Текст книги "Характер-судьба и жизнь-лафа. Часть 2. Бродяга – в своем репертуаре"

Автор книги: Моисей Бельферман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 8 страниц)

– Сколько вам лет? – Кирилл Петрович не скрывает отеческого участия. Его встревожил искренний рассказ. Будоражит. Взывает к состраданию. Требует ответной помощи. У него хватит благородства. Только конкретно ничего не решил. Услышал:

– Двадцать два….

– Вы так молоды! – произнес с огорчением-сожалением. – Почему вас не встретил в те далекие годы? Что говорю? Вас тогда не существовало на свете. Милая вы моя! Хочу, чтобы у вас все наладилось. Что могу для этого сделать?!

– Чем поможете? Да ничем! – Смешной старикашка. Такой наивный. Почти дышит на ладан – собирается помочь. В таком несчастье! – Извините за откровенность. Скрываешь, таишь в себе. Рвется само наружу. Незнакомому человеку открыла душу. Простите! – поднялась. – Забудьте! Мало у людей всяких бед?

– Нет, так не уйдете! – вскрикнул Кирилл Петрович, испугавшись собственного голоса. Зажал рукой рот. Сдерживает слова, порывы души. С сожалением посмотрел на молодую мать. На ребенка в коляске. Не разбудил! Малютка посапывает носом – сладко спит. Попросил: – Можно вас навестить? Спросите, зачем? Отвечу. Должен убедиться: жизнь с вами поступила справедливо.

– Зачем утруждать себя? – женщина уже сама не рада. Зачем открылась? Навязался старик! Культурно отбивается от его прилипчивости. Не обидеть. Уже взрослый, пожилой человек. Не хочет понять, не может? – Явитесь нежелательным гостем?

– Что вы?! – убежден совершенно в другом. – Наоборот.

– Лучше – не надо, – женщина проявляет трезвость. Сильны ее эмоции. Не всесильны. – Впрочем… Как вам будет угодно. Я пока на квартире. – На краю газеты написала свой адрес. Пояснила: – Обещали что-то выделить…

– Мы почти соседи! – Взглянул на записку – обрадовался.

– Тем лучше, – ответила спокойно, все с той же обреченностью в голосе. Глаза грустные, задумчивые… – Займу меньше вашего времени. Больше раза-двух не придете.

– Почему же? – удивился Кирилл Петрович.

– Не надо… – попросила она тихо. Сильно засмущалась. Поправила одеяльце. Совсем собралась уйти. Насовсем?!

– Вы уходите? – Кирилл Петрович спросил с сожалением.

– Пора кормить дочь! – ее пояснение звучит убедительно. – Скоро проснется. Начнет плакать… – После паузы добавила: – Сейчас живу только ради нее. Моя жизнь прожита.

– Разрешите посмотреть? – поднялся Кирилл Петрович. Подошел к коляске. Нагнулся. Взглянул на ребенка. Лицо расплылось в широкой улыбке. – У вас дочь – красавица. Вся в маму!

– Больше похожа на отца. – Нежная улыбка коснулась, отразилась на гордом лице. Не признает сомнительную справедливость комплимента. – Личиком Андрея напоминает. Копия.

– Не отчаивайтесь! – сочувственно замечает добрейший Кирилл Петрович. – Еще будете счастливой. Непременно!

– Спасибо за добрые слова! – произнесла бесцветно. Не меняется лицом.

– Обязательно навещу! – заверяет Кирилл Петрович.

Случайная встреча, полузнакомство. Уличное знакомство оказало сильное эмоциональное воздействие. Встревожило ощущения. Вселило надежды.

Она отошла. Обернулась. Бросила через плечо:

– Была рада с вами… поговорить. До свидания! – медленно покатила коляску.

Кирилл Петрович приподнялся. Присел.

– Будьте здоровы! – сказал вдогонку. – И дочь берегите… Полного благополучия…

Ушла. Увезла-укатила коляску с малюткой.

Кирилл Петрович закрыл глаза. Припоминает черты ее лица. Только что видел! Глаза серые, со стальным оттенком. Курносый нос. Губы массивные. Округлый подбородок. Стриженые волосы. Раздалась. До сих пор живот… После беременности и родов не вернулась в свое прежнее состояние. Почему страдает эта женщина? Чем не заслужила счастья? Жизнь часто становится таинственной, непонятной. Судьба коварна, непостижима. Все так запутанно, сложно. Люди многое видоизменяют, портят, усложняют… Жаль неудовлетворенную молоденькую женщину. Больно за нее. Ну чем, перед кем провинилась? Почему не достигла счастья? Страдает в этой взбалмошной жизни. А себя не жаль? Не больно за безрадостно прошедшие годы? За саму жизнь….

За книгами, повседневными заботами не заметил, как состарился. Любознательность не насытил. Еще читал бы – глаза! Давно убедился: познана ничтожна частица мироздания. Необъятна Вселенная. Знания о ней неисчерпаемы. Только часть удалось раскрыть. Даже гению не дано переварить весь этот немыслимо обширный материал. Сознательную жизнь насыщал информацией. Стал отличным специалистом. Даже в творческом смысле себя проявил. Этого недостаточно. Его интересы, знания слабо сравнимы с познаниями человечества, достижениями цивилизации. Да, Ломоносов из него не вышел. Последний научно-фантастический роман не издают. Нашли аналогию с современностью: некое гуманистически настроенное общество пытается обезопаситься от агрессивных соседей. Вынуждено создать над собой непробиваемый противорадиационный зонт. В атмосфере не удастся взорвать прототип ядерного снаряда. Только во внеплане-тарном пространстве. Зонт охраняет общество. В романе просматриваются пацифистские настроения. Мнение издателей: автор позволил себе нетактичность. Бездумно просчитался. Почти политическое преступление. Контрабандой вносит в сознание читателей чуждые нам идеи, настроения. Вредным советскому народу, антипатриотическим произведением вносит сомнения, сумятицу. Отвращает от героического труда. Забивает головы скучнейшей фантастикой. Чепуховиной в облачении изящества. Вот так! Пусть никто не верит, будто политические нравы потеряли каннибализм. Методы идеологов, политиков неизменны. Под разными знаменами выступает традиционный консерватизм.

И в личном плане… Права молодая женщина. Отнесла к несчастливцам. Это не совсем так! Жизнь прожил честную. Не во многом должен каяться. Время было… Страшное время! Всех третировали! В порыве политической истерии каждый (себя и другого) вымазывал липким, зловонным дерьмом. Не отмоешься! Девушку эту не встретил почему-то в свои годы. Совершенно выжил из ума. Старик! Что тут такого? Природно все, естественно… Здоровые инстинкты побуждают к обновлению: постоянно развиваться, не считаться с возрастом! Если бы согласилась, готов взять в жены. С ребенком.

Сегодня с утра – романтическое настроение. Рано пробудился. Как бы от запаха подгоревшего лука. Соседи могли пережарить. Доносился крик-шушуканье: «Я прошу, я умоляю, я настаиваю, я требую. Я хочу!» От них – желания! Еще хочет пожить!

* * *

Зайя погружен в глубокое забытье. Только сопит носом. Он устал. Не успел ничего сделать. Уже устал. Случается такое! Никогда не устает. Дает о себе знать нервное напряжение последней недели. Хорошо спит на лоне природы. Отсыпается. Недавно задыхался в «морге» – так назвал вытрезвиловку. Не встретил ни одного рыгалика. В заключении находятся только административно арестованные инакомыслящие. Будущие пациенты психбольницы. Одного при нем отвезли в дурдом. Нормальный. Резал правду-матку всем – в глаза. Сейчас такое не принято. Отгораживаются от правды кто как может.

Стабильностью назвали ненормальность положения в производстве, во всех сферах общественной жизнедеятельности. Всю мощь государства поставили на службу застойной системе. Делают для ее сохранения бесконтрольного руководства. Власть имущие ведут жестокую борьбу с любыми проявлениями политического, прочего инакомыслия. Мыслящих людей загоняют в клетушки, палаты, карцеры. Специально для них освобождают «жилплощадь в общественных зданиях». Вытрезвиловки, психбольницы превратили в тюрьмы для административных заключенных.

Агонизирует брежневская эпоха. Никаких перемен в общественной жизни. Не чувствуется даже слабого ветерка обновления. Остается существовать в условиях неизменности. Тупо выглядит жуткая бездеятельность. У большинства людей малообеспеченный образ жизни. Их труд плохо оплачивают. Почти каждый день приходится вести ожесточенную борьбу за существование. Некоторые люди греют руки на нехватках, паразитируют на бесконтрольности, беззаконии. Давно бросили клич: «Наживайтесь! Все, кто как может!» Наживаются. Нет другого интереса. Только материальное благополучие. В эпоху мещанства, вседозволенности торжествует хищничество. В многочисленные мафии объединились партийцы с хозяйственниками. «Лучшие представители» так называемой интеллигенции. Тягостно положение. Тошнит! Что поделаешь? Властители создали общественное устройство по собственному болванскому уразумению. Не откажутся от «священных коров»: от марксизма-ленинизма, от тиранического социализма. Каждый привносит собственное видение, социализму придает «реальность». Становится все хуже! В России никогда не было, не будет хорошо. Малокультурный народ с податливой, рабской психологией. Не приобщен к демократии. Выкорчевали народные традиции. Навеивают грусть воспоминания о трагическом истреблении культурного всплеска в недолгий серебряный период. Страна с непредсказуемым прошлым, будущим.

Может принести несчастья Европе, всему миру!

Глава 8. Эта гадкая старуха

Кирилл Петрович задумался. Не заметил: возле него на скамье расселась старая уродливая попрошайка. Подумал: «Откуда взялась эта старая дрянь?» Отвернулся. «Не перебрался на другую скамью? – вертелись мысли в голове. – Может, пересесть рядом со спящим?» Не обращает внимания на нежданную гостью, отвратительную соседку. Воспитанный, культурный человек непременно прежде спросит разрешения, потом расположится.

Эта… О какой культуре вести разговор? Беззубая старуха что-то мямлит под нос. Задрала подол. Сморкается. Противно! Развалилась со своими котомками на скамье. Рукавом стирает пот. Повернулась в сторону Кирилла Петровича. Ловит его взгляд. Громко сопит носом. Не спешит отдышаться. Надоело молчание. Полюбопытствовала:

– Ты не таво? – уперла палец в висок, покрутила общепонятным жестом. – Не затоваришься? Не пужайся. И со мной быват! Зырю: чокнутый? Боюсь подойтить. Чиво ен бормочить под нос? Не разберешь.

– Не бойся, бабка! – Кирилл Петрович повеселел, ответил ей в такт: – Я таво! Постараюсь тебе доказать. Понравиться.

Старуха продолжает сморкаться. Харкает густой мокро-тиной. Такая противная дьяволица! Носит же земля. Одним своим видом порочит человеческое сообщество. Ей радость: нашла собеседника. Признается доверительно:

– Фуй-ты, черт, напужал! Чегойсь там бормочить? Ну, кумекаю, спятил! Во музыка-то кака – антиресно! – Нагнулась, закатила вкрадчиво глаза, подмигивает, заговорщически спрашивает: – Тоже дурдомовец? – Только спросила. Уверилась. Продолжает гнуть свою линию: – Своих чую за версту. Наш человек!

– А сама что? – поинтересовался Кирилл Петрович. – Побираешься, гуляешь? – спросил и смутился. Тоже человек. Противное творение природы.

Старуха частностям не придала значения. Придвинулась…

– Чиво тирашься?! Я таво! Ище не так стара. Вишь, зубы почти целы. Дохтур казал: «Бабка, у тебя здорове сердце! Хорошо могешь любить!» Не засохла по женской части. Буфера выпирають, болтаються. Срака – во! И зубы – виш!

– Не ешь много сладостей?

– Чивось? – сложила ладонь трубочкой, прислушивается.

– Любишь конфеты, ешь сахар? – поставил яснее вопрос.

– Чай… я в сосюську! Цукерки сама не купую. Гостинцы – дають. Не отказусь! И от тебя приму, дай гостинчик. Душа мяка. Слаба по всем женским частям. Можнай примостися ближайше? Не усю лавку занял?

– А ты, – прорвало Кирилла Петровича, не ищет дипломатических выражений, – вонять не будешь?

– Чивойсь? – старуха вроде не расслышала. Допытывается: – Чивойсь? Часто хожу в баню: мысса. Я на санпропускнике. Со всех сдираю вши, клопы.

– Ну, тогда… – махнул рукой и… отодвинулся.

– Ежели пригласить, – старуха рисуется с чисто женским кокетством, – видный какой… кавалер. Тоды я, таво, отказать не смогу. У кого прошу. Хтой сам догадасса – да-еть… – Поведала чуток о себе. Переменила тему разговора. – Гарне тута. Не зря выбрал. Посидим, покалякаем. Я измаялась. Жарить! Спека. Любу косточки погреть на сонцу. Тутеча, таво, можна разусса? Боком сести, ножища разложить? До тибя как сести? Задом иль ножища вытягнуть перед передом? Чиво читать? Разреши – антиресно. Видный человек.

– Книжка одна… Просто лежит…

– Ты, таво… – Нахальная бабка – лезет. Еще успокаивает: – Не беспокойсь. Я не охоча до книжек. Листки перекладывать, картинки смотреть… Стянуть могу – не книжку! На шут она…

– Нет картинок. – Кирилл Петрович не собственник. Книги бережет. Величайшее интеллектуальное достояние. Эта чума ходячая…

– Чивой книга стоить – без картинок?! – Старуху такой оборот не устраивает. Гнет свою обывательскую философскую линию: – Антиресу никакого! Ты миня – за дурочку? Хитра я! Разумна. Грамоть кумекаю. Гарно вмию грошики личить…

– Матушка, а чем ты всю жизнь занималась? – Кирилл Петрович просто спросил. Вроде из вежливости.

Узнал настоящую историю. Прелюбопытную. Не чуждается народа. Он живет собственной жизнью. Несколько представлений. В народе много невежества, дикости. Без свободы – развитие однобокое. Приобретает уродливые формы.

– Теперича вшов-клопов давлю! – Старуха серьезно отнеслась к вопросу. Посчитала это за интерес к собственной личности. Поведала: – Стажу нетути. Пенею вырабатыю. Тяжка жизня пошла. Времена! Раниш – во была благодать! Сахаринчик в пачечках торговала. Усе, таво, чиво по хозяйству нада. Цвяки, иглы, нитки… Под «часами пик» сидела. Ищей с производством связана. Болыпесть – с самогоном. Течеть и течеть… Украшаеть жизню. Даеть прибуток…

– Гнала? – Кирилл Петрович потребовал признания тоном следователя.

– Гнала. А как не гнать?! – Старая бестия не скрывает прошлое. С бахвальством признает: – Релизала тоже. По сходной цене. Без мороки вышибала деньгу. Ничего не кажи – жизть была! Зовет до себя повесточкой наш товарищ судя.

«Гнала?» – спрашиват.

«Гнала, как не гнать? Племяш со службы. В отпуск вырвался. Угостить нада!»

«Многа, часто пьеть племяш?»

«Да шо вы – ни-ни! Молод ище. Капельки в рот не береть», – так маху дала!

Дивлюсь на товарища нашего судю – пропала! Засобачить – на всю катушку. Жалости не дасть! Ан нет! Выручат.

«В гости кого приглашала? Угощала?»

«Как же! В хату усих гостей не вместила. Пруть и пруть! Наш судя – сочувственный…»

«Третий раз судим. Ище разок попадешь… Засудим! В лагеря!»

Я не из пужливых. Ответила, положенного штрафу отчитала: «Фуй-ты – штрафуй! Будь здоров! Шо мне штраф? Тыщами ворочала. За эту самогоночку милу – во! Отгрохала домину. Теперича строгость пошла. Вроде посля войны. При немцах – благодать! Сичас – не лезь в энти дела!»

– А что потом? – спросил Кирилл Петрович. Его заинтересовала старуха. Жизнь узнает не по книгам – из первых рук.

– Пенею отрабатыю. Нетути. Чиво государству прощать? С него – содрать! Денежки кровны не туда зашлють. Чукмекам да всяким маланцам. Руському народу нету жизти! Во-он – тама! Серед имперализму. И всяку люду, прочим чертям – жизня!

– Сейчас больше гуляешь? – Кирилл Петрович перевел разговор с политики к здравому смыслу. Кроме чуши что еще услышишь? Не отгораживается. Задает вопросы.

– Кабы гулять. Шастаю по хатам. Милость прошу – в торбу. Выторговыю! Люблю слухать всяки балачки. Зырыть на усе! Антиресно. Як жывуть? Чиво едять? Набираюсь ума-разума. Не скажу – передаш. У нас ище противных дурней! Вон как!

– А как дети?

– Жди помочи от паскудников! Дите одягнет штаны пониже колен – кумандувать! Слухайся их, сопляков паршивых! «Не гони самогоночку. То-то…» Ище чиво. Жрать-то нада! Одежа – не пеленки. По шеях! Их – к отцам праведным! Мешають жизть вести! Сичас для женчин – слобода! Жалько – не те годы. Приняться за самогоночку? Гнала – высчий сорт. Огонь – не самогоночка. Пей, не касайся! Береги горло, кишки. Мою – ценили. Даже участковый не брезгувал. Выпьет на Рождество. Из церкви – не бей жидов! В йих синагогу молисся…

– Участковый? – недоверчиво переспросил Кирилл Петрович.

– Разуметь нада. Живый! Выпить хотца. И закусить. Всяки угощения. Соленья. Хвалил: «Люблю твою – краще государственной. Нада тибе патен. Принесешь, бабка, свою капиздочку – дерну ище стакан!» Во мужик! Хвалил самогоночку-капиздочку. Бабе шо нужно? Пусть похвалить. Шоб душа тряслась.

– Где же ты гнала тот самогон?

– Как игде? Хата моя – хоромы. Газ. Раниш на примуси. Разжигала два. Чичас продукту… навалом. Гони хош хлебну-сахарну. С сахаром гаразд. Самогоночке – цена красная. Давай! Легко пьеца!

– А правда, некоторые чем-то подправляют самогон?

– Мы – руськи. Не маланцы! – у старухи загорелись глаза. Нашелся-таки человек – интересуется технологией, секретами ее производства. В свое время строго хранила. Теперь свободно делится передовым опытом. – Нужны градусы. Известка – для этого… Без нее мало щиплеть…

– Это вредно для здоровья! – возмутился Кирилл Петрович, сам малопьющий. Заботится о здоровье других. Подвергают опасности!

– Как самогоночка не щиплет – сразу сбивають цену. Говорять: не то… Требують первак. Проверяют на огонь – горить? У нас три года строили дом – рядом. Известки да всего – сколь хошь! Сколь душе угодно. Малина – не жизть. Тягай по дворах. Нихто слова не бросить. Пьють! Аж стоить пылюка! На государственну перешли. Разумный говорил: «Хтось переводить продукт – по строгости таво нада! Брать за жабры! За яйцы подвешивать! Тебе, бабка, патен выдать. Гарная самогоночка! Первак!» Ох и любил выпить! Ума не пропивал. Выдавал всяки рассуждения. Про жизть, баб, природу. Не усе поймешь. Жуть антиресно! Дюже грамотный, мозгатый. В прах пошел. На почве ревности. Берег бабу. Нас, стерв, убереги! Чиво теперича? Многа строгости! Вон – и ты разумный. Книжки толсты мусолишь. Скажи: жизть как без выпивки руську человеку? Жизть без самогоночки? Кака печаль-радость? С чувства – храпанула революция. Нельзя без самогоночки! Тутыча ище – свадьбы, крестины, поминки, проводы, усе совецьки празники… Нема гульни – без выпивки. Чем занятца в святое воскресение? Церква закрыта. Дуй самогоночку. Для гульни-настроения. Денежки куды депеш? Во всех лавках – шаром покати. Выпеш – и здорове пошло. Жизть получаеть силы. Московська, да пшенична – дороги. Крепость никудышна. Куды до моей самогоночки? Государство не разумееть пользу. Нетрудовой алимент! Не сочувствуеть. Преследуеть! Пеней нема! Жалостилась. Иде та правда? Уся совецька власть держиться на обмане. Вон теперича вшов давлю. Перебьюсь! Пенею отрабатыю. На мою жизню хватыть. Сваво не упущу. Не смотри на тря-пе! Для людей – нищенка! Жалисть вызвать. Може дома клад держу? Ты не дюже! Большесть не скажу. Не признаюсь. У меня страсть на мужиков! Ище покалякать с уважительным. Аль замахнешь? Одиночка? Можешь стирать. В обчем котле – на санпропускнике. Не только перловкой угощу! Там – живу! Недалеча. Усе знають бабку Варвару. У меня клубничка-ягодка – расцелуешь! Перебюся. И пенею – выдеру. С живым мясом! Приходи в гости. Прихвати книжку. С картинками. Пою. Рассиделась. На смену! Нонче солдатиков омываем. Работы – пониж пупа. Успевай!

Смоталась гадкая. Попадаются сволочные люди. Народ! Хамье, бескультурье.

Чума ходячая та бабка! Гонит свой план. Конкурировала с государством. Брала ценой, качеством продукции. Многие сбрасываются на одуряющее пойло.

* * *

Зайя пробудился в добром настроении. С удовольствием растянул руки. Побуждает к деятельности отдохнувшее тело. Разминается (отжимается, подпрыгивает на одной ноге). Надоело. Чувствует: проголодался. Подошел к Кириллу Петровичу узнать время.

Отправился искать кафе. Что-то в этом роде. Сытно пообедал. По дороге к квартирохозяину вспомнил детскую поговорку. «После сытного обеда по закону Архимеда полагается поспать».

Прилег. Мамаша сверху долго звала сына. Позже зычно переговаривалась со знакомой. С того же балкона. Бес-культурная публика. Не заснешь. Зайя не заметил переход состояния – задремал. До самого вечера провалялся в постели. Извергает из себя морговые настроения. В этой стране могут наказать. За любое действие, слово. Не пожалуешься! У нас нет никаких прав. Одни обязанности! Многие властители ведут неуемный образ жизни. Дуреют от сытости, похоти и неуемных извращений. Блаженствуют за счет народа. Новоявленные господа! Приспособили государство для личных целей. Не знают, что совершить задарма? Покорен народ: молчит. Только инакомыслящие изредка наносят уколы.

Вечером заявился сосед. С бутылкой. Однажды подвозил. Резонером оказался. Хлеще самого Зайи. Ничего! Тот его немного забил. Привел к порядку. А так – ничего хлопчина. Зайя узнал одно интересное. Оказывается, Тарас Шевченко талантливый художник. Более талантливый, чем поэт. Увлекся лирикой, сходной с риторикой. Не унял кровожадность. Мечтал собственноручно зарезать царя Николая. Тупым ножом. Для большего мучительства. Нет ничего удивительного. Хохлы предками имели кровожадных казаков. Проявляют садистские наклонности. Шевченко не зря отдали в солдаты. В наше время за меньшее преступление строже осуждают. Ничего не изменилось с правами человека. Прошло более ста лет. Только что не пользовались этим термином. Существовало крепостное право. Постное право. Не то постили, не то не ели мясную пищу. Сейчас – колхозы. Человек остался государственной собственностью. Абсурды мешают жить, творить. Русская культура эмигрирует на Запад. Творцы оседают в Штатах, Израиле… В России остаются верные партии ничтожества. Не выпускают! Иначе начнется повальное бегство. Какие тут патриоты?! Потребители. Патриоты собственного кошелька и желудка.

Зайе везет на шоферов. Подружился с Костиком. Пришлось тому умерить треп.

Человека можно понять. Он часто остается наедине со своими мыслями. При случае не выговорится досыта. Многие знания почерпнул из книг, радио– и телепередач. Иногда развивает бредовые идеи. Они больше заинтересуют психиатра. В наше время маловато сдержанных людей. Нормальных во всех отношениях. Чаще встречаются психопаты. Иногда дебилы. Государству, партии нужно механическое число населения. Вовсе не их способности, таланты. Всего такого хватает у номенклатурных ставленников. Выделяют «достойных». Засекречивают их работу, места службы. Остальные «не оправдывают доверия». Властью, влиянием-почестями ни с кем делиться не станут. У нас нигде нет настоящего хозяина. Такое творится! Во многих (даже во всех) наших бедах виновны партийно-правительственные органы. Их ставленники. Архаичные общественные устройства сохраняют, охраняют. Разброд идет от центральных партийных органов. От их деятельности, бездеятельности случаются нехватки. Падение нравов. Некомпетентность. Беззаконие. Идеологический террор. Прочие негативные явления. Отняли свободу. Народ, всех нас превратили в… Сразу не подберешь нужное слово. Не раскроешь положение, состояние. Одновременно происходит промышленная, сельскохозяйственная разруха. Народ бесправен, невежественен, груб… Только негры в Южной Африке находятся в таких же условиях. Иногда худших.

Свобода не имеет градаций. Она есть или ее нет. Несвобода – разная. Точно! Никто не определит уровень нашего состояния. Недалеко отошли от рабовладельческого строя. Феодалов не превзошли! Государственная форма крепостничества. Не торгуют людьми, не меняют на скот. Но… Молодого человека посылают воевать в Афганистан. Словно стадо овец – разреживают общество: посылают на убой молодых. Правдолюбцев заключают в дурдома. Чем приятнее эта участь? Нам немногим лучше, чем предкам. Тогда не проявляли столько лживости, коварства, подлости. Благородно придерживались нравственных принципов. Обидчиков-негодяев вызывали на дуэль. Сейчас все перепуталось, перемешалось. Перемены зависят от других факторов. В техническом смысле двадцатый век. Не везде! Нет благородства. Общечеловеческие принципы морали изгнаны на задворки. Нынешние правители без малейшего риска для здоровья и жизни совершают массовые экзекуции. Жить не лучше, чем предкам в эпоху патриархального устройства семьи. Государственный тоталитаризм – жестче, тягостнее. Социализма нет. Одна политическая софистика, словоблудие.

«Реализмы» – вытравливали романтику, мечту, надежду. Не осталось доброго. Бесхозяйственность, угнетение. Оптимисты постоянно барабанят, талдычат. Уже ничто не зажжет. Разуверились! Не поверят правде. Приучены к постоянной изощренной лжи. Находят ее более привлекательной. В обществе не осталось жизненных сил.

Вытравили! Бывшие воспитатели-менторы стали палачами.

Палачество казнит. Не разбудит народ! Инертная масса не поверит в словесные обещания. Усовершенствованные принципы и условия материального благополучия ничто не изменят.