Текст книги "Выход: Запад (ЛП)"

Автор книги: Мохсин Хамид

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

* * *

Дни становились теплее, и весна прокрадывалась на Миконос с почками и одиночными цветами. За все недели нахождения здесь Саид и Надия никогда не побывали в самом городе из-за того, что в нем не было возможности остаться на ночь, и им настойчиво советовали не ходить туда даже днем, за исключением окраин, где они могли меняться с жителями, или, говоря по-другому, с теми, кто жил на острове дольше, чем несколько месяцев, но рана на руке Надии начала загнивать, и тогда они пошли в клинику на окраине города. Местная девушка с частично выбритыми волосами на голове, которая не была ни доктором ни медсестрой, а простым волонтером – подросток с добрым характером, не старше восемнадцати-девятнадцати лет – почистила и перевязала рану, бережно держа руку Надии, словно та была нечто драгоценным, держа почти застенчиво. Женщины поговорили друг с дружкой, и приятельские отношения возникли между ними, и девушка сказала, что хотела бы помочь Надии и Саиду, и спросила их, в чем они нуждались. Они ответили, что нужнее всего было найти способ покинуть остров, и девушка сказала, что могла бы что-то для этого сделать, и им надо было держаться поближе, и она взяла номер телефона Надии, и каждый день Надия приходила в клинику, и они беседовали вместе, и иногда пили кофе или выкуривали косяк, и девушка, видимо, была рада встречам с ней.

Старый город был прекрасным: белые коробки с голубыми окнами, разбросанные по светло-коричневым холмам, стекающие к морю, и с окраины города Саид и Надия различали крохотные ветряные мельницы и овальные церкви, и волнующуюся зелень деревьев, с расстояния похожие на рассаду. Было слишком дорого держаться поближе, и в лагерях собирались люди с деньгами, и Саид начал волноваться.

Новая подруга у Надии сдержала свое слово, и однажды ранним утром она усадила Надию и Саида на заднее сиденье своего мотороллера и провезла их по неподвижно тихим улицам к дому на холме с большим двором. Они вбежали внутрь, и там была дверь. Девушка пожелала им удачи и крепко обняла Надию, и Саид удивился слезам в глазах девушки или, если не слезам, то, по крайней мере, печальному блеску, и Надия обняла ее тоже, и то объятие длилось очень долго – девушка что-то зашептала ей – и затем Саид и она повернулись и вошли в дверь, оставив Миконос позади.

Часть седьмая

Они вышли в спальной комнате с видом на ночное небо и обставленной так дорого и со вкусом, что Саиду и Надии сначала показалось, что они очутились в отеле: нечто похожее из кинофильмов и толстых, глянцевых журналов с деревянной отделкой бледных тонов, с коврами кремового цвета, с белыми стенами и с блеском металла то тут, то там, металла блестящего, как зеркало, обрамляющего покрытие софы, и с такой же металлической платформой настенных выключателей. Они недвижно полежали, надеясь на незаметность их появления, но вокруг было тихо, и они решили, что также тихо должно быть и во дворе дома – не было у них опыта встречи с акустически изолированным покрытием – и что все в отеле, должно быть, спят.

Они поднялись, все-таки, и увидели с их роста, что находилось под небом: город с рядом белых зданий друг напротив друга, каждое из которых – безукоризненно выкрашенное и тщательно ухоженное, и невозможно похожее на другое; перед каждым из этих зданий, возвышавшимися из прямоугольных пропусков в дорожном покрытии из прямоугольных блоков или бетона, залитого в форме прямоугольных блоков, росли деревья, вишневые деревья с почками и с несколькими распустившимяся бутонами, словно недавно выпавший снег, и этот снег задержался на ветках и листьях, по всей улице, на дереве и на другом дереве, и на всех деревьях, а они стояли и смотрели на все это – почти нереальное, невозможное.

Они подождали какое-то время, зная о том, что не смогли бы остаться здесь, в этой комнате отеля, и им пришлось открыть дверь, которая не была заперта на ключ, и выйти в коридор, приведший их к лестнице, и на следующем этаже вниз они нашли еще больших размеров лестницу к другим этажам с номерами и с комнатами для отдыха и с салонами, и тогда они догадались, что находились в каком-то отличном от отеля здании, само собой – дворец, с комнатами за комнатами и с разными чудесными вещами за еще более чудесными вещами, и текла вода, как с гор – вся белая от пузырей и мягкая, да-да, мягкая на ощупь.

* * *

Рассвет вступал в город, а они все еще оставались незаметными, и Саид с Надией зашли на кухню и стали решать: что им делать. Холодильник был почти пустым, из чего можно было сделать вывод о том, что долгое время тут никто не ел, и, хоть в шкафах хранились коробки и консервы с долгохранящейся едой, они не хотели услышать никаких обвинений в воровстве в свой адрес, и поэтому достали свою еду из рюкзака сварили два картофеля на завтрак. Все же они взяли два чайных пакетика и приготовили чай, и каждый еще одолжился по чайной ложке сахара, и если бы там было молоко, они бы не удержались от того, чтобы плеснуть его в чай, но молока нигде не было.

Они включили телевизор, чтобы смогли понять, куда они попали, и сразу же стало понятно, что они находились в Лондоне, и, смотря отрывочные апокалиптичные новости, они при этом неожиданно почувствовали себя в нормальных обстоятельствах, поскольку не видели телевизора много месяцев. Они услышали шум позади себя и увидели человека, уставившегося на них, и они вскочили на ноги, и Саид бросился к их рюкзаку, а Надия – к палатке, но мужчина молча отвернулся и ушел вниз по лестнице. Им стало непонятно: что произошло. Этот человек, казалось, был, как и они, также удивлен обстановкой вокруг, и до самой ночи больше никто не появлялся.

Когда стало темно, начали появляться люди с комнаты верхнего этажа, где появились Надия и Саид: дюжина нигерийцев, позже – несколько сомалийцев, за ними – семья из пограничья между Майянмаром и Тайландом. Все больше и больше. Кто-то сразу же ушел из здания. Другие остались, найдя для себя спальню или комнату отдыха.

Саид и Надия выбрали небольшую спальню позади, на втором этаже, с балконом, откуда они могли бы выпрыгнуть в сад, если нужно, и откуда они могли бы скрыться.

* * *

Комната для них – четыре стены, окно, дверь с замком – казалась невероятной удачей, и Надии очень захотелось распаковать их вещи, но она знала о необходимости быть готовой убраться отсюда в любой момент, и поэтому она вынула из рюкзака только самые необходимые вещи. Саид, в свою очередь, вытащил фотографию своих родителей, которую прятал в одежде и поставил на книжную полку, где та стояла со сложенным сгибом, смотря сверху на них, и превратив эту узкую спальню, по крайней мере частично, временно, в их дом.

В коридоре неподалеку от них находилась туалетная комната, и Надии ужасно захотелось принять душ, и ее желание было даже сильнее чувства голода. Саид встал снаружи у двери, а она зашла внутрь и разделась, оглядывая свое тело, исхудавшее как никогда, грязное, в основном, от ее же биологических выделений, засохшие следы пота и очерствевшая кожа, и волосы в тех местах, где она избавлялась от них всегда, и ее тело стало выглядеть для нее телом некоего животного, телом дикарки. Давление воды в душе было чудесным, силой разминая ее плоть и вычищая кожу. Тепло было тоже прекрасным, и она выпрямилась, как только могла, и тепло проникло сквозь ее кости, застывшие от месяцев холода, и душевая наполнилась паром, будто горный лес, наполнившись запахом сосны и лаванды от мыла, найденного ею – о, райские кущи – и полотенца были такие пушистые и мягкие, что когда она стала вытираться ими, то почувствовала себя принцессой или, по крайней мере, дочерью диктатора, безжалостно расправлявшегося со всеми, чтобы только его дети могли наслаждаться подобной выделкой из хлопка, чувствуя подобное непередаваемое ощущение ее животом и бедрами о полотенца, которые, казалось, никогда не были использованы и, возможно, не будут использованы больше никогда. Надия стала одевать свою сложенную одежду, но, внезапно, не смогла заставить себя сделать это от вони, исходившей от нее, и она решила постирать ее, и тут она услышала стук в дверь и вспомнила, что закрыла ее на замок. Открыв, она увидела нервничающего, недовольного и сердитого Саида.

Он спросила: «Какого черта ты тут делаешь?»

Она улыбнулась и придвинулась, чтобы поцеловать его, и ее губы коснулись его губ, и его губы не ответили ей ничем.

«Слишком долго», сказал он. «Это – не наш дом».

«Мне нужно было пять минут. Я должна была постирать мою одежду».

Он уставился на нее, но не возразил, и даже если бы он возразил, она почувствовала себя непреклонной, что означало для нее только одно: она все равно постирала бы. Чем она занималась, что она сейчас только что делала – не было никакой бессмысленной вольностью, а необходимостью, человеческой нуждой, возможностью быть человеком, напоминанием себе о том, кем она была, и потому это было важным, и, если необходимо, стоило ссоры.

Но удивительное наслаждение от заполненной паром душевой, похоже, исчезло, когда она закрыла дверь, и стирка одежды, и вид побуревшей воды, вытекающей с одежды в сток душевой, были разочаровывающе обыденны. Она попыталась вернуться в радостное настроение и не сердиться на Саида, который, как она убедила себя, был по-своему прав и просто разошелся с ее настроением, и, когда она вышла из туалетной комнаты, закутанная в полотенца – ее полотенца – одно вокруг тела, и другое вокруг волос – с капающей, но чистой одеждой в руках, она была готова к примирению.

А он заявил, глядя на нее: «Ты не можешь так стоять здесь».

«Не говори мне, что я могу делать».

Он изменился в лице, словно его ужалили ее слова, и при этом рассердился, и она тоже рассердилась, и после того, как он помылся и постирал свою одежду, примирительным жестом или, очистившись от своих выделений, он смог ощутить то, что ощутила она, они легли спать на узкой кровати вместе, молча, не касаясь друг друга, как только могла позволить узость комнаты, но не как пара людей, живущих в долгом и несчастливом браке, а как пара, готовая пережить и радость и страдания.

* * *

Надия и Саид появились в здании субботним утром, а к утру понедельника, когда пришла уборщица на работу, в доме было уже много народа, где-то около пятидесяти сквотеров, от младенцев и до стариков, пилигримы от запада – Гватемала – и до востока – Индонезия. Уборщица закричала, открыв входную дверь, и полиция прибыла очень скоро, двое в черных узнаваемых шлемах, но те лишь смотрели снаружи и не вошли внутрь. Вскоре прибыл фургон с полицейскими в полном снаряжении для столкновний, а затем – автомобиль с еще двумя в белых рубашках и черных жилетах, вооруженные автоматами, и на их черных жилетах стояло слово из белых букв POLICE, но те двое выглядели для Саида и Надии солдатами.

Жители дома очень напугались, и большинство из них хорошо знали из своего прошлого, что могут сделать полицейские и солдаты, и от этого страха они начали разговаривать друг с другом больше обычного. Образовалась некая общность, которая вряд ли могла бы образоваться на улице, в открытом пространстве, где они, скорее всего, просто разбежались бы, но тут они были зажаты вместе, и эта зажатость создала из них группу.

Когда полицейские через свои громкоговорители объявили, чтобы все покинули здание, то большинство решило не подчиниться, лишь немногие вышли, и, в основном, все остались; Надия и Саид остались среди них. Срок исполнения подходил к концу, все ближе и ближе, и, наконец, настал, а они все оставались там же, и полиция не наступала, и люди решили, что они выиграли какое-то время передышки, и тогда произошло то, чего никто не мог представить: на улице появились люди, темно– и не совсем темно– и даже светлокожие, в потрепанных одеждах, как люди в лагерях на Миконосе, и из тех людей образовалась толпа. Они стали стучать ложками по кастрюлям и скандировать на разных языках, и вскоре полиция решила уехать.

Той ночью в здании было тихо и спокойно, лишь иногда разносилось прекрасное пение на языке Игбо; Саид и Надия лежали вместе и держали друг друга руки на мягкой постели в их небольшой темной спальне, и им было приятно слышать пение, словно колыбельную, приятно несмотря на то, что они держали дверь своей спальни запертой. Наутро они услышали, как вдалеке кто-то звал на молитву, на рассвете, похоже, через микрофон приставки караоке, и Надия встревожилась, проснувшись и решив, что она вновь очутилась в их городе, с повстанцами, пока не вспомнила, где она находилась на самом деле, и затем она смотрела, немного удивившись, как встал Саид с их кровати и начал молиться.

* * *

Во всех лондонских домах, парках и бесхозных местах находились подобные люди, и кто-то говорил, что миллион мигрантов, и кто-то говорил, что в два раза больше. Казалось, чем больше пустел город, тем больше его занимали сквотеры; нежилые усадьбы в районе Кенсингтона и Челси пострадали больше всего, и их отсутствующие хозяева часто обнаруживали, что плохие новости приходили к ним слишком поздно, и таким же образом ширилось вторжение в Гайд Парк и Кенсингтонские Сады, заполняемые палатками и хижинами, и говорилось, что между Вестминстером и Хаммерсмитом легальные обитатели составляли меньшинство населения, и местных жителей становилось все меньше и меньше, и местные газеты стали называть те места самыми худшими черными дырами в материи страны.

Люди вливались в Лондон, но также часть людей покидали его. Бухгалтер в одном городке графства Кент, раздумывающий о том, как покончить свою жизнь, проснулся однажды утром и обнаружил черноту двери, где раньше был вход в его небольшую, залитую светом вторую спальню. Сначала он вооружился хоккейной клюшкой, оставленной его дочерью, решившей покинуть дом на время между окончанием школы и поступлением в колледж, и он также взял телефон, чтобы позвонить в полицию, а потом остановил себя за бессмысленным занятием и решил отложить клюшку и телефон и наполнил, как решил ранее, ванну, и положил недавно купленный им острый резак на закругленный край ванны рядом с органическим мылом, которым больше никогда не будет пользоваться его покинувшая подружка.

Он напомнил себе, что пора начать резать, если решил, запястья и в ширину, а не в длину, и, хоть сама идея боли ему была ненавистна, и также мысль о том, что его обнаружат голым, он решил, что все равно это будет правильным решением, хорошо продуманным и хорошо спланированным. Однако, близкая чернота нарушила ход его мыслей и напомнила ему нечто, какое-то чувство, ощущение, связанное с детскими книжками, с книжками, прочитанными им в детстве, или книжками, скорее всего, которые ему прочитала его мать, женщина с нежными словами и нежными руками, которая не умерла слишком рано, ее состояние ухудшилось слишком рано, и болезнь унесла ее речь, ее личность, и этот процесс сказался и на его отце, отдалившегося от сына. И при этих мыслях бухгалтер решил, что мог бы просто войти в дверь, всего один раз, чтобы посмотреть – что там такое на другой стороне – и так он и сделал.

Позже дочь и его лучший друг получат по телефону его фотографию – у моря, без деревьев, пустынное побережье или побережье где-то в сухом месте, с возвышающимися дюнами, побережье в Намибии – и сообщение, что он не вернется, но не стоит волноваться, потому что он ощутил нечто, он почувствовал нечто важное, и они могут присоединиться к нему, и ему было бы радостно, если они присоединяться, и если они решат, то дверь они смогут найти в его квартире. Таким образом он исчез, и его Лондон исчез, и как долго он мог оставаться в Намибии – было трудно сказать каждому, кто знал его.

* * *

Жители дома, где были Надия и Саид, не могли сказать с уверенностью: победили ли они. Они наслаждались жизнью внутри помещения, поскольку многие из них провели много месяцев без крыши над головой, но понимали, что такой дом, такой дворец никто не отдаст так просто, и их радость наслаждения не будет вечной.

Жизнь для Надии казалась немного похожей на студенческие общежития в начале учебного года, с незнакомцами, поселявшимися вокруг, и многие вели себя прилично, пытаясь заводить разговоры и не выказывая никакого неприятия в надежде, что со временем отношения между всеми станут обычно-привычными. Снаружи здания царили беспорядок и хаос, но внутри, похоже, выстраивался некий порядок. Возможно, некий общественный порядок. Там были люди с отличным от всех поведением, но такие люди были везде, и их поведением можно было управлять. Надия ожидала совершенно иного в сложившейся ситуации.

Жизнь в доме для Саида была довольно замкнутой. На Миконосе он предпочитал окраины лагерей мигрантов, и в нем возникла привычка держаться независимо от их окружения беженцев. Он держался настороженно, особенно при виде мужчин, которых было немало, и раздраженный стресс овладевал им, когда находился в тесных группах людей, говорящих на языках, непонятных ему. В отличие от Надии, он чувствовал себя виноватым в том, что они и их собратья-беженцы оккупировали чужой дом, и также виноватым от того, как их присутствие видимо сказалось на обстановке дома, присутствием свыше пятидесяти жильцов в одном здании.

Он был единственным человеком, возмутившимся тем, что люди начали присваивать себе вещи дома, и Надии его поведение показалось абсурдным и к тому же опасным для Саида, и она сказала Саиду, чтобы тот не вел себя, как идиот, и сказала жестко, чтобы защитить его, а не обидеть, но его шокировала интонация ее голоса, и, согласившись с ней, он начал спрашивать себя: так ли они будут разговаривать друг с другом, и эти жесткость и недоброта, вползающие в их слова раз за разом, были знаком того, куда вело их будущее?

Надия тоже заметила напряженность между ними. Она не была уверена в том, как можно было разорвать цикл надоедливости партнером, в который они входили раз за разом, поскольку попав однажды, подобный цикл трудно прервать, чтобы сделать уровень надоедания и раздражения все меньше и меньше, как в случаях с определенными аллергиями.

Вся еда в дома скоро закончилась. У кого-то были деньги на покупку, но большинство проводили свое время в поисках еды, что заключалось в походах по разным местам, где выдавались пайки или бесплатный суп с хлебом. Дневной рацион в обоих случаях быстро истощался в течение нескольких часов, иногда, минут, и единственной возможностью был лишь бартер с соседями или со знакомыми, а поскольку у людей оставалось совсем немного предложить к обмену, они, обычно, предлагали обещание поесть завтра или на следующий день в обмен на поесть сегодня, предлагая к обмену, сказать точнее, свое время.

* * *

Однажды Саид и Надия возвращались домой без еды, но с приятно сытыми животами после довольно неплохого вечера в поисках еды, и она все еще ощущала особенно сладкое послевкусие и кислый привкус горчицы и кетчупа, а Саид смотрел в свой телефон, когда они услышали крики впереди и увидели бегущих людей, и они поняли, что их улицу Пэлас Гарденс Террас атаковала толпа местных жителей. Нативисты выглядели для Надии незнакомым и обозленным племенем, решившимся на разрушения и насилие, и некоторые среди них вооружились монтировками и ножами, и Саид с Надией повернулись и побежали, но не смогли укрыться.

Надия получила синяк под глазом, вскоре, заплывший весь глаз, а у Саида была рассечена губа, забрызгав кровью подбородок и куртку, и в их ужасе они схватились друг за друга руками, боясь потеряться, но их лишь бросили на землю, как большинство остальных, и в тот вечер недовольных выступлений по всему Лондону три человека потеряли жизни – совсем немного по обычным стандартам тех, кто прибыл сюда.

Наутро они почувствовали, что их кровать была слишком мала для них после вчерашних побоев, и Надия оттолкнула Саида бедром, пытаясь отдалить его, и Саид оттолкнул ее, пытаясь сделать то же самое, и на секунду она разозлилась, и оба повернулись лицом к лицу, и он коснулся ее заплывшего глаза, и она хмыкнула и коснулась его разбухшей губы, и они посмотрели друг на друга и молча решили начать свой день без недовольства.

* * *

После волнений начались разговоры по телевидению, в каждом городе, после Лондона, чтобы вернуть Британию Британии, и появились новости о том, что армию привели в боевую готовность, и полицию – тоже, и тех, кто когда-то служил в армии или в полиции, и волонтеров после недельных курсов тренировки. Саид и Надия услышали, что нативистские экстремисты формировали свои отряды с молчаливого согласия государства, и в медиа все больше рассуждали о ночи разбитых стекол, но на организацию подобного требовалось время, и в это время Саиду и Надии предстояло сделать выбор: оставаться или уходить.

В их маленькой спальне после заката они слушали музыку с телефона Надии, включив встроенные звуковые колонки. Было бы проще включить эту же музыку с различных веб-сайтов, но они решили экономить во всем, включая хранители памяти, купленные ими для своих телефонов, и Надия смогла бы записать пиратские музыкальные версии, какие они смогла бы найти, и чтобы они смогли их потом слушать. К тому же она была рада восстановить свою музыкальную библиотеку: из ее прошлого она не доверяла постоянной возможности извлечь все с интернета.

Однажды ночью она включила альбом, который, как знала она, очень нравился Саиду, популярной группы в их городе, когда они были еще подростками, и он удивился и обрадовался, услышав музыку, потому что он прекрасно знал об ее отношении к поп-музыке их страны, и стало совершенно очевидно, что она включила эту музыку для него.

Они сели, скрестив ноги, на их узкой кровати, упершись спинами в стену. Он положил себе на колено кисть руки, открытой ладонью. Она положила сверху свою ладонь.

«Давай попытаемся больше не говорить друг с другом по-говяному», предложила она.

Он заулыбался. «Давай пообещаем».

«Обещаю».

«И я обещаю».

Той ночью он спросил ее: какой она представляла свою жизнь в мечтах, в большом городе или в провинции; и она спросила его о том: смог бы он представить их жизнь в Лондоне, если бы они остались; и они стали обсуждать, как дом, подобный этому, занятому ими, мог бы разделен в настоящие жилые квартиры, и как они могли бы начать все заново в другом месте, в другом месте этого города или в городе далеко отсюда.

Они почувствовали, что стали ближе друг другу той ночью, когда занимались своими планами, и занятие большими решениями отвлекло их от серых реалий жизни, и иногда во время их дебатов в спальне они останавливались в споре и смотрели друг на друга, словно вспоминая, каждый из них, кто был человек напротив.

Возвращение туда, где они родились, было невозможным, и они понимали, что в других желанных ими городах в других желанных ими странах могли происходить подобные события и сцены волнения нативистов, и, продолжая обсуждать уход из Лондона, они все так же оставались. Появились слухи о более строгом кордоне, который устанавливался в лондонских кварталах с меньшим количеством дверей, т. е. с меньшим количеством прибывающих, где посылали людей, не могущих доказать свое легальное пребывание, в специальные лагеря для задержанных, построенные в зеленых зонах города. Правда или нет, но никто не опровергал, что количество мигрантов в зоне Кенсингтона и Челси и в примыкающих к ним парках постоянно росло, и вокруг этой зоны находились солдаты и бронированная военная техника, а над ней летали дроны и вертолеты, а внутри этой зоны были Саид и Надия, убежавшие от войны и не знающие, куда еще можно было бежать, и ждали, ждали, как большинство других.

* * *

И в то же самое время там были добровольцы, доставлявшие еду и лекарства в те районы, и работали агентства помощи, и правительство не запретило им продолжать работу, как запретили бы правительства тех стран, откуда прибыли мигранты, и потому оставалась надежда. Саида в особенности чрезвычайно тронул приход одного парня из местных жителей, только что закончившего школу или, возможно, на последнему году обучения, который пришел к ним в здание и раздал вакцину от полиомелита детям и взрослым, и, хоть многие не доверяли подобной вакцинации, а многие, как Саид и Надия, уже были привиты, в том парне была такая упорная настойчивость, такие сочувствие и доброе намерение, в чем сомневались некоторые, никто не смог отказать ему.

Саид и Надия были знакомы с подобным назреванием конфликта, и ощущение, нависшее над Лондоном в те дни, не было для них новым, и они встретили его, если сказать точнее, не набравшись смелости и не паникуя, не совсем, а наоборот – приняв за данное с моментами напряженного ожидания, напряжения дрожащего и наплывающего, а когда напряжение ушло, то наступило спокойствие, то спокойствие, которое называется покоем перед бурей, а в реальности – это фундамент человеческой жизни пережидания на ступенях пути к нашему концу, когда мы выбираем паузу, а не действие – просто бытие.

Вишневые деревья взорвались в то время на Пэлас Гарденс Террас, распускаясь белыми цветами – самая близкая по цвету белизна, какую видели новые жители улицы, сравнимая со снегом, а другим они напомнили о созревшем хлопке на полях в ожидании сбора, в ожидании сборщиков, сильных черных тел из поселка, и теперь в этих деревьях тоже были черные тела: дети, карабкающиеся и играющие между стволами, словно маленькие обезьянки, не потому, что быть чернокожим – это быть похожим на обезьянку, и об этом столько уже было сказано скользких слов, а потому, что люди – это обезьяны, которые позабыли, что они – обезьяны, и потому потеряли уважение к тому, чем когда-то были, к миру природы вокруг них, но – нет, те дети, взбудораженные природой, играя в придуманные игры, затерялись в облаках белизны, будто воздухоплаватели или пилоты, или фениксы, или драконы, и в приближающем кровопролитии они сделали из этих деревьев, которых, по всей видимости, никак не высаживали для лазания, предмет для тысяч фантазий.

Однажды ночью в саду у здания, где жили Саид и Надия, появилась лиса. Саид показал ее Надии через окно их маленькой спальни, и они изумились ее появлению, не понимая, как подобное создание могло выжить в Лондоне, и откуда она взялась. Когда они начали спрашивать людей, видели ли кто-нибудь лис, то все сказали, что – нет, и кто-то сказал, что она пришла через дверь а другие – что она заблудилась из пригородов, а одна пожилая женщина поведала, что они увидели не лису, а себя, их любовь. Трудно было понять, что она имела в виду: лиса, как символ живущего, или лиса была их видением или просто чувством, и когда другие посмотрели, то не увидели никакой лисы.

Упоминание об их любви смутило Саида и Надию, потому что у них не было в последнее время никакой романтики, и каждый просто проживал, терпя присутствие другого, и они оставили в сторону все эти чувства из-за слишком долгого проживания в вынужденной тесноте – что легко могло бы случиться с кем-угодно. Они начали бывать поодиночке в течение дня, и от такой раздельности им стало легче, хотя Саид постоянно волновался о том, как если бы решили очистить их район совершенно внезапно, а они не смогли бы вовремя вернуться домой, зная из своего опыта, как ненадежна может быть мобильная связь, чей сигнал в обычных условиях был бы для них солнечным или лунным светом, и на самом деле мог бы оказаться лишь внезапным и бесконечным затмением, а Надия волновалась о своем обещании, данном ею отцу Саида, кого она тоже называла отцом, что будет оставаться со Саидом до тех пор, пока они не окажутся в безопасности, волновалась, что если она не сможет сдержать своего обещания, и окажутся ли тогда все ее слова напрасными.

Освободившись от клаустрофобной тесноты дня, исследуя окрестности раздельно, ночью они становились ближе друг к другу, пусть при этом теплота их отношений ощущалась скорее как отношения между родственниками, а не как у влюбленных. Они усаживались на балконе их спальни и ждали темноты, чтобы появилась лиса внизу – в саду. Такое благородное животное, и со всей ее благородностью радостно ковырявшееся в мусоре.

Сидя так, они иногда брались за руки, иногда целовались, и изредка вспыхивал огонь притихшего костра, и они шли в постель и мучили свои тела, никогда не дойдя до секса, но без нужды в нем, более без нужды, с последующим ритуалом освобождения. Затем они спали, а если не спали, то возвращались на балкон и ждали лису, а лиса была непредсказуемой, и она могла прийти и могла не прийти, но чаще – она приходила, и тогда им становились легче из-за того, что лиса не исчезла и ее не убили, и она не нашла другую часть города для своего дома. Однажды ночью лиса наткнулась на грязный подгузник, вытащила его из мусора и стала разнюхивать его, как будто распознавая, что это такое, а затем потащила это в сад, пачкая траву, передвигаясь зигзагами, словно декоративная собачка с игрушкой, или медведь с попавшимся неудачником-охотником, в любом случае – передвигаясь намеренно и непредсказуемо зло, и когда она закончила, то от подгузника остались одни клочья.

Той ночью отключилось электричество, отрезанное властями, и Кенсингтон и Челси погрузились в темноту. После этого возникло острое ощущение страха, и замолчал зов к молитве, часто доносящийся издалека из парка. Они решили, что приставка караоке, которой пользовался зовущий, не работала на батарейках.

Часть восьмая

Электрическая сеть Лондона была такой сложно сконструированной, из-за чего в окрестностях дома Надии и Саида оставались несколько точек ночного свечения поближе к краям – у баррикад и проверочных пунктов, охраняемых вооруженными силами правительства – в разбросанных местах, которые по непонятным причинами были трудно отделяемы от общей сети, и какие-то одиночные здания то тут то там, где находчивые мигранты могли присоединиться ко все-еще-работающей высоковольтной линии, рискуя иногда попасть под напряжение и сгореть. В большинстве же, все вокруг Саида и Надии оставалось темным.

Миконос не был залит электросветом, но электричество доходило до каждого, где висели провода. В их покинутом городе, когда пропало электричество, оно пропало насовсем. А в Лондоне части города все так же оставались яркими – ярче, чем Саид и Надия когда-либо видели, расцвечивая небо и отражаясь вниз от облаков – и, по контрасту, темная часть города казалась еще более темной, более значимой, как темнота океана означает не незначительность света сверху, а внезапный срез в глубину падения.

В темном Лондоне Саид и Надия пытались представить, как должно быть сейчас в светлом Лондоне, где, представлялось им, люди ужинали в элегантных ресторанах и ездили в блестящих черных авто, или шли на работу в офисы и магазины и свободно ходили куда им вздумается. В темном Лондоне накапливался мусор, и станции метро были заколочены. Поезда продолжали ездить, пропуская станции рядом с Надией и Саидом, и ощущались колебанием под их ногами и слышались тихим, мощным звуком, почти сверхзвуковым, как гром или взрыв огромной бомбы вдали.