Текст книги "Коррида"

Автор книги: Мишель Зевако

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 27 страниц)

Одним словом, такое количество еды оказалось бы не по силам даже двум десяткам гурманов. Однако на столе находился лишь один прибор – значит, все это изобилие предназначалось только одному человеку.

Братья Закария и Батист стояли с такими торжественными физиономиями, словно готовились приступить ко святому причастию. Они умоляюще глядели на Пардальяна, причмокивая губами и шумно втягивая воздух.

– Великолепно, – просто сказал шевалье, покоренный этим зрелищем.

– Не правда ли? – засиял Батист. – Брат мой, а что же вы скажете, когда попробуете все это?

Монахи посмотрели друг на друга с торжествующим видом. В их глазах без труда читалось: «Наконец-то! Сейчас он будет есть! А мы будем вознаграждены за наши усилия. Ведь нам достанется большая часть этой вкуснотищи! Не сможет же он съесть все…»

Увы! Недолго длилась радость преподобных отцов, ибо Пардальян тотчас же добавил:

– Чудесно! Мне очень жаль, что вы трудились понапрасну. Ни к чему из этого я не притронусь.

Отчаяние монахов было неописуемо. Они едва сдерживали себя, чтобы не наброситься на этого сумасшедшего.

– Не кощунствуйте, – проговорил брат Батист. – Лучше присядьте в это мягкое кресло…

– Я же сказал вам, что не хочу есть… Что, непонятно?

– Но это приказ, – добавил елейным голосом брат Закария.

Шевалье искоса взглянул на него.

– Вы это уже говорили, – лукаво улыбнулся он. – Боюсь, что ваш словарный запас несколько ограничен.

– Присядьте же, брат мой, – взмолился Батист. – Сделайте это из любви к нам… Нам придется очень туго, если вы будете упорствовать.

Может быть, Пардальяну действительно стало их жалко. Может быть, он подумал, что эти двое не отстанут от него, пока он не уступит их мольбам… Одним словом, шевалье снисходительно усмехнулся и сказал:

– Ну, ладно. Из любви к вам я согласен сесть за стол. Но вам придется очень постараться, чтобы заставить меня проглотить хоть что-нибудь.

Он сел за стол. Если бы монахи немножко разбирались в физиогномике или получше знали своего узника, они были бы очень озадачены его видом.

– Ну же, палачи, – добавил Пардальян, начиная приходить в ярость, – делайте добросовестно ваше дело.

Монахи изумленно переглянулись. Они ничего не понимали. Машинально преподобные отцы посмотрели по сторонам, нет ли рядом кого-нибудь еще, к кому могли бы относиться эти слова. Затем они возвели глаза к небу, как бы говоря: «Он бредит».

Как только шевалье сел в кресло, неожиданно заиграл оркестр, который, по всей видимости, находился за камином. Он то играл медленные и нежные мелодии, то вдруг переходил к музыке быстрой и возбуждающей.

Эта музыка, эти цветы, эти пряные ароматы и великолепие стола, этот запах еды и рубиновое вино, сверкающее в хрустальных кубках, – всего этого было более чем достаточно, чтобы свести с ума самого сильного и здравомыслящего человека. Как ни мужествен был Пардальян, ему пришлось сделать нечеловеческое усилие, чтобы овладеть собой.

Действительно ли он боялся яда, которым ему угрожали? Боялся настолько, что приговорил себя к медленному угасанию от голода, невзирая на изобилие изысканных яств и напитков? Это заслуживает объяснения. И мы его дадим: так коротко, как только возможно.

Нет, Пардальян не боялся яда. Что значит мгновенная смерть от яда по сравнению с пытками, которые искусные мучители могли растягивать по своему усмотрению? Нетрудно понять, что выбор здесь очень прост: любой другой на месте шевалье не колебался бы ни минуты и принял бы яд. Сама по себе смерть вовсе его не страшила. По сути дела, она стала бы для него освобождением. Те, кого он любил, и те, кого он ненавидел, мертвы. Пардальяну незачем было цепляться за жизнь. Что же тогда?

А вот что: шевалье был убежден, что раз король Генрих доверил ему секретное поручение, то он не имеет права умереть, не выполнив его.

Говорят, что смерть избавляет от всего. Возможно, для кого-то это и верно, но только не для Пардальяна. Он счел бы себя обесчещенным, если бы не выполнил поручение, и смерть в его глазах не являлась оправданием.

Кто-то назовет шевалье гордецом. Что ж, возможно, это верно. Что касается нашей точки зрения, то мы ведь не занимаемся психологией. Мы просто описываем поступки нашего героя, не пытаясь возвысить или принизить его.

Итак, Пардальян решил, что должен любой ценой достичь своей цели, и поэтому предпочел медленную смерть быстрой. Пока он будет хрипеть от боли и биться в руках палача, может произойти какое-нибудь непредвиденное событие, которое спасет ему жизнь и позволит решить поставленную задачу.

Так рассуждал шевалье. Нельзя не признать логичности хода его мысли. Но это в теории. На деле же для выполнения этого решения нужно было обладать такой волей, такой храбростью и таким хладнокровием, что любой другой на месте Пардальяна давно бы отказался от борьбы.

Приняв решение, шевалье никогда не отступал. Очередное доказательство тому – безуспешные старания его сторожей Батиста и Закарии. Необходимо напомнить читателю еще одну вещь. День посещения трапезной был третьим днем с момента получения записки Чико. А шевалье хотел дождаться дня четвертого.

Читателю, должно быть, интересно, в чем же тут дело, значит ли это, что Пардальян рассчитывал на карлика? Мы ведь знаем, что одним из главных принципов шевалье был следующий: рассчитывать лишь на себя самого. Однако, играя партию, подобную этой, он умел ловко использовать кстати подвернувшийся козырь.

И Чико в тот момент был для него только картой. Этой картой нельзя было пренебрегать, как и любой другой. Она могла быть хорошей, однако могла быть и плохой. Этого Пардальян еще не знал. Качество карты зависело от игры, которую вел противник.

Следовало учесть еще одно немаловажное обстоятельство. Шевалье ничего не ел уже три дня, а человеческие силы имеют свой предел. Чтобы быть готовым к продолжению борьбы, ему обязательно нужно было подкрепиться.

Разумеется, он мог отравиться. Ну и что? Надо же было на что-то решиться. Пардальян знал, что рискует, но это его не смущало. Если он проиграет, то, по крайней мере, сможет сказать себе, что сражался до конца.

Кроме того, возможно, что Эспиноза, видя его упорство, отказался от яда и придумал что-нибудь другое. Одним словом, шевалье все хорошенько обдумал, и решение его было непоколебимым.

Итак, пусть нам простят это отступление, которое мы посчитали необходимым. Вернемся к нашей истории.

Когда наконец преподобным отцам удалось усадить своего узника за стол, они решили, что самое трудное позади. Теперь-то этот чудной человек, который так долго противился искушению, не сможет устоять перед ним.

Конечно же, он съест хоть кусочек или выпьет хоть глоточек, а продолжит ли он трапезу или остановится, мало интересовало Батиста и Закарию.

Их цель будет достигнута, их поручение будет блестяще выполнено, и они наконец получат свое вознаграждение, то есть смогут наесться и напиться вдоволь.

Монахов вовсе не остановили обидные и, скажем прямо, не совсем справедливые слова Пардальяна, – ведь они были только исполнителями, – и преподобные отцы бросились прислуживать шевалье.

Каждый из них взял по бутылке и с величайшими предосторожностями наполнил бокал: один – нежно-розовым бонским, другой – хересом, похожим на расплавленное золото.

Занимаясь этим важным делом, они от старания высунули языки и стали похожи на двух собак. Затем они взяли бокалы с таким видом, словно это были облатки, и протянули их Пардальяну.

– Это бархат, – проникновенно сказал Батист, часто мигая от умиления.

– Это атлас, – добавил Закария не менее выразительно.

– Достопочтенные преподобные отцы, – спокойно ответил шевалье, – я вам от всей души советую прекратить эту жалкую комедию.

– Комедию! – возмутился Батист. – Брат мой, это вовсе не комедия!

– Да, это приказ, как очень метко выразился брат Закария. В таком случае, давайте, мучайте меня. Но я вас предупредил: я не притронусь ни к чему из того, что вы мне предлагаете.

– Отлично! – живо воскликнул Батист, который, хотя и был несколько туповат, умел поймать собеседника на слове. – Выбирайте сами.

Сказав это, он аккуратно поставил стакан на стол и обвел широким жестом ряды бутылок.

– Черт возьми! – вышел из себя Пардальян. – Оставьте себе эту бурду, она мне не нужна.

– Бурду?! – поперхнулся возмущенный монах. – Бурду?!

Он снова схватил стакан, медленно поднес его к глазам, с видом знатока полюбовался вином и, потрясая стаканом, завопил:

– Кощунство!.. Надругательство!..

Затем он принялся вдыхать аромат его содержимого. В это время лицо монаха выражало высшую степень восторга. Наконец Батист возвел глаза к небу и произнес скорбным голосом:

– Прости его, Господи, ибо он не ведает, что говорит! – И, снова разозлившись, он тут же добавил: – Попробуйте же, несчастный, и осмельтесь только сказать, что это не жидкое солнце!

Шевалье внимательно посмотрел на монаха. Его восторг казался ему подозрительным. Пардальян действительно считал Батиста комедиантом. Монах стойко выдержал его взгляд. Он смотрел на шевалье с презрительной жалостью, но Пардальяну почудилось, что в глазах Батиста таится зловещая ирония. И, желая показать, что он вовсе не простак, шевалье лукаво проговорил:

– Ну что ж, преподобный отец, раз это – жидкое солнце, почему бы вам не отведать лучик-другой? А я после вас выпью все остальное. Идет?

Мрачные монахи поставили стаканы обратно.

– Невозможно, – воскликнул один.

– Нам запретили, – простонал другой.

– Черт подери! – хмыкнул Пардальян.

Видя, что винами этого человека не прошибешь, преподобные отцы пошли другим путем. С упорством, достойным лучшего применения, они ставили перед шевалье ароматнейшие блюда, всевозможные супы, разнообразную дичь, рыбу, лангустов, возбуждающие закуски, свежие и засахаренные фрукты. Монахи не забыли ничего, не теряя надежды сломить сопротивление узника. Пардальян же закрыл глаза, зажал нос и отчаянно мотал головой.

Эта адская мука длилась почти час. По лицу шевалье струился пот. Бедные монахи тоже вспотели, но по другой причине. По мере того, как пытка подходила к концу, Пардальян все больше приободрялся и приобретал свой прежний веселый и беззаботный вид. Напротив, монахи мрачнели, видя, что их последние надежды улетучиваются. Наконец, когда последнее блюдо постигла участь всех остальных, Батист, который не знал больше, к какому святому взывать, жалобно возопил, сложив руки:

– Господи! Неужели вы решили умереть от голода?

– Что же, я этого не отрицаю, – усмехнулся шевалье, – иногда мне приходят в голову странные мысли.

Монахам чуть не стало плохо. Этот удар их доконал. Дело в том, что, пытаясь расшевелить своего подопечного, бедняги распалили в себе аппетит до предела.

И теперь этот жестокий человек говорит, что умрет от голода!

Но если так, – а он, увы, вполне способен на такой поступок, – то их заветная мечта не осуществится. Отчаяние монахов было тем мучительнее, что они считали свою задачу почти решенной.

Итак, Пардальян победил в этой борьбе, но победа далась ему очень дорого.

Как только шевалье добрался до своей кельи, он тут же бессильно упал в кресло. Никакая физическая усталость не могла для него сравниться с той, которая им тогда овладела.

Не нужно забывать, что Пардальян три дня ничего не ел и был очень слаб. Несмотря на это, его желудок не напоминал бы о себе так настойчиво, если бы его не подвергали этой утонченной пытке. Действительно, шевалье время от времени беспокоила резь в желудке, но она исчезла бы без следа, если бы не назойливые монахи. И еще одно мучило Пардальяна: лихорадка и ужасная жажда, от которой горело горло и распухали губы. Особенно плохо было то, что шевалье уже несколько раз терял сознание. Это особенно тревожило его. Если бы инквизитору вздумалось схватить его в такое время, то Пардальян ничем не смог бы себе помочь. Отдыхая в своем кресле, шевалье от всей души ругал монахов:

– Мерзавцы, они меня чуть не угробили! Эти негодяи не пропустили ни одного блюда. Как только я все это выдержал? Черт возьми! Ведь я же хочу есть! Я же схожу с ума от голода и жажды. А эта одурманивающая музыка! Господи! Я люблю музыку, но не в таких же условиях… А эти цветы!.. Эти запахи!.. Эти картины! О Фауста, о Эспиноза! За все страдания, которые вы мне причиняете, я вправе буду сделать с вами, когда выберусь отсюда, все что пожелаю. Но завтра, наконец, моя пытка кончается. Завтра я наберусь сил… или умру. Все! Больше не могу! Будь что будет, завтра я начну есть.

На следующий день, когда наступил час завтрака, монахи не появились.

– Черт подери, может, я слишком долго ждал? – бурчал себе под нос Пардальян. – Может, господин Эспиноза передумал и, отказавшись от яда, решил уморить меня голодом? Ладно, подождем еще. Возможно, это всего лишь случайное опоздание.

И он стал ждать, не слишком беспокоясь, так как завтрак здесь был очень скромный и все равно не мог бы удовлетворить его волчий аппетит.

Пришло время второго завтрака. Монахов все не было.

Тут уже шевалье забеспокоился не на шутку.

– Невозможно, чтобы они просто забыли обо мне, – бормотал он, нервно шагая по комнате. – За этим что-то кроется… Но что? Может быть, Эспиноза догадался о моем решении? Нет, невозможно! И потом, даже если бы это было так, то разве не лучше воспользоваться этим моментом и подсунуть мне отраву? А, может быть, что-то предпринял Чико? Вдруг они его схватили? А что если мне их побеспокоить?

Он направился к двери. Но вместо того чтобы постучать в окошко, Пардальян в нерешительности остановился.

– Нет, – сказал он самому себе, – я не хочу показывать им свое нетерпение… Хотя, в конечном счете… Ладно, потерплю еще.

Наконец настало время обеда. Монахов по-прежнему не было видно. Подошел час ужина. Никого.

– Черт их подери! – прорычал шевалье. – Я хочу знать, в чем тут дело!

Он решительно подошел к двери и постучал. Окошко тут же отворилось.

– Вам что-то нужно? – послышался незнакомый слащавый голос.

– Я хочу есть, – грубо заявил Пардальян. – Может, вы хотите, чтоб я подох с голоду?

– Вы хотите есть? – в голосе прозвучало удивление. – И что же вам мешает? Разве в вашей комнате нет всего, чего вам нужно?

– У меня нет ничего, дьявол вас всех подери! Как раз поэтому-то я вас и спрашиваю, не решили ли вы меня уморить!

– Уморить вас, Господи Иисусе! Как же так? Ведь братья Закария и Батист должны были все вам принести!

– Повторяю, у меня ничего нет, – вскричал шевалье, подозревавший, что над ним издеваются, – ни крошки хлеба, ни капли воды.

– О, Боже! Эти кретины про вас забыли!

Казалось, человек за дверью был искренне удручен. Пардальяну хотелось взглянуть на его физиономию, чтобы удостовериться в его чистосердечности, но об этом нечего было и думать. В полутемном коридоре, освещенном лишь несколькими ночниками, ничего нельзя было увидеть.

– Но как же это получилось, что я их сегодня не видел?! – спросил шевалье.

– Они попросили отпустить их на день из монастыря. Мы полагали, что они позаботились, чтобы вы были обеспечены всем необходимым на время их отсутствия. О! Если монсеньор узнает об их небрежности… Я не хотел бы оказаться на их месте… Но почему вы, сударь, так долго ждали?

Почему вы сразу об этом не сообщили? Вам тут же бы все принесли. А вот сейчас…

– Что – сейчас?

– Сейчас все в монастыре спят, и отец, отвечающий за питание, тоже. Какая жалость!

– Ладно! – сказал несколько успокоившийся Пардальян. – Еще один день воздержания меня не убьет. Вот только бы немного воды… Все, не будем больше об этом говорить. Я подожду до завтра… если, конечно, вы и в самом деле не решили меня уморить.

– О, господин шевалье! Да разве можно считать нас такими жестокими? Разве вы не знаете, что монсеньор приказал нам выполнять все ваши желания? Виноваты только братья Батист и Закария… Но я вас уверяю, что наказание, которое они понесут, будет…

– Это ничего не исправит, – перебил монаха Пардальян, – а раз вы меня уверяете, что завтра меня накормят…

– Будьте спокойны, мы сделаем все, чтобы исправить то зло, которое вам причинили.

– Хорошо! И раз вина братьев Батиста и Закарии заключается только в небрежности, я их прощаю и настоятельно прошу не наказывать их из-за меня.

Не желая слушать славословий, в которых превозносились его христианские добродетели, шевалье лег спать.

Наступило утро. Монахов все не было. Пардальян ждал. Наконец, ко второму завтраку, преподобные отцы появились и хмуро объявили, что «кушать подано».

Шевалье уже настолько отчаялся, что не поверил собственным ушам и заставил монахов повторить свое приглашение. Убедившись, что он не ослышался и что теперь-то все в порядке, Пардальян успокоился. Его даже смешили грустные физиономии монахов – надо полагать, их здорово отругали.

– Почему вы, прежде чем уйти на целый день, не оставили мне ничего поесть? – спросил шевалье.

– Но… вы ведь от всего отказываетесь, – воскликнул простодушный Батист.

– И это ваше оправдание? Вчера я как раз намеревался поесть.

– Правда?

– Ну, разумеется!

– А сегодня? – робко спросил Закария.

– Сегодня, как и вчера, я безумно хочу пить и есть… И если ваш сегодняшний стол не уступает позавчерашнему, то это просто замечательно.

– Господи Боже! – завопил обрадованный Батист. – Какое счастье!.. Идемте же быстрее, сударь.

И монахи быстро поволокли за собой узника, который, впрочем, вовсе не сопротивлялся. Когда они оказались перед великолепным столом, Закария сказал:

– Ручаюсь, что вам всего этого не съесть!

– Да, – согласился Пардальян, – здесь еды на целое войско.

И решительно сел за стол.

Как и в прошлый раз, зазвучала таинственная далекая музыка невидимого оркестра. А довольные монахи принялись ему прислуживать. Они были счастливы, что их мечта наконец-то осуществится.

Шевалье спокойно приступил к трапезе. И никто не смог бы догадаться, что происходило в это время в его душе.

Каждый раз, переходя от одного блюда к другому, он спрашивал себя:

– Не это ли меня убьет?

Вначале Пардальян долго изучал каждое кушанье, прежде чем проглотить что-нибудь, но потом он потерял терпение и принялся есть и пить без разбора, словно ему ничего не угрожало.

Из огромного количества блюд шевалье выбрал свои самые любимые. Ел он за четверых, а пил за шестерых, но не потому, что был чревоугодником. Просто сейчас это было ему необходимо. На монахов любо-дорого было посмотреть. Они прислуживали шевалье ловко и умело и чувствовали себя на верху блаженства, ведь на их долю еды тоже наверняка хватит.

Наконец Пардальян насытился. Он вернулся в свою комнату и упал в кресло.

– Уф! Я наелся… и все еще жив. Может быть, планы Эспинозы изменились: вместо быстродействующего яда он подсыпал медленный?.. Подождем и посмотрим.

Несколько часов шевалье сидел в кресле без движения. Казалось, он спал, но это было не так. Пардальян ждал и размышлял. Наконец он встал и принялся медленно прогуливаться по комнате.

– Решительно, я начинаю верить, что в еде не было никакого яда. Или Эспиноза передумал, или же все это было просто комедией, в которой я играл роль шута. Подождем еще. Время полдника уже прошло, а я до сих пор не вижу достопочтенных отцов.

Монахи так и не появились до самого вечера. Шевалье слишком плотно и поздно позавтракал, чтобы успеть проголодаться. Однако он все же захотел выяснить причину отсутствия Батиста и Закарии.

Пардальян подошел к двери и постучал. На этот раз ему ответил брат Закария.

– Достопочтенный преподобный отец, – шутливо обратился к нему шевалье, – почему мне не дают ни обеда, ни ужина?.. Почему нет больше этих великолепных пиров? Черт возьми! Я уже начал привыкать к ним.

– Увы, брат мой! Конец изумительным пирам, – грустно ответил монах. – Увы!

– Что? – воскликнул шевалье. – Объясните, в чем дело? Что, я вас больше не интересую?

– Нет, брат мой, – честно ответил монах. – Не знаю уж, что вы натворили, но вас приказано лишить пищи. А так как мы с братом Батистой имели право на остатки ваших обильных обедов, о которых мы жалеем больше вас, поверьте, получается, что нас тоже наказали.

– Понимаю, – сочувственно ответил Пардальян. – Значит, сегодня вы доели то, что осталось от моего завтрака?

– Ну конечно!.. Он был такой вкусный… Ах! Почему вы так долго упорствовали! Из-за этого мы лишились таких лакомств! Ведь ваш завтрак разделили между всеми братьями.

– Почему же? Это несправедливо, – сказал шевалье, которому, казалось, было чрезвычайно жаль монаха.

– Монсеньор Эспиноза велел всячески угождать вам. Он наказал нас за то, что вы постоянно отказывались от пищи.

– Так вот почему вы так настойчиво предлагали мне поесть!

– Разумеется! Потому что остатки были бы нашими!

– Почему же тогда вы мне об этом не сказали? Я вовсе не такой уж бессердечный. Если бы вы признались, я бы позволил себя уговорить, чтобы сделать вам приятное.

– Увы! Нам запретили упоминать об этом.

– А почему вы отказывались попробовать еду? Я же много раз предлагал вам!

– Это нам тоже запретили. Если бы мы попробовали, нас лишили бы остального… не считая обещанного сурового наказания.

– Понятно, – сказал Пардальян и пошел спать.

Теперь, когда он все вытянул из монаха, ему было больше не о чем с ним разговаривать.

Окошко закрылось, и шевалье беззвучно рассмеялся. Он прошептал:

– Ничего не скажешь, хорошо сыграно! Меня провели как последнего дурака! Ведь я давно знаю Эспинозу, но до сих пор не могу привыкнуть к его манерам. Что ж, этот урок пойдет мне на пользу.