355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Монго Макколам » Путешествие в любовь » Текст книги (страница 1)
Путешествие в любовь
  • Текст добавлен: 10 апреля 2017, 00:00

Текст книги "Путешествие в любовь"


Автор книги: Монго Макколам



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)

Монго Макколам
Путешествие в любовь

«Ян! – кричала она про себя. – Ян, пусть это будет завтра…»

Внезапно она захотела его. Его… Ее длинное худое тело под простыней сжималось и вытягивалось. «Как труп», – подумала она. Интересно, трупы сжимаются или вытягиваются?

– Считай до ста, – произнес голос. Чей? Ее или матери?.. – Считай до ста.

Она замерла и, вспоминая, как отвечала ребенком, медленно расслабилась.

– Поставь мой шар рядом, – прошептала она.

Ее веки, дрогнув, приподнялись – и вот он, стоит на ночном столике, таинственный, темно-синий, все тот же… Ее дыхание становилось ровнее по мере того, как шар начинал светиться большими и крошечными звездочками, от которых по темному небу тянулись едва заметные серебристые нити, образуя дивные видения: рычащий лев с надписью «Лев» на боку, гордый гигант с обнаженным мечом по имени «Орион», другие фигуры, а повсюду за ними простиралась темно-синяя таинственность Неба, Вселенной, и тонущая в ней маленькая девочка прошептала: «Аминь!»…

– …Иди же, Лизмас!.. Ma, Лизмас не хочет со мной играть, – пожаловалась Линет из детской.

Лежа сейчас в постели столько лет спустя, ее сестра Элизабет вздохнула. Вечно жаловавшаяся Линет! Счастливы они были только тогда, когда старшая сестра читала им навевавшие сон детские стишки.

Она видела себя, завороженно стоящей в чулане перед найденным шаром. Наверху шара сияла голубая точка. Очарованная девочка не могла понять, что это такое. Она боязливо протянула к ней палец. Не будет ли слишком горячо? Уж не остановившаяся ли это звезда? Ее палец приблизился, и точка исчезла. Она убрала палец, и звезда засверкала вновь. Девочка бросила взгляд через плечо: под потолком тускло светила лампочка. Всего лишь отражение. Она облегченно вздохнула, постигнув какую-то толику этой круглой таинственности. Улыбнувшись, девочка снова прикоснулась пальцем к отражению и повернула сферу. Стали появляться фигуры: козерог, краб (совсем как на пляже!), рыбы, мужчины и женщины – далекие, грустные и неподвижные… Потом появился Орион, и она тут же влюбилась в него. Нет, даже не влюбилась… Ей казалось, что она любила его всегда. Волшебное видение, подчинявшееся игре мечтателя, появлявшееся и исчезавшее по его желанию. Со странной смесью экстаза и муки в душе она сбежала по ступенькам и, с криком: «Ma! Можно мне взять это?», ворвалась в гостиную.

– Но, Джоанна, я только стараюсь… – говорила мать. Бесконечно медленно головы взрослых повернулись к ней. – Элизабет, разве ты не видишь, что я разговариваю с тетей Джоанной?

– Но, – прокричала она, – могу я взять это?

– Дорогая, я… Что?

– Небо!

– Элизабет, восьмилетней девочке пора уже знать, что нельзя взять небо. А теперь иди…

– Небо там, наверху! – От нетерпения она пританцовывала на месте. – Я имею в виду…

– О! – хохотнула тетя Джоанна. – Она говорит о шаре. О старой небесной сфере дедушки.

– Да, да, в чулане!

– Успокойся, Элизабет, – мама сделала бесконечную паузу. – Да, припоминаю. Он провалялся там целую вечность. Но… – Она снова принялась за шитье.

– Могу я взять его? – умоляла девочка.

– Думаю, да. Не понимаю только, зачем тебе этот старый пыльный шар. А теперь иди играй и не мешай нам разговаривать.

Она убежала. Той же ночью шар стоял рядом с ее кроваткой. Потом он всюду сопровождал ее, куда бы она ни попадала. И сейчас шар стоял рядом. Она вдруг вспомнила: в тот дождливый вечер шестнадцать лет назад тетя Джоанна была расстроена. И не без причин. Бедная тетя Джоанна!

Девушка снова открыла глаза. Вот она, Вселенная, вращающаяся рядом с моей головой… Глаза закрылись, но она продолжала видеть ее: Вселенную, находившуюся в центре ее детства в те годы, свободные от Яна, задолго до того, как он стал Любимым. Серебристые от песка, зеленоватые от воды, позолоченные солнцем годы детства обволакивали ее. Она повернулась на спину, вытянула руки поверх простыни и стала погружаться в глубины прошлого, прошептав:

– Ян, приезжай завтра!

Детством был дом, выходивший на залив, на пляж, начинавшийся за деревьями и камнями тихого запущенного сада. Большой дом, в котором изредка появлялся отец. Он был фантастически красив. Как и его сестра, тетя Джоанна Отец всегда казался старым и молчаливым. За завтраком он отгораживался газетой от жены и дочерей Потом эта преграда падала, он чмокал маму в щеку и, открыв парадную дверь, уходил от семьи.

По вечерам, в ожидании ужина, он тоже отгораживался газетой. Или стеной молчания, когда бродил по саду, разглядывая крошечные одичавшие цветы. Там он проводил и выходные. Когда же мама принимала гостей, служанка относила чай в его кабинет, пропахший чернилами и табаком.

В ее памяти прошла целая вереница служанок и кухарок, прибывавших в своей «городской» одежде и появлявшихся чуть позже в накрахмаленных белых передниках, а потом исчезавших через несколько дней вместе со своими чемоданами. Одни говорили маме, что слишком много работы, другие – что семья слишком «трудная», но уходили все…

Нет, домом – настоящим домом – было даже не само здание, а пляж после полудня и ее детские ночи, когда Элизабет Уайкхем и ее хорошенькая сестренка Линет произносили свои молитвы и спали, а шар стоял рядом с кроватью. Линет ненавидела его и называла «грязной старой штуковиной», крепко прижимая к себе краснощекую куклу с глазами-шариками, которые закрывались со щелчком, когда ее переворачивали. Элизабет терпеть не могла вечно улыбающуюся куклу, считая ее жестокой предательницей.

Шел ли в детстве дождь? Или всегда была зима? Зимой шар был ближе, понятнее, а летом, полускрытый москитной сеткой, казался страшно таинственным. В один из благословенных дождливых дней она и нашла его. А были ли другие дождливые дни?

Вечера на пляже казались бесконечными: солнце сверкало на песке, расцвечивая деревья вокруг. А там, за маленькой бухточкой, иногда проплывали по заливу суда, словно их тянули на веревочке по голубой воде. В заливе бывали и большие волны, а в бухточке – лишь легкая зыбь, ласково слизывавшая песок со ступней длинноногой девочки. Ступни медленно погружались в песок, а она зачарованно наблюдала за этим и ждала, что вот-вот кто-то невидимый цапнет ее за палец. Но случалось это всегда неожиданно, она радостно взвизгивала, выкапывала краба и бросала его подальше в зеленую воду. При отливе над поверхностью появлялись две скалы, которые она называла «Два льва», хотя они совсем и не походили на Льва на шаре. Когда их накрывал прилив, они угрожающе, хотя и печально, затаивались в воде. Два льва, Орион…

Она прохаживалась вдоль кромки воды, высматривая крабов. Линет сидела в луже и хлопала лопаткой по воде. «Глупое создание», – подумала Элизабет, отмахнувшись от ее вечного «Лизмас-поиграй-со-мной». Глупенькая… Она вдруг остановилась. Похожие на папины сигары, только тоньше и Красивее, на мелководье блеснули две серебристые фигурки, словно висящие в стеклянном мире. За ними, из ниоткуда, появились другие. «Рыбки!» – выдохнула она. Под каждой рыбкой еще одна, ее темная двойняшка, повторяла движения первой. Девочку охватило внезапное счастье. «Рыбки, – шептала она. – Рыбки и их тени». Они подплыли еще ближе и… тут же исчезли.

– Линет, идиотка! Ты напугала их своей лопаткой! – возмутилась было она, но через секунду уже неслась по пляжу с криком: – Ma! Я видела рыбок!

Мама, сидевшая в тени дерева в белом шелковом платье и широкополой соломенной шляпе, подняла глаза от вышивания.

– Вот как? Чудесно, но… – она повернулась к двум пожилым дамам в таких же шляпках, – … но слава Богу, ты их не поймала. Это было бы жестоко и… – она улыбнулась, – неприятно мамочке.

Пожилые леди рассмеялись, разглядывая угловатую десятилетнюю Элизабет с косичками, похожими на крысиные хвосты.

Ох уж эти взрослые, всегда-то они или сидят, или медленно двигаются, или шьют! Никогда не бегают по песку, не передают друг другу секреты улыбками… Как будто она хотела поймать тех рыбок! Да, ее пальчики непроизвольно сжимались, но только чтобы остановить мгновение! А поймать? Убить? Она презрительно взглянула на восседавшую Взрослость, тряхнула головой, отвернулась и села на песок. Взрослые – сумасшедшие.

Сзади нее послышались голоса, и она прислушалась. «Она очень открытая… Не то что Линет… Она в Джоанну». «Ну нет, – отозвался мамин голос, – с бедняжкой Джоанной другое. Она…» Мама перешла на шепот. «О!» – ответили пожилые дамы и дружно закивали головами в больших шляпах. Это тайное перемывание костей ее любимой тетке вызвало у Элизабет искреннее негодование. Джоанна была единственной из всех взрослых, с кем она чувствовала себя запросто. Единственной, кто соображал.

– Что ты сказала? – импульсивно спросила она мать.

– Ничего, дорогая. Невежливо задавать такие вопросы. А теперь иди поиграй.

– Ты сказала что-то о тете Джоанне.

– Элизабет… – с угрозой в голосе начала мать, но та не дала ей договорить.

– Ты сказала. А если я невежлива, то и ты невежлива. Ты сама всегда говорила, что шептаться нехорошо. – Она вскочила и с покрасневшим от гнева лицом поспешила в конец пляжа к своему другу – Большому камню…

Взрыв смеха в большом доме за садом вернул девушку в настоящее. Смех повторился, на этот раз в нем звучали смятение и испуг. Она прислушалась. Несмешной смех раздался снова и быстро замер в ночной тиши. Что они там делают? Во что-то играют? Идиоты! Эти Дейли просто ужасны…

Смеха больше не слышалось, и в наступившей тишине она снова превратилась в девочку-подростка, в свои девять, десять, одиннадцать, двенадцать лет уходившей подальше от голосов взрослых. Однажды один из этих голосов сказал: «Она похожа на отца… у нее такой же длинный нос». В ту ночь она оторвала взгляд от шара и, уткнувшись носом в подушку, молилась: «Боже, сделай меня такой же красивой, как все считают Линет!»… Но утром нос у нее остался прежним, и она потеряла веру в силу молитвы. «Наплевать!» – пробормотала она и отправилась по слепящему песку к своему другу Большому камню, которому тоже было наплевать на ее нос. Два льва в одном конце пляжа и Большой камень – в другом. Двух львов она побаивалась, потому что по-настоящему их и не знала, а Большой камень любила, часто сидела на нем и разговаривала с ним. Широкий, старый, темно-коричневый, он торчал из песка, полого спускаясь к воде. Она вскарабкивалась на него и пилила его шкуру щепкой. Щепка не оставляла на нем следа и, значит, не делала ему больно. Теплая коричневая поверхность казалась самым надежным местом на свете, и девочка чувствовала себя на ней очень уютно. (Много, много лет спустя, когда она привела Яна познакомиться с Большим камнем, друг ее детства как бы съежился и погрузился в песок, и она чуть не расплакалась.)

Уйдя как-то от взрослых к Большому камню, она встретила там темноволосого мальчика, которого не видела раньше. Он был немного старше и крупнее ее. Его присутствие раздражало, но она промолчала и, вскарабкавшись на камень, стала ковырять его своей щепкой.

– Что это ты делаешь? – поинтересовался мальчишка.

– Ничего, – холодно ответила Элизабет.

– Щепкой ты его никогда не продырявишь, здесь нужен динамит.

– Знаю. – Она вдруг с ужасом представила себе разорванного взрывом друга.

– Слушай, хочешь я тебя пощупаю?

Она не поняла и промолчала.

– Это здорово, – пояснил он, и в ней шевельнулось странное любопытство. – Спорим, ты не разрешишь?

– Спорим, что разрешу! – заносчиво и испуганно выпалила она и дала ему дотронуться до себя.

– Ну как, приятно? – самодовольно осведомился он.

– Не-а, – ничего не почувствовав, ответила она.

– Нет, тебе приятно! – разозлился он. – Мой папан говорит, что в жизни стоит делать только три вещи: драться и заниматься любовью. А я только что занимался с тобой любовью и знаю, что это здорово.

Презрительно оттолкнув его, она спросила:

– А третья?

– Делать деньги, но это не для тебя. Мой папан говорит, что чертовы женщины не могут делать деньги. А у меня будут миллионы фунтов! – выкрикнул он напоследок и, раскинув руки «самолетом», помчался по пляжу.

– Дурачок! – пожала плечами Элизабет и снова принялась ковыряться в Большом камне, довольная, что ее оставили в покое…

«И именно там, – думала она, мечась на постели, – мы… О, Ян, любимый!..» Болезненная тоска охватила ее, потом отпустила, и она опять погрузилась в детство.

Вот она на солнцепеке пилит щепкой Большой камень, а в тени мать, в белом платье и соломенной шляпе, занимается рукоделием… Ритмичные повторы сонной памяти. Другие голоса, другие цвета взрослых, темные шелка пожилых, их монотонные сплетни… «Как жарко… Бедная Джоанна… Алек в Лондоне… За кого она вышла?.. Бедная Джоанна…» И вечный рефрен за чаем, когда их с Линет звали к столу: «Ах, какая душка!» Линет с розовым личиком и россыпями кудряшек… Ее же встречали сухим: «А вот и Элизабет» и тискали Линет, давая ей сдобные пышки, джем и… уверенность.

– Да, уверенность, – вслух повторяла теперь Элизабет. – У Линет никогда никаких проблем. Красивая, избалованная дрянь.

Даже сейчас, спустя двенадцать (или более?) лет, ее сердце болело так же, как болело тогда. И однажды вечером, идя за остальными в дом по кромке воды, она сказала: «Ненавижу вас всех за то, что вы говорите за моей спиной!». Два льва, Большой камень, крабы под серебристым песком и зеленая вода ответили ей молчаливым упреком, и она прошептала: «Простите…», зная, что все равно ничего не может изменить.

Когда ей стукнуло двенадцать, бесконечное лето внезапно оборвалось. Это был год еще одного Льва. Его приобрел отец за пять шиллингов, чтобы он отпугивал своим лаем грабителей. Но большой коричневый Лев всех любил и никогда не лаял. Два месяца, высунув язык, он носился за ней по саду и пляжу. А потом, – она задрожала от одного воспоминания об этом – Лев лежал на боку в прачечной, задыхаясь и дергая ногами, словно продолжал бессознательно бежать в своей агонии, а она в ужасе стояла рядом на коленях, склонившись над ним.

– Какой-то злой человек отравил его, милая, – сказала мать. – Тут уж ничем не поможешь. Лучше иди наверх. Это очень жестоко, но…

– Он думает, что это сделала я! – вскричала девочка. – Лев, Лев, я этого не делала!..

Но Лев только еще раз содрогнулся всем телом и замер.

– Он умер, милая, – сказала мать.

– О, Лев!.. – прошептала она и наконец расплакалась.

Той ночью она шептала своему шару: «Я узнаю, кто это сделал. Я убью их. Я сама возьму яд и…». А утром, с сухими глазами, девочка наблюдала, как отец и садовник хоронили Льва в углу сада. Линет рыдала, а она подумала: «Дурочка, твои слезы опоздали». Все казалось поздним в то знойное утро поздней осени, и она еще не понимала, что это кончается ее детство. Она пыталась найти яд, чтобы отомстить за пса, но никто не поддержал ее. Вскоре его могила заросла травой, и Лев уже не осуждал ее. Но когда она смотрела на скрытых приливом Двух львов, ей казалось, что бедный пес с упреком глядит на нее сквозь землю, и она шла к Большому камню, гладила его жесткую шкуру, и скоро он стал Львом и простил ее.

Так кончилось детство. Его унесло течением, как уносит сейчас, на зыбкой грани сна и яви, его символы и звуки. Скалы, песок, вода – все ушло, кроме шара. Ибо и сама она уплыла прочь, захватив с собой только свой шар. Он остался. Девушка сонно шевельнулась, пытаясь дотянуться до него, но рука безвольно скользнула вниз, в пропасть сна.

Легкий ветерок чуть отодвинул штору и скользнул под дверь, прихватив по дороге лежавший на полу у кровати листок бумаги. Ветер повлек его к порогу и он, поколебавшись какое-то мгновение на краю нижней ступеньки, лег на траву. Потом пришел летний дождь. Его тяжелые, мерные, как шаги часового, капли падали с конька крыши на металлический подоконник, окончательно усыпляя девушку…

Утром они пришли по золотистой дороге – крошечные фигурки, несущие свои дары. Облачка пыли у их ног образовывали дымку, и на расстоянии казалось, что они плывут над землей. Их хламиды, расцвеченные фруктами и цветами, были богаты и веселы, как и их дары, приносимые во имя веры в то, что все сбудется так, как они надеялись, рассчитывали, планировали…

Элизабет открыла глаза и на дороге к деревне увидела пеструю толпу жен фермеров, несших к деревенской церкви свои подношения к завтрашнему празднику урожая. Шествие возглавляла пятнадцатилетняя дочка миссис Джири, одетая во все желтое.

Рядом с Элизабет, возлежащей в шезлонге, высился ствол эвкалипта, кора которого переливалась красным, алым и кремовым, а над ним шевелилась крона из сине-зелено-серых листьев. Уголки ее губ печально опустились: сон, пробуждение, явь… явь без Яна.

«Кто ты? – спросила она себя. – Теперь, когда кончились видения прошлого? Ты – Элизабет Уайкхем, ты болела, а сейчас поправляешься. Вот кто ты… Но ты не можешь писать стихи. Ты вообще ничего не можешь… а он не приехал».

Вяло, неохотно она повернула голову в ту сторону, откуда ему надлежало появиться. Уверенная, что там пусто, она, тем не менее, впитывала взглядом все подряд, боясь что-либо пропустить. Слева был холм, поросший молодыми, застывшими от зноя деревцами. Из-за холма выбегала желтая дорога, которая, прорезая деревню, огибала обшитую досками церковь, уродливую старую пивную, почту, магазин, пару коттеджей и поднималась серпантином на другой холм по ту сторону долины. Глаза девушки лихорадочно прослеживали все ее изгибы. Дорога. Дорога из Сиднея в Сидней. Она скрывалась за деревьями и появлялась вновь на вершине холма – желтое пятно. Пустое желтое пятно.

Взгляд Элизабет скользнул на вздымающийся на западе Старый Улей – вовсе не улей, а всего лишь скала, увенчанная несколькими деревцами. «Чертов камень!» – пробормотала она и зажмурилась, сдерживая слезы. «Не будь дурой, – приказала она себе, – возьми книгу и читай. Все лучше, чем реветь!»

Ее рука механически подняла с травы книгу и поднесла к глазам. Она начала было читать, но мысли витали где-то далеко: Ты провела здесь шесть недель. Целую вечность. Но это всего лишь полтора месяца с тех пор, как ты не видела его. Он пишет дважды в неделю. Выполняет свой долг? Нет, он пишет с любовью. О своей работе, считая, что тебе это интересно… Но о работе ты не читала, смотрела лишь на начало и конец – «Дорогая Лиз!» и «С любовью, X». Так он подписывается только для тебя. Тебе же хочется, чтобы он писал только о тебе и себе, о том, как он тоскует по тебе, а ты бы сравнивала это с тем, как ты сама тоскуешь по нему… Несколько дней назад он написал, что приедет на уикэнд, что сможет вырваться на целых три дня, и пусть миссис Джири приготовит ему пристанище. И только потому, что он не приехал вчера вечером, ты совсем расклеилась. Тебе уже мерещились то разбитый мотоцикл и лужи крови, то Ян, беспечно танцующий с блондинкой в ночном клубе. Не психуй, подожди, он приедет. Жди…

Книга упала на колени, и она закрыла глаза. Ее окружали звуки лета. Сзади, в высокой траве, послышались шаги. «Уходи, кто бы ты ни был», – молила она. Шаги замерли. «Оставь меня в покое». Шаги прошелестели мимо.

Доктор Лернер остановился, взглянул на темную головку мисс Уайкхем, на ее длинные ноги, покоящиеся на шезлонге, и пошел дальше. Так он и бродил по саду – незаметная, тихая фигурка в сером. Добрел до затененной веранды большого дома, где сидели миссис Дейли с журналом и мистер Дейли с газетой. Неопределенно улыбнувшись, он направился к белому однокомнатному коттеджу мисс Уайкхем, а затем, словно продолжая вить свою паутину, – назад через сад к двум высоким соснам, между которыми была калитка.

Сад светился, сиял под солнцем. Его сверкание было почти невыносимым даже для прикрытых темными очками глаз миссис Дейли. Вот-вот снова разболится голова. Но есть аспирин. Куда без него? И как этот человек может разгуливать без шляпы под таким ужасным солнцем?

– Кто он? – спросила она.

– Кто, дорогая?

– Этот доктор Лернер или как его там…

Мистер Дейли, специалист по рекламе, бросил проницательный взгляд на вышагивающую фигуру.

– Врач, я полагаю, – проронил он.

– В нем есть нечто странное. По-моему, он и не доктор вовсе. Вспомни, что случилось вчера, в какое глупое положение он тебя поставил!

Мистер Дейли промолчал. Она имеет в виду Элеонор. Как будто было что-то серьезное! Хотя… Да нет, просто шутка, ничего больше. Не такой уж он дурак – девочке нет и шестнадцати. Проказница! А ведь сразу и не скажешь… Странные создания эти женщины. Единственный товар – именно товар, хихикнул он про себя, – который не выставишь на рынке, не продашь, хотя он и пользуется постоянным спросом. Слишком непредсказуемый товар… Никогда не докажешь, что он соответствует наклейке, и это знает каждый. Хм! А мозги-то еще работают! Да, отдых определенно пошел на пользу. Взять, к примеру, рекламу зубной пасты. Когда сжимаешь тюбик, всегда знаешь, чего ожидать. Но когда сжимаешь женщину… рискованное предприятие. М-мда…

– Ты прочла весь журнал? – спросил он.

– Давным-давно, – ответила миссис Дейли.

«Слава Богу, я люблю читать, – думал Чарльз Дейли. Иначе в рекламном деле не усидеть».

Миссис Дейли стало скучно. Она осмотрела свои руки Лак на ногтях выглядел безукоризненно. Она вытянула ноги – чулки сидели безупречно, без единой складочки. Она достала из сумочки зеркальце и принялась придирчиво изучать свое лицо: губы, глаза, выщипанные брови, прическа – все выглядело, как и полчаса до этого, то есть идеально.

Да, с ней все в полном порядке, но что толку? Никого, с кем эти красные губы могли бы посплетничать, не на кого положить глаз… Никто здесь не появляется, идти некуда. Никого, кроме убогого доктора и той надменной сучки, разлегшейся в шезлонге под эвкалиптами. И старой миссис Джири с ее смешными волосами и бесстыдно юной и кокетливой дочкой Элеонор. И Чарльза, скрючившегося в кресле, вечно поглаживающего свои дурацкие усики, лысеющего… Его шея, казалось, укорачивалась и утолщалась с каждой минутой. Крутанув кольцо на пальце, она зло бросила:

– Чарльз, ты становишься жирным, как боров.

– Вот это здорово! – невпопад пробормотал он, уставившись на страницу с рекламой дезодорантов. – Чудотворцы наших дней.

Миссис Дейли громко зевнула. Интересно, этот тип действительно доктор? Но после вчерашнего…

– Чарльз! Я думаю, он все же врач.

– М-м?… Вот как? А мне кажется, он ученый.

– Минуту назад ты сам сказал, что он врач. А теперь…

– А я передумал. Ты не против? – хохотнул мистер Дейли.

– Не будь идиотом!

Мистер Дейли сразу посерьезнел.

– Да нет, я в самом деле думаю, что он из этих исследователей. Ну, атом и все такое прочее… Чудотворцы наших дней.

– Вчера вечером он действительно исследовал тебя… Нет, Чарльз, я все же думаю, что он доктор. Возьмем эту девицу в шезлонге. Он ходит так, чтобы услышать, если она позовет. Интересно, что с ней такое? Ну, кроме ее самомнения, разумеется.

– О, нервы, только и всего…

– А ты откуда знаешь?

– Я знаю только, что она нездорова.

– То-то и оно! Чем она болеет?

– Понятия не имею, старушка.

– Ты просто невозможен! Не понимаю, чего ради мы забрались в такую глушь?

– Ты же сама говорила, что устала от цивилизации. Хотела пожить простой жизнью… А мне здесь нравится. Появляются всякие свежие идеи…

– А, помолчи! – устало махнула рукой миссис Дейли и сняла очки. Но тут сад бросился на нее, как лев, и она поспешила снова надеть их.

Интересно, что же все-таки с этой девицей? Может, аборт? Кольца она не носит… Нет, она явно не из таких. Недостаточно привлекательна. Что же еще?.. Отдельная комната, завтрак в постель, весь день в шезлонге под деревом, постоянно пьет молоко, рано ложится… О, неужели… С выражением восторга и ужаса миссис Дейли вцепилась в руку мужа.

– Я знаю, Чарльз! – прошептала она ему на ухо и откинулась на спинку кресла. – Точно! Но… лучше тебе все разузнать.

– Что за вздор, старушка! Я не…

– Ты можешь вытянуть все из доктора. Займись этим сейчас же. Ты мужчина, и тебе он скажет. Если я окажусь права, то не останусь здесь больше ни на одну ночь. И натравлю полицию на миссис Джири. Это просто отвратительно!

Чарльз Дейли с трудом поднялся. Чего только не сделаешь ради спокойной жизни. Ох уж эти женщины!

Щелкнул замок калитки.

– Доброе утро, мистер Дейли! – приветствовала его нагруженная пакетами, свежая и соблазнительная Элеонор.

– Доброе утро, девочка, – по-отечески ответил он под взглядом жены. – Для нас есть письма?

– Нет, о вас пока не вспомнили, – кокетливо ответила Элеонор и запорхала по саду среди зарослей роз и маков, как бабочка, перелетающая с цветка на цветок. Замедлив свой полет у плетеного шезлонга под эвкалиптами, она объявила:

– Вам телеграмма. Пришла еще вчера вечером, но почтальон совсем обленился. Знает, негодник, что я все равно забегу утром.

Дрожащие пальцы Элизабет разорвали конверт и достали сверкнувший на солнце желтый листок.

«ВРЕМЕННО ЗАДЕРЖИВАЮСЬ ЗПТ ЛЮБЛЮ X ТЧК»

Мир завертелся перед ее глазами, но слова с нелепыми «зпт» и «тчк» остались.

– Когда это было? – словно издалека услышала она свой собственный голос.

– Я же сказала, она пришла вче… С вами все в порядке?

– Да… Да. Большое спасибо, Элеонор.

«Элеонор прочитала. Они, там на почте, всегда все читают. Деревня, весь свет, все знают, что я жду его. И все смеются».

– Вам что-нибудь принести?

– Нет, спасибо, Элеонор.

Элизабет тупо смотрела на полоску желтой бумаги, а видела смятую кучу металла на обочине и окровавленную голову Яна… Она провела рукой по глазам. Нет, нет, с ним ничего не случилось. Он послал телеграмму сам, ведь она подписана только им одним известным знаком. Будь благоразумной. Задерживается. Но почему? Надолго? Мог бы и объяснить! Должен же он понимать, с каким нетерпением я его жду!

«Временно задерживаюсь». Идиотизм какой-то. «Задерживаюсь» – уже значит «временно», если ты искренен. Откуда она послана? Так, посмотрим… Вечно на почте не хватает чернил, чтобы пропечатались все буквы! С… д… е… Должно быть, Сидней. Значит, он даже не выехал, как собирался, вчера в четыре часа… А я-то думала…

Ее глаза наполнились беспомощными слезами. «Я была больна, – объяснила сама себе она, – потому и плачу с такой легкостью». Но в голове звучало: «Вся беда в том, что ты слишком любишь его». Она снова взглянула на телеграмму.

Итак, никакого несчастного случая. И она благодарна Богу за это. Но что случилось? Работа? В этой странно пахнущей лаборатории с полуживыми крысами он совершенно забывает о ней и только автоматически посылает письма и телеграммы с условной подписью «X».

«Он мог бы приехать!» – в отчаянии шептала она, и перед ее глазами возникло лицо матери, говорившей ей два года назад с тревожной улыбкой: «Он не для тебя, Элизабет». Два года назад мать сказала это впервые. Ян тогда поздно проводил ее домой – они все никак не могли расстаться – а мать дождалась ее и позвала к себе. «Ты должна больше спать, ты ведь такая слабенькая!» – уговаривала она дочь, прежде чем перейти к главному:

– Если ты будешь встречаться только с одним мужчиной, у людей сложится ложное впечатление.

– Но я не хочу больше ни с кем встречаться, – возразила она. – И мне плевать на людей и их впечатление.

– Но, дорогая, пойми, ваши отношения…

Отношения! Она обожала его, и он, как ока надеялась, отвечал ей тем же.

– Он мне очень нравится, – отстраненно сказала она тогда.

Последовали отвратительные замечания типа: «У него нет денег»; «Его отец пил»; «Он не в твоем духе»… Произнося их, мать внимательно приглядывалась к худенькой угловатой девушке, которую никогда не понимала и которую в тайне побаивалась.

– Откуда тебе знать, кто в моем духе? – возразила Элизабет.

И теперь мамино лицо перед ее глазами повторяло те же слова. Уж не права ли мать? Не слишком ли они разные люди? Он – без корней, сирота; она – дитя большого уютного дома. Даже если ты выше условностей, то все равно есть вещи, которые подразумевались как бы сами собой. Например, чистота. А он привык к крысам и жуткому запаху дезинфекции. В нем столько чуждого!.. Так кто же в моем духе? А, мисс Ламберт… Она воспитывала меня, когда кончилось детство.

Да, когда умер Лев, и его могилу закрыли кусты, ее детство кончилось.

– Мы с папой решили послать тебя в пансион, – как-то дождливым днем объявила ей мать. – Там ты научишься всему, что должна знать юная леди.

– Не хочу, – ни секунды не задумываясь, ответила девочка, полагая, что и так знает достаточно.

– Но почему, дорогая?

На столь резонный вопрос она просто не могла ответить: «Потому что не хочу покидать Двух львов, Большой камень и тетю Джоанну», и, пряча глаза, проронила:

– Не хочу покидать… тебя.

Довольная мама улыбнулась и притянула ее к себе, а девочка уже думала о том, что ни за что не оставит шар. Пусть ей придется уехать, бросить пляж, дом, друзей, но не шар! Мать начала говорить о том, что по мнению их семейного врача она растет слишком быстро, а жизнь в деревне и простая пища пойдут ей на пользу.

– Что еще за пансион? – перебила ее девочка.

– Называется он «Холтон». Ну, это место, где девочек вроде тебя учат светским манерам, учат как вести себя в обществе, не стесняться, легко поддерживать беседу, не быть букой… Это весело.

«Здравствуй, Линет, какая же ты хорошенькая! А, вот и Элизабет…»

– Не хочу.

– Но ты должна, дорогая.

– Почему ты не посылаешь туда Линет? Она красивенькая, и ты любишь ее, все так говорят.

– Линет не… Перестань спорить, дорогая.

– Что «не»?

– Я не понимаю.

– Ты сказала: «Линет не…». Что «не»?

– Уже не помню, Элизабет. Перестань дурачиться. От «Холтона» ты будешь в восторге.

Разгневанная этим лживым «Уже не помню», она умчалась к себе наверх и бросилась на постель. «Линет не нуждается в пансионе», – вот что собиралась сказать мать. «А я, значит, нуждаюсь…» – с горечью подумала она и как когда-то давно вдавила нос в подушку, чтобы укоротить его и стать красивой, раскованной и «не букой». Если надавить посильнее… Больно, да и все равно не поможет. Глядя сквозь слезы на шар, Элизабет шептала: «Она оставляет Линет при себе, потому что любит ее, а меня – нет». На темно-синей Вселенной появились фигурки, сочувствующие, но молчащие. Она встала и пошла к тете Джоанне.

«Я ничего ей не скажу, – говорила она себе. – Просто схожу в гости».

Розовые азалии любовались склонившимся над ними прелестным лицом тети Джоанны.

– Что ты тут делаешь? – как обычно спросила тетя.

– Мама говорит, – выпалила она, – что я должна поехать в какой-то дурацкий пансион, а я не хочу.

– В «Холтон» что ли? Поедешь, – бросила Джоанна, не отрываясь от азалий. – Научишься там хоть чему-нибудь полезному. А теперь, зверюшки, – обратилась она к цветам, – вы напились, так что растите.

– Но это же глупо! Мама говорит…

– Твоя мать дурочка, но на этот раз она права. И ты поедешь. Тебе понравится мисс Ламберт. Чертовски умная женщина. Я училась с ней в школе. Благодари свою звезду за то, что тебе дают шанс стать не такой, как твоя сестра. В «Холтоне» тебе будет хорошо.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю