Текст книги "Хранительница врат"

Автор книги: Мишель Цинк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 17 страниц)

10

Перед сном я рассказываю Соне и Луизе о гончих. Мои подруги ничуть не удивлены, но обе тихи и подавлены, болтать не хочется, и мы молча устраиваемся в палатке. Эдмунд остался сторожить лагерь, пока мы с Соней и Луизой спим. Лежа в тепле и уюте, я испытываю угрызения совести, но понимаю, что все равно не могу предложить Эдмунду помощь в охране лагеря.

Этой ночью я больше всего боюсь не адских гончих, а мою сестру.

Я много думаю о встрече с ней на Равнинах Иномирий. Стоит признаться, мысль эта мучает и пугает меня с тех пор, как Эдмунд рассказал про Элис и Джеймса. Игра, в которую Элис втянула Джеймса, очень опасна. А я не сомневаюсь в том, что это игра.

Элис делает все возможное и невозможное, чтобы привести Самуила в наш мир и получить власть, которая, как она считает, принадлежит ей по праву. Известие о том, что они с Джеймсом за время моего отсутствия очень сблизились, больно ранит меня – и все же я не испытываю ни капельки гнева. Лишь страх за Джеймса и, если уж говорить начистоту, укол ревности.

Значит, мне нужно встретиться с Элис. Иного способа распознать ее намерения нет.

Странствия по Равнинам до сих пор кажутся мне делом очень и очень личным, сокровенным, поэтому я дожидаюсь, пока Соня с Луизой заснут. Постепенно дыхание у обеих становится размеренным, ровным, приобретает ритм, характерный лишь для очень глубокого сна.

Я быстро и без особого труда впадаю в диковинную полудрему, которая требуется для бестелесного перехода в мир Равнин. Совсем недавно это меня пугало, а нынче странствие по извилистым тропам Иномирья приносит лишь ощущение свободы.

Я лечу над полями вокруг Берчвуда, почти касаясь ногами земли, но все же не задевая ее. Я все еще не покинула физический мир, а потому гораздо уязвимее, чем при обычных полетах на Равнинах. Однако все равно приходится лететь – ведь это быстрее всего. Ради безопасности мне стоит держаться поближе к земле, закончить дела в Иномирьях как можно скорее, а потом без промедления вернуться в свой собственный мир.

Я лечу вдоль реки – мимо дома, к конюшне. Внизу шумит вода, и мне трудно не думать о Генри. Я не видела его в Иномирьях с тех пор, как он погиб, – да и родителей не видела тоже. Я не пыталась отыскать их на Равнинах, ибо знаю, какой опасности они подвергаются.

После смерти мать с отцом отказались уйти в Последний мир, желая быть поближе ко мне и помочь, если понадобится. С тех пор они постоянно вынуждены скрываться от падших душ, и остается только надеяться, что в каком бы мире они ни нашли прибежище, вместе с ними сейчас и мой брат.

За конюшней, невдалеке, виднеется озеро. Там-то, у самой кромки воды, я наконец и касаюсь ногами берега. Мне все труднее и труднее находить близ отчего дома места, не связанные с какими-нибудь ужасными воспоминаниями, но как раз здесь пока ничего плохого не произошло. Даже в этом ином мире, мире Равнин, я чувствую под ногами упругую прохладную траву. Сколько раз мы с Элис стояли на этом самом месте, босиком, по очереди швыряя камешки в воду и соревнуясь, кто бросит дальше.

Я гляжу в сторону дома, отделенного от меня полем, и не удивляюсь, увидев, что мне навстречу идет сестра. Мне хорошо известно, какую силу имеет на Равнинах мысль. Стоит лишь только подумать о том, кого ты хочешь видеть – человека ли, иное какое существо – и тот, о ком ты подумал, ощутит зов.

Элис идет ко мне со стороны конюшни. Даже такая мелочь – она предпочла идти, а не лететь, – не случайна. Элис напоминает мне: здесь, в Иномирьях, я нахожусь на ее территории. Под защитой призрачного воинства ей не приходится никуда спешить, а вот я вынуждена прятаться и торопиться.

Сестра сделалась более тонкой и хрупкой, чем была при нашем расставании. Она шагает прежней своей самоуверенной походкой, вздернув подбородок и распрямив плечи, словно преподнося себя миру, однако когда она останавливается предо мной, я чуть не отшатываюсь.

Кожа Элис бледна – белее чехлов, которыми укутывают мебель в Темной комнате с тех пор, как умерла мама. Я бы даже решила, что моя сестра больна, но чувствую, как вибрирует во всем ее теле скрытое напряжение: оно гудит, растекается у нее под кожей – как будто под моей собственной. Скулы у нее обострились. Когда-то воплощение женственности, теперь она до того исхудала, что одежда на ней болтается. А при виде глаз Элис внутри у меня все обрывается от ужаса и чувства потери. Трепетное мерцание, всегда свойственное Элис и только ей одной, сменилось неестественным светом, который говорит о древнем пророчестве, сжавшем всех нас в своей хватке, о злобе падших душ, об их власти над моей сестрой. Который говорит мне, что ее уже не вернуть.

Она пристально смотрит на меня, словно надеется, приглядевшись получше, понять, в чем я переменилась, насколько выросли мои силы. Через несколько секунд она улыбается, и вид этой улыбки обращает печаль в моем сердце в невыносимую скорбь: это улыбка прежней Элис, улыбка, которую она приберегала для меня одной. Вот и сейчас я различаю в ней под одержимым блеском проблески грусти и тоски. Так странно, так тяжко – видеть, как тень моей сестры проглядывает из-под обострившихся черт лица, из пустых глаз.

С трудом сглотнув, я прогоняю воспоминания. Обращаюсь к сестре по имени, однако оно звучит на моих устах чужим и непривычным.

– Элис.

– Привет, Лия. – Голос у нее совсем как прежде. Если бы не то, что мы находимся сейчас в Иномирьях, в месте, которое немногие могут узреть, а еще меньше найдется тех, кто способен сюда попасть, я бы решила, что мы просто встретились выпить чаю. – Я почувствовала твой зов.

– Я хотела увидеть тебя, – согласно киваю я.

Чистая правда, хотя причины для этого желания отнюдь не так просты.

Она наклоняет голову.

– И зачем ты хотела меня видеть? Я-то думала, ты сейчас слишком занята. – В голосе ее сквозит неприятная насмешка, как будто все наше путешествие в Алтус просто-напросто детские выдумки.

– Ты тоже, судя по тому, что я видела.

Во взгляде Элис сквозит сдержанный гнев.

– Полагаю, это тебе тетя Вирджиния напела?

– Всего-навсего рассказала мне новости о моей сестре, да и то не открыла мне ничего такого, чего я и сама бы не видела.

Про себя я гадаю, станет ли она отрицать то, что пробиралась из Иномирий в физический мир. Я своими глазами видела, как она рыщет по коридорам Милторп-Манор.

– А, ты, верно, о моем визите несколько ночей тому назад, – небрежно, словно забавляясь, замечает она.

– Элис, завеса между мирами священна. Ты нарушаешь законы Равнин, законы, установленные Советом Григори. Я никогда не сомневалась в твоем могуществе, твоей способности видеть скрытое и колдовать – способности, что неизмеримо превышает доступное большинству Сестер. Но пользоваться Равнинами для перемещения в другое место физического мира запрещено.

Она смеется, и смех ее разносится над полями Иномирий.

– Запрещено? Ну, сама знаешь пословицу – яблочко от яблоньки недалеко падает. Какова мать, такова и дочь.

Горечь в ее голосе ощутима почти физически. Я так и чувствую, как она обжигает мне лицо.

– Мама знала, что ей не придется принимать на себя последствия своих поступков. – Мне трудно говорить о маме. Мне не понаслышке известно, как ужасно попасть в рабство к пророчеству, и я не могу винить ее за бегство, пусть даже и столь ужасным путем. – Она пошла на это ради того, чтобы защитить свое дитя. Любая мать на ее месте поступила бы так же! Неужели ты не видишь разницы между ее побудительными причинами и твоими?

Лицо Элис каменеет.

– Какими бы там причинами наша мать не руководствовалась, она нарушила законы Григори, изменила ход пророчества, окружив тебя кольцом защитных чар. Так что гордиться особо нечем: она сперва нарушила древний закон, а потом покончила с собой, чтобы избежать последствий.

Я изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не вспылить, но разговоры о маме никуда нас не приведут. Есть более неотложные дела.

– Эдмунд говорит, ты встречаешься с Джеймсом.

Уголки рта Элис изгибаются в лукавой и зловещей улыбке.

– Ну да, Дугласы всегда были близкими друзьями нашей семьи. А Джеймс, сама знаешь, интересуется папиной библиотекой.

– Элис, не шути со мной! Эдмунд говорит, вы очень сдружились, говорит, ты проводишь с Джеймсом много времени… приглашаешь его к чаю.

Она пожимает плечами.

– И что с того? Джеймс очень огорчен твоим отъездом, и чтобы хоть как-то возместить утрату, я предложила ему свою дружбу. Или из сестер Милторп лишь одна для него достаточно хороша?

Сглотнув подступивший к горлу ком, я все же нахожу в себе силы ответить. Мне до сих пор невозможно представить Джеймса с другой, не со мной.

– Элис… ты прекрасно знаешь мои чувства к Джеймсу. Несмотря ни на какое пророчество, все равно остаются разные вещи… святые, с которыми нельзя шутить. Так было с Генри. – Слова душат меня, словно бы режут мне горло на части. – И с Джеймсом так же. Он… ни в чем не виновен. Он не сделал тебе ничего плохого – никому ничего плохого не делал! И я прошу тебя, как сестра сестру: оставь его в покое!

Элис невозмутима и бесстрастна. Ее лицо совсем как прежде, когда я часами не сводила глаз с Элис, но на тонких чертах сестры не отражались никакие чувства. На один короткий, наивный миг я почти верю, что она снизойдет к моей просьбе, однако глаза ее темнеют от гнева. Впрочем, гораздо хуже гнева и равнодушия – жестокое удовольствие, которое получает она от власти над другими людьми, от возможности причинить боль.

Я читаю у нее на лице злобную радость и, вспомнив судьбу нашего брата, понимаю: прока от моей просьбы не будет. Напротив, теперь она воспримет это как вызов, как брошенную перчатку, которую необходимо поднять. Кажется, заговорив о Джеймсе, я принесла ему куда больше вреда, чем если бы вовсе не упоминала его имени.

Ответ Элис не удивляет меня.

– Лия, тебе не стоит волноваться за Джеймса. Более того, правильнее было бы сказать, что ты уступила мне право вмешиваться в его жизнь в ту самую минуту, как бросила его и бежала в Лондон, толком даже не поговорив с ним на прощание.

Я изо всех сил стараюсь не дрогнуть от этих слов. Элис права: я бросила Джеймса – бросила, написав ему коротенькую записку, беглое упоминание о нашей любви, а сама села в поезд, который увез меня прочь от Берчвуда.

И от Джеймса.

Сказать больше нечего. Элис пустит в ход все средства, все свое могущество – лишь бы Самуил мог вступить в наш мир. Сделает это, даже не задумавшись о Джеймсе. Он для нее лишь пешка в большой игре пророчества.

– Ну что, Лия? – спрашивает Элис. – Честно говоря, я уже устала от всех этих разговоров. Ты снова и снова задаешь одни и те же глупейшие вопросы, ответ на которые очень прост: потому что я так хочу. Хочу и могу. – Она улыбается – такой чистой, невинной улыбкой, что на миг кажется, будто я и в самом деле схожу с ума. – Еще что-нибудь?

– Нет. – Я пытаюсь говорить громко и уверенно, но слова слетают с моих губ слабым шепотом. – Больше ничего. Можешь не волноваться. Я не стану больше искать встречи с тобой. Во всяком случае, для разговоров. Для вопросов. В следующий раз я найду тебя и мы покончим со всем этим раз и навсегда.

Элис сощуривается, глядя на меня в упор, очень пристально. На сей раз никакой ошибки быть не может: теперь ее черед оценивать мою силу.

– Только будь уверена, что ты и в самом деле хочешь этого, – предупреждает она. – Потому что в конце этой встречи, которая решит все раз и навсегда, одна из нас будет мертва.

Она поворачивается и уходит, не сказав более ни единого слова. Я смотрю ей вслед, пока она не превращается в маленькое пятнышко вдалеке.

11

Наутро я просыпаюсь, а вокруг так темно, что кажется – на дворе еще ночь. Оглядевшись по сторонам, вижу, что Луизы в палатке нет. Соня еще спит, поэтому я осторожно выскальзываю из-под одеяла и вылезаю из палатки, пытаясь понять, который час. Небо подсказывает мне, что уже почти утро: хотя кругом еще стоит непроглядная тьма, небеса мало-помалу светлеют, наливаются бледной голубизной, вестницей рассвета.

Но все равно еще очень рано. Эдмунд не спит – все так же несет караул на краю лагеря. Я подхожу к нему, не стараясь держаться тихо – совсем не хочется наткнуться на дуло ружья.

– Эдмунд? – заранее окликаю я.

Он спокойно поворачивает голову.

– Рано еще. Чего это вы поднялись?

Я останавливаюсь напротив и сажусь на большой валун, чтобы глаза у нас были на одном уровне.

– Не знаю. Просто проснулась и заметила, что Луизы нет. Вы ее не видели?

Он качает головой с выражением искреннего недоумения.

– Нет. Да и не слышал ничего.

Я смотрю в темноту леса. Вполне возможно, Луиза просто-напросто отлучилась по личным надобностям. Эдмунду я на этот счет ничего не говорю, чтобы не смущать нас обоих. И все же я глубоко потрясена тем, что Луиза отправилась в лес одна после того, как осуждала за это Соню.

– Как прошла ночь? Тихо? – спрашиваю я.

Он кивает.

– Более или менее. Я слышал какие-то шорохи, но на крупного зверя не похоже. Да все и смолкло быстро. Должно быть, какие-то мелкие лесные твари.

– А каковы наши шансы спастись от гончих?

Эдмунд отвечает не сразу. Я знаю: он скажет не то, что я хочу слышать, просто чтобы успокоить меня, – а даст правдивый ответ, обдуманный и просчитанный.

– Я бы сказал, пятьдесят на пятьдесят, главным образом благодаря тому, что мы в лесу и все приближаемся к морю. Всякие мелкие речки да ручьи сливаются, становятся больше и шире. Шансы найти по-настоящему широкий поток все больше и больше. Только вот кое-какие вещи меня все же тревожат…

От одной мысли, что мы можем оказаться посередине глубокой и быстрой реки, меня охватывает паника.

– Какие же?

– Если Самуил выслал за нами своих гончих, то вполне мог послать и еще кого-нибудь. Возможно, гончие – не единственная опасность, грозящая нам на пути.

– Понятно, – киваю я, не желтая, чтобы на этом он и остановился. – Но вы сказали «вещи». А что еще?

Эдмунд снова отводит взгляд.

– Большая река стала бы для нас и благословением, и проклятием. Если поток окажется достаточно бурным, то поди знай, сумеем ли мы сами переправиться. Впрочем, это еще не самое худшее, если вы меня понимаете.

Я киваю.

– Если нам встретится река, выбора у нас все равно не будет: попытаемся через нее переправиться, но узнаем, возможно ли это, только на середине.

– Именно.

– Ну да выбора-то все равно нет, правда? – И я продолжаю, не дожидаясь ответа. – Когда настанет время, придется рискнуть. До сих пор время и удача были на нашей стороне. Будем же верить, что и впредь оно так будет.

– Пожалуй, вы правы. – Голос у Эдмунда вовсе не такой уж уверенный.

Я встаю с камня и отряхиваюсь.

– Луиза, похоже, так и не вернулась. Я примерно представляю, где она может быть. Пойду поищу. Тут недалеко.

Он кивает.

– А я начну готовить завтрак. Выезжать уже скоро.

Я направляюсь к деревьям, а Эдмунд говорит мне в спину:

– И не отходите далеко. Я, конечно, быстро примчусь, но если с вами чего случится, лучше уж чтобы вы были поближе.

Мог бы и не предупреждать. Я прекрасно знаю, как опасно уходить из его поля видимости. Знаю и то, что могла бы просто подождать несколько минут. Луиза вот-вот вернется. Но правда в том, что меня мучает любопытство. Подозрения Сони насчет Луизы эхом отзываются в сердце, как бы страстно я ни желала отбросить их. Поведение Луизы в последние дни изрядно нервирует меня, и, хотя страшно не хочется шпионить, чувство долга заставляет меня рассмотреть все возможные сценарии развития событий.

Даже тот, в котором призрачное воинство использует Луизу для того, чтобы провалить нашу миссию.

В лесу заметно темнее, чем на прогалине. Там отсветов почти потухшего костра и света луны хватает хоть на какое-то освещение, а здесь меня со всех сторон обступают деревья. Они тянутся к небесам высоко над головой, а небеса тем временем начинают светлеть.

Я без труда нахожу тропку, которую мы с Соней обнаружили еще вчера вечером, почти сразу же, как разбили лагерь. По понятным соображениям у нас вошло в привычку подыскивать какое-нибудь укромное местечко неподалеку от каждого нового лагеря. Тропинка идет среди деревьев, что обеспечивает достаточное укрытие – в таком путешествии, как наше, без подобного уголка не обойтись. Тропка ведет к ручью. Я издалека слышу, как он журчит.

Не желая оповещать Луизу о своем приближении, я стараюсь идти осторожнее, оглядываюсь по сторонам в поисках подруги, но нигде не вижу ее. Не могу найти – покуда не выхожу на опушку перед ручьем.

Там снова становится заметно светлее, и глазам требуется несколько мгновений на то, чтобы привыкнуть, однако потом я различаю фигурку Луизы, склонившейся над краем воды. «Да наверное, она просто умывается», – говорю я себе, хотя каким-то внутренним чувством уже знаю: дело совсем не в этом.

Если я пойду прямиком через полянку, она сразу заметит, а этого мне не хочется. Поэтому я крадусь вдоль края опушки, стараясь не высовываться, а подобраться к берегу потихоньку. Хорошо, что ручей так громко журчит: журчание заглушает звуки моих неуклюжих шагов и хруст сухих веточек под ногами. Оказавшись наконец близко к берегу, я вижу, чем именно занимается Луиза.

Она смотрит в оловянную миску – одну из тех, из которых мы едим. В миске поблескивает вода, но больше с моего места ничего не разобрать. Да она же гадает! Пытается что-то увидеть в миске, как в чаше для гадания! На самом деле, не такое уж оно и важное, это мое открытие. Конечно, мы все трое договорились не пользоваться нашими способностями, если только это не требуется для нашей общей цели: покончить с пророчеством. Но, возможно, Луиза решила посмотреть в чашу, чтобы узнать, далеко ли гончие, или нет ли на пути еще каких-нибудь врагов.

Ее занятие кажется совершенно безобидным. На первый взгляд.

И все же, пока я смотрю на Луизу, у меня возникает ощущение, будто что-то тут неладно. Не сразу удается понять, в чем именно дело, но зато потом я наконец осознаю, что же меня так смутно беспокоило.

Правда состоит в том, что мы не принимали и не принимаем никаких решений по поводу пророчества – наших ролей в нем, нашей силы, наших действий – не посоветовавшись друг с другом. А Луиза отправилась гадать посреди ночи, оставив палатку на свой страх и риск, не побоявшись того, что вокруг могут рыскать адские гончие. Ушла, не сказав ни единого слова. Вопрос напрашивается сам собой. Что она скрывает?

Пока мы складываем вещи и готовимся к очередному дню пути, настроение у всех такое же хмурое, как и небо у нас над головой.

Вернувшись в палатку, я разбудила Соню, а Луиза появилась вскоре после того. Я ничуть не удивлена тем, как она объяснила свою отлучку – потребовалось отойти по личным надобностям, а нас будить не хотелось. Даже когда она снова вылезла из палатки и отправилась завтракать, я не рассказала Соне, что шпионила за Луизой утром. Сама не знаю почему, но из всех странных и непостижимых вещей, что случились за минувший год, эта вот недавно появившаяся меж нами с Соней и Луизой скрытность и отстраненность тревожит меня сильнее всего.

Пока мы складываем вещи, Эдмунд вовсю подгоняет нас. Я ощущаю беспокойство в его необычно резких приказах, но когда он хватается за ружье, мне становится по-настоящему жутко.

– Ждите здесь, – бросает он нам и, круто развернувшись, скрывается в чаще.

Мы замерли на прогалине и смотрим ему вслед. Мы совсем недавно в пути, но даже за эти несколько дней успели привыкнуть к определенному распорядку – распорядку, в который входят ранний подъем, одевание, торопливые сборы, быстрый завтрак перед отъездом и очередной день в седле. Но этим распорядком совершенно не предполагается, чтобы Эдмунд бросался в лес с ружьем в руках.

– Что это он? – прервала молчание Соня.

Я качаю головой.

– Понятия не имею. Наверняка это совершенно необходимо.

Соня с Луизой стоят все в том же остолбенении, не сводя взгляд с леса. Мне же, как обычно, не хватает терпения: я не могу ни стоять, ни сидеть, и расхаживаю по лагерю взад-вперед, волнуясь, как там Эдмунд, и прикидывая, сколько нам следует его ждать, прежде чем пускаться на поиски. К счастью, долго искать ответа на этот вопрос не приходится, потому что Эдмунд вскоре возвращается на поляну. И он очень спешит.

– По коням! Скорее. – Он быстрыми шагами устремляется к своему коню, не глядя на нас. Секунда – и он уже в седле.

Я ни о чем не спрашиваю его. Он не стал бы так торопиться и подгонять нас, не будь у него на то веской причины. Однако Луиза не столь покладиста.

– В чем дело, Эдмунд? Что-то случилось? – спрашивает она.

– Со всем моим почтением, мисс Торелли, – цедит он сквозь зубы, – у нас будет полным-полно времени на расспросы после. А теперь время садиться на коня.

Луиза упирается руками в бока.

– А по-моему, я имею право знать, откуда вдруг такая спешка.

Эдмунд со вздохом проводит рукой по лицу.

– Дело в том, что гончие близко – а кроме них, за нами едет кто-то еще.

Я судорожно вздергиваю голову.

– О чем это вы? Кто?

– Понятия не имею. – Эдмунд разворачивает коня к лесу. – Но что бы то ни было – точнее, кто бы то ни был, он едет верхом. Прямо за нами.