Текст книги "Большая грудь, широкий зад"

Автор книги: Мо Янь

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 54 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

– Вам тоже не стоит убиваться, почтенная старшая тётушка, – запел Сурок и ей. – Почтенная третья тётушка вернулась в свою обитель, и все должны радоваться…

Он ещё не договорил, а Линди уже вскинула голову и уставилась на него с таинственной усмешкой. Сурок пробормотал что-то ещё, но продолжить не решился и торопливо смешался с толпой.

Улыбаясь и высоко подняв алый бутон, Лайди встала, перешагнула через тело сестры и впилась взглядом в Бэббита, вихляясь в своём просторном чёрном халате.

Двигалась она как-то беспокойно, словно ей не терпелось опростаться. Сделав несколько семенящих шажков, она отбросила цветок, бросилась к Бэббиту, обняла его за шею и сильно прижалась к нему всем телом, бормоча, словно в горячечном бреду:

– Умираю… Не могу больше…

Бэббиту стоило большого труда вырваться из её объятий. На лице у него выступили капельки пота.

– Не надо… Я люблю не тебя… – выдохнул он, мешая иностранные слова с китайскими.

Словно сучка с налившимися кровью глазами, старшая сестра изрыгнула целый набор непотребных слов и, выпятив грудь, снова бросилась к Бэббиту. Тот неуклюже уклонился от её наскока и раз, и два, но в конце концов укрылся за спиной шестой сестры. Та вовсе не желала служить ему укрытием и стала крутиться, как собачонка, к хвосту которой малец, решивший сыграть с ней злую шутку, привязал колокольчик. Лайди ходила кругами следом, а Бэббит, пригнувшись, всё так же прятался за Няньди. Так они и ходили друг за другом. У меня даже голова закружилась от мелькавших перед глазами торчащих задниц, воинственно выпяченных грудей, блестящих затылков, потных лиц, неуклюжих ног… В глазах рябило, в душе царило смятение. Вопли старшей сестры, выкрики шестой, тяжёлое дыхание Бэббита, двусмысленное выражение на лицах окружающих. Солдаты взирали на всё это с сальными улыбочками, разинув рты, подбородки у них подрагивали. Наши козы с моей во главе самостоятельно выстроились гуськом и неторопливо потянулись домой, каждая с полным выменем. Поблёскивали боками лошади и мулы. С испуганными криками кружили над головами птицы: видать, где-то тут у них гнёзда с яйцами или птенцами. Вытоптанная трава. Сломанные стебли полевых цветов. Пора распутства. Наконец второй сестре удалось ухватить Лайди за халат. Та вырывалась что было сил и тянулась руками к цели – к Бэббиту, не переставая изрыгать непристойности, от которых народ аж в краску бросало. Халат порвался, обнажив плечо и часть спины. Повернувшись к старшей сестре, Чжаоди закатила ей пощёчину, и та сразу замерла. В уголках рта выступила белая пена, глаза остекленели. Вторая сестра продолжала хлестать её по лицу, с каждым разом всё сильнее. Из носа Лайди потекла тёмная струйка крови, сначала на грудь свесилась, подобно подсолнуху, голова, а потом она рухнула всем телом.

В полном изнеможении Чжаоди опустилась на землю и долго не могла отдышаться. Потом шумное дыхание перешло в рыдания. При этом она колотила себя по коленям в такт всхлипываниям.

Лицо Сыма Ку выражало явное возбуждение. Он не сводил глаз с обнажённой спины старшей сестры, тяжело дышал и без конца вытирал ладони о штаны, словно замарал их так, что и не оттереть.

Глава 21

Свадебный ужин начался в свежепобелённой церкви уже в сумерки. С балки свешивалась гирлянда лампочек, и было светло как днём. В маленьком дворике перед церковью грохотал какой-то механизм, он давал таинственный электрический ток, который шёл по проводам и перетекал в лампочки. Их яркий свет разгонял темноту и привлекал мотыльков. Они обжигались, налетая на лампочки, и падали замертво на головы офицеров батальона Сыма и знатных жителей Даланя. Сыма Ку, сияющий, в военной форме, поднялся со своего места во главе стола.

– Братья, уважаемые господа, – прочистив горло, громко начал он. – Мы собрались сегодня на торжественный ужин, чтобы отметить брак уважаемого друга Бэббита и моей младшей свояченицы Шангуань Няньди. Это чрезвычайно радостное событие, и прошу приветствовать его аплодисментами.

Все с энтузиазмом захлопали. Рядом с Сыма Ку в белом костюме с маленьким красным цветком в нагрудном кармане сидел улыбающийся во весь рот молодой американец Бэббит. Соломенные волосы, смазанные арахисовым маслом, блестели, словно собакой облизанные. Возле него восседала Няньди: в белом платье с открытым воротом, который не скрывал ложбинку между грудей. Рот у меня был полон слюны, а у восьмой сестрёнки он был сухой, как луковая шелуха. Днём, во время свадебной церемонии, мы с Сыма Ляном шли за Няньди с длинным шлейфом в руках, будто хвост фазана несли. В волосах у неё торчали две увесистые чайные розы, лицо густо напудрено, но разливавшееся по нему торжество было не скрыть даже под пудрой. Счастливая ты, Няньди, просто слов нет: тело Птицы-Оборотня ещё не остыло, а ты уже за американца выскочила! На душе было невесело. Бэббит подарил мне острый ножик с пластмассовой ручкой, но всё равно невесело. Лампы эти электрические – гадость страшная, просвечивают её белое платье насквозь, белые груди с красными вершинками видны как на ладони, все на них только и пялятся. Я-то вижу, что мужчины глаз оторвать от них не могут, даже Сыма Ку, и тот нет-нет да покосится в её сторону. Делают вид, что им всё равно, а сами просто из штанов выпрыгивают, чуть не хвостом виляют. Так и хочется обругать кого-нибудь, но вот кого? Бэббита отчестить, что ли, сволочь такую?.. Сегодня вечером ты круче всех. Взмокшая ладошка крепко сжимает в кармане маленький острый ножик. А что, если выскочить да исполосовать ей всё платье этим ножичком, а потом сдёрнуть его – вот будет зрелище! До напыщенных ли речей будет Сыма Ку? До взволнованности ли будет Бэббиту? А уж Няньди-то будет счастлива… Соберу всё и спрячу. Может, в стогу сена? Нет, не годится, ласка доберётся. В дырке в стене? Оттуда крысы вытащат. А если на дереве, на развилке ветвей – сова унесёт… Кто-то легонько ткнул меня в спину. Сыма Лян. В белом костюмчике, как у меня, чёрная бабочка на шее. Наряд абсолютно такой же.

– Младший дядюшка, сел бы ты. А то один только и стоишь.

Я тяжело опустился на скамью, вспоминая, когда это я встал и зачем. Ша Цзаохуа тоже очень нарядная, во время свадебной церемонии она держала большой букет полевых цветов и потом вручила его Няньди. А сейчас, пользуясь тем, что все присутствующие внимают разглагольствованиям Сыма Ку, а взоры мужчин устремлены на грудь Няньди, что все вдыхают ароматы расставленного на столе угощения и мысли их где-то далеко, Цзаохуа, как маленький вороватый котёнок, протянула лапку к подносу с мясом, схватила кусочек и сунула в рот, сделав вид, что вытирает под носом.

А Сыма Ку продолжал. В руке у него был бокал с рубиновым виноградным вином, специально купленным для этого случая в Дацзэшани,[95]95
  Дацзэшань – известный район виноградарства и виноделия в провинции Шаньдун.


[Закрыть] – он так долго держал его поднятым, что рука у него, наверное, дрожала.

– Мистер Бэббит, – вещал он, – спустился к нам с небес, просто свалился оттуда. Как он умеет летать, все убедились воочию; он же провёл электрическое освещение, что у вас над головами. – И Сыма Ку указал на висящие на балке лампочки. Все на время оторвались от умопомрачительно пухленьких, неимоверно притягательных, распространяющих какое-то вдохновение грудок Няньди и глянули на яркий, режущий глаза свет. – Это электричество, оно добыто там, где обитает бог-громовержец. С тех пор как среди нас появился Бэббит, в нашем партизанском отряде всё, можно сказать, идёт как по маслу, удача на его стороне, это мастер, каких поискать. Немного погодите, и он покажет вам такое, что глаза на лоб полезут. – И повернувшись, указал на возвышение, с которого когда-то проповедовал пастор Мюррей, а позже рассказывала об антияпонском сопротивлении барышня Тан из батальона подрывников; теперь же там, на стене, висело белоснежное полотнище. – Мы считаем, против такого таланта ничто не устоит. Война Сопротивления закончилась победой, и мистер Бэббит собирается домой. Это никуда не годится, и мы должны предпринять все усилия, чтобы уговорить его остаться. Поэтому я обеими руками за то, чтобы выдать за него свою младшую свояченицу, прекрасную, как небожительница. Ну а теперь предлагаю всем поднять бокалы и выпить за счастье мистера Бэббита и барышни Шангуань Няньди – ганьбэй, до дна!

Все с грохотом встали, подняли бокалы, звонко чокнулись, потом – гань – откинули назад головы и – бэй – опрокинули.

Няньди подняла свой бокал, демонстрируя золотое кольцо на пальце, чокнулась с Бэббитом, потом с Сыма Ку и Чжаоди. Чжаоди ещё не оправилась после родов, и на её бледном лице выступил нездоровый румянец.

– Ну а теперь пусть жених и невеста покажут, как они пьют из рюмок друг друга, – продолжал Сыма Ку.

Под его руководством Бэббит с Няньди переплели руки и неуклюже выпили под восторженный рёв гостей. И тут же над столом замелькали, перекрещиваясь, руки, пришли в движение палочки для еды, одновременно заработало несколько десятков ртов, издавая не очень приятные звуки, и вокруг теперь можно было видеть лишь заляпанные жиром губы и щёки.

За одним столом со мной сидели Сыма Лян, Ша Цзаохуа, восьмая сестрёнка и ещё несколько неизвестно откуда взявшихся пострелят. Все были заняты едой, один я не ел и наблюдал за остальными. Ша Цзаохуа первой отбросила палочки и пустила в ход руки. Ухватив левой рукой куриную ногу, а правой – свиную, она вгрызалась попеременно то в одну, то в другую. Как я заметил, сидевшие за столом дети во время еды зажмуривались – наверное, чтобы сберечь силы. Они будто научились этому у восьмой сестрёнки. С пылающими щеками и алыми облачками губ она была прекраснее невесты. Потом дети стали хватать еду у официантов с подносов, и глаза у них просто вылезали из орбит. Я смотрел, как они раздирают на части трупы животных, и переживал за них.

Матушка была против этого брака. Но когда шестая сестра заявила: «Мама, я никому не скажу, что ты убила бабушку», – матушка тут же сникла и замолчала. Её лицо сморщилось, как осенний листок. Она уже не прекословила, но всё-таки заставила Няньди поволноваться ещё не один день.

А на свадебном ужине всё шло своим чередом: разговоры между соседними столами прекратились, за каждым образовался свой кружок, начались застольные игры. Вино лилось рекой, блюда подавали одно за другим. Официанты в белом сновали вокруг с подносами, громко выкрикивая нараспев названия кушаний: «Пожалуйте, тушёные «львиные головы»[96]96
  Тушёные шарики из свинины.


[Закрыть] в красном соусе… А вот, отведайте, жареные перепела… Тушёная курица с грибами…»

У нас за столом явно собрались генералы чистых тарелок – всё мели без остатка. «Пожалуйте, свиная ножка в глазури…» Не успела сверкающая свиная нога опуститься посреди стола, как к ней тут же потянулось несколько блестящих от жира рук. Ух, горячо! Все зашипели, как ядовитые гады, втягивая воздух. Но никто не отступился, руки протянулись снова, отдирая куски мяса с кожей. То, что падало со стола, быстро поднимали и тут же запихивали в рот. Было уже не остановиться: они вытягивали шеи, чтобы с утробным звуком проглотить прожёванное, скалили зубы, хмурились и давились аж до слёз. В один миг от огромной ноги не осталось и следа, лишь серебрились кости на блюде. Потом расхватали и их и, пригнувшись, стали старательно обгрызать суставы и сухожилия. Те, кому костей не досталось, сосали указательный палец, и в глазах у них посверкивал зеленоватый огонёк. Животы раздулись, как кожаные мячи, и издавали урчание дикой кошки, а со скамей жалко свешивались тощие ноги. «Пожалуйте, рыба-белка!»[97]97
  Китайский окунь в кисло-сладком соусе. Приготовленное должным образом блюдо при подаче на стол якобы издаёт верещание, похожее на беличье.


[Закрыть] Пузатый коротконогий официант бандитского обличья, тоже в белом фраке, принёс деревянный поднос с белым керамическим блюдом, на котором лежала золотисто-жёлтая жареная рыбина. Такие же подносы с такими же рыбинами несли ещё несколько официантов, один выше другого, все в одинаковых белых фраках. Последний из этой вереницы был ростом с телеграфный столб. Поставив поднос на наш стол, он скорчил мне рожу. Лицо показалось знакомым. Кривой рот, одно веко опущено, нос в морщинах – где я мог видеть эту бесовскую личину? Не на ужине ли, что устраивал батальон подрывников по поводу свадьбы Паньди и Лу Лижэня?

Сплошь исполосованная ножом рыба-белка была полита кисловатым соусом цвета апельсина. Один мутный рыбий глаз закрывали пёрышки изумрудно-зелёного лука, а печально свисавший с блюда треугольный хвост, казалось, ещё подрагивал. К блюду снова потянулись измазанные жиром коготки-ручонки, и я отвернулся, чтобы не видеть, как рыбу-белку будут раздирать на части. Из-за главного стола поднялись Бэббит с Няньди. Держа в одной руке по тонконогому бокалу красного вина и приобняв свободной рукой друг друга, они, манерничая и жеманясь, двинулись в нашу сторону. А за нашим столом все глаза были направлены на рыбу-белку. Бедная рыбёшка, от неё уже осталась лишь половина, и показался голубоватый скелет. Маленькая ручонка ухватилась за него, тряхнула, и оставшаяся половина мгновенно развалилась на бесформенные куски. Дети, как прожорливые животные, тащили эти дымящиеся куски себе в логово, чтобы потом спокойно приступить к еде. На блюде осталась лишь большая рыбья голова, изящный хвост и соединяющий их хребет. Некогда белоснежная скатерть была теперь захватана и заляпана. Только там, где сидел я, она оставалась до голубизны белой, и посреди этой голубизны стоял полный бокал вина.

– Дорогие маленькие друзья, – сердечно произнёс Бэббит, поднимая перед нами свой бокал, – давайте выпьем все вместе!

Его жена тоже подняла бокал. Одни пальцы согнуты, другие прямые, подобно цветку орхидеи, среди лепестков которого поблёскивает золотое кольцо. Обнажённая верхняя часть груди, отливающая холодным блеском, напоминает фарфор. Сердце у меня бешено заколотилось.

Мои соседи по столу встали с набитыми ртами, не зная, куда девать руки и ноги. У всех щёки, носы и даже лбы вымазаны в масле. Стоявший рядом Сыма Лян, давясь, проглотил запихнутую в рот рыбу и, ухватив край скатерти, торопливо вытер руки и губы. У меня же руки были белые, нежные, костюм безупречно чистый, а волосы отливали золотом. Мой желудок никогда не переваривал трупы животных, а зубы не грызли волокна растений. Множество замасленных ручонок неуклюже поднимали бокалы, чокаясь с Бэббитом и его женой. Только я стоял, вперившись в грудь Няньди, как заворожённый. Вцепившись в край стола обеими руками, я изо всех сил старался не думать о том, как хорошо было бы броситься к шестой сестре и припасть губами к её груди.

– А ты? Ты почему не ешь и не пьёшь? – удивился, глядя на меня, Бэббит. – Совсем, что ли, ничего не ел? Ни кусочка?

Тут Няньди ненадолго спустилась с пьедестала, и на лице у неё снова появилось выражение, присущее шестой сестре. Свободной рукой она потрепала меня по шее и, обращаясь к своему новоиспечённому муженьку, сказала:

– Мой братик вроде небожителя – обычную пищу не ест.

От неё исходил такой аромат, что я словно обезумел: руки против воли потянулись вперёд и вцепились ей в грудь. Какое скользкое это шёлковое платье! Сестра испуганно вскрикнула и плеснула мне в лицо вином из бокала.

– Гадёныш! – тихо выругалась она, густо покраснев и поправляя сдвинутый лиф.

Красное вино растеклось по лицу, глаза заволокла алая пелена, и груди Няньди стали похожи на два распираемых воздухом шарика. Они не только были у меня перед глазами, но и со скрежетом сталкивались у меня в мозгу.

Бэббит потрепал меня своей ручищей по голове и подмигнул:

– Грудь матушки – это твоё, парнишка, ну а грудь сестры – моё. Надеюсь, мы будем добрыми друзьями.

Отшатнувшись от этой ручищи, я с ненавистью уставился на его комичное, уродливое лицо. Трудно передать словами охватившую меня боль. Груди шестой сестры, гладкие и нежные, словно вырезанные из нефрита, эти несравненные сокровища, сегодня вечером окажутся в руках этого американца с розовыми щёчками, покрытыми редким пушком, и он будет лапать их, мять и ласкать как пожелает. Груди шестой сестры, эти белоснежные фэнтуани[98]98
  Жареные шарики из клейкой рисовой муки со сладкой начинкой, обсыпанные кунжутом.


[Закрыть] с медовой начинкой, несравненное кушанье, какого не сыщешь нигде в мире, сегодня вечером окажутся во рту этого белозубого американца, который волен будет кусать их, ухватывать ртом, а то и высосать напрочь, чтобы осталась одна белая кожа. Но более всего невыносимое горе и злость вызывало то, что этого желала сама сестра. Эх, Няньди, я всего-то пощекотал тебя чуток, так ты мне оплеух надавала, чуть руками дотронулся – всё лицо вином залила. А вот начни Бэббит гладить тебя или кусать, так ты с радостью всё снесёшь. Сколько несправедливости в этом мире! Шалавы презренные, не понять вам моих сердечных мук. Ни один человек на свете так не разбирается в грудях, так не любит их, как я, и только я знаю, как их защитить. Но все мои благие намерения для вас зло, вам до них, как говорится, как до ослиной требухи. Я горько заплакал.

Бэббит посмотрел на меня, пожал плечами, скорчил гримасу и, взяв Няньди под руку, прошествовал дальше, чтобы выпить с сидевшими за другими столами. Официант поставил на стол супницу. В ней плавали жёлтые ошмётки яиц и что-то похожее на волосы утопленника. Мои сотрапезники, по примеру взрослых за соседними столами, принялись черпать суп белыми ложками. Конечно, старались зачерпнуть погуще, да так, что в супнице волны ходуном ходили, потом подносили ложки к губам и шумно дули на суп, потихоньку прихлёбывая.

– Младший дядюшка, поешь. Вкусно, не хуже козьего молока, – предложил Сыма Лян.

– Нет, не хочу, – решительно отказался я.

– Тогда хоть присядь, а то все на тебя смотрят.

Я вызывающе огляделся: никто и не смотрит, привирает Сыма Лян, докладывая обстановку. С середины каждого стола поднимался пар, он скапливался у лампочек тонкой дымкой и исчезал. Разбросанная в беспорядке посуда, расплывающиеся лица гостей, разносящийся по церкви винный дух. Бэббит с женой уже вернулись к своему столу. Я заметил, как Няньди что-то шепнула на ухо Чжаоди. О чём это, интересно? Не обо мне ли? Чжаоди кивнула, и Няньди снова чинно уселась на своё место. Взяв ложку, зачерпнула супа, поднесла ложку к губам и элегантно отправила содержимое в рот. С Бэббитом чуть больше месяца, а её словно подменили. «Вот ведь выделывается! Разве ещё месяц назад ты не хлебала жидкую кашу, с шумом втягивая её в себя? Разве месяц назад ты не харкала и не сморкалась? Противно смотреть на тебя сейчас, но в то же время это вызывает уважение. Как ей удалось так быстро перемениться?» – размышлял я, не находя ответа. Официанты уже разносили основные блюда: пельмени, червячки лапши, от которой у меня совсем пропал аппетит, а также разноцветную выпечку. Даже не хочется описывать, как все вели себя за столом, а я был расстроен и голоден. Наверное, матушка с козой уже ждут не дождутся меня. Почему же, спрашивается, я не ухожу отсюда? А потому, что Сыма Ку объявил: после ужина Бэббит продемонстрирует всем ещё одно достижение западной цивилизации. Я знал, что будут показывать кино, – по рассказам, это когда тени людей при помощи электричества становятся как живые.[99]99
  В китайском иероглифы, составляющие слово «кино», дословно означают «электрические тени».


[Закрыть] Об этом говорила вторая сестра, когда приглашала матушку на свадебный ужин. Матушка же сказала, что двадцать лет тому назад она такое уже видела, германцы показывали. Они тогда пытались продать свои удобрения – порошок белого цвета, который, если посыпать им землю, якобы повышает урожайность зерна. Но им никто не поверил. Всякое растение цветёт лишь на навозе. Эти удобрения, которые германцы раздавали бесплатно, народ вывалил в пруд. Тем летом лотосы на пруду буйно разрослись, листья вымахали с мельничный жёрнов, жирные и толстые, а вот цветов было очень мало. Народ, к счастью, не проведёшь, смекнули, что германцы задумали пагубу нам сотворить, вот и подсунули «удобрения» – отраву какую-то. Листья растут, а цветов нет и в помине, откуда же завязям взяться?

Ужин наконец закончился, появились официанты с большими плетёными корзинами и стали с грохотом швырять в них посуду со столов. Бросали они посуду, а уносили уже осколки. На помощь подскочил десяток дюжих солдат, они сняли скатерти и быстро исчезли. Тут снова появились официанты, мгновенно постелили свежие скатерти и расставили на столах виноград, огурцы, арбузы и груши. Ещё подавали какой-то «бразильский кофе» – напиток цвета ямсового масла со странным запахом. Чайник за чайником – со счёту собьёшься. И кружки одна за другой – тоже не знаю сколько. Сыто рыгающие гости снова расселись по своим местам и, вытягивая губы трубочкой, осторожно, потихоньку, словно принимая лекарство традиционной медицины, стали прихлёбывать этот кофе.

Вскоре солдаты внесли прямоугольный стол и водрузили на него некий механизм, покрытый красной тканью.

Хлопнув в ладоши, Сыма Ку громко объявил:

– А сейчас кино, братцы. Давайте поприветствуем мистера Бэббита и его умение!

Под дружные аплодисменты Бэббит встал и поклонился. Потом подошёл к прямоугольному столу, снял красную ткань, и мы увидели, что представляет собой эта загадочная жуткая машина.

Пальцы Бэббита умело бегали среди посверкивающих колёс – больших и маленьких, и внутри машины что-то заурчало. На западную стену церкви вдруг упал острый белый луч света. Его встретили радостными криками, потом послышался шум передвигаемых скамей. Люди поворачивались вслед за лучом, который сначала осветил лицо жужубового Иисуса, недавно вновь приколоченного к кресту. Черты святого образа уже совсем стёрлись, на месте глаз вырос жёлтый трутовик. Благочестивый христианин, Бэббит настоял, чтобы церемония бракосочетания состоялась в церкви. Днём Христос взирал заросшими трутовиком очами на то, как проходило обручение, а теперь, вечером, Бэббит подсветил глаза Христа волшебным светом, и трутовик заволокла белая дымка. Луч света сполз вниз, с лица Иисуса на грудь, с груди на живот, оттуда на низ живота – китайский резчик прикрыл это место листом лотоса, – а потом на ноги. В конце концов он остановился на прямоугольном куске белой ткани с широкой чёрной каймой, который был закреплён на стене. Дрогнув, луч сжался до размеров белой ткани, потом дрогнул ещё, чуть переместился и больше уже не двигался. В этот момент я услышал, как в механизме что-то зажурчало, подобно стремительно стекающей по жёлобу лавине дождевой воды.

– Погасите свет! – громко крикнул Бэббит.

Щелчок – и лампочки на балке погасли. Мы погрузились во тьму. Но луч света из бесовской машины становился всё ярче. В нём заплясали тучи мошкары, заметался мотылёк, и на белой ткани появилась его чёткая, увеличенная во много раз тень. В темноте раздались крики восторга, даже я ахнул. Вот я и увидел эти «электрические тени». Тут в луче появилась чья-то голова. Это был Сыма Ку. Свет пронизывал его ушные раковины, и было видно, как по ним бежит кровь. Он повернулся лицом к источнику света, и лицо сплюснулось, побелело, как прозрачная бумага, а на белом полотне появилась большая тень его головы. Темнота взорвалась восторженным рёвом, к нему присоединился и я.

– Сядь! Сядь! – раздражённо бросил Бэббит.

В луче света мелькнула тонкая белая рука, и большая голова Сыма Ку исчезла. Бах, бах! – послышалось со стены, и на белой ткани запрыгали чёрные пятнышки: кажется, стреляют. Из висевшего рядом с белой тканью чёрного ящика полилась музыка. Немного похоже на хуцинь, немного на сона,[100]100
  Сонá – род китайского гобоя с громким и высоким звучанием.


[Закрыть] а честно говоря, ни на то, ни на другое. Звуки тянулись бесконечно ровно, словно осевшая в шумовке лапша из фасоли.

На ткани появились строчки скособоченных белых букв. Большие и маленькие, они бежали, строка за строкой, снизу вверх. В толпе снова раздались крики удивления. Пословица гласит, что вода всегда течёт вниз, а эти иностранные слова текли совсем наоборот, пробегая по ткани и исчезая во мраке стены. «Вот бы завтра глянуть на церковную стену – а вдруг эти иностранные слова впечатались в неё и их можно выковырять?» – мелькнула шальная мысль. На белом полотне меж поросших деревьями берегов несла свои воды река, на ветвях прыгали и щебетали птицы. Поражённые, мы так и замерли с раскрытыми ртами – тут было уже не до восторгов. Появился мужчина с винтовкой за спиной. Рубашка расстёгнута, видна волосатая грудь. Во рту сигарета, из ноздрей струится дымок. Правитель небесный, вот это да! Из леса вышел медведь и направился прямо к мужчине. В церкви раздался женский визг, щёлкнул затвор. В луче света снова появилась фигура – опять Сыма Ку, теперь уже с револьвером в руке. Он явно собирался пристрелить медведя, но тот рассыпался на куски у него на спине.

– Сядь, сядь, идиот! – заорал Бэббит. – Это же кино!

Когда Сыма Ку уселся, медведь на белом полотне уже лежал мёртвый, из его груди струилась зеленоватая кровь, а охотник сидел рядом и перезаряжал винтовку.

– Метко стреляет, сукин сын! – восхитился Сыма Ку.

Охотник поднял голову, пробубнил что-то непонятное и презрительно ухмыльнулся. Закинул винтовку за спину, вставил в рот пальцы и пронзительно свистнул. Этот свист эхом прокатился по всей церкви. Появилась повозка, несущаяся во весь опор. Запряжённая в неё лошадь шла гордо и надменно, но как-то по-дурацки. Упряжь показалась мне знакомой, словно я её где-то видел. На передке стояла женщина с развевающимися волосами, только непонятно какого цвета. Круглое лицо, выпуклый лоб, красивые глаза, длинные чёрные ресницы, торчащие, как кошачьи усы. А рот-то какой огромный, какие блестящие чёрные губы! Распутная, видать. Груди бешено прыгают, как пара пойманных за хвост белых кроликов, большие, пышные, – куда там до них нашим из семьи Шангуань! Женщина мчалась прямо на меня; во мне всё словно забурлило, губы пересохли, ладони вспотели. Я вскочил как ошпаренный, но на голову легла чья-то могучая пятерня и заставила сесть обратно. Обернувшись, я увидел незнакомого человека, он сидел, широко разинув рот. За его спиной было полно народу, толпились даже у входа в церковь. Кое-кто почти висел на створках дверей. Галдёж стоял страшный: всем хотелось протиснуться внутрь.

Женщина остановила повозку и спрыгнула. Приподняла подол юбки, обнажив на миг полные белые ноги, что-то сказала мужчине и побежала прочь с призывным криком. Убитый медведь был забыт, мужчина скинул винтовку и бросился за ней вдогонку. Лицо женщины. Глаза, рот, белые зубы, вздымающаяся грудь. Лицо мужчины: густые брови, орлиный взор, светлая борода, шрам, пересекающий бровь и лоб. Снова лицо женщины. Опять лицо мужчины. Ноги женщины, она скидывает туфли. Грубые ноги мужчины. Женщина бросается к нему в объятия. Её груди сплющиваются. Полные губы осыпают лицо мужчины частыми, как клевки, поцелуями. Он накрывает её рот своим, и начинается игра губ: губы одного то охватывают губы другого, то погружаются в них, словно кормя. Женщина постанывает и что-то лепечет. Бесконечные ласковые объятия – за шею, за талию. Наконец они падают в густую траву и начинают кататься по ней – сверху оказывается то мужчина, то женщина. Они катаются и катаются, приминая траву. Потом останавливаются. Большая волосатая рука лезет под юбку, хватает за грудь. Моё сердце пронзает невыносимая боль, из глаз текут горькие слёзы.

Белый луч света гаснет, и на полотне уже ничего нет. Со щелчком зажигается лампочка сбоку этого дьявольского устройства, вокруг слышится тяжёлое дыхание. Народу в церкви битком, даже на столах перед нами, сверкая голыми попами, сидят дети. В свете ламп своей машины Бэббит кажется небожителем. Колёса машины ещё какое-то время крутятся, а потом со щелчком останавливаются.

– Тудыть твою бабушку! – хохочет вскочивший Сыма Ку. – Смотрел бы и смотрел! А ну, крутани ещё разок!