Текст книги "Охотники за лавинами"
Автор книги: Монтгомери Отуотер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)
Однажды мне довелось наблюдать образование мягкой снежной доски почти в лабораторных условиях – во время работы роторного снегоочистителя. Входящий в ротор снег был свежевыпавшим, сухим, кристаллическим, поскольку он еще не подвергался влиянию ветра, а выходящий оказывался зернистым, тусклым. Вскоре он превращался в типичную мягкую снежную доску. Ветер, создаваемый работающим снегоочистителем, воздействовал на снег по-разному: он перекидывал его с дороги и вверх на склон, отлагая с большой интенсивностью и превращая из кристаллического в зернистый, Наконец, в этой миниатюрной метели при сверкающих лучах солнца я увидел то, чего не мог видеть при настоящем буране; поток снега был турбулентным, и, следовательно, каждая отдельная частица его вращалась.
Я спросил себя: может быть, турбулентность – важнейший фактор в образовании снежной доски? Доски создаются на подветренных склонах, где снегонесущий ветровой поток как бы переливается через гребень хребта, создавая завихрения. Может быть, каждая вращающаяся частица снега при соприкосновении с уже отложенным снегом внезапно останавливается и при этом торможении выделяется небольшое количество тепла, достаточное для того, чтобы вызвать микроскопическую сварку двух частиц снега? Быть может, это спекание, усиливающееся благодаря оседанию и уплотнению, и является причиной образования снежной доски, напряженной и хрупкой, несмотря на ее бархатистую текстуру? Это был мой аргумент в споре с де Кервеном, когда я утверждал, что мягкая доска – особый вид снега.
Мои наблюдения за температурой подтвердили, что она является наиболее многосторонним фактором, воздействие которого на снег начинается в атмосфере и продолжается до тех пор, пока он снова не превратится в воду. Она может способствовать слеживанию свежевыпавшего снега и в то же время уменьшению его сцепления, а также может создавать устойчивый зернистый снег, или наст, на поверхности снежного слоя и неустойчивую глубинную изморозь в его нижней части. Заставляя снег испытывать внезапные напряжения расширения или сжатия, температура может действовать как спусковой механизм лавины. Из всех факторов лавинообразования температуру измерить легче всего, но оценить ее влияние труднее всего.
Один из температурных эффектов вполне ясен. Я назвал его «перевернутым бураном». Нормальный буран обычно начинается при умеренной температуре, которая постепенно понижается. Если нет усложняющих факторов – таких, как ветер или неустойчивый подстилающий слой, этот тип снегопада приводит к хорошему сцеплению снега, и по возникающей поверхности можно очень хорошо кататься на лыжах. Но перевернутый буран, начинающийся при низкой температуре и заканчивающийся при высокой, приводит к лавиноопасному состоянию свежего снега.
Однажды я имел прекрасную возможность увидеть в лабораторных масштабах, что происходит при перевернутом буране. Для эксперимента, который не имел ничего общего с лавинами, у меня на площадке лежало около 50 см свежевыпавшего снега. Мне нужна была большая масса, и я подкинул лопатой еще снега. Непреднамеренно я создал условия перевернутого бурана. Перекинутый лопатой снег был плотнее, чем естественный, так как его перемещали. Внезапно вся масса осела примерно на 8 см. Это было не просто оседание, это был обвал. Более тяжелый снег наверху уничтожил сцепление более легкого нижележащего снега, и последний полностью разрушился. В этом, подумал я, проявляется пластичность снега.
Если воздействие давления, температуры и силы тяжести на снежный слой происходит очень быстро, то структура разрушается, срезается и создаются первичные условия для возникновения лавины.
Из всех факторов, способствующих лавинообразованию, оседание является одним из самых важных и самых неуловимых. Оно важно, потому что это единственный из всех факторов, который всегда и везде оказывает стабилизирующее влияние. Правда, есть одно исключение (уже описанное) – случай, когда глубинная изморозь выскальзывает из-под снежного покрова. Оседание неуловимо, потому что его трудно измерить. Очевидно, во время снегопада одновременно происходят два вида оседания: оседание старого снежного покрова и оседание свежевыпавшего снега. Впоследствии я понял, что есть и третий вид – оседание с различной скоростью в различных слоях снега. В течение многих лет, используя всю свою изобретательность, придумывая (и безжалостно отбрасывая) различные приспособления, я пытался разделить этот процесс на компоненты. Но этой проблемы я полностью не разрешил.
Столь же трудно объяснить, почему оседание так неуловимо. Дальнейшее изучение этого фактора и его результаты описаны в гл. 7, рассказывающей о второй стадии лавинных исследований в Америке. На первой стадии я был вдохновлен одним открытием: мягкая снежная доска может быть погребена под новыми слоями снега, но при этом сохраняет типичные характеристики такой доски – напряженное состояние и хрупкость. Таким образом она создает ослабленную зону и становится источником зарождения лавин в толще снега. Я нашел, что хорошим индикатором снежной доски является ненормально низкий показатель оседания. Нормальный снег в среднем за зиму сжимается на 75 % первоначальной толщины. Большая доля этого оседания происходит на ранних стадиях, причем на 50 % снег оседает еще на поверхности. Всегда было приятно откопать подозреваемый слой снежной доски и по истечении нескольких дней, а возможно и недель, обнаружить, что он осел нормально.
Факторы, способствующие образованию лавин, никогда не давали и не дадут точной формулы для прогноза лавин, потому что в образовании последних участвует слишком много переменных. Но они являются точными и надежными проводниками по восходящей кривой лавинной опасности и дают сотруднику снежной службы логическую основу для решений.
В один из своих приездов Джон Херберт упросил меня разрешить ему побыть один день самостоятельно лавинщиком. Когда-то я говорил ему, что отвечать за такое место, как Алта, слишком нервное дело. Он хотел почувствовать это сам. Чтобы гарантировать ему самостоятельность, я уехал в Солт-Лейк-Сити. Утром я взял его отчет о снеге, погоде и лавинах. Джон был серьезен и чувствовал себя несколько неловко, что было вполне естественно, так как при нем прошел довольно активный небольшой снегопад.
Подстилающая поверхность, выпадение снега, ветер, оседание, условия катания на лыжах, шоссе, лавинная опасность – все было описано вполне профессионально. Джон оценил опасность как низкую и нарастающую, без серьезных проблем до полудня, если буран не усилится. В заключение он спросил: «Ну, что скажешь?»
«По-моему, все как надо, – ответил я. – Но ты забыл одну вещь».
«Правда? Какую?»
«Ты не дал мне фрамус фрументума».
Джон не знал, что «фрамус фрументума» – это лавинная шутка, претенциозное выражение без всякого смысла, просто напоминание о том, что каждый лавинщик должен знать с самого начала: нельзя быть чересчур серьезным.
«Фрамус фрументума?» – заволновался Джон. Он забыл переключиться. Я услышал, как он заворчал на себя и начал ворошить бумаги. «Я не могу ничего найти об этом в руководстве». Пауза, а затем: «Отуотер!..»
Глава 4. БОРЬБА С ЛАВИНАМИ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Девушка из Чикаго
Естественным дополнением к прогнозу лавинной опасности является контроль за лавинной опасностью. Сначала в Алте был только один метод контроля – закрытие трасс. Как лыжники реагировали на то, что день за днем их любимые трассы закрыты, мы уже описывали. Они не только возмущались – они не подчинялись. Когда выставлялся новый набор запрещающих знаков, лыжники оставались на открытой территории в течение времени, достаточного для ее освоения. Затем один из них отклонялся в закрытую зону, другой шел по его следу, а за ними уже шел весь поток лыжников.
Бывшему солдату было ясно, что делать: бороться с лавинами. Средство? Взрывчатка. Прецедент уже был: швейцарцы использовали минометы и бомбы. Я изложил проблему инспектору Козиолу, объяснил ему, что, судя по тому, как возрастает число лыжников каждую зиму, результат можно предвидеть: катастрофа. Применяя взрывчатку, чтобы снять напряжение со склонов, мы не только сможем лучше использовать территорию, но и будем знать, что она безопасна.
«Не знаю, что скажут в региональном управлении, – ответил он. – Во всяком случае, мы рискнем».
В настоящее время отдаленный грохот противолавинных бомб и снарядов столь обычен для лыжников, что они едва ли поднимут головы, зашнуровывая свои ботинки. Не так было в Алте в 1948 г. Я еще помню несчетное число сплетен о моем первом противолавинном взрыве.
Дорожный техник Мел Уокер и я привезли ящик динамита и взорвали его у шоссе под горой Сьюпириор. От склона к склону заметалось эхо. Больше ничего не произошло.
Вторая попытка была более успешной. По счастливой случайности Управление Уосатчского национального леса располагало большими запасами взрывчатки военного времени – так называемого тетритола. Тетритол – бризантная взрывчатка, создающая ударное воздействие. Последнее зависит от скорости взрыва, или, выражаясь техническим языком, скорости детонации. У динамита она составляет около 3000 м/с, у тетритола – 8000 м/с. Я использовал тетритол, потому что он нам ничего не стоил. Так случайно был обнаружен принцип воздействия на лавины, который мог бы оставаться неоткрытым еще многие годы: не так важно пробить дыру в снеге, как создать в нем вибрацию высокой частоты.
В один из дней, полное представление о которых имеют только лыжники, – солнце и пушистый снег после бурана – я притащил полный мешок этого бесценного тетритола на вершину склона Раст-лер-Фейс, который я считал врагом Алты номер один. Расположенный напротив приюта Алты, этот огромный склон занимал всю нижнюю половину лыжной территории. В истории Алты никто еще не съезжал на лыжах с его вершины, не считая нескольких сорвиголов, которые любили глубокий свежевыпавший снег больше, чем жизнь. Мало что зная о свойствах и силе тетритола, я высыпал сразу весь мешок – около 10 кг. Я следовал принципу одного старого подрывника. На вопрос, сколько пороха он использует, он всегда отвечал: «Много».
Я укрылся за одной из скал, окаймляющих верхнюю часть склона. Чтобы увидеть момент взрыва, мне пришлось высунуться. Когда меня достигла взрывная волна, я подумал, что она снесла мне череп до самых глаз. Как заяц, вспугнутый из укрытия, лавина из снежной доски взвилась в воздух и затем быстро устремилась вниз по склону. Сквозь звон в ушах я расслышал одобрительные возгласы зрителей на веранде приюта. Вскоре я отдышался и съехал на лыжах с Растлер-Фейс.
Снежный патрульный подарил лыжникам великолепную трассу с глубоким свежим снегом, известную теперь во всем мире как Большой Растлер. А я перестал палить 10-килограммовыми порциями тетритола, потому что и двух килограммов было достаточно.
Современную лавинную партию ужаснули бы приемы и оборудование тех первых подрывных групп. После снегопада мы поднимались на подъемнике Коллинс, что составляло примерно полпути до вершины. Затем направлялись вверх по перемычке вдоль Растлера. Путь этот не был хорош, потому что опасности подстерегали нас на каждом шагу и гора постреливала в нас небольшими лавинами из снежных досок. Когда был построен другой подъемник, мы стали попадать прямо на гребень и идти безопасным маршрутом и тогда с каждым разом использовали все более сложное снаряжение.
Взрывное оборудование, которое мы имели, было плохо приспособлено для наших целей. Правила Лесной службы требовали, чтобы запалы воспламенялись электрическим способом. Подготовка заряда состояла из следующих этапов:
проверить гальванометром детонатор;
подключить детонатор к подрывной электрической цепи;
вставить детонатор во взрывное устройство;
протянуть провод до огневой позиции (почему-то провод всегда слишком короток и кому-то приходится подвешивать его на пути возможного схода лавины на веревке);
проверить всю цепь гальванометром;
проверить взрывную машинку;
подключить машинку к взрывной цепи;
и только тогда – ВЗРЫВ!
На ветру, на гребне хребта, ранним морозным утром это было тяжким испытанием.
Напрасно я ходатайствовал о введении удобных и эффективных взрывателей и бикфордова шнура вместо всех этих громоздких железок. Лишь через десять лет, в 1956 г., правила изменились – после того как я послал Джону Херберту выписку из «Руководства подрывника», где отмечалось, что при использовании электрической подрывной цепи может произойти детонация, вызванная статическим электричеством, которое генерируется ветром, дующим над снегом. Разумеется, ветер, дующий над снегом, – это самая обычная ситуация в противолавинных работах. Теперь от статического электричества можно обезопаситься хорошим оборудованием (тогда же никто не спрашивал, как мы его избегаем). Признаться, мы использовали взрыватели и бикфордов шнур задолго до 1956 г., но первое время это была наша тайна.
Следует объяснить, почему так важен был переход от электрической системы воспламенения запалов к использованию бикфордова шнура. Будет ли это раскаленная проволочка на конце электрической цепи или искра пламени на конце шнура, эффект получится один и тот же: тепло воспламеняет детонатор, а детонатор – заряд. При электрической системе воспламенения весь сложный процесс подготовки заряда последовательно, взрыв за взрывом, должен выполняться на открытом воздухе. Это трудоемкая и часто опасная работа. Мы бросали такие бомбы на лавиноопасные склоны, но провод без конца рвался, и тогда приходилось возиться с неразорвавшимся зарядом. Это была игра с огнем, а потому обычно подрывник выходил на склон и устанавливал заряд там, где нужно.
При использовании запального шнура все бомбы для каждой операции мы могли с удобством подготавливать в мастерской. В горах человек доставал бомбу из рюкзака, присоединял бикфордов шнур, поджигал его, бросал бомбу в лавиноопасное место и шел к следующей точке. Такое довольно простое усовершенствование означает, что в настоящее время группа хорошо подготовленных лавинщиков может подниматься на подъемнике или на лыжах по хребту и швырять бомбы на лавиноопасный склон. Такая группа может обезопасить полностью всю гору за то же время, какое я затрачивал на проведение одного взрыва с использованием электрического запала.
Естественно, здесь были свои проблемы. Например, один нервный охотник за лавинами швырнул подожженную бомбу в снег в двух метрах от конца моих лыж, вместо того чтобы забросить ее далеко вниз по склону. Снег был слишком глубоким и рыхлым, и я не смог бы быстро выйти из опасной зоны. Если бы я поехал вниз по склону, то оказался бы на пути лавины. Единственное, что я сообразил сделать, это мгновенно закопаться в снег. Нервные долго не задерживаются на лавинной работе.
Первое время в Алте не было специальной группы взрывников. Для производства взрывов выходили только я и те из сотрудников, кто был в настроении преодолеть трудный подъем. Бак Сасаки, работавший на подъемнике, и Тед де Боер, тогда управляющий приютом, были моими постоянными спутниками. Кроме того, присоединялся кто-нибудь из лыжного патруля – Джим Шейн или Гарольд Гудро. Мы старались идти по крайней мере втроем, чтобы разделить груз.
Сасаки обычно пробивал тропу. Он обладал колоссальной выносливостью. Мы называли его вертикально лазающим Сасаки, а также другими, менее лестными именами: он лез прямо вверх, пробивая тропу в глубоком снегу, тогда как у других не хватало на это сил.
В один памятный день мы закончили подъем и начали полукилометровый спуск по хребту к Растлер-Фейс. На гребне снег под воздействием ветра стал очень плотным. Бак, который нес полный рюкзак взрывчатки, попал лыжами под выступающий край снежной доски. Лыжи уперлись. А он в позе ныряющего лебедя совершил шестиметровый прыжок и приземлился под маленькой сосенкой, причем здорово шлепнулся о плотный снег; тяжелый мешок стукнул его по шее, а голова ушла в снег. Мы же, и не думая ему помочь, стояли, наслаждаясь этим зрелищем.
Когда Сасаки высвободил наконец голову из-под снега, он столкнулся нос к носу с дикобразом, поселившимся именно у этой сосенки. У него был обычный для дикобразов близоруко-глупый вид. Выражение лица Бака было неописуемо.
Через некоторое время пришла и моя очередь. Я медленно передвигался по Лоун-Пайн с «электрической» бомбой в руке. В середине поворота переступанием снежная доска двинулась вместе со мной. Моя первая мысль была о бомбе, потому что я не хотел находиться вместе с ней в лавине. Я отбросил ее как можно дальше. Вторая мысль была о ногах. В середине поворота переступанием одна моя нога была направлена на север, другая на юг, а это – неуклюжее и болезненное положение. Люди часто ломают ноги, делая повороты переступанием. Я подпрыгнул как можно выше, исходя из предположения, что по крайней мере мои ноги останутся целыми и, возможно, доска уйдет из-под меня. Предположение оказалось правильным.
Зима Плохого Снега в 1950/51 г. предложила суровое испытание технике взрывов. Лавинщики подорвали три доски на Растлер-Фейс, а одна доска сошла сама по себе. Последняя подрывная операция, проведенная после мартовского снегопада, спустила пятую доску. Лавина распространилась далеко за свои обычные границы, захватив снег, лежавший всю зиму. В отложениях лавины были представлены все пять слоев из снежных досок. Это страшный случай лавины наивысшей силы, когда сдвигается весь снежный покров. Такая же лавина разрушила когда-то старый поселок старателей. В нашем случае мы заставили Растлер-Фейс показать всю свою силу как раз вовремя. К счастью, в это время в Алте находился Джон Херберт. Он уехал в Вашингтон, в Главное управление Лесной службы, убежденным сторонником контроля за лавинами.
Постепенно лыжники поняли, что за восхождение на Растлер следует вознаграждение. После взрыва один из них получил право съехать с Большого Растлера по свежему снегу на глазах у завидующих зрителей, расположившихся на веранде приюта. У нас появились добровольцы. Одним из наиболее постоянных была девушка из Чикаго, имя которой я забыл. Она часто бывала в Алте, любила свежий снег и хотела кататься по Большому Растлеру. Возникла моральная проблема. Можно ли допускать представителей широкой публики к участию во взрывных операциях, не говоря уже о лавинных? По этому вопросу инструкция была непреклонна. Но, с другой стороны, девушка была настойчивой, да и красивой тоже. К тому же инструкция рекомендовала поддерживать хорошие отношения с публикой.
Нашим первым объектом был мой старый личный враг Лоун-Пайн на пути к Растлер-Фейс. Я готовил электрическую цепь для запала. Девушка из Чикаго наблюдала с интересом и некоторой опаской, если я правильно понимал выражение ее лица. Вдруг она поняла, что это не игра. Будет взрыв, возможно, будет лавина, а она находится не более чем в 15 м от места взрыва. К этому времени мы уже знали, что при взрыве в снегу не образуется летящих комьев. Лучше находиться близко от взрыва в безопасной позиции, чем убегать и, быть может, попасть во вторичную лавину.
Нашим укрытием была группа деревьев. Я дал сигнал: «Приготовиться к взрыву». Команда залегла спинами к заряду с капюшонами на головах, так что взрывная волна должна была пройти поверх них. Девушка продолжала стоять, глядя на меня своими большими глазами. Я велел ей лечь. Ответа не последовало, если не считать того, что она слегка согнула колени. Не знаю, думала ли она, что я ее разыгрываю, или же действительно была парализована страхом.
Время шло, было холодно, а мне нужно было продолжать работу. Я включил взрывную машинку. Взрывная волна ударила по девушке. По Лоун-Пайн пошла лавина. Снег начал двигаться вокруг нас между деревьями. Рюкзаки, лыжи, провода и люди начали съезжать вниз по склону. Девушка проплыла мимо меня на куске снежной доски. Я поймал ее и подтянул к дереву, за которое держался; другие члены группы также прилипли к деревьям. Затем мы собрали имущество и двинулись дальше. Мы подорвали Растлер-Фейс и проехали по нему.
Девушка из Чикаго оказалась хорошей спортсменкой. В следующей подрывной операции она была готова к бою. Она восхваляла охотников за лавинами в то время, когда было еще далеко до признания нас как публикой, так и нашей собственной организацией. Это было начало политики нашего доверия к публике – мы начали позволять лыжникам видеть, что и почему происходит, даже принимать участие в работе, хотя это замедляло операцию и действовало нам на нервы. Слово «лавина» больше не было словом, которое нельзя было произносить в присутствии широкой публики.
Охота за лавинами в Алте стала общественным событием. Люди вставали пораньше, чтобы полюбоваться зрелищем с веранды приюта. Они собственными глазами видели срывающиеся со склона лавины там, где еще вчера катались на лыжах и где надеялись покататься сегодня. Нарушения границы, обозначенной «Закрыто. Лавинная опасность!», стали редкостью. Лыжники знали, что эти таблички вскоре будут сняты.
Да будет счастлива девушка из Чикаго, и пусть она долге еще катается на лыжах! Она стала предвестницей специального корпуса, который, насколько я знаю, был единственным в мире, – корпуса девушек-лавинщиц. В любом районе, подобном Алте, где распространено катание на лыжах, есть молодые девушки, убирающие комнаты, прислуживающие за обеденным столом, работающие за стойкой отеля. Они стремятся хорошо выглядеть и хорошо кататься на лыжах. В Алте они часто бывали добровольцами при проведении противолавинных работ. А нам всегда отчаянно не хватало людей для лавинного патруля.
Лавинное патрулирование – операция, которая следует за взрывами и заключается в свободном обходе всей территории в поисках небольших несошедших лавин. Это те лавины, которые лежат в ожидании неосторожного лыжника и могут быть столь же смертоносными, как и большие лавины. Патруль всегда состоял из двух человек, один из которых наблюдал за другим. Это было нашим нововведением, и теперь все следуют нашему примеру. Тогда мы обычно посылали не двух охотников за лавинами, а одного охотника и одну девушку-лавинщицу. Таким образом мы удваивали наши людские ресурсы и быстроту наших действий. Девушка должна была нести за охотником веревку и еду и все время за ним наблюдать. Если он исчезал из поля ее зрения, она вызывала спасательную команду.
Некоторые из таких пар имели тенденцию превращаться в более постоянные. Я знаю это по себе, потому что я женился на моей девушке-лавинщице Джоан Хемилл из Лонг-Айленда. Мне нравится, как сын представляет себе нашу встречу. В 9 лет он рассказывал, что я катался на лыжах по лавине, а под нею без лыж лежала Джоан. Ну, я вытащил ее и привел в хижину. Через несколько дней мы решили пожениться. (Мы действительно встретились в лавине, но поженились только через два года.)
Естественно, по спортивному миру распространились слухи о том, какие новые и захватывающие вещи творятся в Алте. Один иллюстрированный журнал прислал фотографа. Как и все представители его профессии, он хотел поскорее сделать фотографии и уехать на следующее задание. А охотник за лавинами должен был подкараулить и спустить лавину так, чтобы обеспечить хорошую точку съемки. Я объяснил ему, что он выбрал плохой момент, потому что снег очень устойчив. Я не мог бы вызвать лавину, даже использовав воз взрывчатки.
Ну, а хоть что-нибудь я могу сделать? Пожалуй. Я могу сорвать карниз.
Карниз – это сугроб, построенный ветром на гребне хребта или горы. Он имеет форму опрокидывающейся волны. С течением времени карниз становится выше и выступает все дальше вперед. Наконец, эта губа не может больше поддерживать себя и обламывается. В некоторых случаях выступ карниза создает такую подъемную силу, что при сильном ветре она отрывает его от склона. Поскольку обломки карниза иногда достигают массы в несколько тонн, нежелательно, чтобы они висели над лыжной трассой.
В Алте у меня был любимый карниз. Как и все карнизы, он формировался каждую зиму в одном и том же месте – на остром как нож краю скалы в конце Перуанского хребта. Он находился вне лыжной территории и никого не беспокоил, так что и я его не беспокоил, за исключением тех случаев, когда использовал для экспериментальной проверки своих теорий. Там был Перуанский приют. В конце дня обитатели приюта могли подъезжать на лыжах к его дверям, траверсируя склон под карнизом. Поэтому я должен был что-то предпринять.
То же самое почувствовал и карниз. Когда я в другой раз пришел его взрывать, он весь обвалился, а я, как обезьяна, повис на веревке. Чтобы отомстить карнизу, мне пришлось заложить взрывчатку на скалу еще осенью, перед его образованием. Теперь все, что мне оставалось сделать, это взорвать его на расстоянии, не приближаясь к нему.
Такова была ситуация, когда фотограф потребовал немедленную лавину. Карниз был щедро засеян тетритолом, и я поджидал, когда он станет более неустойчивым. Посмотрев в бинокль, фотограф согласился со мной, что у нас есть зародыш эффектной серии снимков. Когда мы поднялись на огневую позицию, он получил представление о точках съемки и заявил, что хотел бы находиться под карнизом и сбоку от него, чтобы снять взрыв на фоне неба. Я знал это место – выступ позади обрыва, над которым висел карниз. Подойти к нему можно было по широкому гребню хребта. Я узнал также, что фотограф совершенно не был подготовлен к тому, чтобы проделать этот путь на лыжах.
Несмотря на явное неодобрение моей добровольной напарницы, я провел фотографа под карнизом. Мы достигли выступа, который представлял собой площадку диаметром 4 м, окруженную вертикальными обрывами везде, кроме той стороны, где висел карниз.
Фотографу очень понравилась точка съемки. После обычной суеты с выдержкой и диафрагмами он заявил, что готов. Я начал громкий отсчет своей девушке-лавинщице на огневой позиции: «Три, два, один – ОГОНЬ!»
Тетритол разнес карниз вдребезги. К небу поднялся столб снега и снежной пыли. Обломки карниза, выпадая из облака на склон, вызвали лавину из снежной доски. Снежные блоки разрывались на деревьях, как снаряды. Это была славная лавина. Когда я взглянул на фотографа, то увидел, что он опустил камеру и, как завороженный, смотрит на снежное облако. Он стал жертвой некоторых особенностей процесса фотографирования. Через видоискатель все выглядит маленьким и далеким. Опустите камеру – и сцена перед вами внезапно вырастет в крупный план. Лавина проходила мимо нас справа налево на расстоянии около 10 м. Фотографу показалось, что она падает прямо на нас. Он начал бегать кругами, как кролик, пойманный в загон. Куда бы он ни бежал, везде был обрыв. Потом нам пришлось везти его с горы на санях. Если он и сделал какие-либо фотографии, то они были столь своеобразны, что, насколько я знаю, нигде не были помещены.
Взрывы карниза на перевале Туин-Лейкс в Алте.
Обратите внимание на плотную гладкую поверхность более старого карниза, раположенного под взорванным.
Этот фотограф должен считать меня своим злым гением. Нам пришлось снова встретиться при столь же драматических обстоятельствах на зимних Олимпийских играх 1960 г. в Скво-Вэлли.
Приближение к лавинам и сбрасывание их взрывчаткой были очень эффективными мерами в борьбе с ними. Это придало мне мужества для внесения следующего предложения. Взрывы были очень хорошим средством, но подготовка к ним требовала слишком много времени. Бывали обстоятельства, например в разгар метели, когда было слишком опасно карабкаться на Растлер-Фейс, Лоун-Пайн, Стоункрашер и на другие горы. Число лыжников возросло. Им нужно было больше места, и надо было быстро его подготовить. Проектировался новый подъемник. Это подставляло лыжников под удары с Болди – места, которого мы вообще не могли достичь таким способом. Мне нужна была артиллерия. Почему бы пехотинцу и не пожелать этого?
Инспектор Козиол выслушал мою просьбу. Лично он был за артиллерию, но считал, что вряд ли что-либо можно сделать через Лесную службу. Реакцию высокого начальства можно было предсказать: «Артиллерия в лыжном районе?! Никогда!»
Козиол действовал в Солт-Лейк-Сити, Херберт нажимал в Вашингтоне. Однажды меня известили из конторы инспектора, чтобы я приготовился развлекать национальных гвардейцев Юты, прибывающих стрелять по лавинам из 155-миллиметровых гаубиц. Сто пятьдесят пять миллиметров! В таком узком ущелье взрывная волна выбьет все стекла в Алте. Я спросил, не будут ли они любезны привезти с собой что-нибудь менее подавляющее, например 75-милли-метровки?
Национальная гвардия прибыла в двух огромных трехосных грузовиках и одном джипе, буксируя нечто, оказавшееся французской 75-миллиметровой пушкой времен первой мировой войны Эта древность использовалась для торжественных салютов у Капитолия штата. Я вспомнил, что французская 75-миллиметровая пушка была лучшим полевым орудием в первую мировую войну.
Национальные гвардейцы привезли с собой стаю репортеров, которые, к сожалению, требуют действий. Если им обещают, что будут какие-то действия, а на деле ничего не происходит, они способны подшутить. Я отозвал их в сторону и подробно объяснил, что это всего лишь учения и испытания орудий, что снег сейчас очень устойчив и никаких лавин не ожидается. Они правильно меня поняли и в своих статьях вовсю расписывали точность стрельбы по лавинным мишеням.
Мудрость этого инструктажа была продемонстрирована через пару лет, когда Управление шоссейных дорог штата Колорадо устроило аналогичный спектакль. Событие было расписано за недели вперед с небывалым шумом. Естественно, что, когда пришел наконец великий день, снег был устойчив как цемент. На глазах у жаждущей публики артиллеристы буквально изрешетили гору снарядами, не вызвав ничего, кроме очень мелких лавинок. Пагубные последствия такой нелепой рекламы привели к тому, что в течение пяти лет в горах Колорадо тормозились работы по борьбе с лавинами.
Артиллеристы любят стрелять Капитан Элкинс из Национальной гвардии Юты с радостью вел беглый огонь, поражая каждую цель, которую я ему предлагал, и прося еще целей. Как демонстрация силы, это был полный успех. С шоссе напротив гаража Лесной службы орудие могло стрелять в секторе 180° – от хребта Петси-Мерли на востоке через Иглз-Нест, Растлер, Лоун-Пайн и Болди до Перуанского хребта, т. е. почти по всей лыжной территории с одной позиции. Чтобы покрыть ту же площадь с использованием взрывчатки, часто нужно было потратить три дня.
С оперативной точки зрения имелись и серьезные недостатки. Чтобы использовать артиллерию, нам следовало передать заявку за 24 часа. По нашему же режиму мы обычно располагали лишь часом. Во время бурана, когда артиллерия более всего необходима, гвардейцы могли вообще не доехать до Алты, потому что дорога могла быть закрыта. Стрельба в разгар бури была основой всей системы, потому что лавины сбрасывались малыми порциями, а не одной большой массой.
