Текст книги "Коррида"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 27 страниц)

Глава 16
ДВИЖУЩИЙСЯ ПОЛ

На следующий день Пардальян проснулся в привычное для себя время. Он придвинул кресло к окну и сел в него. Высокая спинка кресла полностью скрывала шевалье от любопытного взгляда.

Он провел в неподвижности несколько часов. Время от времени Пардальян лукаво улыбался чему-то. Он знал, что приговорен к посту, но не знал, на какое время. Во всяком случае шевалье был уверен, что сторожа не войдут в его комнату. Он не ошибся. Прошло утро. Никто не появился. Наступил час дня. Пардальян с трудом встал и направился к сундуку, откуда вытащил маленький сверток. Он спрятал его в карман камзола и медленно, потому что чувствовал себя очень слабым, вернулся к своему креслу.

Мы не можем точно сказать, что он там делал. Во всяком случае шевалье что-то жевал. Может быть, он придумал способ обмануть голод.

Прошло три дня. За все это время Пардальян не съел ни куска хлеба, не выпил ни глотка воды. Он очень ослабел и едва мог ходить.

По-прежнему большую часть дня шевалье просиживал в кресле у окна. За тринадцать дней, проведенных в этом монастыре, он стал неузнаваем. Пардальян оброс бородой, черты его лица заострились, глаза лихорадочно блестели. Теперь он был лишь только тенью прежнего Пардальяна.

Утром четвертого дня в комнату вошли сторожа. Они принесли темный хлеб и кувшин с водой, посоветовав шевалье бережно обращаться с этой скудной едой, так как в следующий раз ему принесут поесть только через два дня.

Казалось, Пардальян с трудом разбирал обращенные к нему слова. Однако он все же понял монахов: спустя два часа хлеб был съеден только наполовину, а в кувшине оставалось еще довольно много воды. Через некоторое время снова явились его сторожа и попросили шевалье идти за ними.

Видимо, еда все-таки помогла Пардальяну, потому что встал он легко. Однако Батиста и Закарию удивило, что шевалье, казалось, ничего не понимал.

Тогда монахи взяли его под руки и повели. Они пересекли несколько коридоров и спустились на два этажа. Открылась какая-то дверь. Пардальяна, который и не пытался сопротивляться, втолкнули внутрь. Стражники поставили на пол остатки хлеба и воды, захваченные ими из комнаты шевалье, и, не сказав ни слова, вышли. Батист сразу же направился к настоятелю.

– Ну? – спросил тот.

– Сделано! – ответил монах.

– Все прошло хорошо?

– Да, преподобный отче. Не знаю, может, это из-за длительного голодания, но, кажется, он немного не в себе. Теперь это уже не тот лихой рубака, что прежде!

– Уверены ли вы в том, что говорите? Учтите, брат мой, это крайне важно.

– Уверяю вас преподобный отче: если он проведет еще несколько дней так же, как сейчас, он совершенно потеряет рассудок… если только прежде не умрет от истощения.

– Мы подошлем к нему отца-лекаря для проверки его здоровья… только надо, чтобы он не догадался. Вы, конечно, подсунули ему тогда ту бутылку сомюрского? Он пил из нее?

– Не оставил ни капли. И я, и брат Закария это хорошо видели.

Приор зловеще улыбнулся.

– Если это так, то ему действительно должно быть сейчас плохо. Но на всякий случай я все-таки пошлю лекаря. Ступайте, брат мой, вы свободны. Вы блестяще выполнили поручение. Монсеньор будет доволен вами. Идите же.

Батист низко поклонился и вышел. Он был чрезвычайно польщен.

Келья, в которую отвели Пардальяна, представляла собой квадрат: шагов десять в длину и в ширину. В ней царила глубокая тьма. Здесь не было ни стула, ни даже охапки соломы. Обессиленный, шевалье присел на корточки, прислонившись к стене.

Так он провел некоторое время – часы, а может быть, минуты. Пардальян не мог этого определить, так как потерял сознание. Скорее всего, времени прошло довольно много, потому что он проголодался. Шевалье доел свою корку хлеба, а воды оставил на самом донышке.

Теперь его стала мучить еще и жара. Воздух в келье постепенно становился раскаленным. Пардальяну казалось, что над его головой пылает громадный костер. Дышать становилось все труднее. Пот лился с него градом. Казалось, темнота сгущалась. Если бы кувшин не стоял совсем рядом с Пардальяном, он потерял бы его.

Вдруг шевалье ослепил поток света, и одновременно Пардальян почувствовал приятную прохладу. Потолка больше не было. Жара отступала. Узник облегченно вздохнул. Но муки его на этом не закончились. Освежающая прохлада быстро сменилась ледяным холодом. Шевалье била дрожь. Как только он пытался поднять голову, его слепили какие-то яркие лучи. К тому же карцер постепенно наполнялся ужасным зловонием.

Шевалье бредил. Он хрипел и стонал, катаясь по полу. Эта пытка длилась несколько часов.

Внезапно свет стал более мягким. Затем в карцере словно подул ветер, и воздух сделался чище.

Пардальяну стало немного лучше. Бред прекратился. Некоторое время шевалье чувствовал себя словно в раю: ничто больше его не мучило. Он начал приходить в себя.

Отметим, что все это время, даже когда стояла страшная жара, Пардальян оставался в своем плаще. Шевалье надел этот плащ в тот знаменательный день, когда монахи потчевали его роскошным обедом, и с тех самых пор не снимал ни днем, ни ночью.

Разумеется, братья Батист и Закария обратили внимание на странное поведение их подопечного, но не придали этому значения. Как явствует из доклада Батиста настоятелю, они считали своего узника наполовину сумасшедшим. Поэтому такую привязанность шевалье к этому предмету туалета монахи сочли еще одним доказательством его безумия и не сообщили о ней.

Итак, вернемся к Пардальяну. Очнувшись, он медленно встал, снял плащ и бережно сложил его. Затем шевалье сел на пол – ведь стульев в карцере не было – и осмотрелся по сторонам. Неподалеку от него находились краюха хлеба и посудина с водой.

Выходит, его пытка длилась день или даже два, раз ему снова принесли пищу. Пардальян взял зачерствевший хлеб и принялся жадно есть. Через несколько минут от еды почти ничего не осталось.

Эта скудная трапеза немного приободрила шевалье. К нему возвращалась способность здраво рассуждать. Пардальян устроился поудобнее и стал внимательно разглядывать свой карцер.

В этот момент слева от него послышался глухой шум. Шевалье повернул голову и увидел, что от стены отделилось лезвие шириной в ладонь и длиной фута в два, очень похожее на косу. Оно пронеслось по карцеру и замерло рядом с остолбеневшим узником. Еще немного, и Пардальяну пришел бы конец.

Прежний Пардальян, Пардальян с железными нервами, и глазом бы не моргнул при виде этой опасности. Он слегка удивился бы – только и всего. Увы! Этого Пардальяна больше не существовало. Две недели чудовищных пыток и подмешанное ему адское зелье не прошли для шевалье даром. Хотя Пардальян еще не был сумасшедшим, он находился на той опасной черте, которая отделяла душевное здоровье от безумия.

Итак, коса пронеслась рядом с шевалье, чудом не разрезав его пополам. Пардальян дико закричал. Тут же свистящий отвратительный звук донесся с противоположной стороны помещения. Несчастный упал на пол и завыл. Второе лезвие промчалось, едва не задев шевалье.

Глаза Пардальяна вылезли из орбит. Он сидел, не смея шелохнуться, и ему казалось, что эти громадные ножницы вот-вот начнут кромсать его. Вдруг сверху обрушилась третья коса и застыла над самой головой шевалье.

Почему она остановилась и не разрубила его? Наш старый знакомый Пардальян обязательно спросил бы себя об этом. Вместо этого узник завыл еще громче прежнего. Он резко дернулся и распорол свой камзол об одно из лезвий. Шевалье еще повезло, что сам он остался цел.

Не переставая выть, Пардальян пополз прочь от этих дьявольских железок. Оказавшись в углу карцера, он замер и как зачарованный уставился на лезвия.

Внезапно косы вновь пришли в движение – словно какой-то великан щелкал ножницами, причем делал это все быстрее и быстрее. Когда два лезвия расходились, сверху обрушивалось третье.

Чем быстрее они двигались, тем более невыносимый шум производили. Казалось, целая армия барабанщиков бьет в свои барабаны.

Но это был еще не конец. Вскоре появились еще три косы и принялись со свистом рассекать воздух. А затем еще, еще и еще…

Пардальян не видел ничего, кроме ослепительно сверкающей стали. Ему нельзя было сдвинуться с места: эта мясорубка живо превратила бы его в фарш. Шевалье прижался к стене и хрипло стонал, не в силах отвести взгляд от ужасного зрелища.

Вдруг Пардальян почувствовал, как задрожал под ним пол. Сначала он подумал, что это ему показалось. Наверное, успокаивал себя шевалье, сотрясение пола вызвано движением лезвий.

Но действительность обманула его предположения. Сомнений больше быть не могло: пол медленно кренился в сторону мясорубки.

Тем временем там появилось еще несколько лезвий. До этого адская машина состояла из пяти групп по три лезвия, а теперь в каждой группе добавилось еще и четвертое. Таким образом, получилось пять сверкающих металлом ромбов.

Последняя коса, в отличие от своих предшественниц, пока оставалась неподвижной. Казалось, она чего-то ждет. А пол все наклонялся и наклонялся.

Тут Пардальян заметил то, что не замечал раньше: пол в карцере был стальной, совершенно гладкий и очень скользкий. Зацепиться было не за что. Шевалье чувствовал, как медленно, но верно соскальзывает вниз. Он понял, что участь его решена.

И тут Пардальян перешагнул роковую черту, о которой мы говорили прежде. Тщательно обдуманные пытки, которыми долго и с дьявольским искусством терзали шевалье, все-таки сломили его.

Фауста и Эспиноза добились своей цели. Пардальяна больше не было.

Вместо него на полу корчился несчастный сумасшедший – растрепанный, грязный, жалкий. Он вопил, и вопль его был так силен, что перекрывал гул мясорубки.

– Остановите!.. Остановите!.. Я не хочу умирать!.. Не хочу!..

Однако его никто не слышал. Или, может быть, великий инквизитор просто решил довести дело до конца? Ибо пол продолжал наклоняться…

Несчастный уже лишился рассудка, но желание жить было в нем сильно как никогда. Видимо, оно и подсказало ему единственную возможность спастись.

Подвижный пол был закреплен на огромных шарнирах, которые находились внизу. Эти шарниры держались на толстой металлической перекладине. Если бы она была пошире, Пардальян смог бы в крайнем случае на нее взобраться. Ну, а раз этого было сделать нельзя, то можно было попробовать зацепиться за нее и висеть, покуда хватит сил. Безумец, – а мы не можем теперь иначе называть шевалье, – понял это.

Впрочем, такой способ спастись только оттягивал неизбежную развязку.

Очевидно, что нельзя было оставаться в таком положении слишком долго. Даже если пол перестанет наклоняться, падение неминуемо.

Но Пардальяну это не приходило в голову, и он судорожно ухватился за спасительную перекладину. По крайней мере, ему удалось избавиться от ужасающего зрелища, которое представляла собой мясорубка.

Пол неуклонно перемещался. Скоро один его край коснется пола комнаты, что этажом ниже… если только там вообще есть какая-нибудь комната.

Пардальян чувствовал, что силы его покидают. Его пальцы онемели от страшного напряжения.

Он понимал: скоро все будет кончено. Отвратительная машина гудела… Казалось, она звала Пардальяна к себе.

Несчастный прохрипел из последних сил:

– Остановите!..

Тут его левая рука соскользнула с перекладины. Он покрепче вцепился в железо правой рукой, но было уже поздно. Пальцы медленно разжимались. Тогда Пардальян закричал. Так кричат животные, которым перерезают горло.

Он полетел вниз…

Глава 17
ЗЕЛЬЕ МОНАХА

Пардальян не погиб. Затея с мясорубкой была жестокой игрой, которую придумала Фауста вместе с Эспинозой. Папесса и великий инквизитор вовсе не хотели убивать шевалье. Они решили свести его с ума. Причины же, побудившие их к этому, были различны.

После того как Фауста перепробовала все мыслимые и немыслимые способы уничтожить Пардальяна, она решила, что этот человек неуязвим. Следовательно, нужно было искать другие пути, чтобы расправиться с ним.

Что касается Эспинозы, то он не был суеверен. Он занимал пост великого инквизитора Испании и знал, что его долг – любыми средствами истреблять ересь и утверждать веру в Бога и почтение и любовь к Нему. Оскорбить Бога – значит, совершить такое преступление, для искупления которого любые муки являются недостаточными.

У Бога есть наместник на земле. Это король. Оскорбить короля – то же самое, что оскорбить и Бога. Именно это преступление совершил Пардальян. Мало того, вдобавок он осмелился воспрепятствовать осуществлению королевских замыслов.

Итак, во-первых, преступника нужно покарать соразмерно его злодеяниям, а во-вторых, следует учесть, что он – личность незаурядная.

Фауста подсказала ему способ. Он его обдумал и улучшил. Эспиноза не солгал, когда заявил шевалье, что действует во имя высшего принципа, а не просто утоляет свою ненависть. И это, пожалуй, было самым пугающим в натуре Эспинозы.

Итак, страшные косы не представляли для Пардальяна никакой угрозы. Три первых лезвия действительно были сделаны из стали, зато остальные – из картона. Пардальян, вцепившись в перекладину, висел к ним спиной и поэтому не мог их хорошенько рассмотреть. Когда же шевалье сорвался, они не причинили ему никакого вреда.

Упав, Пардальян лишился чувств и долго лежал без движения. Однако мало-помалу он пришел в себя. Несчастный слегка приподнялся и обвел свою новую камеру безжизненным взором.

По величине этот карцер был точно такой, как прежний. Пока шевалье лежал без сознания, движущийся пол встал на место и превратился для узника в потолок. Как и наверху, здесь не было ни единого табурета. Под ногами была не сталь, а плотно утрамбованная земля, стены покрывала плесень. В карцере дурно пахло.

Все это не произвело на Пардальяна никакого впечатления. Бедный сумасшедший принялся мастерить куклу из рукава своего плаща.

Он занимался этим долго и вдумчиво, что свойственно детям, а также взрослым, потерявшим рассудок. Как дитя, он беседовал с куклой, причем его слова были лишены всякого смысла. Пардальян то бранил и отталкивал ее, то принимался ее утешать и ласкать. Время от времени он разражался бессмысленным смехом.

Потом бедняга начал рассказывать своей кукле что-то серьезное: наверное, историю своих несчастий – подлинных или мнимых. Он тихонько жаловался ей, иногда всхлипывая. Все это было невыразимо печально. Эта игра продолжалась долгие часы, ведь теперь времени для шевалье не существовало.

Открылась дверь, и в помещение вошел монах. Он принес хлеб и кувшин с водой. Возможно, тюремщики боялись, что к Пардальяну вернется рассудок и он взбунтуется, потому что монах держал в руке хлыст.

Он не сделал никакого угрожающего жеста и даже не взглянул на узника. Однако его присутствия оказалось достаточно. Как только Пардальян заметил монаха, он испустил отчаянный крик и пополз в угол. Прижавшись к стене, несчастный, как ребенок, закрыл лицо руками и, заикаясь, пробормотал:

– Не бейте, о, не бейте меня!

Монах спокойно поставил хлеб и кувшин на пол и с любопытством посмотрел на узника. Затем он медленно поднял руку, в которой держал хлыст.

– Не надо! – раздался дикий вопль.

Рука монаха медленно опустилась, так и не нанеся удара. Он покачал головой, удивленно рассматривая безумца, и пробормотал:

– Бесполезно говорить ему, что я принес ему еду: он ничего не поймет. И бить его тоже не нужно: это безобидный младенец.

Монах ушел. Пардальян долго еще сидел в том же положении. Наконец он решился отнять от лица руки и, никого не увидев, приободрился. Шевалье снова стал играть со своей куклой.

В последующие два дня этот монах приходил дважды и дважды приносил ему еду. Оба раза эта ужасная сцена повторялась. Затем монах появился в сопровождении Эспинозы. Пардальян повел себя точно так же.

– Видите, монсеньор, – сказал тюремщик, – все время одно и то же. Пардальяна больше не существует. Теперь это слабый и боязливый ребенок. Наши средства, в том числе и мое зелье, хорошо подействовали: в нем осталось только одно чувство – страх. Его светлый разум померк. Его могучая сила уничтожена. Взгляните на него! Он даже не может стоять. Просто чудо, что он до сих пор жив!

– Я вижу, – спокойно ответил Эспиноза. – Я знал силу вашего яда, однако, признаться, опасался, что на этот раз он не подействует, поскольку этот человек от природы наделен невероятными качествами. Я поздравляю вас: вы изобрели нечто действительно замечательное!

В ответ на комплимент монах низко поклонился. Со скромностью ученого, который знает цену своему открытию, он сказал:

– Вы преувеличиваете мои заслуги, монсеньор. Огромную роль сыграли условия, в которых он жил, и, конечно же, ваши остроумные методы.

Во время этой беседы Пардальян, сидя в углу, стонал и всхлипывал. Казалось, великий инквизитор и ученый монах вовсе не замечали его.

– Я хочу ему кое-что сказать, – продолжал Эспиноза, – а для этого нужно, чтобы к нему на минуту вернулся рассудок.

– Меня об этом предупредили, – ответил со спокойной уверенностью монах, – и я принес с собой то, что необходимо. Несколько капель из этого пузырька – и к нему вернутся силы и разум. Однако, монсеньор, это снадобье действует только полчаса.

– Это даже больше, чем мне потребуется. Услышав этот ответ, монах подошел к узнику.

Пардальян лишь громче застонал. Он даже не сделал попытки отстраниться от этого страшного для него человека.

Монах взял несчастного за локоть и отвел его руку от лица. Пардальян не оказал при этом ни малейшего сопротивления. Затем лекарь поднес к его губам пузырек. Он как раз собирался вылить в рот узника часть жидкости, когда Эспиноза остановил его:

– Преподобный отец, не забудьте, что я останусь с заключенным наедине. Вы говорите, к нему вернутся силы, а я не хочу подвергнуться нападению. Я тоже не слаб, к тому же принес с собой кинжал, но, несмотря на это, я не хотел бы помериться силами с этим человеком. Великий инквизитор должен выйти живым из этого карцера: он должен выполнить свою задачу во имя нашей святой матери церкви.

– Не беспокойтесь, монсеньор, – почтительно ответил монах, – к заключенному на несколько минут и впрямь вернется его прежняя сила. Однако его рассудок прояснится только наполовину. Он будет словно в тумане. Ему и в голову не придет воспользоваться силой своих мускулов. По сути, он останется тем же, кем является сейчас: трусливым ребенком. Я вам ручаюсь за это.

И с этими словами монах влил в рот Пардальяна свой напиток. Затем он встал:

– Через пять минут, монсеньор, заключенный будет в состоянии понимать вас… более или менее.

– Хорошо. Идите. Не ждите меня и затворите за собой дверь.

Монах пару секунд постоял в нерешительности.

– А вы, монсеньор?

– Не беспокойтесь обо мне, – улыбнулся Эспиноза, – мне не нужна эта дверь, чтобы выйти из карцера.

Не настаивая больше, монах поклонился великому инквизитору и повиновался приказу. Он вышел. Замок со скрежетом закрылся. Эспиноза не обратил на этот звук никакого внимания. Он повернулся к Пардальяну, освещенному тусклым светом лампы, которую оставил на полу монах, и принялся внимательно наблюдать за действием снадобья. Это средство в самом деле было очень сильным, потому что узник менялся прямо на глазах. Сначала по его телу пробежала крупная дрожь. Затем Пардальян стал медленно распрямляться. Он перестал задыхаться, на его щеках появился румянец, в. глазах засветился огонек. Казалось, шевалье начал приходить в себя. Он встал с довольной улыбкой и потянулся. Затем узник оглянулся и вдруг заметил Эспинозу. Он вздрогнул и попятился назад, остановившись лишь у самой стены. Однако в этот раз он не прятал лица, не кричал и не стонал. Очевидно, что в его состояния1 произошло значительное улучшение.

И все же Пардальян смотрел на Эспинозу с нескрываемым беспокойством. Не отрывая взгляда от узника, великий инквизитор сделал два шага по направлению к нему. Несчастный начал оглядываться по сторонам, будто затравленный зверек, который ищет нору, чтобы спрятаться. Но скрыться было некуда, и отступать дальше тоже было нельзя. Поэтому Пардальян просто шагнул в сторону. Отходя, узник не спускал глаз с великого инквизитора: по всей вероятности, он не узнавал его.

До этого лицо Пардальяна выражало невыразимый ужас, теперь на нем читались тревога и сомнение. По всей видимости, он опасался внезапного нападения со стороны этого незнакомца.

Эспиноза улыбнулся. Он совершенно успокоился. Было бы неправдой сказать, что он боялся: великий инквизитор был смел. Но он считал, что должен выполнить свою миссию, а опасность, угрожающая его жизни, угрожала и его миссии.

Именно это и беспокоило Эспинозу. Он знал, что заключенный вновь обрел прежнюю силу только на несколько минут. Однако это время было не таким уж маленьким. Достаточно одного проблеска в сознании шевалье – и великому инквизитору придет конец.

Даже такой крепкий человек, как Эспиноза, не смог бы справиться с Пардальяном. Поэтому видимая робость узника его успокоила. Эспиноза подошел к Пардальяну и обратился к нему очень спокойно, почти мягко:

– Ну что, Пардальян, вы меня не узнаете?

– Пардальян? – повторил шевалье, который, казалось, напрягал всю свою память, чтобы вспомнить, что значит для него это имя.

– Да, Пардальян… Пардальян – это ты, – сказал Эспиноза, внимательно наблюдая за шевалье.

Пардальян хихикнул и прошептал:

– Я не знаю этого имени.

Он не сводил взгляда с Эспинозы. Великий инквизитор подошел к нему вплотную и положил ему руку на плечо. Несчастный задрожал, и Эспиноза почувствовал, что он вот-вот рухнет без сознания. Кардинал снова улыбнулся своей бледной улыбкой:

– Успокойся, Пардальян, я не хочу причинить тебе зла.

– Правда? – с тревогой спросил сумасшедший.

– Разве ты не видишь?

Пардальян долго смотрел на своего собеседника с явным недоверием. Но потом мало-помалу он успокоился, и в конце концов на его лице появилась бессмысленная ухмылка. Когда Эспиноза убедился в перемене настроения узника, он продолжил:

– Тебе нужно вспомнить. Это важно… понимаешь? Ты – Пардальян.

– Это игра? – спросил развеселившийся безумец. – Тогда я согласен быть Пар… даль… яном. А сами вы кем будете?

– Я Эспиноза, – медленно сказал великий инквизитор, тщательно выговаривая каждый слог.

– Эспиноза, – повторил Пардальян, мучительно вспоминая. – Эспиноза!.. Я знаю это имя…

И вдруг он вспомнил, и на его лице отразился ужас.

– О! – закричал безумец. – Да, я помню!.. Эспиноза… Это злодей… Осторожно, а то он нас побьет.

– Ага! – пробормотал Эспиноза. – Ты начинаешь вспоминать. Да, я – Эспиноза, а ты – Пардальян. Пардальян, друг Фаусты.

– Фауста! – воскликнул Пардальян. – Я знал женщину, которую так звали. Это злая женщина!..

– Все верно, – улыбнулся Эспиноза. – К тебе полностью вернулась память.

Однако душевнобольным овладела навязчивая идея. Он наклонился к инквизитору и доверительным тоном сообщил:

– Вы мне нравитесь. Послушайте, не надо играть с Эспинозой и Фаустой. Они плохие… Они сделают нам плохое.

– Несчастный сумасшедший! – проворчал великий инквизитор, который начал раздражаться. – Говорю тебе, что Эспиноза – это я. Посмотри на меня хорошенько. Вспомни!

Он взял Пардальяна за руку, наклонился к нему и пристально взглянул шевалье прямо в глаза. Казалось, Эспиноза хотел передать узнику частичку разума – разума, который сам же он так жестоко у него отнял.

Внезапно несчастный громко вскрикнул, отпрянул, забился в угол и прохрипел:

– Я узнал вас… Вы Эспиноза… Да… я помню… Это вы схватили меня тогда! Кажется, тогда я был другим человеком… Кем же я был?.. Я этого больше не знаю… Но я вижу… Я был храбрым и сильным… Вы меня мучили… Да-да, я помню… Голод, ужасный голод и жажда… И эта отвратительная галерея, где пытали стольких несчастных!..

– Наконец-то ты вспомнил!

– Не подходите!.. – завыл сумасшедший вне себя от ужаса. – Я узнал вас… Что вы хотите? Вы пришли, чтобы убить меня?.. Уходите! Я не хочу умирать!..

– На этот раз ты меня узнал. Ты прав, Пардальян: ты был сильным и храбрым, а кто ты теперь? Младенец, который всего боится. И это я сделал тебя таким. Сейчас ты меня немного понимаешь, Пардальян: в твоей голове появились проблески сознания. Но скоро для тебя снова наступит ночь. Ты станешь тем, кем был несколько минут назад: безобидным сумасшедшим.

А знаешь ли ты, кто придумал лишить тебя рассудка? Твоя старая знакомая Фауста! Да, именно ей пришла в голову эта замечательная идея.

Кстати, ты прав: я действительно пришел, чтобы тебя убить. О, только не кричи, пожалуйста!

Я не собираюсь закалывать тебя кинжалом: это слишком быстрая и легкая смерть. Ты умрешь медленно, в ночи, заживо погребенный. Ты умрешь от голода. Взгляни, Пардальян, вот твоя могила.

Видимо, пока Эспиноза говорил, он нажал на какую-то пружину, потому что в одной из стен открылся проем. Великий инквизитор взял лампу, схватил за руку дрожащего Пардальяна – к сожалению, бедолага не знал, что к нему вернулась его прежняя сила, – и потянул его к этому проему.

– Посмотри, Пардальян. Ты видишь? Здесь нет света и почти нет воздуха. Это могила, настоящая могила, в которой ты будешь медленно чахнуть от голода. Ни один человек не знает о существовании этого места, никто, кроме меня.

Знаешь, Пардальян, что еще я хочу тебе сказать? Эта могила имеет секретный выход. Естественно, о нем известно одному только мне. Так что если ты вспомнишь эти слова, когда окажешься там, твои страдания будут еще мучительнее.

Ты будешь искать этот выход, Пардальян. Это будет твоим единственным развлечением. Ты обязательно будешь его искать, потому что не хочешь умирать. Но ты его не найдешь. Только я один могу найти его. Но я сейчас уйду и никогда больше сюда не вернусь. Прежде чем уйти, я толкну тебя туда. Как только ты коснешься вон той плитки, придет в действие пружина, и железная дверь навсегда закроется за тобой.

– Не надо! – простонал окаменевший от ужаса безумец. – Не надо! Я не хочу умирать!

– Ну, конечно же, – с ужасающим спокойствием ответил Эспиноза. – И все-таки ты сейчас окажешься в могиле, и твое земное существование прекратится. Знай же, что все пытки, через которые ты прошел, придумали я и Фауста. Кстати, и пытку голодом, которую ты испытал добровольно, тоже. Это благодаря мне ты получил ту записочку.

А теперь я объясню тебе, зачем я все это сделал. У меня нет к тебе ненависти, однако люди твоей закалки, если они не с нами, представляют постоянную опасность для нашей святой матери церкви. Ты оскорбил его королевское величество. Ты угрожал ему и пытался воспрепятствовать его замыслам.

Поэтому кара для тебя должна была быть такой ужасной, чтобы такие, как ты, задрожали и отступили. Теперь ты знаешь почти все. Осталась только одна маленькая деталь.

Ты должен умереть в отчаянии, потому что все твои планы сорвались. Итак, знай, что этот документ, бумага, ради которой тебе пришлось забраться так далеко, у меня!

– Бумага!.. – пробормотал Пардальян.

– Ты не понимаешь? Нужно, чтобы ты понял. Вот, взгляни. Вот она, эта бумага. Ты видишь? Это завещание покойного короля Генриха III, согласно которому Франция переходит к моему королю. Посмотри хорошенько на эту бумагу. Благодаря ей твоя любимая Франция станет частью Испании.

Эспиноза поднес прямо к глазам безумца пергамент, который он вынул из-за пазухи. Видя, что Пардальян тупо уставился на документ, великий инквизитор пожал плечами, сложил завещание и вернул его на прежнее место. Затем Эспиноза положил руку на плечо шевалье и сказал:

– Все, что я хотел тебе сообщить, я сообщил. Теперь ты умрешь.

Он положил вторую руку на плечо шевалье и грубо подтолкнул его к зияющему отверстию, добавив:

– Вот твоя могила.

И тогда он услышал знакомый насмешливый голос, от которого волосы на его голове зашевелились, а по всему телу пробежала дрожь:

– Черт возьми! Мы умрем вместе!

И прежде чем великий инквизитор успел пошевелиться, железная рука схватила его за горло. Эспиноза выпустил плечо Пардальяна. Его рука потянулась к кинжалу, но ему не удалось им воспользоваться…

Пальцы шевалье все сильнее сжимали его глотку, так что великий инквизитор захрипел. Тогда Пардальян отпустил горло Эспинозы, обхватил его руками, приподнял и швырнул вниз.

После этого шевалье взял лампу, которую Эспиноза уронил на пол, набросил на себя плащ – тот самый плащ, с которым он никогда не расставался, – и тоже шагнул в темный проем. Прыгнув, он приземлился как раз на плитку, указанную великим инквизитором, и тут же услышал глухой шум. Он обернулся и увидел, что проема больше нет. На его месте стояла стена.

Эта темная яма действительно походила на могилу. На полу без чувств лежал Эспиноза. Да, Пардальян только что заживо похоронил себя в этой могиле. Но прежде он бросил туда своего могучего и безжалостного противника.