заметках самые лестные отзывы, хотя и в стыдливых выражениях. Прекрасные куртизанки редко были рабынями, чаще всего они происходили из знатных гуннских родов, специализируясь на оказании определенного рода услуг и умея избегать их нежелательных последствий.

Аттиле приписывали невероятное количество жен. Ученый грек Приск, своего рода социолог и мемуарист, побывавший с посольством Феодосия II у Аттилы и даже допущенный в ближайшее окружение последнего, писал, что им несть числа, а вестгот Иордан, ставший епископом и занявшийся историей варваров через сто лет после смерти Аттилы, утверждал, что тот «имел несметное количество жен», а «чада его, что народ целый». Другие древние историки сообщали о трехстах женах и более чем тысяче двухстах детях. Весьма лестный отзыв о мужской силе гуннов, но едва ли этому примеру следовали в массовом порядке.

У Аттилы очень рано появились «подруги», но мимолетные связи совсем не то, что супруга, возведенная в ранг королевы, равно как нельзя сравнивать взятую в супруги дочь вождя и супругу попроще, наложницу, родившую королевского сына, и наложницу без ребенка, любимую жену и бывшую супругу или бывшую наложницу, которую продолжали терпеть.

Аттила, тогда еще наследный принц, женился около 413 года на дочери вождя племени, не входившего в сферу влияния Роаса и его семьи. Возможно, ее звали Энга. Она, видимо, имела статус наследной принцессы и родила сына Эллака, которого Аттила всегда любил больше других. Но она умерла. Около 421 года Аттила женился на гуннской княжне, возможно, своей двоюродной сестре и дочери «суверенного вождя» крупного племенного союза. Звали ее Керка. Став в конце 434 году королем гуннов, он сделал ее королевой (жена его брата Бледы также получит этот титул), а с 435 года, после его провозглашения императором, Керка стала «королевой-императрицей».

Керка была, видимо, единственной из всех жен, которую Аттила допускал к участию в своей политической деятельности. Известно, что она принимала послов, даже в отсутствие Аттилы, и вела с ними переговоры. Эту задачу она выполняла совместно с женой Онегеза.

Керка родила двух сыновей и нескольких дочерей. Сыновья получили титул «правителей», что обеспечивало им статус королевских наследников, принцев, допущенных к государственным делам. Аттила, по всей видимости, наградил титулом королевы и сестру короля гепидов Ардариха: их сын Гейсм был признан «правителем», а значит, наследным принцем и гуннов, и гепидов.

Аттила сделал королевой и дочь короля «скифов» – видимо, сармата из Северного Причерноморья или какого-то выходца из соседних с Китаем областей. Короля звали Эскам, а дочь многие величали по отцу Эской. Она занимала при дворе второе место после Керки, отчего и величали ее «второй королевой». Она подарила императору сына и умерла при родах.

Вероятно, только Керка, сестра Ардариха и Эска были возведены в ранг королевы. Но еще одна «благородная» жена из знатного гуннского рода, не получившая королевского титула, родила Аттиле сына – Эмнедзара, который также был провозглашен наследным принцем, как и дети Энги и других королев. Более тридцати дочерей царьков-варваров и гуннских вождей стали супругами Аттилы и именовались княгинями. Все они жили в большом королевском дворце или прилегающих к нему теремах, а их дети росли вместе.

Титул королевы или княгини даровался Аттилой, а брак освящался исключительно свадебным пиром. Если невеста происходила из знатного и влиятельного рода, то на празднества приглашались зарубежные гости, и событие приобретало международный характер. В прочих случаях свадьбу играли в тесном семейном кругу.

«Случайные» жены – предмет внезапной страсти – могли претендовать только на совместную трапезу и проживали в некоем подобии сераля вблизи королевской резиденции, удовлетворяя сиюминутные прихоти императора. Содержались они за счет казны, а дети их могли рассчитывать на высокое положение, если не были совсем бездарны. Если же детей не было, их могли отпустить на волю, подарить другу или отправить обслужить высокого гостя.

Простая наложница была разменной монетой. Если она рожала ребенка от императора, то оставалась в «серале», выполняя роль служанки или «фрейлины» супруги. Ее дети росли во дворце, но не могли претендовать на милости, сравнимые с теми, что получали сыновья императорских жен. Если же детей не было, она могла остаться, уйти, если переставала нравиться повелителю, или выйти замуж за придворного, в глазах которого ее облагораживала благосклонность императора.

Триста «жен»? Не больше тридцати, но и того довольно, зато число второразрядных жен, наложниц и любовниц, забытых, но оставленных при себе, действительно могло доходить до четырехсот-пятисот. Тысяча двести детей? Но и у самого ничтожного царька их бывало с полсотни. Положение обязывает!..

В жизни Атгилы было несколько особенных любовных романов: романтическое, забавное и двусмысленное приключение с Гонорией, волнующий, непонятный и, возможно, платонический эпизод с Еленой и романтическая, ужасная и загадочная драма с красавицей Ильдико. Но мы вправе утверждать, что единственной «женщиной всей жизни» Атгилы была императрица Керка, и никто не мог занять ее место. Она умерла в 449 году, до последнего дня оставаясь деятельной и всеми почитаемой императрицей. Дочь Эскама умерла вслед за ней. Онегез и его жена переживут императорскую чету, но добровольно уйдут с политической сцены в год смерти Аттилы.

С учетом собственного опыта поездок, встреч и переговоров Аттила разработал свою первую имперскую программу. У него были виды на обе Римские империи (время, проведенное в почетных заложниках, не прошло зря), но особенно на территории Западной Римской империи, управлявшиеся из Равенны, и дунайские земли, находившиеся под властью Византии. Однако в то время, которое очень быстро прошло, он хотел лишь избежать неприятных сюрпризов и не давать водить себя за нос: правитель гуннов останется верным союзником, пока римляне будут лояльны по отношению к нему.

Вопреки мнению ряда серьезных исследователей, трудно предположить, чтобы Аттила строил какие-либо планы по захвату Китая или земель хионг-ну. Он лишь следил за тем, чтобы и с той стороны все было спокойно и никто не пытался расстроить заключенные им союзы. Аттила стремился обеспечить безопасность везде, где гунны были хозяевами, как на каспийских, так и на дунайских землях, а по возможности и в областях их ограниченного проживания.

Однако Аттила неоднократно имел случай убедиться, что эта цель еще далеко не достигнута. Римские эмиссары пытались подкупить хана акациров и даже самого Эбарса; дунайским племенам делались предложения о тайном или явном союзе; гуннские отряды открыто переходили на службу Риму, не затрудняясь уведомить о том «римского военачальника» Роаса; «князья» из гуннской племенной верхушки становились советниками императоров в Равенне и Константинополе; на дунайских землях были задержаны тайные римские гонцы с золотом. Терпение лопнуло. Аттила убедил Роаса, что нужно предпринять ответные действия и притом самые решительные.

Роас отправил Феодосию II гневное послание с требованием прислать к нему двух полномочных послов, которым будут подробно изложены причины неудовольствия и сообщено, какая сумма компенсаций и какие гарантии позволят избежать войны. Посоветовавшись с Аэцием, Феодосий согласился и назначил послами Плинфаса и Эпигения. Посольство направилось в римский город Маргус в устье Моравы, где должна была состояться встреча с Роасом и его советниками.

Это было, видимо, в октябре 434 года, переговоры же назначались на начало ноября. Тем временем скоропостижно скончался Роас. Вожди и воины спешно провозгласили «суверенными вождями» двух его племянников, сыновей Мундзука – Бледу и Аттилу. Начинался великий период в истории гуннов.

V
СТАНОВЛЕНИЕ ИМПЕРАТОРА

С момента своего столь внезапного провозглашения императором Аттила уже не был ни «суверенным вождем», как его отец, ни «королем варваров» с титулом «римского военачальника», как его дядя.

Верховенство королевского рода Турды, славным отпрыском которого был Аттила, признавалось отныне всеми западными гуннами, даже если отдельные вожди и надеялись на восстановление господства Рима. Это верховенство, хотя и в значительно меньшей степени, ощущалось и восточными гуннами. Сознание некой этнической и даже политической общности было присуще обеим группам.

Официально Аттила провозгласил себя императором только в начале 435 года. Он именовался королем-императором или «императором, королем гуннов». Но уже с самого начала самостоятельного правления иностранные партнеры его величали правителем Империи. Послы Феодосия первыми обратили на это внимание и были вынуждены последовать общему примеру.

Аттила сам определил границы империи, которую считал своей по праву на момент прихода к власти. Это была его основная империя, сложившаяся в результате прежних миграций и походов. Для признания земли своей было достаточно, чтобы на ней имелись поселения гуннов или через нее пролегал путь гуннских переселенцев. Пределы империи впоследствии могли и расшириться, но пока это была его земля, и он не желал, чтобы кто-либо приходил сюда без его ведома и согласия и жил здесь не по его законам. Аттила (в теории) оставлял только за собой право поддержания порядка в империи и ее защиты.

Его империя простиралась от Уральских гор и Каспийского моря до Дуная. На юге ее естественными границами были Кавказ, Азовское море, Черное море и Карпаты. Граница огибала Карпаты и где-то с середины южного склона спускалась к Дунаю, который, в свою очередь, становился «естественной границей». Таким образом, территория современной Венгрии рассматривалась Аттилой как неотъемлемая часть его империи, однако Румыния не входила в ее пределы. На севере не имелось естественных границ. Поэтому он решил проложить границы по прямой линии от Уральских гор (примерно с последней четверти западного склона) до верховьев Волги (к югу от Рыбинского водохранилища) и по другой прямой линии – от северного берега Дуная до Виндобоны (Вены). Эта граница была полностью искусственной, выдуманной и даже иллюзорной, но надо было принять решение, и к тому же на севере некого было опасаться!

Мания величия! Пустые мечтания больного рассудка! Наглость царька, объявившего себя владетелем пустынь и непроходимых мест, только бы пустить пыль в глаза действительно великим мира сего! Провокация шарлатана! – Сколько историков разоблачало «манию Аттилы»!

Другие же, напротив, видели в этих абсурдных границах фиктивной империи проявление его дипломатического гения. Одним махом Аттила поставил себя в ряд с другими императорами, которые не смогли ему в этом помешать, и обеспечил себе возможность играть на «незаконном» нарушении границ, как и сами они не раз поступали, когда дело заходило о слабо контролируемых землях.

Конечно же, придворных в Равенне и Константинополе немало позабавили «наивные» претензии гунна. Только Аэций и, возможно, Галла Плацидия отнеслись к ним со всей серьезностью. Аттила прекрасно отдавал себе отчет в своих речах и поступках. Он не питал ни малейших иллюзий насчет реальности своей империи, ее единства и сплоченности, размеров подвластных ему территорий и лояльности тех, кого он называл своими подданными, отдельные из которых даже не знали о его существовании. А насколько трезво в те времена упадка, когда многие ждали пришествия Бича Божия, оценивали силу собственной власти императоры Восточной и Западной Римских империй? Аттила в бытность свою при дворе Гонория научился различать видимость от реальности. Он знал, что огромная территория Империи стала в конце концов причиной ее раздела на две части, каждая из которых оставалась слишком большой, чтобы в ней можно было установить прочный порядок. Императоров обеих империй он считал лишь номинальными, а потому не видел причин, по которым нельзя было бы и ему стать императором, великим императором, сверхвеликим номинальным императором. Это произведет впечатление на других, к тому же заставит их думать, что ему еще многое предстоит сделать, чтобы укрепиться в намеченных им пределах, а значит, он не причинит им значительного беспокойства. Они не знают, говорил себе Аттила, что он не только способен стать реальным полновластным господином своей империи, но и захватить обе Римских империи. И в этом, надо признать, проявилась мания величия Аттилы.

Но, провозгласив себя императором, Аттила имел свои доводы, и доводы разумные, а не безумные: он хотел равенства, а затем и превосходства в переговорах, хотел выгодных союзов и выполняемых обещаний. Он хотел внушать страх и уважение. Империй, по крайней мере официально, становилось теперь четыре: Западная Римская, Восточная Римская, Китайская и Гуннская. Аттила отметил для себя малоприятный факт, что из всех империй его знают только в Китайской, и только с ней установлены дипломатическим путем дружественные связи.

Итак, предстояло установить отношения с римлянами, однако встреча должна была состояться не в Маргусе (не к лицу независимому правителю гуннов останавливаться в римском городе), а неподалеку от него, на моравской равнине на правом берегу Дуная. Аттилу, разумеется, будет сопровождать Бледа, которого вместе с ним возвели на престол в спешке, последовавшей за смертью Роаса. Бледа ничем не стеснял брата. Он мало что понимал и предпочитал отмалчиваться. Ему и в голову не приходило, что он мог бы не признать главенство своего младшего брата.

Аттила знал, что послов Феодосия будет двое, Плинфас и Эпигений, которых должны сопровождать легаты рангом пониже. Он принял решение, что и его с братом будут сопровождать два посла, также располагавшие штатом помощников.

Сообразительность Аттилы подсказала ему выбрать в послы двух своих ближайших и самых любимых советников – грека Онегеза и паннонийского римлянина Ореста. Таким образом, межимперская конференция приобретала по-настоящему международный характер. Помощниками послов стали гунны ярко выраженного монгольского типа – Эсла и Скотта.

Желая подчеркнуть свою роль принимающей стороны, делегация Аттилы прибыла на место встречи первой. Демонстрируя собственное пренебрежение к римским обычаям, Аттила и «сопровождающие лица» не сошли с коней; римские послы посчитали себя обязанными также остаться в седлах.

С обеих сторон последовали высокопарные приветствия. Перед отъездом в Маргус Плинфас несколько преждевременно выразил Феодосию свое удовлетворение тем, что переговоры предстояло вести с новоиспеченным королем, а не с матерым несговорчивым Роасом. Посол начал свою речь, призвав оценить милостивое снисхождение, проявленное императором, который любезно направил послов по первой просьбе короля гуннов. Аттила холодно оборвал его: если Феодосий уступил требованию, то только потому, что отказ привел бы к войне, и стоит поверить его слову, что в данных условиях гунны готовы сражаться; правитель гуннов здесь потому, что желает сообщить послам, какую цену римляне должны заплатить, чтобы избежать столкновения, а послы должны только ответить на изложенные требования «да» или «нет».

Плинфас и Эпигений не ожидали ни такого приема, ни грозной речи на латинском. Им пришлось сдержаться и выслушать требования гунна до конца, оставив за собой возможность поторговаться. А требования были простыми и ясными: расторгнуть все союзы, заключенные де-юре или де-факто между Константинополем и странами, вошедшими в Гуннскую империю; отказать в какой-либо поддержке дунайским и каспийским племенам и отозвать эмиссаров; уволить со службы всех гуннов, нанятых без согласия Роаса; выдать всех гуннов, предательски укрываемых Феодосием II, и всех дезертиров, нашедших прибежище в Римской империи; торжественно обещать никогда не оказывать, прямо или косвенно, помощи врагам гуннов.

Плинфас наконец-то смог вставить несколько слов. Он заверил, что император Восточной Римской империи не держит наемников-гуннов и это требование следовало бы предъявить императору Запада. Аттила промолчал, а Онегез ответил, что возьмет это на заметку. Тогда Плинфас заявил, что хочет убедиться, правильно ли он понял требования вождя гуннов, и повторил их все одно за другим, каждый раз спрашивая: «И что будет, если император не согласится?..» На что Аттила каждый раз отвечал: «Значит, он выберет войну». Столкнувшись с подобной решимостью и уверенностью в собственной правоте, Плинфас отступил. Слишком быстро отступил, так как Аттила, увидев, что выигрывает партию, только усилил нажим. Он напомнил, что несколько римских заложников сбежали, не заплатив выкупа. Их надо либо вернуть, либо заплатить восемь золотых монет за каждого. Но это мелочь, главный вопрос касается возмещения ущерба, нанесенного гуннам происками римлян в дунайских и каспийских землях. Кроме того, чтоб вы знали, дружба гуннов сегодня стоит дороже, чем вчера, и «жалованье» в 350 фунтов золота, платившееся «римскому полководцу» Роасу, должно стать ежегодной «данью» в 700 фунтов золота, которую император Восточной Римской империи будет платить императору гуннов.

Тут Эпигений не выдержал и взорвался: «Император на это не пойдет никогда!» На что Орест очень спокойно ответил ему: «Тогда он выберет войну». И вежливым, но твердым тоном дал послам ночь – одну ночь – на размышления и назначил встречу на утро следующего дня.

Послы провели весьма скверную ночь. Аэций предупреждал их, что к угрозам Аттилы нельзя относиться легкомысленно, что у того слова не расходятся с делом. Феодосий II сам рекомендовал им соблюдать максимальную осторожность и передал Эпигению императорскую печать, которой скреплялся любой договор от имени императора. Но мог ли этот мот и расточитель с тощей казной согласиться на столь чрезмерную дань? В конце концов, они решили, что этот вопрос и станет главным предметом торга. Но главное: даже если сейчас и уступить, еще не известно, придется ли платить…

Утром стороны снова встретились на равнине в окрестностях Маргуса. Однако на месте были только двое «монголов»!.. Пришлось ждать, пока Аттила, Орест и Онегез соизволят, наконец, прибыть. Орест передал послам уже подготовленный договор на безупречной латыни. Плинфас заявил, что, по его убеждению, Феодосий откажется увеличивать размер жалованья. Орест забрал договор и объявил переговоры оконченными: пусть будет война, если византийский император этого хочет. Эпигений поспешил вмешаться: у него есть печать, договор можно подписывать!

Маргусский договор был немедленно подписан.

Онегез отвел Эпигения в сторонку и сообщил, что Аттила сделал небольшой подарок, не указав в договоре точного числа сбежавших римских заложников, но гуннских перебежчиков из знатных родов надо вернуть, равно как и отказаться от услуг всех советников-гуннов, тайных или явных, при императорском дворе в Константинополе. Было бы также неплохо убедить императора Западной Римской империи отказаться от найма гуннов в свои легионы без согласия Аттилы и уволить тех, кто уже находится на его службе. Расстались в почти дружественной обстановке.

Известие о заключении договора успокоило Феодосия II, но он пришел в бешенство, узнав, что должен выплачивать 700 фунтов золота в год, и решил про себя, что платить будет недолго. Пока же было необходимо показать Аттиле, что его признают императором и принимают его императорские требования: Феодосий приказал взять под стражу двух сыновей гуннских вождей, находившихся на его службе, и передать их Аггиле на римской территории у Карса – города в дунайской Фракии. Аттила распорядился распять их на глазах у римских конвоиров в назидание предателям, шпионам, дезертирам… и тем, кто дает им прибежище.

Аттила вернулся в свою «столицу» где-то на просторах дунайской равнины и «сформировал правительство» из своих ближайших советников во главе с Онегезом.

Аттила уделял много времени управлению государством, стараясь выступать защитником и вождем всех, кто подчинялся его власти, укреплял связи с соседними государствами и заботился о развитии сети дорог, связующих основные районы, центры и городки его империи.

Он – император и жаждет соответствующего величия. Чужие должны его бояться, свои – слушаться. Но еще он хотел, чтоб его любили. Приск оставил нам следующее описание: «Он выступал гордо и бросал взгляды свысока, держался прямо, сознавая свое могущество; он любил войну, но умел разумно использовать и время затишья; по-царски надменный, когда провозглашал свою волю, резкий и грубый, когда считал это уместным, он при этом не оставался глух к просьбам, и многие его подданные могли убедиться в его доброте».

Все современные историки, изучавшие жизнь и характер Аттилы, отмечают, что он был, прежде всего, дипломатом. Все, что мы уже успели узнать о нем, подтверждает это мнение: скрытность и недоверчивость, но при этом склонность к наблюдению и анализу, проявленные при дворе Гонория, сообразительность при установлении контактов с дунайскими племенами, ловкость и развитый интеллект, коими блистал он во время поездок на Восток и Дальний Восток, а также отношения, которые он поддерживал с Аэцием, и то, как он добился заключения Маргусского договора.

Молодой император, желавший заявить о себе, должен был всегда и везде оставаться дипломатом: в оттенках поведения, в осознании важности внешнего облика, в выборе послов, в торжественности или разгульном веселье приемов, в грубом нажиме или тонкостях заключаемых договоров. Там надо внушать страх, тут проявить мягкость, здесь казаться суровым, а там добродушным жизнелюбом, быть то строгим, то милосердным. Аттила стал выдающимся актером политической игры, обладая врожденным талантом подчинять себе людей.

Наибольшим «творческим успехом» Аттилы можно считать роли Грозного, Безжалостного и Буки, блестяще исполнявшиеся им для императоров, полководцев, армий и народов. Внушать страх было инстинктом гуннского воина. Наслать в подходящий момент орду диких, уродливых, улюлюкающих всадников, готовых резать всех от мала до велика, подвергнуть разорению и опустошению город или край – излюбленная Аттилой показательная экзекуция, позволявшая внушить ужас и принудить к подчинению.

Но даже в этой жестокости имела место дипломатия, более того, сама жестокость всегда или почти всегда была «дипломатическим приемом». Безжалостная расправа над отрядом, городом, селением или казнь нескольких врагов или предателей позволяли избежать серьезной войны или крупных сражений, добиться капитуляции городов и укрепленных лагерей, заключить выгодные соглашения и пресечь новые козни. Какие бы жестокости ни совершались по приказу Аттилы, они диктовались его осмысленной политикой, а не жаждой творить зло, и он прибегал к ним, считая их наиболее практичным – хотя и не самым гуманным – средством достижения цели.

Но при случае Аттила мог сыграть и роль Обольстителя: произвести приятное впечатление, предложить помощь, с возмущением обличить коварство другого, воздать должное храбрости и стойкости героев, падких на похвалу, оказать радушный и щедрый прием, не поскупиться на подарки. Аттиле нравился этот образ. Он так любил его, что часто разрывался между Грозным и Обольстителем, внезапно переходил от одного к другому.

Впрочем, Обольстителя знают меньше, чем Грозного, хотя его роль была велика. К тому же Аттила часто предлагал своим противникам выбрать, с кем из двух персонажей они хотят иметь дело: уступить просьбам милого человека или испытать на себе гнев злодея. Император мог одеваться «под Феодосия» или выбирать более скромный римский стиль, облачаться на монголо-китайский манер в разноцветные шелка и дорогие меха, но он умел также вырядиться пугалом и предстать самым диким из вождей разбойничьих шаек варваров.

Любой правитель опирается на войска. Аттила создал мощную армию, вернее, армии, а еще точнее – орды и легионы. Он умело сочетал дисциплинированность регулярных частей и дикость варваров.

Аммиан Марцеллин оставил краткое, но точное описание диких воинов: они носят куртки и штаны из шкур и кожаные колпаки, «пускают на большие расстояния стрелы с острыми костяными наконечниками, не менее прочными и смертоносными, чем железные», в ближнем бою «в одной руке держат меч, а в другой – сеть, которой спутывают врага, когда он пытается отражать их удары».

Хотя Аттила сохранил эти поражавшие воображение дикие орды, он усилил и унифицировал их снаряжение: кожаный панцирь, железный шлем, стрелы с железными наконечниками (хотя и костяные по-прежнему были в ходу), длинные изогнутые луки, боевой топор или кинжал и весьма часто – ременный аркан. Меченосцы с сетями составляли только небольшую часть когорты и предназначались для ведения боя в пешем строю, которого не любил ни один гунн. К концу своей военной карьеры Аттила по совету Эдекона существенно улучшил снаряжение своих воинов.

Но на заре этой карьеры он приложил также немало сил для создания подразделений, совершенно отличных от варварских орд. Во многом он воспользовался римским опытом. Сначала появился отряд блестящих гвардейцев в разукрашенных железных шлемах, дорогих поясах, с красивыми щитами, копьями и мечами. Эти «преторианцы» сопровождали Аттилу в его поездках в Китай и другие страны и были своего рода парадным войском. Затем появились «экспедиционные корпуса», одетые и вооруженные по римскому образцу и с великим трудом обученные вести бой в строю. В них входили конные части, способные сражаться пешими. Эти элитные части должны были произвести впечатление на римлян и доказать им, что гунны могут добавить к римским легионам собственные, не менее боеспособные. Хотя Аттила всемерно развивал эту практику, не он был ее изобретателем: разве можно допустить, чтобы Стилихон держал при себе отряд телохранителей-гуннов, сформированный из оборванцев?

Проводя реформы в армии и создавая легионы «нового образца», Аттила умело применял обе категории своих воинов. Дикая орда использовалась, главным образом, в тактике Грозного, легионы – в тактике Обольстителя.

Императору в мирное время подобает окружать себя престижа ради роскошью и жить на широкую ногу, и Аттила превратил это в инструмент собственной политики обольщения высоких зарубежных гостей и гуннской знати из различных провинций своей империи.

Приск оставил описание его неизвестно где расположенной столицы: «Очаровательная столица! По правде говоря, это город из шатров и крытых повозок, в центре которого находится деревня, обнесенная частоколом. На небольшом холме в центре деревни стоит королевский дворец, если только можно называть дворцом жилище из дерева. Его окружают терема жен и дома стражников. Интересно взглянуть на здание поближе. Стены сделаны из искусно подогнанных досок, крыша опирается на небольшие деревянные колонны, образуя своего рода галерею, все тщательно отделано и покрыто резьбой, которая, несмотря на варварский рисунок, придает зданию некоторое величие». Приск добавляет, что посольство, в состав которого он входил, размещалось в доме, «расположенном недалеко от дворца Онегеза, одного из главных гуннских вождей». Этот дворец явно произвел на него впечатление: «В этом жилище, построенном, как и прочие, из дерева, имелась баня из камня и мрамора по образцу римских терм (…) с парильней и бассейном». Приск узнал, что баня была построена по проекту греческого архитектора, военнопленного, попавшего в долю добычи своего соплеменника Онегеза, который с ним очень хорошо обращался, но на свободу не отпускал. По другим свидетельствам можно установить, что дворцы Аттилы, королевы-императрицы Керки и королевы или вице-королевы – короче, супруги Онегеза, – были отделаны полированными деревянными панно, украшены рельефными резными картинами, скульптурами и живописью, огромные приемные залы были выстланы дорогими коврами, на которых были расставлены диваны с подушками. Металлическая посуда была дорогой, блюда – восхитительными, а вина – превосходными. Создается впечатление, что особо важные гости приглашались на ужин во дворец Керки или жены Онегеза. Хозяйки почти всегда присутствовали на этих пирах и, по сохранившимся описаниям, были очень красивы, и одевались в самые изысканные шелка, и носили самые дорогие украшения. Многие зарубежные гости утверждали, что роскошь двора Аттилы была ближе восточному типу, нежели римскому.