Текст книги "Сталин: от Фихте к Берия"

Автор книги: Модест Колеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

Струве удачно выявил идейный и административный стержень практического применения доктрины Листа в России. Цитируя упомянутый труд Менделеева «Толковый тариф» и воодушевлённо говоря о виттевском проекте строительства Транссибирской железной дороги, Струве уверенно описывал и, учитывая особую популярность его книги не только в марксистской, но и в русской революционной в целом, властной и университетской среде 1890-х гг., марксистски дополнительно легитимировал протекционистски обоснованные (в целях опоры на собственные ресурсы) перспективы пространственно-экономической стратегии развития России, которые в первой трети ХХ века стали предметом политического консенсуса, и даже предвосхищал свои собственные империалистические проекты311311
  О необходимости приоритетной экономической экспансии Российской империи на Ближний Восток и вообще в направлении Османской империи Струве подробно писал в своём национал-либеральном проекте – в статье «Великая Россия: Из размышлений о проблеме русского могущества» (1908).


[Закрыть]:

«Менделеев предсказывает Донецкому краю блестящую будущность, и нам это предсказание представляется верным. А будущая Донецкая промышленность может явиться, благодаря своим необыкновенным выгодным географическим условиям, – сильным конкурентом западно-европейской индустрии на рынках Балканского полуострова и Передней Азии. (…) Не надо забывать, что с постройкой Сибирской или – надо надеяться – сети сибирских железных дорог значение Азиатской России, как рынка для произведений нашей обрабатывающей промышленности, возрастёт во много раз. (…) Если пример Северной Америки что-нибудь доказывает, то только одно, а именно, что, при известных условиях, капиталистическая промышленность может получить очень широкое развитие, опираясь почти исключительно на внутренний рынок. Эти предпосылки в России налицо… Сравнение Северной Америки и России прекрасно иллюстрирует мысль Листа об экономическом превосходстве Agriculturmanufacturstand’a над Agriculturstand’ом. (…) Чем обширнее территория и многочисленнее население данной страны, тем менее нуждается последняя для своего капиталистического развития во внешних рынках»312312
  П. Б. Струве. Критические заметки к вопросу об экономическом развитии России. С. 256–257, 260, 261, 284.


[Закрыть].

Здесь следует сделать уточнение и провести ограничение. Практическая близость немецкого протекционизма и марксизма была близостью не столько Листа, Маркса и Энгельса как искренних немецких патриотов, сколько близостью именно русского марксизма 1890-х гг. как доктрины капиталистической модернизации России ради её социалистического преобразования и, несомненно, была продиктована самой проблемой осознанной отсталости России от Запада и философией её преодоления до и независимо от мировой революции313313
  В русской мысли была произнесена и иная перспектива, иная задача преодоления отсталости России на пути индустриализации. Бывший революционер-народник, в 1880-е – главный оппонент другого бывшего революционера-народника, марксиста Г. В. Плеханова, уже в 1890-е – зрелый консерватор и антиреволюционер Л. А. Тихомиров (1852–1923) писал: «Крупное производство в единственно испробованной капиталистической своей форме есть явление само по себе только благодетельное», ибо «это может дать нам средства культурное сравняться с Европой» – и таким образом вырваться из-под влияния социализма (Л. Тихомиров. Нужна ли нам фабрика? // Русское Обозрение. Т. I. Январь. М., 1891. II о. С. 308–309). То есть в то время, когда русские марксисты ещё только надеялись убедить народников в полезности промышленного капитализма вообще и возможности для России формы его концентрации до европейского образца, из правого и монархического лагеря такое признание уже прозвучало, но для истории русской мысли и для абсолютного большинства тех, кто участвовал в дискуссии о судьбе капитализма в России, такого признания словно не существовало: оппозиционный консенсус игнорировал Тихомирова.


[Закрыть].

Это зримо следует из богатого коннотациями важного разъяснения лидера германской социал-демократии Августа Бебеля (1840–1913). Аргументируя общемировое измерение социально-экономического и политического прогресса против политики преодоления отсталости с помощью протекционизма в своей книге «Женщина и социализм», давшей, по общему признанию, наиболее детализированное изображение коммунистического будущего, Бебель писал:

«Достойное человека существование для всех не может быть уделом какого-нибудь одного привилегированного народа, так как, будучи изолирован от всех других народов, он не мог бы ни основать, ни удержать этого состояния».

И далее – прямо актуализировал давнюю традицию экономической мысли, обнаруживая стадии мирового прогресса: «Новое общество будет воздвигнуто… на международной основе. Народы заключают между собою братский союз: они протянут друг к другу руки и будут стремиться к тому, чтобы новое состояние постепенно распространилось на все народы мира». И добавил к этому «прогнозу» примечание: «Национальный интерес и интерес человечества в настоящее время враждебны друг другу. На высшей ступени цивилизации оба интереса когда-нибудь совпадут и составят единое целое» – фон Тюнен “Изолированное государство”…»314314
  А. Бебель. Женщина и социализм [1878] / Пер. под ред. В. А. Поссе. М., 2011. С. 455. Видимо, главным адресатом этого критического пассажа Бебеля был известный деятель германской социал-демократии, государственник и патриот Г. Фольмар, автор книги «Изолированное социалистическое государство» (1879). Именно пример Фольмара как негативный (но не объяснив, чем он действительно плох) вспомнил позже Л. Д. Троцкий в своей полемике против сталинской доктрины «социализма в одной стране»: Л. Д. Троцкий. Две речи на заседании Центральной контрольной комиссии [1927] // Л. Троцкий. Сталинская школа фальсификаций: Поправки и дополнения к литературе эпигонов. М., 1990. С. 141–142.


[Закрыть], то есть избрав таким образом в апологеты национально-государственных интересов теоретика предельного протекционизма, который, видимо, заслуживал такого же признания, как и Ф. Лист, но публично был едва замечен Марксом.

Русский либеральный критик Маркса нашёл объяснение этому умолчанию, в том числе, в том, что Тюнен наибольшее внимание уделил сельскому хозяйству, которое занимало Маркса заметно меньше315315
  Обнаруживая предвосхищение учения Маркса о капитале и труде в наследии политэконома Г. фон Тюнена, критик был склонен объяснить пренебрежение к нему Маркса не только марксовым нарциссизмом, но и тем, что достигнутые Тюненом «научные результаты [прежде]… не вошли в общий оборот экономической литературы, и что главные отделы его трактата об “изолированном государстве”, касаются специально сельского хозяйства, мало интересующего большинство экономистов» (Л. З. Слонимский. Экономическое учение Карла Маркса. СПб., 1898. С. 158).


[Закрыть].

Но более оправданным оказалось внимание к продолжателю Фихте – И. Г. фон Тюнену (1783–1850) у русских неонародников и большевиков в 1920-е гг., когда на примере Советской России и решалась судьба изолированного земледельческого государства перед лицом индустриализации (об этом подробно ниже).

В ранней истории Советской России, когда основой её идеологического самоопределения ещё оставалась радикальная марксистская доктрина мировой революции, названный труд А. Бебеля (с его отсылками) был широко переиздан. Однако в официальную пропаганду Советской России вошли и иные образы будущего – они в некотором условном идейном балансе уравновешивали (должны были уравновесить) позицию Бебеля. И нет сомнений, что этот баланс был результатом сознательных идеологических усилий большевистской власти. Историк мировой социалистической традиции отмечает влияние в СССР идей немецкого автора Атлантикуса (Карла Баллода), который в своей книге 1898 года «Государство будущего» (переиздана в Советской России в 1921 г.) исследовал потенциал «социализма в одной стране» и был фактически одобрен – уже не политическим, как А. Бебель, – а теоретическим вождём германской социал-демократии конца 1890–1900-х гг. Карлом Каутским (1854–1938). «Совершенно нет необходимости, чтобы весь земной шар одновременно перешёл к социализму», – писал он. «Баллод пытался выяснить, каково максимально рациональное использование имеющихся производительных сил и ресурсов», и видел его в централизованном «крупном производстве, организованном как единый организм народного хозяйства», электрификации, территориальных производственных комплексах – и поэтому влияние этой кни– ги «заметно в советском планировании» 1920–1930-х гг.316316
  Александр Шубин. Социализм. «Золотой век» теории. М., 2007. С. 444–446, 450, 458.


[Закрыть]

С другой стороны, социалистический проект «изолированного государства» как социальной утопии подвергал критике такой русский либеральный мыслитель, как П. И. Новгородцев (1866–1924), дидактически упрощая этот интернациональный проект до образа предельной самозамкнутости и, значит, игнорируя глобальные претензии Маркса и предчувствуя тот русский социализм, что вырастал из предпосылок протекционистской индустриализации и мобилизации России. «Роковой недостаток» социальных утопий Новгородцев находил в их «замкнутости, исключительности жизни»:

«чтобы устроиться хорошо и счастливо, надо отделиться от этих других и замкнуться в себе, надо создавать свою особую и самобытную жизнь (…) совершенно последовательно авторы подобных проектов проповедуют полное обособление от прочего мира… Подобно Платону и Фихте, они создают проекты уединённых колоний и замкнутых государств, разобщённых с прочим миром и пытающихся именно на почве этой замкнутости и разобщённости создать свой счастливый быт. (…) В каких бы ярких красках ни рисовали нам прекрасную гармонию идеального общества, мы твёрдо знаем одно: в своём осуществлении гармония эта неизбежно превратится в принудительную задержку личного развития, в вынужденный режим внешнего согласия»317317
  П. И. Новгородцев. Об общественном идеале [1910–1922]. М., 1991. С. 124, 126.


[Закрыть].

Публицистика, легко проводящая словесную связь между православной доктриной самодержавного «Третьего Рима» и практикой большевистского «Третьего Интернационала» (иногда даже с «Третьим Заветом» и странно, что не с германским «Третьим Рейхом» или французской «Третьей республикой»), иной раз прямо связывает и немецкую идеологию протекционизма (в современном английском лексиконе часто называемом экономическим национализмом) Листа и интернационалистским ленинизмом318318
  Один из недавних и возмутительных примеров – книга, русскими издателями названная «одной из самых цитируемых работ по предреволюционной эпохе»: Эрик Лор. Русский национализм и Российская империя: кампания против «вражеских подданных» в годы Первой мировой войны [2003] / Пер. В. Макарова. М., 2012. Издатели перевода пропагандистски и недобросовестно придали нейтральному гражданскому английскому оригиналу названия (Nationalizing the Russian Empire) ничем не обоснованный смысл этнического национализма как стержня политики России. Но, говоря о борьбе против засилия немцев и евреев в экономике, и сам Э. Лор придумывает нечто совершенно фантастическое: что для этого «была взята на вооружение одна из идей классового национализма – освобождение «коренной» нации от якобы зависимых отношений с мировой экономической системой (…) марксизм-ленинизм завершил диалектическую трансформацию марксизма от идеологии, провозгласившей международный пролетариат основной движущей силой исторического процесса, к новой идеологии, прежде всего стремящейся к освобождению и развитию сравнительно отсталых наций, то есть фактически «марксизм-ленинизм стал одним из вариантов национализма»… Если советская система гораздо в большей степени, чем принято считать в историографии, обязана экономическому национализму, то появление этого вида национализма во время Первой мировой войны становится важнейшим формообразующим эпизодом» (С. 16, 201–203; 206, прим. 18). Вместо того, чтобы на деле оценить нелинейные отношения Маркса и Энгельса к Листу, а также изучить реальное отношение к нему Ленина и реальную судьбу наследия Листа в советской доктрине, Э. Лор «аргументирует» выдуманную им связь между протекционизмом Ф. Листа и ленинизмом единственной ссылкой на единственную (и заведомо лживую) фразу своего учителя, профессора истории Украины Романа Шпорлюка о том, что «марксизм-ленинизм стал одним из вариантов национализма»: R. Szporluk. Communism and Nationalism: Karl Marx versus Friedrich List. New York, 1988. P. 225 («The ideas of Marx and List remained powerful-indeed, they gained in influence after 1917. But their respective doctrines lost their former intellectual and political unity and coherence. Marxism, or to be more precise, Marxism-Leninism, became a variant of nationalism»). В поисках неблаговидной связи Листа и коммунизма Э. Лор мог бы, конечно, сослаться на мнение западного классика советологии, но в нём, не менее радикальном, он не смог бы найти указаний на национализм: «Исторически Фридрих Лист предшествовал Марксу как отец теории планирования; Ратенау, организовавший первое современное плановое хозяйство в Германии времен Первой мировой войны, предшествовал Ленину, чей подход к проблеме планирования в Советской России сознательно основывался на немецких прецедентах» (Эдвард Карр. История Советской России [1978]. Кн. 1. Т. 2 / Пер. З. П. Вольской и др. М., 1990. С. 680).


[Закрыть], отводившим России роль не столько звена в цепи, сколько фрагмента (запала, интерлюдии) мировой революции. Благодаря этому терминологическому фокусу319319
  Точный анализ таких историографических фокусов см. специально здесь: Отто Данн. Нации и национализм в Германии. 1770–1990 [1996] / Пер. И. П. Стребловой. СПб., 2003. С. 23, 25, 53–54.


[Закрыть], недобросовестно подменяя западную гражданскую «национализацию» – русским этническим национализмом, в западной пропаганде риторически соединяется самодержавие и коммунизм как две стороны единого вечного врага либерального Запада – антизападной России. Поэтому и игнорируется настоящий немецкий семантический ландшафт, на котором развивалась идеология индустриализации России, и, несмотря на прямые сближения, остаётся недооценённым.

Можно сказать, что сама проблема достаточности национального рынка (масштаба национальной экономики) для развития суверенной промышленности (капитализма) генетически восходила к доктрине протекционизма Ф. Листа. Именно поэтому обязательное знание наследия Ф. Листа, хотя бы опосредованного Марксом и Энгельсом, стало частью марксистской школы в России уже в 1890-е, когда русский марксизм ещё только завоёвывал себе место среди лидеров русской социальной науки. Яркий представитель младшего поколения русских марксистов и социал-демократов, петербургский ученик Туган-Барановского и киевский ученик Булгакова, а тогда – решительный поклонник радикального революционаризма В. И. Ленина – Н. Валентинов (Вольский, 1879–1964) вспоминал о беседе 1903 года, в которой были внятно произнесены актуальные требования к интеллектуальному багажу вообще и багажу марксиста особенно:

«Я не буду, – говорил Туган-Барановский, – касаться Ленина как политика и организатора партии. Возможно, что здесь он весьма на своём месте, но экономист, теоретик, исследователь – он ничтожный. Он вызубрил Маркса и хорошо знает только земские переписи. Больше ничего. Он прочитал Сисмонди и об этом писал, но, уверяю вас, он не читал как следует ни Прудона, ни Сен-Симона, ни Фурье, ни французских утопистов. История развития экономической науки ему почти неизвестна. Он не знает ни Кенэ, ни даже Листа»320320
  Н. Валентинов. Встречи с Лениным [1953] // Н. Валентинов. Недорисованный портрет. [Сб.] / Под общ. ред. В. В. Шелохаева. М., 1993. С. 54.


[Закрыть].

Даже советская литература имела очерк истории русского идейного протекционизма, одновременного интуициям Фихте и Листа321321
  Бегло, буквально одним словом, связь Фихте и Листа в вопросе о суверенном развитии народного хозяйства, связь модернизации и национализма упомянул итальянский исследователь России А. Грациози (Андреа Грациози. Война и революция в Европе: 1905–1956 [2001] / Пер. с итал. Л. Ю. Пантиной. М., 2005. С. 91.


[Закрыть]. С ним выступил петербургский социал-демократ начала 1890-х, экономист В. В. Святловский (1869–1927), обнаружив, вслед за Туган-Барановским, что в России Листа на четверть века опередил Н. С. Мордвинов (1754–1845), многолетний президент Вольно-Экономического Общества:

«Он понимал, что Россия не в силах была идти по стопам Англии и, не будучи в состоянии бороться с её конкуренцией, должна была стать на противоположную точку зрения, как то сделали впоследствии и другие континентальные страны во главе с Германиею. Протекционистские воззрения должны были коренным образом расходиться с господствующими фритредерскими взглядами того времени. (…) В своей записке, поданной им в середине 1816 г. “Мнение о способах, коими России удобнее можно привязать к себе постоянство кавказских народов”, Мордвинов развивает целый план создания для русской промышленности внешнего азиатского рынка…»322322
  В. В. Святловский. История экономических идей в России [1923] // Историки экономической мысли России: В. В. Святловский, М. И. Туган-Барановский, В. Я. Железнов / Под ред. М. Г. Покидченко, Е. Н. Калмычковой. М., 2003. С. 149–151. Подробно о Мордвинове и его образе в русской и советской литературе см.: Йоахим Цвайнерт. История экономической мысли в России. 1805–1905 [2002] / Пер. под ред. В. С. Автономова. М., 2008. С. 96–108.


[Закрыть]

Как удачно резюмирует взгляды идейного англомана Мордвинова современный исследователь, «именно пример Англии, которая сама на протяжении двухсот лет проводила протекционистскую политику, показывает, насколько долгим может быть обучение процессу производства. Идея тотальной свободной торговли представляет собой утопию, поскольку в этом случае не учитываются национальные особенности народов». То есть обычно приписываемую Ф. Листу идею об обучении нации производству до него впервые и как раз в России высказал Мордвинов323323
  Йоахим Цвайнерт. История экономической мысли в России. С. 104, 106.


[Закрыть].

Ещё более крупной фигурой традиционного русского имперского протекционизма, обеспечившей его строгое практическое применение (хоть и преимущественно в фискальных целях), был признан министр финансов империи в 1823–1844 годах Е. Ф. Канкрин (1774–1845), в научном наследии которого историк, наряду со служебными записками о районировании России и проблемах Сибири (что логично для детализации доктрины протекционизма к практике народного хозяйства), выделяет написанные им по-немецки ещё в начале 1820-х труды о военной экономике, соотношении мирового и национального хозяйства324324
  В. В. Святловский. История экономических идей в России. С. 153.


[Закрыть]. Старый русский исследователь К. Н. Ладыженский (1858–1915) отметил (столь же присущее Ф. Листу) убеждение Канкрина в том, что

«всякая нация представляет особое, самостоятельное целое, должна стремиться к достижению известной независимости от других народов как

в политическом, так и в экономическом смысле. (…) если стать на национальную точку зрения, то представляется ещё весьма сомнительным, всегда ли для народа выгоднее покупать дешёвые иностранные изделия, нежели самому вырабатывать их с большими издержками: не надо забывать, говорит он, что выгодность такого положения покупается ценой потери экономической независимости от других народов, которая составляет органическое условие существования народности»325325
  К. Н. Ладыженский. История русского таможенного тарифа [1886]. С. 182. Е. Ф. Канкрин верно указывал на принципиальную зависимость Англии от доступа на рынок Индии и уверенно предсказывал конкурентную победу над ней Северной Америки и «промышленных стран Европы» (с. 183, прим. 2).


[Закрыть].

В другом, раннем исследовании, даже в самом кратком резюме вклада русского марксизма 1890-х в историю экономических идей, В. В. Святловский по умолчанию воспроизводил именно дискуссионную дихотомию якобы «естественного» либерального капитализма британского образца – и административного капитализма «сверху» германского образца. Подводя ещё самые предварительные итоги развития русского марксизма как политического течения, изнутри дискуссии «ортодоксов» и «критиков (идеалистов)», он специально акцентирует внимание на (увы, оставшемся тогда без развития) исторически глубоко фундированном заявлении Струве 1898 года, которое подаётся как предмет марксистского консенсуса и который одновременно можно счесть абсолютной формулой не только истории капитализма, но и индустриального протекционизма вообще:

«Нигде вы не встретите пресловутого “естественного” или самопроизвольного развития капитализма везде он был “искусственным”. Да иначе и быть не может. Современное государство и капитализм – это исторические близнецы»326326
  В. В. Святловский. От славянофильства до идеализма (Развитие взглядов на сущность экономической эволюции России) [1904] // Историки экономической мысли России: В. В. Святловский, М. И. Туган-Барановский, В. Я. Железнов / Под ред. М. Г. Покидченко, Е. Н. Калмычковой. М., 2003. С. 246.


[Закрыть].

Русский неонароднический историк мысли так описал идейный переход, в котором растущий отказ России от миметического экономического либерализма совпал с растущим идейным влиянием Германии и германского образца, который теперь включал в себя политический марксизм: «идеологами русской буржуазии начала шестидесятых годов были эпигоны западничества, российские фритредеры; но мы видели тогда же, что вместе с ростом буржуазии неизбежен был её переход от фритредерства к крайнему протекционизму. Процесс этого перехода совершался в семидесятых и восьмидесятых годах, а к началу девяностых протекционизм был уже боевым кличем всей буржуазии (типичным идеологом которой в этом случае был, например, Менделеев). Русские марксисты, не будучи идеологами буржуазии, тоже стояли за протекционизм…»327327
  Иванов-Разумник. История русской общественной мысли [1906–1918]. В 3-х т. Т. 3. М., 1997. С. 90–91.


[Закрыть].

С этих пор пример объединённой Германии начинает конкурировать в России с британским образцом, становясь стандартом практической экономики и политической самоорганизации, отличным от британского – прежде всего, чисто идеологического парламентаризма и экономического либерализма, поскольку на деле последний требовал от поклонников Англии не только идеологического копирования, но реального включения их народного хозяйства в сферу британского доминирования. Об этом вызове сразу для России и для Германии ярко написал американский экономист русского происхождения, в первой своей эмиграции прошедший трудную школу австрийского марксизма и австрийской социал-демократии, Александр Гершенкрон (1904–1978), который получил мировое признание, в том числе, и благодаря своему исследованию конкурентных преимуществ отсталости, появившемуся очень вовремя – с началом «холодной войны», когда слова не только об отсталости СССР, но и об её технологической выгоде звучали явно против пропагандистского консенсуса Запада. В этом смелом знании говорил опыт не только социалиста, но и участника восстания австрийских рабочих в феврале 1934 года328328
  Лев Рожанский. Айвенго в Гарварде, или Труды и дни Александра Гершенкрона // Русские евреи в Америке. Кн. 10 / Ред. – сост. Э. Зальцберг. Торонто; СПб., 2015. С. 264.


[Закрыть]. А. Гершенкрон писал в 1952 году:

«Признаём мы это или нет, но на наши рассуждения по поводу индустриализации экономически отсталых стран огромный отпечаток накладывает важное обобщение, сделанное Марксом, согласно которому история экономически развитых стран указывает пути развития более отсталым странам: “Страна, промышленно более развитая, показывает менее развитой стране лишь картину её собственного будущего”… Вполне можно было бы утверждать, что в период между серединой и концом XIX века Германия следовала по тому же пути развития, что и Англия на более раннем этапе. Однако я бы поостерёгся безоговорочно полагаться на справедливость этого вывода, поскольку он верен лишь наполовину. За скобками остаётся вторая важная сторона вопроса: во многих отношениях отсталая страна именно в силу своей отсталости может демонстрировать существенные различия по сравнению с развитой страной… Эти различия касались не только скорости развития (то есть темпов промышленного роста), но также производственной и организационной структуры промышленности, возникавшей благодаря индустриализации. Более того, различия в темпах роста и характере промышленного развития в значительной степени были обусловлены использованием тех или иных институциональных инструментов, которые сильно различались или вообще не имели параллелей в промышленно развитых странах. Помимо этого, в развитых и в отсталых странах различным был интеллектуальный климат (то есть “дух” и “идеология”), на фоне которого происходил процесс индустриализации»329329
  Александр Гершенкрон. Экономическая отсталость в исторической перспективе [1952] // А. Гершенкрон. Экономическая отсталость в исторической перспективе / Научн. ред. А. А. Белых, пер. с англ. А. В. Белых. М., 2015. С. 61–62. Подводя итоги развитию России до её индустриализации, А. Гершенкрон вычленил его главные факторы: ведущая экономическая роль государства, преследовавшего военные цели, скачкообразный экономический рост, обременительность его для населения, суровые меры государства по закрепощению населения, длительные периоды застоя от социально-экономического истощения страны после периодов её быстрого развития (С. 74–75). Ядро теории догоняющего развития и азбуку либеральных диктатур и революционаризма находят и в записях великого русского историка В. О. Ключевского (1848–1911): «Закон жизни отсталых государств или народов среди опередивших: нужда реформ назревает раньше, чем народ созревает до реформ. Необходимость ускоренного движения вдогонку ведёт к перениманию чужого наскоро» (С. И. Дудник. Маркс против СССР: Критические интерпретации советского исторического опыта в неомарксизме. СПб., 2013).


[Закрыть].

Именно идеология немецкого протекционизма Фридриха Листа, реализованная объединённой Германией Отто фон Бисмарка (1815–1898), своим примером и пафосом породила индустриализацию эпохи императора Александра III, которую в наибольшей степени идеологически связывают с экономической политикой С. Ю. Витте. В этой идейной формуле, лежащей на поверхности интеллектуальных интересов Витте и его союзника Менделеева, можно искать особые смыслы – и они найдены330330
  Примером тому – недавнее тиражное переиздание книги Ф. Листа, дополненной очерками его русских учеников: Фридрих Лист. Национальная система политической экономии [1841] / Пер. с нем. К. Трубникова. Приложение: Д. И. Менделеев. Толковый тариф или исследования о развитии промышленности России и в связи с ее общим таможенным тарифом 1891 года [1892]; С. Ю. Витте. По поводу национализма. Национальная экономия и Фридрих Лист [1889, 1912] / Сост. В. А. Фадеев. М., 2005.


[Закрыть]. Одним словом, именно германский протекционизм Ф. Листа стал образцом индустриального успеха России331331
  Кратко и ёмко об этом: Дэвид Схиммельменнинк ванн дер Ойе. Навстречу Восходящему солнцу: как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией [2001] / Пер. Н. Мишаковой. М., 2009. С. 116, 122. В оригинале заголовок книги не содержит никакой «абличительной» публицистики, добавленной ему издателями русского перевода. Оригинал, напротив, сохраняет убеждение автора книги в сложных отношениях идей и внешней политики: Russian Ideologies of Empire and the Path to War with Japan.


[Закрыть]. Популярный и энергичный очерк француза русского происхождения уверенно проводит прямую связь между образцом и успехом, реконструируя, на какой исторической сцене пришлось действовать России во второй половине XIX века, одновременно с объединением Германии:

«в самом сердце Европы появляется другой титан. Бедный ещё в 1870 году, немецкий колосс четверть века спустя лишь немногим уступает французскому уровню жизни. Причина этого успеха – в политике протекционизма, основанного на ярой англофобии. Фридрих Лист выразил это в своей “Отечественной332332
  Здесь «отечественная» вместо «национальной» оригинала – результат переводческого произвола, противостоящий всей традиции русских переводов названия книги Листа. Но по духу этот произвол очень точен, ибо обнажает именно «отечественный» характер пропагандируемой экономики. Об общенациональной и национальной семантики «отечественного» см. мой очерк «Историческая семантика “Отечественной войны” между общенациональным и этническим / партийным (1812–1914–1918–1941)» в настоящей книге.


[Закрыть] системе политической экономии”: “мы ненавидим всей душой коммерческую тиранию в Джона Буля [Британии – М. К.], норовящую всем завладеть в одиночку, не позволяющую ни одному народу подняться на более высокий уровень и показать свои преимущества”. Под прикрытием таможенных бастионов Германия развивала свои сильные стороны (…) Следует ли приступать к созданию железнодорожных сетей? Инженеры относят к этому скептически, учёные – сдержанно, а банкиры – с тревогой. Между тем, в 1842–1843 годах ситуация в мире резко меняется, главным образом под влиянием экономистов. Подобно Фридриху Листу в Германии, они прежде других поняли, что железная дорога играет ведущую роль в процессе индустриализации (…) Технологическая цепочка уголь – металл – машина воплощается в жизнь»333333
  Жорж Соколофф. Бедная держава. История России с 1815 года до наших дней [1993] / Пер. Н. Ю. Паниной. 2 изд. М., 2008. С. 78, 169, 188–189.


[Закрыть].

Глубокий французский исследователь основ европейского модерна (современности) как раннего капитализма, практически и идеологически тесно связанного с полицейским государством и биополитикой, Мишель Фуко (1926–1984) убедительно выразил реализацию либерального (особенно британского) капитализма конца XVIII–XIX вв. как системы не столько свободы, сколько принципиального и крайнего неравенства, доминирования и взаимной вражды. Они и стали тем историческим ландшафтом, на котором разворачивались конкурирующие образы / образцы развития для России. Это был выбор без выбора, наука для уже избранных и бремя для всех остальных. М. Фуко пишет:

«В эту эпоху открывается мировой и планетарный рынок, а по отношению к этому мировому рынку утверждается привилегированное положение Европы, хотя в эту эпоху в равной мере утверждается идея о том, что конкуренция между европейскими государствами есть фактор всеобщего благосостояния… в XIX в. мы вступаем в тяжелейшую эпоху войн, таможенных тарифов, экономического протекционизма, национальных экономик, политического национализма, [самых] великих войн, которые только знал мир. (…) Чтобы спасти свободу торговли, к примеру, американские правительства, сами воспользовавшиеся этой проблемой, чтобы восстать против Англии, с начала XIX в. установят защитные таможенные тарифы, спасая свободу торговли, которую могла скомпрометировать английская гегемония»334334
  Мишель Фуко. Рождение биополитики. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1978–1979 учебном году / Пер. А. В. Дьякова. СПб., 2010. С. 81, 88.


[Закрыть].

Непосредственно для России здесь антилиберальным образцом была Германия:

«Во-первых, практически сформулированный к 1840 г. Листом принцип, согласно которому национальная политика и либеральная экономика несовместимы, по крайней мере, в Германии. Поражение Zollverein [Германского Таможенного союза 1819–1866 гг.] в попытке создать немецкое государство, исходя из экономического либерализма, было тому своего рода доказательством. И Лист, и последователи Листа отстаивали принцип, согласно которому либеральная экономика, не будучи общей формулой, универсально применимой ко всякой экономической политике, никогда не могла быть и действительно не была ничем иным, как тактическим инструментом или стратегией в руках некоторых стран для обретения позиции экономической гегемонии и империалистической политики в отношении остального мира. Говоря просто и ясно, либерализм не есть общая форма, которую должна принимать всякая экономическая политика. Либерализм – это всего лишь английская политика, политика английского доминирования. В силу этого Германия со своей историей, со своим географическим положением, со всеми её сложностями, не может позволить себе либеральную экономическую политику. Ей нужна протекционистская экономическая политика. Вторым одновременно теоретическим и политическим препятствием, с которым столкнулся немецкий либерализм в конце XIX в., был бисмарковский государственный социализм: чтобы немецкая нация существовала в единстве, нужно, чтобы она не просто была защищена извне протекционистской политикой, нужно ещё подавить, пресечь всё то, что может скомпрометировать национальное единство изнутри, то есть чтобы пролетариат как угроза национальному и государственному единству эффективно реинтегрировался в социальный и политический консенсус»335335
  Мишель Фуко. Рождение биополитики. С. 141–142.


[Закрыть].

Логично, что в точности эти же положения развивали в России Витте и Менделеев336336
  Витте, реферируя Листа («Фритредеры считают протекционную систему выдумкой взбалмошных умов. Но история свидетельствует, что система эта представляет собой средство к национальной независимости и могуществу… Большая нация должна базировать свою экономическую жизнь на внутреннем производстве и потреблении…»), и Менделеев, развивая его идеи («государственное невмешательство, т. е. laissez faire, и «свобода торговли» (free trade) не есть общий закон, человечеству обязательный и полезный, а непременно приведёт к экономической гегемонии народов, у которых промышленность успела развиться ранее признания указанного принципа, над народами. Принявшими принцип невмешательства ранее, чем у них развилась своя промышленность, могущая бороться с иностранною») (Фридрих Лист. Национальная система политической экономии [1841]. С. Ю. Витте. По поводу национализма: Национальная экономия и Фридрих Лист [1889, 1912]. Д. И. Менделеев. Толковый тариф, или Исследование о промышленности России в связи с её общим таможенным тарифом 1891 года [1892]. С. 299–300, 314). Хорошим свидетельством восприимчивости общества к протекционистским идеям, в частности, Менделеева служит такой пример изоляционной лексики протекционизма, по умолчанию использованной в актуальном очерке нефтедобычи: «Ни одна отрасль добывающей промышленности не обнаруживает в настоящее время, при изолировании от искусственных влияний, такой высокой степени доходности, как нефтяной промысел» (Н. И. Стрижов. Коренной вопрос нефтепромышленности // Русская Мысль. М., 1900. Кн. VIII. II отд. С. 105). Кратко о трансляции идей Листа в трудах Витте и интерпретации её в немецкой историографии см.: Йоахим Цвайнерт. История экономической мысли в России. 1805–1905 [2002] / Пер. под ред. В. С. Автономова. М., 2008. С. 287–289.


[Закрыть]. Вдохновлённые теорией Фридриха Листа, ставшей в Германии теорией «катедер-социалистов», монопольно занявших кафедры местных университетов337337
  А. Эспинас. История политико-экономических доктрин [1891] / Пер. с франц. М., 2015. С. 206–208.


[Закрыть], идеология и практика Витте стали политикой интенсивной индустриализации, чему нимало не помешали его консервативно-славянофильские среда и родственные связи338338
  С. Ю. Витте был племянником известного славянофильского писателя и деятеля – генерал-майора Р. А. Фадеева (1824–1883).


[Закрыть]. Уже в социал-либеральной своей жизни экс-марксист Струве, рискуя хвалами в адрес самодержавной бюрократии, утверждал политический смысл промышленного прогресса России, какой бы ценой он ни был достигнут: «В политике Витте… в период 1892–1902 гг. …объективно заключался глубоко революционный элемент: его промышленная политика подготовляла элементы новой России»339339
  Пётр Струве. Patriotica. Политика, культура, религия, социализм. Сборник статей за пять лет (1905–1910 гг.). СПб., 1911. С. 264 («17-го Октября 1909 г.», 1909).


[Закрыть].

Первый русский экономист, познакомивший русского читателя, в частности, с учением Карла Маркса, с 1885 года – товарищ управляющего, в 1889–1894 – управляющий Государственным банком Российской империи Ю. Г. Жуковский (1833–1907), подводя неформальный итог рецепции учения Листа в России, пытался уравновесить его практическую популярность – идеологическими перспективами, его именно «национальную систему» – образом интернационального прогресса, не акцентируя внимания на том, что именно применение учения Листа в Европе стало одним из факторов развития прогрессивной экономической конкуренции, а интернациональные принципы более всего служили национальным интересам экономически лидирующей Британской империи, и что крымское поражение в войне было бы слишком легко превратить в экономическую капитуляцию. Следуя этому умолчанию, которое впоследствии не могло не войти в конфликт с политикой Витте, Ю. Г. Жуковский всё же писал, видя разрыв между колониальной угрозой и ценностями прогресса:

«Протекционизм всегда находил своих защитников не только между классами, лично в нём заинтересованными, но и между людьми, которые по личному своему положению могли относиться к вопросу совершенно беспристрастно. Поддержка местного производства была главным его основанием. Защита местных производителей от разорения – вот тот главный аргумент, в силу которого протекционизм постоянно поддерживался политикой отдельных стран. Если свобода торговли может быть безусловно выгодна в интересах общечеловеческих, то в смысле национальной политики отдельных стран она могла быть связана с потерями, которые всегда обрушаются на страну менее развитую, и дело может кончиться для такой страны совершенной эксплуатацией и низведением на степень колонии страною более развитой.

Положение это остаётся совершенно верным, но только с известными ограничениями и при известных условиях. Непосредственные материальные выгоды, извлекаемые страной менее развитой из сношения с страной более развитой, могут быть ниже непосредственных торговых барышей, получаемых страною более развитой; но выгод, получаемых первой страной из такого сношения, мы не можем измерять исключительно одними коммерческими барышами, а должны принять в расчёт всё, что может извлечь такая страна из подобного сношения в смысле её цивилизации. Если последняя представляет известную ценность, то она не может доставаться ей даром, как всякая ценность, и она должна более или менее дорого заплатить за такое приобретение, и естественно платить тем дороже, чем она сама менее развита»340340
  Ю. Г. Жуковский. История политической литературы XIX столетия: От преддверия до середины XIX века [1871]. М., 2015. С. 437.


[Закрыть]

При наличии независимых народных хозяйств и «изолированных государств» – генетическую запрограммированность

«чистого» экономического развития не только в сторону либертарианской мировой диктатуры, но и в сторону конкуренции экономических суверенитетов хорошо видели не только левые критики либерализма, но и такой консервативный антикоммунистический ритор, как И. А. Ильин: «хозяйственный интерес принимает форму государственного размежевания, и, вследствие этого, взаимная конкуренция государств приобретает остро выраженный экономический характер»341341
  И. А. Ильин. Мировые причины русской революции // И. А. Ильин. Собрание сочинений / Кто мы? О революции. О религиозном кризисе наших дней / Сост. Ю. Т. Лисица. М., 2001. С. 200.


[Закрыть]. Следуя за историей либеральных идеологий, впрочем, не следует забывать и о противостоявшей им экономической реальности, которая на поверку оказывалась гораздо более инертной и мало восприимчивой к идеологической моде, чем это следовало из растиражированных образов косности, отступающей перед прогрессом. Историки экономики убедительно показали, что ещё до ренессанса протекционизма, при доминировании «свободы торговли» реальная экономическая открытость (совокупная доля экспорта и импорта в ВВП, %) в Западной Европе с 1850 по 1870 гг. едва достигла 28 %, а в период максимальной свободы торговли в 1870–1880 гг. не превысила 35 %, достигнув лишь трети, а с 1880 до 1902 гг. находилась в стагнации342342
  А. Каррерас, К. Джозефсон. Совокупный рост в 1870–1914 гг.: развитие на пределе производственных возможностей // Кембриджская экономическая история Европы Нового и Новейшего времени. Т. 2. 1870 – наши дни / Под ред. С. Бродберри и К. О’Рурка [2010] / Пер. Н. Эдельмана. М., 2013. С. 86, рис. 2.13. Интерпретируемая здесь таблица подготовлена на основе: A. Carreras, X. Tafunell. The European Unioin Economic Growth Experience. 1830–2000 // Exploration in Economic Growth / S. Heikkinen and J. L. Van Zanden (Eds.). Amsterdam, 2004.


[Закрыть].

Это значит, что даже на пике эпохи свободной торговли и идеологии, ведшей от имени Британской империи борьбу за мировое господство, в самой ойкумене либерального прогресса доминировал практический протекционизм. Важно и то, что западное понимание «иного», по сути колониального статуса России среди «европейских цивилизаций», подобного статусу Латинской Америки как объекта экспансии, было настолько консенсуально, что – вне риторики вежливости и толерантности – присутствует даже в лапидарных описаниях мира, как, например, в подготовленном, по собственному признанию автора, для 18-летних кратком очерке мировой истории «Грамматика цивилизаций» классика французской историографии ХХ века Фернана Броделя (1903–1985). Он прямо определил России место и имя «Другой Европы»343343
  Фернан Бродель. Грамматика цивилизаций [1963] / Пер. Б. А. Ситникова. М., 2014. Раздел III. Часть 3.


[Закрыть]. Однако формула индустриализации «европейских цивилизаций» вне Англии оказалась, по оценке того же Броделя, единой: если в Англии она стартовала с хлопчатобумажной промышленности, то во Франции, Германии, Канаде, США и России – со строительства железных дорог344344
  Фернан Бродель. Грамматика цивилизаций. С. 371. В частном случае Швеции – с деревообработки и железных рудников.


[Закрыть]. Примечательно, что в связи с этим строительством и вокруг него уже к концу XIX века, например, во Франции Бродель находит своеобразный государственный социализм и так характеризует её экономическое лицо: «Система управления промышленностью опиралась на государственный дирижизм в хозяйственной жизни. Цель промышленной политики состояла в управлении развитием ключевых производственных и инфраструктурных секторов, поскольку считалось, что только государство в силах защитить прогресс от действий предпринимателей, эгоистично преследующих собственные интересы, и иррациональных рыночных сил»345345
  Фрэнк Доббин. Формирование промышленной политики: Соединённые Штаты, Великобритания и Франция в период становления железнодорожной отрасли [1994] / Авториз. пер. Е. Головлянициной. М., 2013. С. 31.


[Закрыть].

Так практический протекционизм в Европе естественным образом соединялся с экономическим социализмом. После отставки Витте с государственных постов теперь либеральный (но пребывавший в идейном одиночестве среди русских либералов – фритредеров и англоманов) экономист и политик П. Б. Струве в курсе лекций в одном из созданных Витте учебных заведений уже как непременный факт констатировал убедительную победу протекционизма независимо от форм, которые он принимает: «протекционизм побеждает совершенно неизбежно как более производительная система национальных экономических сил (…) Интересы самого производства создали английскую свободу торговли. Английское фритредерство не есть выражение интересов английского потребителя, а есть выражение окончательной зрелости, окончательного подъёма английского производства, которое не только уже не нуждается в подпорках протекционизма, а, наоборот, в интересах удовлетворения своей безграничной активности сбрасывает с себя путы всякой охраны»346346
  П. Б. Струве. Торговая политика России [1911]. Челябинск, 2007. С. 31, 22.


[Закрыть].

Перед Первой мировой войной конкурентная «правота «национальной экономики» Ф. Листа подтвердилась, прежде всего, тем, что США и Германия, которые придерживались политики протекционизма, экономически опередили фритредерскую британию. Однако промышленный рывок Германского рейха был тесно связан с имперским милитаризмом, выигрывавшим от раскручивания винта охранительных таможенных пошлин и казённых заказов и подтолкнувшим в конце концов мир к мировой войне. Эпоха после неё стала временем дезинтеграции мировой экономики и торжества протекционизма, национализма и милитаризма. Как писал в конце Первой мировой войны правящий большевик-идеолог, новой реальностью стал «экономический национализм», например, Франции против Германии в ходе подготовки к войне, когда германские товары начали вытеснять французские с французского рынка, – «исходя из той правильной мысли, что военная мощь и политическое влияние страны прямо пропорциональны экономическому развитию ея»347347
  М. Н. Покровский. Франция до и во время войны. Пб., 1918. С. 104.


[Закрыть].

В пору Великой депрессии 1929–1933 годов принципами свободы торговли поступилась даже Британия, «благодаря чему её экономическое развитие в 1930-х годах оказалось более успешным, чем в 1920-х. Но после Второй мировой войны вышедшие из неё явно сильнейшими США задали тон возрождению фритредерства… Говорить о протекционизме стало считаться дурным тоном…»348348
  Георгий Гловели. Лист, Витте и «национальная экономия» в России // Фридрих Лист. Национальная система политической экономии [1841] / Сост. В. А. Фадеев. М., 2005. С. 17–18.


[Закрыть] Новой абсолютной мировой империи конкурирующие великие державы стали мешать точно так же, как они мешали Британской империи в XIX веке. Менделеев разъяснял: «государственное невмешательство, т. е. laissez faire, и “свобода торговли” (free trade) не есть общий закон, человечеству обязательный и полезный, а непременно приведёт к экономической гегемонии народов, у которых промышленность успела развиться ранее признания указанного принципа, над народами, принявшими принцип невмешательства ранее, чем у них развилась своя промышленность, могущая бороться с иностранною»349349
  Фридрих Лист. Национальная система политической экономии [1841]. С. Ю. Витте. По поводу национализма: Национальная экономия и Фридрих Лист [1889, 1912]. Д. И. Менделеев. Толковый тариф, или Исследование о промышленности России в связи с её общим таможенным тарифом 1891 года [1892] / Сост. В. А. Фадеев. М., 2005. С. 299–300, 314.


[Закрыть]. Современные французские исследователи мировой экономики объясняют, как на деле на мировом рынке действовали эти британские laissez faire и free trade в XIX веке: «Англия прагматично прибегала как к приёмам “свободной торговли”, так и к протекционистским приёмам, в зависимости от обстоятельств. Свободная торговля применялась, если не существовало опасности для британской продукции; наоборот, она позволяла им завоёвывать иностранные рынки, а когда конкуренция принимала неблагоприятный оборот для местных производителей, тогда без колебаний применялись протекционистские меры. Таким образом, протекционизм и свободная торговля последовательно применялись в определённых секторах, например, в сельском хозяйстве и текстильной промышленности»350350
  А. Брюне, Ж.-П. Гишар. Геополитика меркантилизма: новый взгляд на мировую экономику и международные отношения. М., 2012. С. 53. «Прогресс капитализма во Франции обусловливался отнюдь не только усилиями энергичных, трудолюбивых и жаждавших прибыли индивидов. Абсолютистское государство, исходя из своих целей военно-политической стратегии, колониальной экспансии, экономической борьбы с другими странами и не в последнюю очередь просто из соображений национального престижа, поощряло развитие промышленности… были созданы при прямом содействии государства крупные централизованные мануфактуры в кораблестроении, производстве оружия, сукноделии. Значительная часть централизованных мануфактур существовала как бы вне рынка. Приходя из года в год к отрицательному сальдо своего баланса, подобные предприятия были обречены на банкротство, но субсидиями, дотациями, премиями за нововведения государство неизменно спасало их от финансового краха. С точки зрения формально мыслящего экономиста, сторонника laisséz faire, laisséz passé, эти искусственные образования не сыграли никакой роли в развитии французского капитализма. Поглощая капиталы, аккумулированные через систему фиска, “отвлекая” квалифицированных работников, централизованные, по сути государственные мануфактуры, казалось бы, лишь обескровливали свободное производство. Но становление капитализма отнюдь не являлось сугубо органическим, самопроизвольным процессом. В некоторых сферах промышленного производства частная инициатива без государственной поддержки оказывалась бессильной; подчас обнаруживалась и определённая экономическая рутинность частных предпринимателей. Существовал предел риска, за который решалось переступать только государство. Так, начавшееся в конце XVIII в. серьёзное техническое перевооружение французской промышленности (первые шаги промышленного переворота) субсидировалось в значительной степени королевской администрацией и местными властями… Несмотря на то, что английское правительство чинило всяческие препятствия вывозу из страны новейших машин и эмиграции специалистов, Франции путём промышленного шпионажа и переманивания мастеров, предпринимателей и простых рабочих удалось значительно ускорить процесс обновления своей индустрии. С благословения французского правительства десятки и сотни английских специалистов не только поступали на службу к французским предпринимателям, но и обзаводились собственным делом и становились крупными промышленниками» (Е. М. Кожокин. История бедного капитализма. Франция XVIII – первой половины XIX века. М., 2005. С. 21–23).


[Закрыть].