Текст книги "Выход: Запад (ЛП)"

Автор книги: Мохсин Хамид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

Спеша домой, Саид и Надия шли и смотрели на ночное небо, на всепроникающую мощь звезд и на рябую яркость луны, в отсутствие электрического освещения и очистившегося от почти исчезнувшего автотрафика неба, шли и размышляли о том, куда могла провести дверь, доступ к которой они только что купили: куда-нибудь в горы или на равнину у побережья; и им попался по дороге тощий человек, лежащий на улице, который умер совсем недавно от голода или от болезни, потому что на нем не было ран; и в своей квартире они сказали отцу Саида о возможно хорошей новости, но тот, странным образом, был молчалив, и они подождали какое-то время его ответа, и потом он произнес: «Понадеемся».

* * *

Прошли дни, а Саид и Надия не услышали ничего от агента, и они начали сомневаться: услышат ли они о нем, хоть когда-нибудь; а другие семьи в то же самое время перемещались успешно. Одна семья – мать, отец, дочь, сын – появилась из сплошной темноты служебной двери внутри здания. Они вышли в обширный коридор под белоснежно-стеклянными зданиями, заполненные люксовыми апартаментами и называемые по имени их владельца Джумейра Бич Резиденс. В изображении камеры можно было увидеть, как эта семья моргает и протирает глаза от стерильного искусственного света и оправляется от своего перехода. Каждый из них был худощавого телосложения, с прямой спиной и темной кожей, и, хотя изображение не сопровождалось звуковой записью, программа чтения по губам определила их язык, как тамильский.

После короткой передышки семья двинулась дальше и попала на вторую камеру, перейдя коридор и нажав на горизонтальные полосы аварийного выхода тяжелых двойных пожароустойчивых дверей, и эти двери открыли яркость солнечного света дубайской пустыни, забелив изображение чувствительной настройки камеры, и четыре фигуры, казалось, стали еще тоньше, невесомее, расплывшимися в ауре белизны, но в тот же самый момент они попали на три камеры внешнего наблюдения: крохотные персонажи на широченной пешеходной дороге-променаде вдоль бульвара с односторонним движением машин, по которой медленно катились два дорогущих двухдверных автомобиля – желтый и красный – своим беззвучным ревом напугавшие девочку и мальчика.

Родители держали за руки детей, и, казалось, не знали: в каком направлении идти. Возможно, они были с какого-то прибрежнего селения, а не с города, отчего они направились к морю и подальше от зданий, и они стали видимы с разных углов камер: идущие по обрамленной травой дорожке, проложенной по песку, родители о чем-то шептали друг другу время от времени, а дети пялились на бледных туристов, лежащих на полотенцах и в креслах в почти голом виде, и количество загорающих было меньше обычного для зимнего сезона, но дети об этом не могли знать.

Небольшой четырехмоторный дрон летел над ними на высоте пятидесяти метров, слишком тихий, чтобы быть услышанным, и посылал изображение в центральную станцию наблюдения и также двум разным охранным автомобилям: седан без опознавательных знаков и раскрашенный фургон с решетками на окнах; и из второго автомобиля вышли два, одетых в униформу, человека и направились целенаправленно, но без пугающей туристов спешки, по траектории, которая неминуемо привела бы их к тамильской семье через одну-две минуты.

Во время этой минуты семья также попала на селфи-изображения мобильных телефонов разных туристов, и они выглядели не единой группой людей, а, скорее, как четыре совершенно различных человека, и каждый вел себя по-другому в отличие от остальных: мать постоянно разглядывала глаза-в-глаза встречных женщин, а затем утыкалась взглядом в землю; отец прохлопывал свои карманы и рюкзак, будто проверяя их на дыры или потеки; дочь неотрывно смотрела на скайдайверов, разгоняющихся к ближайшему пирсу и останавливающихся коротким рывком; сын каждым шагом проверял упругое покрытие дорожки; а затем прошла минута, и их взяли и увели – растерянных и потрясенных, все так же держащих за руки, несопротивляющихся и не пытающихся убежать.

* * *

Саид и Надия были рады какой-то изоляции от постоянного наблюдения, когда они были в помещении, из-за того, что не было электричества, хотя, их дом все так же мог бы обыскан вооруженными людьми безо всякого предупреждения, и, конечно же, когда они выходили наружу, они попадали в линзы, рассматривающие их город с неба и с космоса, и на глаза повстанцев и их осведомителей, кем мог оказаться любой человек, каждый человек.

Когда-то бывшее интимным и частным делом, теперь им приходилось заниматься опорожнением живота на людях из-за того, что ни вода ни канализация больше не работали в здании Саида и Надии. Жильцы выкопали две глубокие траншеи позади здания: одну – для мужчин и одну – для женщин, отделенные тяжелой занавесью на веревке; и теперь всем приходилось усаживаться и облегчаться прямо под небом, игнорируя вонь, лицом направленным в землю, на случай если кто-то смог увидеть действие, то актер оставался бы неузнанным.

Лимонное дерево Надии не выжило, несмотря на постоянную поливку, и оно стояло безжизненно на их балконе, зацепившись к нему высохшими листьями.

Могло показаться необычным, что даже в таких обстоятельствах и у Саида и у Надии было непростое отношение к желанию исчезнуть из города. Саид отчаянно хотел покинуть свой город, на самом деле, но в воображении у него всегда оставалась мысль, что он покинул бы его только на время, взять перерыв, не на всегда, а потенциально приближающийся отъезд был, в общем-то, совсем не тем из-за сомнений, что он когда-либо вернется, и от того, что разбежались в разные стороны его многочисленные родственники и круг его друзей и знакомых, навсегда, и от этих мыслей он сильно огорчался, как от потери дома, никак не меньше – потери дома.

Надия, возможно, более лихорадочно готовилась к отъезду, и в ее характере возможность нечто нового, какой-то перемены, будоражила ее. Но и ее одолевали сомнения, кружащие вокруг мыслей о зависимости, сомнения, что, после отбытия в далекие края, она, Саид и отец Саида станут зависеть от прихотей чужих людей, выживать одними подачками, заключенные в клетках, будто заразные животные.

Надия раньше в своей жизни – да и потом – относилась к различным изменениям в ее судьбе легче, чем Саид, в котором импульс ностальгии был сильнее, возможно, из-за того, что его детство прошло более идиллично, или, возможно, просто из-за его темперамента. Оба они при этом, какие бы у них не были ожидания возможного будущего, не сомневались в одном: они покинут город, как только будет шанс. И никто не ожидал, когда появилась написанная от руки записка агента, однажды утром протолкнутая под дверь их квартиры, и в ней говорилось – в каком точном месте им надо быть, и в какое точное время завтра днем, и что отец Саида заявит: «Вы двое должны пойти, а я не пойду».

* * *

Саид и Надия сказали, что это – невозможно, и объяснили, если он неправильно понял, что не было никаких проблем, и что они заплатили агенту за проход троих, и все пойдем вместе, а отец Саида выслушал их, но не поддался на уговоры: они, опять повторил он, должны пойти, а он должен остаться. Саид пригрозил отцу, что отнесет его на своих плечах, если понадобится, а, ведь, он никогда не говорил с отцом в подобном тоне, чтобы тот понял, какую боль он приносит сыну; и, когда Саид спросил своего отца о том, какая причина могла вызвать его оставание здесь, то отец Саида пояснил: «Твоя мать – здесь».

Саид сказал: «Матери больше нет».

Его отец заявил: «Не для меня».

И это было по-своему правдой: мать Саида оставалась с отцом Саида, каким-то образом, и для отца Саида было бы чрезвычайно трудно покинуть место, где он провел жизнь с ней, трудно не навещать ее могилу каждый день, и он не желал ничего такого, предпочитав остаться, скажем так, в прошлом, поскольку прошлое могло предложить ему большего.

Но отец Саида также думал и о будущем, и, хотя он не объяснил ничего Саиду, опасаясь, что если он объяснит, то его сын может и не пойти, а он сам знал, что его сын должен пойти, и вот, что он хотел объяснить: он достиг такого периода в своей жизни родителя, когда, если надвигается потоп, понимаешь, что пришло время отпустить своего ребенка в пику всем инстинктам сохранения юной жизни, потому что, держа его рядом с собой, больше не сможешь защитить, а лишь утащишь с собой и утопишь его, и ребенок теперь стал сильнее родителя, и обстоятельства таковы, что потребуется как только возможно много сил и выносливости; и линия жизни ребенка лишь кажется совпадающей с линией родителя, а на самом деле она проходит поверх другой, холмом по холму, дугой по дуге, и линия отца Саида должна изогнуться опусканием, а в то же время линия его сына изгибается ввысь, и двое молодых людей с грузом старика за плечами скорее всего не смогли бы выжить.

Отец Саида сказал своему сыну, что любил его, и сказал также, что Саид должен послушаться его в этом, что он никогда не приказывал ему, но в этот момент он решился на приказ, что только смерть ожидала Саида и Надию в их городе, и что, однажды, когда для Саида все станет гораздо лучше, он вернется за ним, и оба они знали, что это никогда не случится, что Саид не сможет вернуться, пока его отец будет жив, и на самом деле Саид – после той ночи все началось – больше не проведет ни одной ночи вместе со своим отцом.

* * *

Затем отец Саида позвал Надию к себе в комнату и поговорил с ней без присутствия Саида, и сказал ей, что доверяет ей жизнь своего сына, и она, кого он назвал дочерью, должна, как дочь, выполнить сказанное им, кого она называла отцом, и она должна приглядывать за Саидом и беречь его, и он надеялся, что, однажды, она выйдет за него замуж, и ее также будут называть матерью его внуки, но они сами должны это выбрать, а он попросил лишь одного, чтобы она оставалась с Саидом до тех пор, пока опасность не покинет Саида, и он попросил ее обещать ему это, и она сказала, что обещает, если только отец Саида пойдет с ними вместе, а он ответил, что не сможет, но они должны пойти, и он сказал так очень тихо, словно молитву, и она просидела с ним какое-то время в молчании, и после минут тишины она пообещала, и это было легкое обещание, потому что у нее совсем не было в то время никаких мыслей покинуть Саида, и в то же время – трудное обещание, потому что у нее появилось ощущение того, что она оставляла старика без помощи, и, хотя у того оставались родственники, и он мог перейти жить к ним, или те могли перейти жить к нему, они не могли ухаживать и помогать ему так же, как могли Саид и Надия, и, заставляя ее принять на себя обещание, она, в каком-то смысле, убивала его, но так все устроено, что когда уезжаем мы, мы убиваем из наших жизни тех, кто остается.

Часть шестая

Той ночью они спали совсем немного, той ночью перед их уходом из города, и наутро отец Саида обнял их, попрощался и ушел в слезах, но твердыми шагами, зная, что лучшим было бы оставить молодых людей, чем видеть их, переживающих за него, выходя из дома, и смотреть на их спины. Он ни за что не сказал бы им, куда он ушел, и Саид и Надия остались одни, и не было никакой возможности найти его, как только он ушел, и в тишине его отсутствия Надия проверяла и перепроверяла содержимое своих небольших рюкзаков, которые они возьмут с собой, небольшие из-за того, чтобы не привлекать к себе внимания, и каждый – в напряжении, словно черепаха, заключенная в тесный панцирь; и Саид провел кончиками пальцев по квартирной мебели и телескопу, и по бутылке с кораблем внутри, и также он аккуратно сложил фотографию своих родителей, чтобы спрятать ее в одежде вместе с картой памяти, содержащей семейный альбом, и дважды помолился.

Дорога к месту встречи была бесконечной, и Саид и Надия шли, не держась за руки из-за запрета для разных полов в публичных местах, даже для явно женатых пар, но время от времени их суставы пальцев касались друг друга, и эти неожиданные касания были важны им. Они понимали о существующей возможности того, что агент рассказал о них повстанцам, и из-за этого они понимали, что существовала возможность последнего дня для них.

Местом встречи было здание, стоящее рядом с рынком и напомнившее Надии об ее бывшем доме. На первом этаже находилась зубная клиника без лекарств и болеутолителей, а после прошлого дня – без самого дантиста, и в комнате ожидания клиники их охватил шок при виде вооруженного человека с автоматом за плечом. Тот взял у них остаток оплаты и усадил их, и они уселись в заполненной людьми комнате с напуганного вида парой и их двумя школьного возраста детьми, с молодым человеком в очках, и с пожилой женщиной, сидевшей с прямой спиной, словно она была из богатой семьи, хотя и в грязной одежде, и через определенное время кого-нибудь вызывали в офис врача, и, когда позвали Надию и Саида, они увидели худого человека, похожего на повстанца, царапающего край ноздри ногтем пальца, словно играя с мозолью, или бренча на музыкальном инструменте, и, заговорив, они услышали его особый мягкий тон голоса и тут же догадались, что перед ними был их агент.

Комната была сумрачной, и дантистские кресло и приспособления навевали мысли о пыточной. Агент указал кивком головы на черноту двери бывшего складского помещения и сказал Саиду: «Первым», но Саид, который до этого считал для себя, что пойдет первым, решил убедиться, что с Надией все будет в порядке, и теперь поменял свое решение, посчитав – слишком опасно для нее находиться здесь, пока он бы проходил, и ответил: «Нет, она – первой».

Агент пожал плечами, словно для него не было никакой разницы, и Надия, не раздумывавшая до этого момента о порядке их убытия и понявшая, что не существовало для них лучшего варианта, и что риск был и для идущего первым и для идущего вторым, не стала спорить и подошла к двери, приблизившись к которой, ее поразила тьма, непрозрачность, невозможность увидеть тот край двери и также никакого отражения этой стороны, одинаково ощущаясь и как начало и как конец, и она повернулась к Саиду и увидела его пристальный взгляд на нее, и его лицо было полное тревоги и печали, и она взяла его руки в свои, сжала крепко-крепко, а потом, отпустив их, бессловесно, она вошла внутрь.

* * *

В те дни говорили, что переход был и смертью и рождением, и, на самом деле, Надия ощутила себя, словно исчезла, входя в черноту, и с трудом выдохнула, борясь с выходом, и ей было холодно, мокро, ощущала себя побитой, лежа на полу комнаты на том конце, дрожа и бессильна для вставания, и она поняла, пока с трудом наполнялись легкие, что влажность была ее собственным потом.

Показался Саид, и Надия проползала вперед, уступая ему место, и тогда она заметила впервые туалетные раковины и зеркала, плитки на полу, кабинки позади нее с обычными дверьми, кроме той, через которую она вышла, через которую сейчас выходил Саид, и которая сейчас была черной, и она поняла, что находилась в туалете какого-то публичного места, и она прислушалась, но все было тихо, и одни лишь звуки от нее, от ее дыхания, и от Саида, от его молчаливого кряхтения, как от мужчины, занимающегося упражнениями или сексом.

Они обнялись, не вставая, и она обхватила его, как ребенка, потому что он все еще был без сил, и, когда они набрались сил, они поднялись, и она увидела, как Саид сдвинулся снова в сторону двери, словно желая, может быть, вернуться назад в дверь, а она просто стояла рядом с ним, не говоря ни слова, и он постоял так недвижимо, а потом он решительно шагнул вперед, и они вышли наружу и очутились между двумя невысокими зданиями, и звуки доносились до них, будто из морской ракушки, приложенной к уху, и они ощутили лицами холодный бриз и почувствовали соленый воздух, и они рассмотрели вокруг себя и увидели полосу песка и серые мелкие волны, выходящие на берег, и вид показался им чудом, хотя они и не были таким уж чудом, а всего лишь простым пляжем.

Рядом с пляжем стояло здание пляжного клуба с барами и столами, и с огромными звуковыми колонками, и с пляжными сиденьями, собранными вместе на зимний сезон. Вывески были на английском языке, но также и на других европейских языках. Пляж выглядел нежилым, и Саид с Надией пошли к морю, где вода останавливалась почти у их ног, уходя в песок и оставляя линии на гладкой поверхности, как после мыльных пузырей, выдуваемых родителями для своих детей. Через какое-то время показался бледнокожий человек со светло-коричневыми волосами и попросил их идти дальше, направляя жестом руки, но без никакой вражды или грубости, скорее, как часть разговора на международном диалекте языка знаков.

Они ушли от пляжного клуба, и в укрытие холма они увидели нечто похожее на лагерь для беженцев с сотнями палаток и временных укрытий и людей разного цвета кожи и их оттенков – много разных цветов кожи, но, в основном, оттенки коричневого, простирающиеся от темно-шоколадного до молочно-чайного – и те люди сидели возле костров, разведенных внутри промышленных металлических бочек, и разговаривали какофонией всех языков мира, как услышалось бы тому, кто смог бы стать спутником связи, или шпионом, подслушивающим фиберглассовый кабель на морском дне.

В той группе все были иностранцами, и поэтому, в каком-то смысле, никто им не был. Надия и Саид быстро обнаружили кластер выходцев из своей страны и узнали, что они находились на греческом острове Миконос – притягательное место для туристов летом и, похоже, притягательное место для мигрантов зимой; и двери «из», точнее говоря, двери к богатым местам, сильно охранялись, а двери «в», двери из бедных мест, стояли в основном неохраняемыми, возможно, в надежде, что люди вернутся туда, откуда они пришли – хотя почти никто никогда не возвращался – или, возможно, от того, что было слишком много дверей из слишком многих бедных мест, чтобы охранять их все.

Лагерь был во многом похож на перевалочный пункт в старые времена золотой лихорадки, и многое можно было купить или обменять: от свитеров до мобильных телефонов, антибиотиков и, тихо шепотом, секса и наркотиков; и там были семьи в поисках будущего, и банды молодых людей в поисках слабых, и честные люди, и жулики, и те, кто рисковали своей жизнью ради своих детей, и те, кто знали, как бесшумно задушить человека в темноте. На острове было довольно спокойно, как им сказали, за исключением того времени, когда не было спокойно, что, в общем-то, происходило довольно часто. Приличных людей было гораздо больше, чем опасных, но лучше всего все же приходилось оставаться в лагере рядом с другими людьми с наступлением ночи.

* * *

Первое, что купили Саид и Надия, и она торговалась: вода, еда, одеяло, рюкзак побольше, небольшая палатка, складывающаяся в легкий, плоский сверток, зарядное устройство и местные номера для своих телефонов. Они нашли кусок земли на краю лагеря, частично по холму вверх, который не был слишком продуваемым ветром и без камней, и установили свой временный дом там, и у Надии возникло ощущение подобное тому, когда она играла игрушечным домиком, еще ребенком со своей сестрой, а у Саида – словно он был плохим сыном, и, когда Надия присела за костистым кустом и притянула его к себе, и там попыталась поцеловать его под открытым небом, он гневно отвернул свое лицо и тут же извинился, и прижался своей щекой к ее, и она попыталась успокоиться, прижавшись своей щекой к его бороде, и в то же время она удивилась проявленному чувству, выглянувшей из него желчи, потому что она не видела этой желчи в нем до этого во все те месяцы, ни на одну секунду, даже от смерти матери, когда он горевал, да, печалился, но без этой желчи от того, что нечто грызло его изнутри. Он всегда казался ей противоположностью желчи, часто улыбаясь, и это ощущение вернулось к ней, когда он взял ее руки и поцеловал их, будто искупая свой поступок, но в ней осталось беспокойство, потому что она увидела, что желчный Саид совсем не был тем Саидом.

Они прилегли передохнуть в палатке, вымотанные. Проснувшись, Саид попытался дозвониться до своего отца, но записанное сообщение заявило, что его звонок не может состояться, а Надия попыталась связаться с людьми по интернетным программным приложениям, и один из ее знакомых, добравшийся до Окленда, и еще один – до Мадрида, они ответили ей тут же.

Надия и Саид сели рядом друг с другом на землю и узнали все новости, весь шум мира, о положении в их стране, о различных дорогах и направлениях, выбираемых мигрантами, и их рекомендациях, о разных полезных хитростях, об опасностях, необходимых избегать.

После полудня Саид поднялся на вершину холма, и Надия тоже поднялась на вершину холма, и там они оглядели остров и море вокруг них, и он стоял неподалеку от того места, где стояла она, и она стояла неподалеку от того места, где стоял он, и ветер тянул и раскидывал их волосы, и они смотрели вокруг друг друга, но они не видели друг друга, потому что она поднялась раньше его, а он поднялся позже ее, и оба они постояли на вершине холма лишь недолго и в разное время.

* * *

Когда Саид спускался по склону к Надии, сидящей у их палатки, молодая женщина выходила из галереи современного искусства, где она работала в Вене. Вооруженные люди из страны Саида и Надии зашли на прошлой неделе в Вену, и в городе прошли невиданные убийства на улицах, когда эти люди расстреляли безоружных людей и затем исчезли, убийства посреди дня, каких не видела Вена, точнее, не видела ничего подобного со времен войны прошлого века и веков до этого, войн, которые были совсем другие и более кровавые; и эти вооруженные люди, скорее всего, хотели спровоцировать реакцию против мигрантов, пришедших с их части мира, проникших в Вену, и если на это они и надеялись, то они этого и добились; и молодая женщина узнала, что собиралась толпа у зоопарка, решившая напасть на мигрантов, и все только говорили и посылали сообщения об этом, и она решила присоединиться к человеческому кордону, разделяющему две стороны или, точнее, защитить мигрантов от анти-мигрантов, и на ее одежде висел значок с символом мира, значок с радугой и значок сочувствия положению мигрантов – черная дверь в красном сердце, и она заметила, ожидая своего поезда, что толпа на станции была не обычной толпой, что отсутствовали дети и старики, и женщин было значительно меньше, чем обычно, и все знали о надвигающихся волнениях, и, считала она, люди просто старались не выходить наружу, но все изменилось, когда она зашла в вагон и обнаружила себя среди людей, похожих на ее брата и ее родственников и на ее отца и ее дядей, но только эти люди были злыми, и они были в бешенстве, и они уставились на нее и на ее значки с нескрываемой враждебностью и возмущением от вида ее предательства, и они начали кричать на нее и толкать ее, и ей стало страшно животным страхом, ужасом от возможного, и, когда приблизилась следующая остановка, она протолкнулась сквозь них и вышла наружу, и она боялась, что они могут схватить ее, остановить, причинить ей боль, но такого не произошло, и она смогла выйти из вагона, и после ухода поезда она еще постояла там, вся дрожа и собираясь с мыслями, и, набравшись мужества, она пошла не в направлении ее жилья, ее уютного жилья с видом на реку, а в другом направлении, в направлении к зоопарку, куда она направлялась с самого начала, и куда она все так же решилась пойти; и все это происходило, когда солнце спускалось по небу, точно таким же образом в Миконосе, южнее и восточнее Вены, и в планетарном масштабе – не так уж далеко, и где в Миконосе Саид и Надия читали новости о волнениях, начавшихся в Вене, и о которых напуганные люди, пришедшие из их страны, обсуждали он-лайн, выбирая оставаться или уходить оттуда.

* * *

Ночью стало холодно, и поэтому Саид и Надия спали в одеждах, не снимая курток и прижавшись друг к другу, завернутые в одеяло поверх, вокруг них и под ними для хоть какой-то мягкости на твердой и неровной поверхности. Их палатка была слишком малой, чтобы можно было встать – длинный, но невысокий пятиугольник, похожий на стеклянную призму, которая была у Саида в детстве, и которой он преломлял свет в тонкие радуги. Сначала он и Надия прижимались, обнявшись, но вскоре их объятия стали неудобными, особенно в таком тесном помещении, и вскоре они легли спиной-к-животу, и ему пришлось первым прижаться к ее спине, а потом, где-то после прохождения пика луной, они повернулись, и она прижалась к его спине.

Наутро, когда проснулся он, она уже не спала и смотрела на него, и он погладил ее волосы, а она коснулась его щетины над губой и ниже ушей, и он поцеловал ее, и им стало хорошо при виде друг друга. Они собрали вещи, и Саид закинул за плечи большой рюкзак, а Надия взяла палатку, и они поменяли один из своих небольших рюкзаков на подстилку для занятий йогой, спать на которой, понадеялись они, будет помягче.

Внезапно люди начали спешно покидать лагерь, и до Саиди и Надии донесся слух, что найдена новая дверь – в Германию, и они тоже поспешили, сначала слившись с толпой, но после ускоренного шага они приблизились к началу спешащих. Люди заполнили узкую дорогу и обочины, растянувшись на несколько сот метров толпой, и Саид не знал, куда направляются все эти люди, и затем он увидел впереди нечто вроде отеля. Приблизившись, он разглядел, что их путь блокировали люди в униформе, и он сказал Надии об этом, и им стало страшно, и они замедлили шаг, пропуская людей вперед, потому что они уже видели в своем городе, что происходит, когда стреляют по массе безоружных людей. Но выстрелов не случилось, и люди в униформе лишь остановили толпу и не пропускали никого, и несколько смелых или отчаявшихся, или исхитрившихся душ попытались проскочить на бегу по краям линии стоящих, где были просветы между людьми в униформе, но их поймали и вернули назад; и после часа стояния толпа начала расходиться, и большинство пришедших направились назад в лагерь.

Прошло несколько дней, полных ожиданий и несбыточных надежд, дней, которые могли бы оказаться днями скуки и безделья, какими они стали для многих людей, но у Надии появилась идея отправиться на осмотр острова, как будто они были туристами. Саид засмеялся и согласился, и впервые за все время здесь после их прибытия он рассмеялся, и ей стало от этого тепло на душе; и они нагрузились своим добром, будто пешие туристы по дикой природе и отправились в путь по пляжам и далее – вверх в горы, и направо – к крутым спускам, и они решили, что Миконос на самом деле был прекрасным местом, и им стало понятно, почему сюда приезжали люди. Иногда им попадались группы людей потрепанного вида, и Саид и Надия осторожно обходили их стороной, а к вечеру они всегда старались попасть на ночлег в периферию какого-нибудь большого лагеря для переселенцев, которых было здесь много, куда мог попасть кто-угодно, или уйти кто-угодно, как бы ему там ни вздумалось.

Однажды они встретили знакомого Саида, и эта встреча выглядела совершенно невозможным и радостным совпадением, словно два листа, сорванных ураганом с одного дерева, упали один на другой в далекой дали, и Саид ужасно обрадовался. Тот человек сказал, что он занимался нелегальным переходом людей через границы и помог людям покинуть их город, и занимался тем же самым и здесь, потому что знал все выходы и входы. Он согласился помочь Саиду и Надии, и он предложил им помощь за половину обычной цены, и они начали благодарить его, и он взял их платеж и заявил, что доставит их в Швецию завтра утром, но, когда они проснулись, они не смогли его найти. Его не было нигде. Он исчез за ночь. Саид верил ему, и поэтому они остались там на целую неделю, оставаясь на одном и том же месте в том же самом лагере, но больше они его так и не увидели. Надия знала, что их кинули, и подобное здесь происходило довольно часто, и Саид понял тоже, но предпочел какое-то время верить, что с тем человеком что-то случилось, что-то такое, из-за чего тот не смог вернуться, и, когда он – Саид – молился, то молился не только за его благополучное возвращение, но и за его сохранность, пока не почувствовал, что дальнейшие молитвы за того человека будут выглядеть слишком глупыми, и после этого Саид молился только за Надию и отца, в особенности за отца, который не был с ними, хотя и должен был бы быть. Но не было никакой возможности увидеться сейчас с отцом, потому что уже долгое время не оставалось никаких дверей в их городе, необнаруженных повстанцами, и никто из возвращенцев, нарушивших своим бегством их законы, не оставался в живых.

Однажды утром Саид смог одолжить элеткробритву и срезал свою бороду до щетины, каким он был, когда впервые Надия увидела его, и тем же утром он спросил Надию, почему она все так же одета в черную робу, поскольку здесь нет никакой нужды в ней, и она ответила, что не нуждалась в ней и в их городе, когда жила одна до того, как пришли повстанцы, но она выбрала такую одежду, потому что эта роба посылает определенный сигнал, и она все еще хочет, чтобы этот сигнал оставался; он улыбнулся и спросил – сигнал относился и к нему, и она улыбнулась и ответила, что не для тебя, ведь, ты же видел меня совсем без нее.

* * *

Их финансы продолжали таять, и больше половины денег исчезло с тех пор, как они покинули свой город. Им стали больше понятны отчаяние, увиденное ими в лагере, страх в глазах людей от того, что они застрянут здесь навечно, или голод заставит вернуться их через одну из тех дверей, ведущих в нежелательные места, дверей, оставленных без охраны, называемых в лагере мышеловками, но в которые, примирившись с судьбой, некоторые люди, несмотря ни на что, уходили, особенно те, у кого закончились все ресурсы, отправляясь в те же места, откуда пришли, или в неизведанные места, где, как думали они, будет все же лучше, чем здесь.

Саид и Надия решили ограничить свои походы, экономя силы, и, таким образом, уменьшить расходы на еду и питье. Саид купил удочку по гораздо меньшей, чем обычные заоблачные, цене, потому что спиннинг был сломан, и леска управлялась вручную. Он и Надия уходили к морю, вставали на камень, клали хлеб на крючок и пытались поймать рыбу; одинокие – два человека сами по себе – окруженные водой, которую бриз разрезал в мутные холмики, скрывавшие что находилось в глубине; и они рыбачили и рыбачили по очереди, но никто из них не знал, как правильно ловить рыбу, или, может быть, им не везло, и, когда им казалось, что кто-то касался крючка – ничего не выходило наружу, и было похоже на то, что они просто кормили хлебом ненасытную соленую воду.

Кто-то посоветовал им, что лучшим временем для рыбалки были рассвет и закат, и они оставались в своем одиночестве еще дольше, чем могли оставаться другие. Становилось темно, когда они увидели четверых людей вдали, идущих вдоль берега. Надия сказала, что им надо уйти, и Саид согласился, и пара покинула место, быстро, но, казалось, те люди последовали за ними, и Саид и Надия увеличили скорость ходьбы сколько могли, и Надия поскользнулась и поранила себе руку. Эти люди продолжали приближаться к ним, и Саид и Надия стали раздумывать, что они могли оставить после себя, чтобы им полегчало с их ношей, и вроде некоего приношения их преследователям. Саид решил, что они хотели удочку, и эти слова показались им более убедительными, чем другие мысли, о которых тоже приходилось думать. Они оставили удочку, но вскоре за поворотом они увидели дом и стоящих у дома охранников в униформе, что означало дверь в желанное место, и Саид и Надия впервые очень обрадовались виду охранников на острове. Они приблизились к ним, и стражники крикнули им, чтобы они держались подальше, и тогда Саид и Надия остановились, чтобы стало ясно об их нежелании броситься в дом, и сели там, где охрана могла их легко видеть, и они почувствовали себя в безопасности, и Саид захотел вернуться и подобрать удочку, но Надия сказала ему, что это было бы слишком опасно. Они оба пожалели, что оставили ее там. Они подождали какое-то время, но те четверо так и не появились, и тогда они разложили свою палатку, но заснуть они в ней не смогли.