Текст книги "Покорность"

Автор книги: Мишель Уэльбек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Как только меня назначили комиссаром, – сказал он, наливая мне портвейну, – я попросился в Общую разведку; призвание почувствовал, что ли… – добавил он, усмехнувшись, как будто его пристрастие к работе в спецслужбах было всего лишь невинной причудой.

Он надолго замолчал, сделал глоток портвейна, потом еще один, и продолжил:

– Переговоры между социалистами и Мусульманским братством проходят гораздо более напряженно, чем мы думали. При этом мусульмане готовы отдать левым добрую половину министерств – в том числе ключевых, например, министерство финансов и МВД. Никаких расхождений в плане экономики и налоговой политики у них нет, да и в том, что касается безопасности, тоже, к тому же, в отличие от своих партнеров-социалистов, они в состоянии навести порядок в проблемных пригородах. Конечно, в области внешней политики незначительных разногласий не избежать, они хотят, например, чтобы Франция безоговорочно осудила Израиль, но в этом как раз левые охотно пойдут им навстречу. Настоящая загвоздка и камень преткновения – это министерство образования. Эта сфера традиционно является приоритетной для социалистов, ведь одни лишь преподаватели всегда хранили им верность и поддерживали их даже на краю пропасти; только вот теперь у их противников ставки еще выше, чем у них самих, и на уступки они не пойдут ни при каких обстоятельствах. Мусульманское братство – партия особая, это вам известно: они достаточно равнодушны к привычным для нас политическим целям и задачам. А главное, они не отводят центральное место экономике. Первостепенное значение для них имеют демография и образование. Победа останется за группой населения с более высоким уровнем рождаемости, которой удастся обеспечить преемственность своих ценностей, вот и вся наука, считают они, а экономика и даже геополитика – это дешевые понты: кто получит контроль над детьми, получит контроль над будущим, и точка. Поэтому основной и единственный пункт, по которому они хотят во что бы то ни стало добиться своего, – это школьное образование.

– А чего они хотят?

– Ну, Мусульманское братство полагает, что каждый французский ребенок должен иметь возможность получать исламское образование на всех этапах школьного обучения. А исламское образование очень отличается от светского, со всех точек зрения. Во-первых, оно ни в коем случае не допускает совместного обучения, а женщинам дозволяется получать только определенные специальности. Конечно, в глубине души они бы предпочли, чтобы девочки по окончании начальной школы направлялись на курсы домоводства и как можно скорее выходили замуж, незначительное их меньшинство до замужества могло бы посвятить себя изучению литературы и искусств, – вот их модель идеального общества. Кроме того, все без исключения преподаватели должны быть мусульманами. Необходимо также соблюдать особый режим питания в школьных столовых и выделить время на пять ежедневных молитв, но, главное, школьная программа будет составляться в соответствии с учением Корана.

– И вы думаете, они до чего-то договорятся?

– У них нет выбора. Если они не придут к соглашению, Национальный фронт наверняка победит на выборах. Да даже если и придут, – вы так же, как и я, видели результаты опросов, – Национальный фронт пока что сохраняет все шансы на успех. И хотя Копе и заявил сейчас, что лично он воздержится, восемьдесят пять процентов избирателей ЮМП проголосуют за Национальный фронт. Разрыв будет небольшой, совсем небольшой, почти пятьдесят на пятьдесят, типа того… Нет, единственное, что остается, – продолжал он, – это ввести две параллельные системы обучения. Кстати, по вопросу о полигамии они уже заключили договор, который смогут взять за образец. Гражданский брак, союз между двумя людьми, мужчиной и женщиной, останется неизменным. Мусульманский брак, в том числе полигамный, не будет записываться в акты гражданского состояния, но, считаясь законным, даст право на получение пособий и налоговых льгот.

– Вы уверены? Все-таки это черт знает что…

– Совершенно уверен. Это уже было зафиксировано в ходе переговоров; впрочем, все вышесказанное вполне вписывается в рамки теории о “шариате меньшинства”, которую уже давно отстаивают “Братья-мусульмане”. Так вот, и в вопросах образования они могут придумать нечто подобное. Государственная школа останется такой, как она есть, общедоступной, но денег будет меньше, бюджет министерства образования сократится минимум втрое, и на сей раз учителя ничего не смогут поделать: в нынешней экономической ситуации любые бюджетные сокращения, несомненно, получат широкую поддержку. Вместе с тем будет внедрена целая система частных мусульманских школ, выдающих полноценные аттестаты, – и вот этим школам как раз и достанутся частные пожертвования. Понятное дело, в скором времени государственные школы захиреют, и все родители, хоть сколько-нибудь озабоченные будущим своих детей, запишут их в мусульманские учебные заведения.

– То же самое произойдет и с университетами, – вмешалась его жена. – Они, например, спят и видят, как бы прибрать к рукам Сорбонну. Саудовская Аравия готова предоставить им практически неограниченные дотации, так что мы станем одним из богатейших университетов мира.

– И Редигер его возглавит? – спросил я, вспомнив наш недавний разговор.

– Его кандидатура напрашивается сама собой. Он уже лет двадцать занимает промусульманскую позицию.

– Если мне не изменяет память, он даже принял ислам, – заметил ее муж.

Я залпом допил свой стакан, и он наполнил его снова; да уж, скучать нам не придется.

– Видимо, все это страшная тайна, – сказал я, подумав. – Не понимаю, почему вы решили со мной поделиться.

– В обычное время я бы, конечно, рта не раскрыл. Просто сейчас произошло уже множество утечек – это-то нас больше всего и беспокоит. Все, что я вам сейчас рассказал, и многое сверх того я прочел в идентитаристских интернет-сообществах, ну, в тех, к которым мы смогли получить доступ. – Он недоуменно покачал головой. – Установи они прослушку даже в самых защищенных залах МВД, и то вряд ли узнали бы больше. А хуже всего то, что они пока эту бомбу никак не используют: ни тебе шума в прессе, ни публичных разоблачений; они явно выжидают. Ситуация небывалая и потому крайне тревожная.

Я попытался расспросить его поподробнее о движении идентитаристов, но, судя по всему, его мысли были уже далеко.

– Один мой коллега на факультете, – все же сказал я, – был связан с ними, но потом совершенно от них отошел.

– Ну да, все они так говорят, – саркастически хмыкнул он.

А когда я завел разговор об оружии, которым, вроде бы, оснащены некоторые из этих групп, он, молча отпив портвейна, пробурчал:

– Да, ходили слухи, что их финансируют русские олигархи… Но никаких доказательств не нашлось.

На этом он умолк окончательно. Некоторое время спустя я откланялся.

19 мая, четверг

На следующий день, направляясь в университет, хотя делать мне там было совершенно нечего, я набрал номер Лемперера. По моим расчетам, приблизительно в это время заканчивалась его лекция, и он действительно ответил. Я предложил пойти выпить; ему не нравились бары поблизости от университета, и он в ответ предложил встретиться в кафе “Дельмас” на площади Контрэскарп.

По дороге, на улице Муффтар, я вспомнил, о чем говорил муж Мари-Франсуазы: а вдруг и правда мой юный коллега знает больше, чем сказал мне? Может, он все еще напрямую связан с этим движением? Кафе “Дельмас” с глубокими кожаными креслами, темным паркетом и красными портьерами было вполне в его духе. В бар напротив, уставленный фальшивыми книжными шкафами жуткого вида, он ни за что бы не зашел; это был человек со вкусом. Он заказал шампанское, я же, ограничившись кружкой бочкового “Леффе”, вдруг сломался, почувствовав, что страшно устал от собственной интеллигентности и сдержанности, и спросил его в лоб, не дождавшись даже возвращения официанта:

– В такой нестабильной политической ситуации… Скажите честно, как бы вы поступили на моем месте?

Он улыбнулся моему порыву, но ответил ровным тоном:

– Во-первых, я сменил бы для начала банковский счет.

– Счет? Почему?.. – Я вдруг осознал, что почти выкрикнул эти слова, наверное, я был очень напряжен, сам того не замечая.

Вернулся официант с пивом и шампанским, и, помолчав, Лемперер ответил:

– Ну не факт, что недавние метаморфозы Соц-партии придутся по вкусу ее электорату…

И вот тут я понял, что он все знает и по-прежнему играет какую-то роль в этой организации, не исключено, что решающую роль: секретная информация, просочившаяся в идентитарную паутину, была ему прекрасно известна, возможно, он сам и распорядился попридержать ее до поры до времени.

– В таких условиях, – мягко продолжил он, – победа Национального фронта во втором туре вполне реальна. Они просто обязаны, во что бы то ни стало обязаны – они же столько всего наобещали своим избирателям, среди которых преобладают суверенисты, – выйти из Евросоюза и европейской валютной системы. В долгосрочной перспективе последствия этого для французской экономики будут, возможно, весьма благоприятными, но поначалу нас ждут довольно ощутимые финансовые судороги; неизвестно, устоят ли французские банки, даже самые надежные из них. Поэтому я бы посоветовал вам открыть счет в иностранном банке – лучше всего, пожалуй, в английском, например в Barclays или HSBC.

– И… все?

– Это уже немало. А еще… у вас есть какое-нибудь место в провинции, где вы могли бы отсидеться?

– Да нет, вряд ли.

– И все же я рекомендовал бы вам уехать как можно быстрее; снимите какой-нибудь отельчик в деревне. Вы ведь живете в чайна-тауне? Ну, в этом квартале вряд ли начнутся грабежи и серьезные беспорядки, и все же на вашем месте я бы уехал. Возьмите отпуск, подождите немного, пока все не устаканится.

– Я чувствую себя крысой, бегущей с корабля.

– Крысы – очень умные млекопитающие, – ответил он степенно, с легкой иронией в голосе. – Они, вполне возможно, переживут человека; во всяком случае, их социальный строй гораздо прочнее нашего.

– Учебный год еще не закончился, в ближайшие две недели у меня занятия.

– Ну знаете!.. – сказал он на этот раз с откровенной улыбкой, чуть ли не с насмешкой. – За это время многое может произойти, предугадать, как все повернется, практически невозможно, но я почти уверен, что учебный год не закончится в нормальной обстановке!

Он замолчал, спокойно попивая шампанское, и я понял, что больше он ничего не скажет; на его губах по-прежнему играла чуть презрительная улыбка, но, как ни странно, я начинал испытывать к нему что-то вроде симпатии. Я заказал еще одно пиво, на сей раз с ароматом малины; у меня не было ни малейшего желания идти домой, никто меня там не ждал. Интересно, есть ли у него спутница жизни или какая-никакая любовница, подумал я; может, и есть. Он был своего рода серый кардинал, политический лидер более или менее подпольного движения; многие девушки падки на такое, это общеизвестный факт. Правда, попадаются и девушки, падкие на специалистов по Гюисмансу. Один раз мне пришлось беседовать с юной особой, очень хорошенькой и соблазнительной, которая предавалась грезам о Жане-Франсуа Копе; я потом несколько дней в себя прийти не мог. Право же, каких только девушек не встретишь в наши дни.

20 мая, пятница

На следующий день я открыл счет в отделении Barclays на авеню Гоблен. Перевод средств будет произведен в течение рабочего дня, сообщила мне служащая банка; к моему величайшему изумлению, мне практически сразу выдали кредитную карточку.

Я решил вернуться домой пешком, все бумажки, необходимые для открытия нового счета, я заполнил машинально, на автопилоте, и теперь мне надо было подумать. Когда я вышел на площадь Италии, у меня вдруг сжалось сердце при мысли, что все это может исчезнуть. Может исчезнуть юная курчавая негритянка с туго обтянутой джинсами задницей, стоявшая на остановке 11-го автобуса; она даже наверняка исчезнет либо подвергнется серьезному перевоспитанию. На площадке перед торговым центром “Итали-2”, как всегда, толклись сборщики разнообразных пожертвований, на сей раз для Гринписа – они тоже исчезнут; в ту секунду, когда молодой бородатый шатен с длинными волосами подошел ко мне с пачкой проспектов, я моргнул – и он как будто исчез досрочно, так что я прошел мимо, не замечая его, в стеклянные двери, ведущие на первый этаж центра. Внутри все оказалось не так однозначно… Хозяйственный магазин “Брикорама” никуда не денется, а вот дни “Дженнифер”, бесспорно, сочтены – ничего из того, что у них продается, мусульманской девочке не подойдет. Зато бутику Secret stories, торговавшему фирменным бельем по сниженным ценам, волноваться нечего: подобные магазины в торговых галереях Эр-Рияда и Абу-Даби пользуются неувядающим успехом, Chantal Thomass и La Perla тоже могли с легким сердцем ждать воцарения ислама. Богатые саудовки, облаченные днем в непроницаемую черную паранджу, вечером перерождаются в райских птичек, наряжаясь в грации, ажурные лифчики и стринги, украшенные разноцветными кружевами и стразами; западные женщины, как раз наоборот, очень элегантные и сексуальные днем, как им и положено по социальному статусу, вернувшись вечером домой, совершенно распускаются и в полном изнеможении, махнув рукой на всякую перспективу обольщения, облачаются в мешковатую домашнюю одежду. Внезапно, очутившись у прилавка Rapid']us (торговавшего сложносочиненными коктейлями типа кокос-экзотические фрукты-гуаява, манго-личи-гуарана, их там было больше десятка, и содержание витаминов зашкаливало), я вспомнил Брюно Деланда. Мы не виделись с ним больше двадцати лет, да я, впрочем, никогда и не вспоминал о нем. Мы одновременно писали диссертации, и у нас завязались, можно сказать, почти приятельские отношения, он занимался Лафоргом и сочинил вполне приличную работу, не более того, после чего немедленно прошел конкурс на должность налогового инспектора и женился на Аннелизе – не знаю, где он ее подцепил, на какой-нибудь студенческой вечеринке. Она работала в отделе маркетинга оператора сотовой связи и зарабатывала гораздо больше мужа, зато у него, как говорится, была гарантированная занятость, они купили домик в Монтиньи-ле-Бретонне, у них уже тогда было двое детей, мальчик и девочка, он единственный из моих бывших соучеников завел себе нормальную семью, остальные бестолково метались – немножко Meetic[10]10
  Сайт знакомств.


[Закрыть], чуть-чуть спид-дейтинга и одиночества через край, – я случайно столкнулся с ним в метро, и он пригласил меня на барбекю в ближайшую пятницу вечером, дело было в конце июня, они жили в доме с лужайкой, так что можно устраивать барбекю, придет кто-нибудь из соседей, но “никого с факультета”, – предупредил он.

Зря он затеял это в пятницу вечером, подумал я, едва ступив на лужайку и чмокнув его жену; она весь день работала и добиралась до дому еле живая, кроме того, она подсела на передачу “Ужинаем дома” на канале Мб, поэтому приготовила какие-то уж совсем заковыристые блюда, суфле из сморчков было заведомо обречено, но когда выяснилось, что не удастся даже гуакамоле, я решил, что она сейчас заплачет, их трехлетний сын вдруг развопился, а Брюно, который начал напиваться с приходом первых гостей, был не в состоянии даже переворачивать колбаски, поэтому я поспешил ей на выручку, и она, хоть и погрузилась уже в бездну отчаяния, бросила на меня обезумевший от благодарности взгляд; барбекю оказалось более сложным делом, чем я предполагал, бараньи отбивные с бешеной скоростью покрывались обугленной черноватой пленкой, не исключено, что канцерогенной, наверное, огонь был слишком сильным, но я ничего в этом не смыслил, и, вздумай я сунуть нос в это устройство, я бы еще, чего доброго, взорвал баллон с бутаном, и вот мы с ней одиноко стояли перед грудой обугленного мяса, а гости опустошали бутылки розового вина, не обращая на нас ни малейшего внимания, но тут я с облегчением увидел, что надвигается гроза, на нас уже упали первые капли, косые и ледяные, все дружно ринулись в гостиную, к столу с холодными закусками, и вечер продолжился без горячего блюда. В тот момент, когда она рухнула на диван, бросив враждебный взгляд на табуле, я задумался о жизни Аннелизы и вообще о жизни западных женщин. Утром, наверное, она укладывает волосы, тщательно одевается, в соответствии с требованиями своего профессионального статуса, думаю, она как раз скорее элегантна, чем сексуальна, хотя тут сложно угадать точную дозировку того и другого, и, видимо, она тратит на все это уйму времени, потом отводит детей в ясли, ее день заполнен рассылкой мейлов, телефонными звонками, разнообразными встречами, до дому она добирается часам к девяти вечера, совершенно разбитая (детей вечером забирает Брюно, он же их кормит ужином, поскольку у него график госслужащего), падая с ног, напяливает бесформенную кофту и спортивные штаны и в таком виде предстает перед своим господином и повелителем, у которого наверняка возникает – просто не может не возникнуть – ощущение, что где-то его наебали, и у нее тоже возникает ощущение, что где-то ее наебали и что с годами ничего не изменится к лучшему, дети вырастут, профессиональные обязанности почти автоматически увеличатся, а уж об увядании плоти нечего и говорить.

Я ушел одним из последних и даже помог Аннелизе навести порядок, у меня не было ни малейшего желания завести с ней роман, что было бы вполне возможно – в ее ситуации, судя по всему, не было ничего невозможного. Я просто хотел продемонстрировать ей нечто вроде солидарности, вполне бесполезной солидарности.

Теперь Брюно и Аннелиза уже, я думаю, развелись, в наше время это стало обычным делом; столетие тому назад, в эпоху Гюисманса, они продолжали бы жить вместе и, в конце концов, может, и не были бы так уж несчастны. Вернувшись домой, я налил себе большой стакан вина и погрузился в “Семейный очаг”, по моим воспоминаниям это был лучший роман Гюисманса, и я сразу же ощутил удовольствие от чтения, после почти двадцатилетнего перерыва оно каким-то чудом осталось прежним. Пожалуй, никогда еще остывающее счастье старых супругов не было описано с такой нежностью:

Вскоре уделом Андре и Жанны стали безмятежные ласки, они с удовольствием иногда спали вместе, по-родственному, просто ложились рядом, чтобы побыть друг с другом и поболтать, а потом уснуть, спина к спине.

Красиво, конечно, но правдоподобно ли? И можно ли в наши дни рассматривать такую перепективу? Разгадка, очевидным образом, заключалась в чревоугодии:

Гурманство проникло в их жизнь, став новым увлечением взамен угасающей чувственности, это было сродни вожделению священников, которые, за неимением плотских радостей, издают вопль ликования при виде изысканных блюд и благородных вин.

Разумеется, в те времена, когда женщины сами покупали и чистили овощи, разделывали мясо и часами тушили рагу, такие нежные и высококалорийные отношения вполне могли возникнуть; но по мере развития промышленной обработки продуктов те чувства забылись, впрочем, они, как откровенно признавался Гюисманс, служили весьма слабой компенсацией утерянных плотских удовольствий. Сам он в действительности никогда не сожительствовал с “кухаркой”, хотя, по мнению Бодлера, только они, наряду с “девками”, способны составить счастье литератора, – наблюдение тем более верное, что с годами “девка” вполне может превратиться в “кухарку”, именно в этом состоит ее сокровенная мечта и природная склонность. Он же, напротив, после своего “развратного” периода – относительно развратного, конечно, – резко свернул к монашеской жизни, но на этом я с ним расстался. Я достал с полки “На пути”, попытался прочесть насколько страниц, но снова углубился в “Семейный очаг”, нет, мне явно недоставало какой-то духовной жилки, а жаль, ибо монашеская жизнь существовала по-прежнему, не меняясь на протяжении столетий, тогда как кухарки – где их теперь возьмешь. При Гюисмансе они наверняка еще водились, но в литературных кругах, где он вращался, ему не суждено было с ними повстречаться. Кстати, филологический факультет для этого тоже не самая благоприятная среда. Вот Мириам, например, она же с годами не превратится в кухарку? Я начал размышлять на эту тему, но тут зазвонил мобильник, как ни странно, звонила она, я от удивления что-то невнятно забормотал, на самом деле я совершенно не ожидал, что она объявится. Я взглянул на будильник: было уже десять вечера, я был так поглощен чтением, что забыл даже поесть. Еще я отметил, что практически допил вторую бутылку вина.

– Мы могли бы… – она замялась, – я подумала, что мы могли бы увидеться завтра вечером.

– Завтра?..

– У тебя же день рождения. Ты что, забыл?

– Да. Совершенно забыл, честно говоря.

– И потом… – она снова смешалась, – мне еще кое-что надо тебе сказать. Короче, нам пора повидаться.

21 мая, суббота

Я проснулся в четыре утра – после звонка Мириам я дочитал “Семейный очаг”, все-таки это настоящей шедевр, – получилось, что я спал чуть больше трех часов. Женщину, которую всю свою жизнь искал Гюисманс, он описал еще в возрасте двадцати семи – двадцати восьми лет в “Марте”, своем первом романе, изданном в Брюсселе в 1876 году Будучи в обычное время кухаркой, она должна сохранить способность в определенные часы преображаться в девку, уточняет он. Преобразиться в девку, казалось бы, не самая сложная задача, уж попроще, чем правильно приготовить беарнский соус; тем не менее все его поиски такой женщины были тщетны. Да и я пока что преуспел в этом не больше. Мне исполнилось сорок четыре года, и само по себе на меня это не произвело никакого впечатления – вот уж абсолютно проходная дата; но именно в этом возрасте, в сорок четыре года, Гюисманс пришел к вере. С 12 по 20 июля 1892-го он жил в обители траппистов Иньи, в департаменте Марна, это был первый его приезд туда. Четырнадцатого июля он исповедался, поборов мучительные сомнения, детально описанные в романе “На пути”. Пятнадцатого, впервые с детских лет, причастился.

Работая над диссертацией о Гюисмансе, я провел неделю в аббатстве Лигюже, где он стал когда-то облатом, и еще одну неделю в аббатстве Иньи. Оно было полностью разрушено во время Первой мировой войны, но тем не менее мое пребывание там очень мне помогло. Внутреннее убранство и мебель – хоть и обновленные, конечно, – сохранили простоту и аскетизм, так поразившие когда-то Гюисманса; расписание многочисленных ежедневных молитв и служб, начиная с Angelus Domini в четыре утра до вечерней Salve Regina, осталось тем же. Трапезы происходили в полной тишине, что, разумеется, выгодно отличало их от университетского ресторана; еще я помнил, что монашки изготовляли шоколад и печенье “макарон”, и их продукция, рекомендованная путеводителем “Ле Пти Фюте”, рассылалась по всей Франции.

Я прекрасно понимал, почему жизнь в монастыре может показаться столь привлекательной, даже если – и я сознавал это – наши с Гюисмансом взгляды во многом расходились. Я никак не мог ни ощутить его откровенную неприязнь к плотским радостям, ни даже вообразить ее. Тело мое вообще было прибежищем всякого рода мучительных недугов – мигреней, кожных заболеваний, зубной боли и геморроя, – которые шли друг за другом непрерывной чередой, практически не давая мне передышки, притом что мне было всего-то сорок четыре года! Что же со мной будет в пятьдесят, шестьдесят и так далее!.. Я, что ли, превращусь в некую совокупность медленно разлагающихся органов, а жизнь моя, мрачная, безрадостная и пошлая, станет бесконечной пыткой? Мой член, по сути, являлся единственным органом, всегда отзывавшимся в моем сознании не болью, а наслаждением. Скромных размеров, но крепкий, он всегда верно служил мне, хотя, возможно, как раз наоборот, я был у него в услужении, эта мысль имела право на существование, но в таком случае его кнут был пряником: он никогда не отдавал мне приказов, лишь иногда беззлобно, не позволяя себе язвить или гневаться, подталкивал меня к более активному участию в общественной жизни. Я знал, что сегодня вечером он будет ходатайствовать за Мириам, у них с Мириам сложились прекрасные отношения, Мириам всегда выказывала ему любовь и уважение, что доставляло мне несказанное удовольствие. А источников удовольствия, признаться, у меня совсем не было; в сущности, только этот мне еще и оставался. Мой интерес к интеллектуальной жизни быстро угасал; моя общественная жизнь радовала меня не больше, чем телесная, поскольку точно так же сводилась к потоку мелких неурядиц – засорившаяся раковина, барахлящий интернет, штрафы за неправильную стоянку, ошибки в налоговой декларации, жуликоватая домработница, – которые тоже шли друг за другом непрерывной чередой, практически не давая мне передышки. В монастыре, надо полагать, этих забот во многом удается избежать, сбросив с себя бремя индивидуального существования. От удовольствий там тоже надо отказаться, но в таком выборе есть свой смысл. А жаль, подумал я, не отрываясь от книги, что Гюисманс так подчеркивает в “На пути” свое отвращение к былым загулам; вот тут, возможно, он слегка и покривил душой. Подозреваю, что в монастыре его привлекало не столько избавление от погони за плотскими удовольствиями, сколько освобождение от изматывающей, тоскливой вереницы мелких бытовых хлопот, от всего того, что он мастерски описал в романе “По течению”. В монастыре, по крайне мере, вам гарантируют стол и кров, и в качестве бонуса вечную жизнь – при благоприятном стечении обстоятельств.

Мириам позвонила в дверь в семь часов вечера.

– С днем рождения, Франсуа… – сказала она с порога тоненьким голоском и, кинувшись на меня, поцеловала в губы, поцелуй ее был долгим, сладострастным, наши языки и губы слились воедино. Возвращаясь вместе с ней в гостиную, я заметил, что она выглядит еще сексуальнее, чем в прошлый раз. На ней была другая черная мини-юбка, еще короче прежней, и к тому же чулки – когда она села на диван, я углядел черную пряжку на поясе для подвязок, блестевшую на ослепительно-белом бедре. Ее рубашка, тоже черная, оказалась совсем прозрачной, сквозь нее было очень хорошо видно, как волнуется ее грудь, – я осознал вдруг, что мои пальцы помнят прикосновения к венчикам вокруг сосков, она растерянно улыбнулась, и на мгновение я ощутил в ней какое-то смятение и обреченность.

– А подарок ты мне принесла? – Я попытался сказать это весело, чтобы разрядить обстановку.

– Нет, – серьезно ответила она, – я не нашла ничего, что бы мне действительно понравилось.

Помолчав еще немного, она вдруг широко раздвинула ноги; трусов она не надела, а юбка была такая короткая, что сразу обнажился лобок, выбритый и беззащитный.

– Я возьму в рот, – сказала она, – тебе понравится. Иди ко мне на диван…

Я подчинился и дал ей себя раздеть. Она опустилась передо мной на колени и для начала медленно и нежно провела языком вокруг моего ануса, а потом взяла меня за руку и заставила подняться. Я прислонился спиной к стене. Она снова встала на колени и принялась облизывать мне яйца, не забывая при этом дрочить мне быстрыми рывками.

– Когда захочешь, я возьму в рот… – повторила она, на секунду прервавшись. Я подождал еще немного, но сопротивляться уже стало невозможно, и я сказал: “Давай”.

Я посмотрел ей прямо в глаза за мгновение до того, как она коснулась меня языком, и от этого зрелища завелся еще больше; она была в странном состоянии, сродни какому-то сосредоточенному исступлению, ее язык метался вокруг моего члена, то касаясь его на лету, то медленно нажимая сверху; левой рукой она стиснула его снизу, слегка задевая мне яйца кончиками пальцев правой руки, волны наслаждения захлестывали меня с головой, я едва держался на ногах и, похоже, был на грани обморока. За секунду до того, как сорваться на крик, мне удалось выдавить из себя: “Стой-стой…” – чуть слышным, изменившимся голосом, который я сам с трудом узнал.

– Не хочешь кончить мне в рот?

– Не сейчас.

– Ладно. Надеюсь, это значит, что тебе захочется трахнуть меня чуть позже. Давай съедим что-нибудь, а?

На этот раз я заказал суши заблаговременно, и они уже несколько часов томились в холодильнике; кроме того, я поставил охлаждаться две бутылки шампанского.

– Знаешь, Франсуа, – сказала она, сделав первый глоток, – я не шлюха какая-нибудь и не нимфоманка. Я тебя так сосу, потому что я люблю тебя. Люблю по-настоящему. Ты в курсе?

Да, я был в курсе. А еще я понимал, что она чего-то недоговаривает. Я посмотрел на нее долгим взглядом, тщетно пытаясь придумать, с чего начать. Она допила шампанское, вздохнула, налила себе второй бокал и выпалила:

– Мои родители решили уехать из Франции.

Я онемел. Она выпила шампанское и, прежде чем продолжить, налила себе еще.

– Они эмигрируют в Израиль. Мы улетаем в Тель-Авив в эту среду. Они не хотят даже дожидаться второго тура. Ужас в том, что они все организовали тайком от нас, не сказав нам ни слова: открыли счет в израильском банке и сняли там по интернету квартиру; отец оформил пенсию, они выставили на продажу дом, и все по-тихому. Ну, мои брат с сестрой еще маленькие, это я могу понять, но мне-то двадцать два года, и они меня ставят перед свершившимся фактом!.. Они не заставляют меня ехать с ними, так что, если я упрусь, они снимут мне комнату в Париже; но ведь все равно скоро каникулы, и я чувствую, что не могу сейчас их бросить, во всяком случае, не так сразу, они будут очень нервничать. Я как-то не обратила внимания, но в последние месяцы они сменили круг общения и теперь видятся только с евреями. Проводят вместе вечера, подбадривают друг друга, так что уедут не они одни, по крайней мере, четверо или пятеро из их друзей тоже все распродали, чтобы переселиться в Израиль. Я с ними как-то проговорила всю ночь напролет, но они стоят насмерть, уверяют, что во Франции произойдет что-то ужасное в отношении евреев, странно, что они спохватились на старости лет, им ведь уже за пятьдесят, а я сказала, что это ужасная глупость, в Национальном фронте уже давно нет ничего антисемитского!..

– Ну не так уж и давно. Ты еще слишком молодая и не можешь этого помнить, но ее папаша, Жан-Мари Ле Пен, продолжал старинную традицию крайне правых. Это законченный кретин, совсем темный, он наверняка не читал ни Дрюмона, ни Морраса, но, думаю, был о них наслышан, эти имена входили в его кругозор. Дочке они, конечно, уже ничего не говорят. При этом даже если на выборах победит мусульманин, я не думаю, что тебе стоит чего-то опасаться. Он все-таки заключил союз с Социалистическои партиен и не может делать все, что ему заблагорассудится.

– Ну… – она с сомнением покачала головой, – в отличие от тебя, я на это смотрю не так оптимистически. Евреям не может быть хорошо, когда к власти приходит мусульманская партия. Что-то я не припоминаю обратных примеров.