355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мишель Цинк » Хранительница врат » Текст книги (страница 4)
Хранительница врат
  • Текст добавлен: 5 октября 2016, 22:55

Текст книги "Хранительница врат"


Автор книги: Мишель Цинк



сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

7

– Ох! Кажется, я уж никогда сидеть нормально не смогу! – Соня, кряхтя, опускается на камень рядом со мной.

Я понимаю, что она имеет в виду. Верховые прогулки для собственного удовольствия не подготовили нас к шестичасовой езде.

– Ну, наверное, через пару дней привыкнем. – Я силюсь улыбнуться, но от боли улыбка выходит похожей на гримасу.

Странный был день. Мы всю дорогу ехали молча, словно загипнотизированные безмолвием леса и мерным покачиванием в седле. Эдмунд ехал впереди: ведь только он знает дорогу.

Глядя, как он заканчивает ставить палатки, что послужат нам убежищем на ночь, я невольно дивлюсь: сколько же в нем энергии. Возраст Эдмунда мне неизвестен, но верный кучер неизменно присутствовал в моей жизни с тех пор, как я была совсем крошкой – и казался очень взрослым уже тогда. Однако весь этот мучительно долгий день он провел в седле и ни разу не пожаловался на усталость.

Я обвожу лагерь взглядом. Луиза сидит, прикрыв веки и прислонившись спиной к дереву. Хорошо бы поболтать с ней хоть несколько минут, но вдруг она уснула? Тревожить ее совсем не хочется.

Я перевожу взгляд на Соню, однако та тоже уже почти спит.

– Если я не тронусь с места, то больше не шевельнусь, – говорю я ей. – Пойду помогу разбивать лагерь.

Бедный Эдмунд! Совсем один в глухом лесу с тремя девчонками и без всякой помощи. Я даю зарок как можно больше делать по лагерю.

– Я тоже пойду. Через минутку. – Сонин голос звучит невнятно от изнеможения.

Соскользнув на землю, она опускает руки на камень и кладет на них голову. Не успеваю я пройти и пяти шагов, как она уже крепко спит.

Подойдя к Эдмунду, я спрашиваю у него, чем мне заняться. Он рад ответить и тут же вручает мне несколько картофелин и маленький ножик, хотя я в жизни даже тоста самостоятельно не приготовила, а картошку до сих пор видела только в печеном, вареном или жареном виде. Однако повертев клубни в руках, я прихожу к выводу, что сами собой они не приготовятся, а потому принимаюсь чистить и резать. Оказывается, даже столь простая задача, как резка картошки, требует сноровки. Раза три я промахиваюсь, но потом вроде бы у меня начинает получаться.

Несколькими часами позже я уже научилась готовить на костре и даже пробовала вместе с притихшей усталой Луизой мыть посуду в реке неподалеку от лагеря. После гибели Генри и того, как сама я чуть не утонула, вода внушает мне почти первобытный страх, поэтому я держусь у самого берега, хотя течение тут слабое.

Уже темно и поздно, хотя точно времени я не знаю. Соня с Луизой отправляются в нашу палатку переодеться перед сном. От костра тепло, на душе мир и покой, и я догадываюсь: это от того, что Эдмунд рядом. Повернувшись к нему, я смотрю, как на лице его пляшут отсветы пламени.

– Спасибо, Эдмунд. – В лесной тишине голос мой звучит громче обычного.

Он смотрит на меня. В свете костра лицо его кажется моложе.

– За что, мисс?

– За то, что поехали с нами, – неуверенно говорю я. – За то, что заботитесь обо мне.

Он кивает.

– В такие времена… – Ненадолго умолкнув, он смотрит в темноту леса, как будто явственно различает опасности, что ждут впереди. – В такие времена рядом с вами должны быть надежные люди. Люди, которым можно доверять. – Он снова переводит взгляд на меня. – Мне нравится думать, что я возглавляю этот список.

Я улыбаюсь.

– Чистая правда. Вы же член нашей семьи, Эдмунд, как тетя Вирджиния и… ну…

Я не могу произнести при Эдмунде имени Генри. При Эдмунде, который любил моего брата, как собственного сына, и заботился о нем. При Эдмунде, который со слезами переживал утрату, но не обратил ко мне ни единого заслуженного упрека.

Взгляд его снова уходит в сторону. Глядя в ночь, Эдмунд вспоминает то, что ни он, ни я не хотели бы вспоминать.

– Смерть Генри почти раздавила меня. А потом, когда вы уехали… ну, казалось, мне уже больше и жить-то незачем. – Взгляды наши встречаются. Я вижу в его глазах боль, столь же острую, как в день после похорон Генри, когда Эдмунд возил меня попрощаться с Джеймсом. – Я поехал в Лондон с Вирджинией только из-за Элис.

– Из-за Элис? – Представить себе не могу, чтобы сестра посылала мне какую-либо помощь.

Он медленно кивает.

– После вашего отъезда она стала совсем нелюдима. Я не видел ее много дней, а когда наконец увидел, то понял: она потеряна. Ушла в Иномирья.

– А потом? – спрашиваю я.

– Увидев ее взгляд, я осознал, что душа ее с каждым днем становится все черней, и понял: вам никакой союзник лишним не будет. Она, быть может, сейчас отделена от вас океаном, но не обольщайтесь. – Он умолкает на миг и глядит мне прямо в глаза. – Возможно, сейчас, в эту самую минуту она среди нас. И представляет собой ничуть не меньшую угрозу, чем когда вы жили под одной крышей. А быть может, учитывая, какая она отчаянная, – и большую.

Слова его повисают в воздухе между нами. Я машинально провожу пальцами по неровной отметине у меня на запястье, пытаясь охватить разумом мир, в котором моя сестра, мой близнец, за время моего отсутствия стала еще более могущественной и злой волшебницей. Разве не довольно того, что она столкнула Генри в реку? Что выдала меня падшим душам, уничтожив мамины защитные чары? Однако эти мысли – мысли, которые едва хватает духу додумать до конца, – не в состоянии подготовить меня к тому, что говорит Эдмунд дальше.

– И потом, Джеймс Дуглас…

Я вскидываю голову.

– Джеймс? Что с ним?

Эдмунд разглядывает руки так пристально, точно никогда не видел их раньше. Ему явно не хочется говорить то, что придется сказать.

– За ваше отсутствие Элис очень… очень сдружилась с мистером Дугласом.

– Сдружилась? – Слова душат меня. – Что вы имеете в виду?

– Она захаживает к нему в книжную лавку… Приглашает на чай.

Перед глазами у меня возникает яркий мгновенный образ: Элис и Джеймс у реки. Джеймс смеется, запрокидывая голову.

– И он рад ее вниманию? – Мысль невыносима, хотя я уже давно заставляю себя смириться и не думать о Джеймсе, пока до конца пророчества еще далеко.

Эдмунд вздыхает.

– Быть может, это еще ничего и не значит. – Голос его ласков и тих. – Мистер Дуглас был… весьма потрясен вашим внезапным отъездом. Думается, ему сейчас одиноко, а Элис… понимаете, Элис ведь так похожа на вас. Вы же близнецы. Возможно, Джеймсу просто хочется почаще вспоминать вас, покуда вы не вернетесь.

Сердце бьется у меня в груди быстро-быстро. Я почти всерьез удивляюсь, как это Эдмунд не слышит стука в ночной тишине. Я встаю, пошатываясь, как от болезни.

– Я… Эдмунд, я, пожалуй, пойду спать.

Он глядит на меня, щурясь в тусклом неверном свете костра.

– Очень я вас растревожил, мисс?

Я качаю головой, стараясь, чтобы и голос мой звучал ровно.

– Ничуть. Я зашла слишком далеко и не смею предъявлять какие бы то ни было права на Джеймса.

Эдмунд кивает, однако лицо у него озабочено.

– Мы с вашим отцом всегда были честны друг с другом, и хотя вы принадлежите к прекрасному полу, я вроде как решил, вы бы тоже того от меня хотели.

– Все хорошо. Нет, правда, со мной все хорошо. Я совершенно согласна с вами: мы должны быть честны друг с другом, даже если от этого и больно. – Я кладу руку ему на плечо. – Я рада, что вы с нами. Спокойной ночи, Эдмунд.

Его слова несутся мне вслед.

– Спокойной ночи.

Я не оглядываюсь. Да, я совершенно согласна: мы должны быть честны друг с другом, даже если от этого больно. И пока я бреду к палатке, перед мысленным взором у меня витают не образы, связанные с пророчеством, а бездонная синева глаз Джеймса Дугласа.

Я не рассчитываю на странствия по Равнинам в нашу первую ночь в лесу. Я устала, вымоталась до предела, и мне хочется одного – спать крепким, начисто лишенным сновидений сном, хотя подобная роскошь становится все более и более редкой по мере того, как меня все сильнее затягивает в пророчество.

И все же я отправляюсь в странствие. Просыпаюсь с привычным ощущением того, что нахожусь во сне, который больше, чем просто сон.

Не то, чтобы мне казалось, что меня призвали. Такие вещи я каким-то образом чувствую – некий призыв, сообщающий мне, что кто-то в Иномирьях ждет меня.

Сейчас другое.

Я знаю: по какой-то причине мне надо сейчас быть здесь. Знаю: я должна здесь что-то увидеть или осознать. Однако цель и предназначение моего нынешнего странствия предопределены некоей высшей силой. В такие времена кажется, будто сама вселенная несет меня по просторам Иномирий к откровению, которое не теряет своего значения лишь потому, что я понятия не имею о его цели.

Я нахожусь в мире, наиболее тесно связанном с нашим миром. Тут все выглядит таким же, как у нас, и подчас я вижу то, что знаю и люблю, вижу мой собственный мир, но словно бы через тончайшую завесу, отделяющую реальный физический мир от Равнин.

Я лечу над лесом, инстинктивно зная, что это тот самый лес, где сейчас лежит мое спящее тело, – тот самый, по которому все мы едем верхом. Деревья стоят густо-густо, а я лечу так быстро, что их пышные кроны выглядят мягким зеленым ковром.

Сперва я ничего не вижу под пологом листвы, между небом, по которому лечу, и землей, однако потом замечаю под собой какое-то движение – сначала в одну сторону, потом в другую. Что-то призрачное. Дух, скользящий среди дерев. Мне кажется, что это какое-то животное, но движется оно слишком быстро: немыслимо ведь, чтобы обычное лесное существо одновременно находилось во всех уголках леса.

А потом я слышу дыхание.

Тяжелое, натруженное. И не человеческое. Оно доносится со всех сторон, и хотя я не могу сказать, какое именно существо за мной гонится, но уже сам факт, что оно мчится следом, повергает меня в ужас. Мне хорошо известно: законы Иномирий не таковы, как у нас. Знаю: нельзя не обращать внимания на этот страх. Он не раз спасал мне жизнь.

Неведомое существо все ближе и ближе. Дыхание его летит ниоткуда и отовсюду. Внизу – лес: миля за милей густых чащоб, да изредка небольшие полянки. Но я все равно знаю, что безопасный приют где-то рядом. Ощущаю астральную нить. Она вибрирует, шепчет: «Ты почти здесь». Еще немного, и я вернусь в принадлежащее мне тело.

Скоро я замечаю впереди небольшую прогалинку, слабый завиток дыма, поднимающийся к небу от затухающего костра, две наши палатки, а в сторонке – привязанных к дереву лошадей. Я мчусь к палатке побольше, зная, что мне туда, что за этими тонкими стенками сладко спят Соня с Луизой. Угрожающее дыхание все еще слышно, но мне чудится, что неведомое существо не нагонит меня. На Равнины меня призвало не приближение беды и не угроза, нависшая над нами.

Меня призвало предупреждение.

Я вхожу в свое тело без малейшего усилия, без того резкого изумления, что сопровождало мои первые странствия, и тут же немедленно просыпаюсь. Далеко не сразу удается унять бешено бьющееся в груди сердце, но даже и тогда сон не идет. Не знаю уж, что тому виной – разыгравшееся воображение или возвращение с Равнин, но мне все кажется, что кто-то рыщет вокруг палатки. Я слышу шорохи, шелест, осторожные шаги по усыпанной листьями земле.

Я поворачиваюсь к сладко спящим подругам. Уж не схожу ли я с ума?

8

На следующее утро с заспанными глазами и тяжелой головой я выхожу из палатки. Лагерь, точно одеялом, окутан сырым туманом. Слышно, как тихонько ржут лошади и переговариваются мои спутники, но все звуки доносятся словно из-за войлочной завесы. Мне вдруг становится очень одиноко, хоть я и знаю, что все остальные гораздо ближе, чем кажется.

Второпях приготовив завтрак, мы принимаемся сворачивать лагерь. Подсобив Эдмунду собрать провиант и кухонные принадлежности, я направляюсь к палатке, где Соня с Луизой складывают одеяла.

Луиза запихивает одежду в лежащую на земле сумку и, заслышав мое приближение, поднимает голову.

– В таком тумане друг друга не разглядишь, а тропу через лес так и вовсе не отыскать.

С виду кажется, что настроение у нее улучшилось, но в ее словах мне мерещится скрытое напряжение, как будто она через силу старается держаться бодро и весело.

– Будем надеяться, хотя бы дождь не пойдет. – Я и представить себе не могу, как ехать через лес не только в тумане, но и под дождем. – А Соня где?

Луиза, не поднимая взгляда от сумки, машет рукой в сторону леса.

– Отошла по личной надобности.

– Мы же договаривались не отлучаться из лагеря поодиночке, только вместе.

– Я предлагала с ней пойти, даже настаивала, но она объяснила, у нее, мол, прекрасное чувство направления. Сказала, вернется задолго до отъезда. – Луиза ненадолго умолкает, а потом говорит с отчетливо различимым сарказмом, но негромко: – Хотя, сдается мне, предложи компанию ей ты, она бы согласилась, не раздумывая.

Я вздергиваю голову.

– Что ты имеешь в виду?

Луиза продолжает лихорадочно складывать вещи, избегая смотреть мне в глаза.

– Да то, что вы с Соней вместе провели все эти месяцы, пока я томилась в Нью-Йорке с этими вайклиффскими дурындами.

В голосе ее отчетливо слышится ревность. Сердце мое смягчается. Я опускаюсь на пол рядом с подругой, касаюсь ее руки.

– Луиза.

Она продолжает, будто вовсе и не слышит меня:

– Конечно, очень естественно, что вы с ней так сдружились.

– Луиза! – На сей раз мой тон настойчивее.

Луиза перестает возиться с вещами и смотрит мне в глаза.

– Мне страшно жаль, что тебя не было тут, со мной и с Соней, – продолжаю я. – Нам хотелось этого больше всего на свете. Без тебя все мнилось не тем. Понимаешь, восемь месяцев разлуки не могут разрушить нашу дружбу. Нашу общую дружбу. Ее ничто и никогда не разрушит.

Луиза молча смотрит на меня, а потом порывисто обнимает.

– Прости, Лия. Какая же я глупая, да? Столько времени из-за этого переживать!

Луиза права. Мне грустно, что она так много всего пропустила. Мы с Соней жили в Лондоне без присмотра, скакали верхом, ходили на светские приемы в Обществе, а она томилась взаперти среди высокомерных и ограниченных девиц, от которых когда-то и мне так хотелось сбежать.

Я предлагаю, улыбаясь:

– Давай, помогу тебе укладываться.

Она дарит мне ослепительную улыбку – улыбку, в которой она вся – и протягивает часть валяющихся на земле вещей.

Вдвоем работа идет быстро. Мы складывает палатки и все, что в них было, но Сони все нет и нет. В груди у меня медленно прорастает и укореняется тревога, и я твердо обещаю себе: если Соня не вернется к тому моменту, как будут готовы лошади, я сама отправлюсь на поиски. Тем временем мы с Луизой относим палатки и мешки к Эдмунду. Впрочем, лук и заплечный мешок я ему не отдаю – их я буду все время держать при себе, пока мы не доберемся в целости и сохранности в Алтус.

Наш верный провожатый навьючивает мешки на лошадей. Как раз когда он приторачивает последнюю суму к седлу Сониной кобылки, наконец появляется и сама Соня, торопливо пробираясь к нам по опавшей листве на краю лагеря.

– Ох, простите, что так долго!

Она отряхивает листья и веточки с волос и брюк.

– Похоже, я вовсе не так хорошо ориентируюсь, как думала! Давно ждете?

Я взбираюсь в седло, подавив приступ гнева.

– Не очень. Помнится, мы договаривались в лесу всегда держаться вместе.

– Да-да, конечно. Прости, что заставила вас волноваться, – бормочет она и направляется к лошади.

Луиза уже сидит в седле. Она не говорит ни слова – непонятно, от раздражения или просто от желания поскорее пуститься в дорогу.

Мы едем вслед за Эдмундом прочь от полянки, что послужила нам первым привалом. Долгое время все молчат. Туман душит, смыкает объятия вокруг нас. Меня охватывает клаустрофобия, так что время от времени приходится сражаться с подступающей паникой, когда кажется, будто меня вот-вот поглотит что-то зловещее, всеохватывающее.

В голове удивительно пусто. Я не думаю об Элис. Не думаю даже о том, что, по словам Эдмунда, Джеймс с ней очень сдружился. Не думаю ни о чем, лишь гляжу в спины тех, кто скачет впереди меня, да стараюсь не потерять их в тумане.

К тому времени, как мы устраиваем привал для перекуса, я уже привыкла к затянувшемуся молчанию. Мы спешиваемся, садимся близ ручейка, наполняем фляжки свежей водой и жуем уже начавший черстветь хлеб. И все это молча. Да оно и неважно – вокруг все равно не на что смотреть и не о чем говорить.

Эдмунд поит и кормит лошадей, а мы с Соней и Луизой наслаждаемся кратким отдыхом. Соня прилегла на траве близ ручья, а Луиза прислонилась спиной к дереву. Глаза у нее закрыты, лицо безмятежно. Я смотрю на них обеих – и не в состоянии отделаться от чувства, будто что-то ищу. Что-то, помимо недостающих страниц.

Однако разбираться в своих ощущениях времени нет. Скоро Эдмунд подает сигнал снова двигаться, и мы встаем, садимся на лошадей и скачем дальше, вглубь леса.

– Лия? Как ты думаешь, с Луизой все в порядке?

После целого дня езды мы рано отправились спать. Сонин голос доносится до меня с ее края палатки. Луиза все еще сидит у костра – во всяком случае, сидела, когда мы с Соней решили ложиться.

Я вспоминаю наш утренний разговор с Луизой. Вряд ли ей придется по душе, если я расскажу Соне, как она ревнует.

– А почему ты спрашиваешь?

Соня хмурит лоб, пытаясь подобрать слова.

– Мне кажется, ее что-то гнетет. Ты разве не чувствуешь?

Вся в замешательстве, я думаю, как бы успокоить Соню, не предав доверия Луизы.

– Возможно, но мы ведь весь день напролет в седле, а во время езды разговаривать трудно, особенно в таком жутком тумане. А кроме того…

– Да?

– Ну, понимаешь, Соня, мы с тобой неразлучны уже целый год. Наверное, Луиза ощущает себя брошенной и забытой.

Соня прикусывает нижнюю губу – она так всегда делает, когда обдумывает какой-то важный вопрос и пытается поаккуратнее сформулировать свое мнение.

– Возможно. А если за этим кроется нечто большее?

– Например?

Соня устремляет взор на своды палатки, потом поворачивается ко мне в царящей вокруг темноте.

– А тебе не кажется… ну…

– Что? Что «кажется»?

Она тяжело вздыхает.

– Да я все думаю – помнишь, как Вирджиния однажды сказала, мол, падшие души ни перед чем не остановятся, лишь бы внести меж нас разлад?

Ей не требуется договаривать. Я и так знаю, что она имеет в виду.

– Соня, – негромко произношу я, выгадывая хоть немного времени. – Соня, я знаю, падшие души повсюду. Знаю. Однако ничего нельзя поделать с тем, что в этих туманных и мрачных лесах нам всем не по себе.

Соня перехватывает мой взгляд.

– Понятно? – спрашиваю я.

Она кивает.

– Да, Лия. Понятно.

Луиза возвращается в палатку задолго после того, как Соня притихла. Она бесшумно забирается под одеяло и устраивается поудобнее. Так хочется окликнуть ее, задать вопрос о том, что волнует Соню! Я молчу. Не хочу придавать вероятности Сониным страхам, выражая их вслух.

– Сегодня нам предстоит переход, – хладнокровно сообщает Эдмунд перед выездом, уже сидя в седле.

– Какой еще переход? – спрашивает Луиза.

Эдмунд смотрит куда-то в туман, что по-прежнему нависает у меня над плечами, точно толстая войлочная накидка.

– Переход между нашим миром и Иномирьями. В тот мир, где расположен Алтус.

Я киваю, как будто мне прекрасно известно, о чем идет речь. На самом деле – вовсе нет, но нельзя и сказать, что я пропускаю его слова мимо ушей. Я чувствую перемены в ветре. Чувствую их по мере того, как мы едем все глубже и глубже в лес. Чувствую, просыпаясь утром после обрывочного сна, все еще слыша топоток странных многоногих существ, что рыскали вокруг нашей палатки в моих сновидениях. Чувствую ничуть не меньше, чем Эдмунд, ведущий нас все вперед и вперед под пологом леса.

День тянется медленно. Время от времени Соня начинает нервно болтать, а Луиза все больше отмалчивается. Наконец Эдмунд находит место, чтобы поесть и наполнить свежей водой фляги. Как уже вошло в обыкновение, он занимается лошадьми, а я вытаскиваю из вьюков припасы. Мы едим в дружеском молчании, и тут вдруг я слышу… Точнее, не совсем так. Мне кажется, будто я слышу – но это скорее ощущение, тихий шепот интуиции: кто-то идет сюда. Сперва я думала, мне примерещилось.

А потом оглядываюсь по сторонам.

Эдмунд словно окаменел на месте и неотрывно глядит в лес. Даже Соня с Луизой замерли, устремив взоры в ту же сторону.

Глядя на них, я понимаю, что и они почуяли, как к нам через чащу движутся какие-то существа. И теперь это не сон.

9

– Садитесь на коней – и за мной. Живо, – цедит Эдмунд, почти не разжимая губ. – Что бы ни произошло – не останавливайтесь. Ни за что не останавливайтесь, пока я не скажу.

Миг – и сам он в седле, по-прежнему не сводя глаз с леса за нашими спинами. Мы следуем его примеру, хотя двигаемся куда как медленнее и тише, а ведь я никогда не думала, что так шумлю, залезая на коня.

Когда мы были готовы, Эдмунд развернул коня в ту сторону, куда лежит наш путь, и без единого слова срывается с места. Наши лошади мгновенно пускаются следом, как будто им передалось некое тайное знание о том, как дорога сейчас каждая секунда – их даже не пришлось понукать.

Наш маленький отряд молнией несется по лесу. Я понятия не имею, в какую сторону мы движемся, по-прежнему ли держим курс на Алтус, однако Эдмунд без колебаний ведет нас через лес. И кто знает, уверен ли он, что мы скачем в нужную сторону, или его так ужасает преследующая нас тварь, что он больше не боится сбиться с пути. Да это и неважно.

Мы несемся через лес столь стремительно, что мне приходится пригибаться к самой шее Сарджента. Ветки и сучья цепляют за волосы, впиваются в кожу. Я не обращаю на это внимания. Всей защиты у меня – лук да мамин кинжал. И скорее всего, сейчас, в этой скачке, на кону стоит моя жизнь, однако почему-то я вовсе не ощущаю холодных иголочек страха под кожей.

Реку я слышу раньше, чем вижу. Этот звук мне никогда не забыть. Как только впереди блеснула речная волна, я радуюсь, что Эдмунд резко натягивает поводья и останавливает коня, а заодно и весь наш маленький отряд, на берегу, у самой кромки воды.

Он смотрит куда-то за реку. Подъехав почти вплотную к нему, я пытаюсь проследить его взгляд.

– О чем ты думаешь, Эдмунд? Мы преодолеем реку?

Грудь его быстро вздымается и опускается – лишь это и выдает недавнее напряжение.

– Думаю, да.

– Думаете? – мой голос звучит пронзительнее и громче, чем хотелось бы.

Он пожимает плечами.

– Наперед не скажешь, но как-нибудь переберемся. Хотя это-то и плохо.

У меня возникает ощущение, будто я упустила какую-то важную часть разговора. Как понимать эти загадочные слова?

– Что плохо?

– Что река слишком мелкая.

Я качаю головой.

– Да, но будь она глубже, еще непонятно, сумели бы мы через нее переправиться.

– И то верно. – Он подбирает поводья, готовясь направить коня в воду. – Понимаете, если нам будет трудно ее пересечь, то, возможно, и нашим преследователям тоже. А если это те, о ком я думаю, то остается лишь молиться о том, чтобы река оказалась как можно глубже.

Но переправа оказывается совсем не тяжела: река широкая, но достаточно мелкая. Я успеваю только самую малость испугаться – в самом глубоком месте вода поднимается мне почти до колен, однако Сарджент преодолевает течение почти без труда.

Мне больше не выпадает случая поговорить с Эдмундом о той твари, что преследует нас по лесам. Весь остаток дня мы мчимся на полном скаку, не останавливаясь ни отдохнуть, ни поесть, пока наконец солнце не опускается так низко, что мы и друг друга-то различаем с трудом. Видно, что Эдмунд предпочел бы продолжать путь, но об этом и речи быть не может: безопасность прежде всего. В темноте кто-нибудь из нас может расшибиться или пораниться, и что тогда?

Мы вместе расседлываем коней, устанавливаем палатки, готовим еду. В первый раз за все это время Соня с Луизой тоже помогают. Интересно, у них нервы от страха натянуты так же туго, как и у меня? Я помогаю Эдмунду с ужином, приношу лошадям ведро воды из ближайшего ручья, угощаю их яблоками. А сама все это время прислушиваюсь. Все время обшариваю глазами заросли вокруг лагеря. Все время жду, что на поляну выскочат те существа, что гнались за нами.

После ужина Соня и Луиза молча сидят у огня. Они, кажется, совсем перестали друг с другом разговаривать, и это тревожит меня, но сейчас появились куда более важные поводы для тревоги. Я подхожу к Эдмунду, который расчесывает гриву одной из лошадей, и беру с земли запасную щетку.

Эдмунд кивает мне, и я принимаюсь водить щеткой по грубой серой шкуре Сониной кобылки, пытаясь упорядочить в голове множество вопросов, что осаждают мой ум. Выбрать главный довольно легко.

– Что это, Эдмунд? Что за твари нас преследуют?

Он отвечает не сразу. Даже не смотрит на меня. Я уже решила, что он меня не расслышал, и тут Эдмунд наконец нарушает молчание, хотя и говорит слегка о другом.

– Я очень давно не странствовал по этим лесам и не был в пограничье.

Замерев на месте, я вскидываю голову.

– Эдмунд. В таком деле я поверю любому вашему подозрению, любой догадке.

Он медленно кивает и глядит на меня в упор.

– Ну тогда ладно. Сдается мне, нас преследуют адские гончие, стая волков-демонов самого Самуила.

Я встряхиваю головой, пытаясь увязать свои познания о мифологических адских гончих с возможностью того, что именно они нас и преследуют.

– Но… но адских гончих не существует, Эдмунд.

Он поднимает брови.

– Некоторые вообще не признают существования потустороннего мира, падших душ и тех, кто умеет менять обличья.

Разумеется, он совершенно прав. Если мерить реальность лишь по тому, что знает и во что верит весь остальной мир, так и никакого Самуила не существует, равно как падших душ и пророчества вообще. Но нам-то известно, что они есть. А значит, логично признать ту реальность, в которой мы сейчас пребываем, как бы далеко ни находилась она от реальности других людей.

– Что им нужно? – спрашиваю я.

Он аккуратно кладет щетку на землю и, выпрямившись, поглаживает гриву лошади.

– Могу только предположить, что им нужны вы. Адские гончие – верные последователи Самуила, бойцы его воинства. Бойцы, прорвавшиеся в этот мир мимо кого-то из прошлых Сестер, мимо Врат. Самуил знает, что каждый шаг по этому лесу приводит нас ближе к Алтусу, а значит – к недостающим страницам той самой книги, что способна навеки захлопнуть пред ним врата в этот мир.

Это объяснение потрясает меня не так сильно, как можно было ожидать. Страх не исчез – нет-нет, я боюсь, и кровь в жилах струится быстрее при одной только мысли о том, что по нашим следам несется свора адских псов. Но я знаю: если хочешь добраться до конца, начинать надо с самого начала.

– Понятно. Как нам ускользнуть от них? Как одержать над ними верх?

Эдмунд вздыхает.

– Сам я никогда с ними не сталкивался, но истории всякие слышал. Подозреваю, единственное, что нам остается – продолжать путь. Они крупнее и сильнее любых псов нашего мира, однако заключены в живые тела, и эти тела точно так же уязвимы и могут погибнуть, как любые другие, уж в этом не сомневайтесь. Убить адскую гончую сложнее, чем существо, рожденное нашим миром, однако возможно. Но беда в том…

Он потирает щетину, что успела затянуть его щеки за последние дни. Я слышу, как она шуршит под его ладонью.

– Да? В чем?

– Мы не знаем, сколько их. Если большая стая – ну… У нас-то всего одно ружье. Я неплохой стрелок, но не хотел бы встретиться с целой сворой адских собак. Я бы лучше поставил на другое их слабое место.

– Какое?

Эдмунд оглядывается по сторонам, точно боится, что нас подслушают, хотя я и представить себе не могу, кто тут есть, кроме Сони с Луизой.

– По слухам, – понизив голос, говорит он, – эти гончие кое-что сильно недолюбливают.

Я вспоминаю слова, сказанные им перед переправой через реку: «Остается лишь молиться о том, чтобы река оказалась как можно глубже».

Я озаренно смотрю в глаза Эдмунду.

– Вода! Они боятся воды!

Он кивает.

– Верно. То есть, я так думаю, хотя не уверен, что «боятся» – правильное слово. Вряд ли адские гончие чего-нибудь боятся. Впрочем, поговаривают, что глубокая и быстрая вода заставляет их остановиться. Более всего они страшатся смерти. Ходят слухи, что если им путь преградит опасная река, они скорее прекратят погоню, чем попытаются ее преодолеть.

«Смерть от утопления», – проносится у меня в голове.

– Но разве они не могут перевоплотиться в другое обличье? Ну, скажем, птицы, рыбы или еще кого-нибудь, кто способен преодолеть реку? Или тогда они, по крайней мере, безвредные?

С тех пор, как мадам Беррье в Нью-Йорке сообщила мне, что падшие души способны менять обличья, я не могу без страха глядеть на толпу.

Эдмунд качает головой.

– В отличие от других падших душ, способных переходить от одного обличья к другому, гончие живут и умирают в одном теле. Они с радостью принимают это условие, ибо лишь одна роль более почетна, чем должность адской гончей.

– Какая еще роль?

Вытащив из кармана яблоко, Эдмунд скармливает его серой кобылке.

– Быть членом легиона, личной гвардии Самуила. Адские гончие охраняют только пограничье на пути в Алтус, а члены легиона, исполняя приказания Самуила, свободно разгуливают среди людей и способны преображаться. Да, вам следует опасаться всех падших душ в человечьем обличье, но превыше всего бойтесь Самуилова легиона за злобу и коварство.

– Как же я узнаю их? Я и так уже не верю ни человеку, ни зверю: боюсь, что они окажутся падшими душами.

Я даже измерить не могу этот новый страх, новую угрозу.

– У них есть отметина. Во всяком случае, когда они в человеческом облике.

Эдмунд смотрит в землю, отводит глаза, стараясь не встретиться со мной взглядом.

– Какая отметина?

Он показывает на мое запястье, хотя сейчас оно скрыто рукавом куртки.

– Змея, как у вас. Только вокруг шеи.

Мы молча стоим во тьме, каждый с головой погружен в свои мысли. Я уже не глажу лошадку, и она ласково толкает меня носом, напоминая о себе. Я легонько похлопываю по серой морде, мучительно стараясь выбросить из головы образ особенно жестокого легиона падших душ с ненавистной отметиной на шеях.

– И сколько, по-вашему, у нас времени? – наконец спрашиваю я, снова обратившись к самому насущному вопросу.

– Сегодня мы скакали весь день довольно быстро. Я старался держаться курсом на Алтус, при этом петляя по лесу, чтобы сбить их со следа, хотя бы на какое-то время. Да еще и река – пусть не очень глубокая, но даже такая может напугать гончих. Хочется верить, что они хотя бы ненадолго остановились, прежде чем пересекать ее.

Я изо всех сил стараюсь не поддаваться досаде и страху.

– Так сколько у нас времени?

Эдмунд опускает плечи.

– Самое большее – пара дней. Может, чуть больше, если мы будем скакать так же, как сегодня, и нам очень, очень повезет.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю