Текст книги "Самолет без нее"

Автор книги: Мишель Бюсси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 28 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

11

2 октября 1998 г., 10.00.

Стрелки на часах замерли на отметке 10.00. Наконец-то!

Марк дочитывал очередной фрагмент дневника, одним глазом косясь в тетрадь, а вторым – на часы.

Он захлопнул светло-зеленую обложку, сунул тетрадь в рюкзак и с довольным видом двинулся к стойке. Мариам стояла к нему спиной и мыла стаканы. Марк надавил пальцем на поверхность стойки, словно нажал невидимый звонок.

– Дзинь-дзинь! – писклявым голосом сказал он. – Время!

Мариам повернулась, неторопливо вытерла руки полотенцем, аккуратно сложила его и убрала под стойку.

– Пора! – настойчиво произнес Марк.

– Хорошо, хорошо…

Мариам подняла глаза к часам.

– Ну и ну! Какая точность. Ты своего не упустишь…

– Да уж конечно. Ладно, Мариам, не тяни. Ты же слышала, что сказала Лили. У меня семинар начинается…

Мариам нахмурилась:

– Он меня еще учить будет! Вот твой подарок, держи!

Она открыла ящик, достала крошечный пакетик и протянула Марку. Тот схватил его и развернулся к выходу.

– Не хочешь посмотреть, что там такое?

– Не сейчас. А если там что-нибудь интимное? Сексуальные трусы, например?

– Марк, я не шучу.

– С какой стати я должен открывать это перед тобой?

– Представь себе, я догадываюсь, что там лежит. И кто, скажи на милость, будет тебя поднимать, когда ты рухнешь без чувств на землю?

Марк недоверчиво смотрел на Мариам.

– Ты что, правда знаешь, что в этом пакете?

– Конечно. Ну, более или менее точно. Все всегда поступают примерно одинаково. Когда…

За спиной Марка раздалось фырканье. Нетерпеливый посетитель изучал табачную витрину, уставленную пачками «Мальборо».

– Когда что?

Мариам вздохнула:

– Когда девушка уходит и берет час форы, дурачок. И бросает своего дружка одного у меня в баре!

Марк ничего не ответил. Он вдруг вспомнил про сапфировое кольцо у Лили на пальце. И про туарегский крест, который она не повесила себе на шею. Ему удалось с деланным безразличием пожать плечами.

– До завтра, Мариам. То же время, тот же стол. У окна. Столик на двоих.

Собрав в кулак волю и приказав пальцам не дрожать, он убрал пакет в карман и покинул бар.

Мариам рассчитывалась с покупателем за три пачки сигарет и одновременно смотрела в спину уходящему Марку. Пожалуй, она наговорила лишнего. Ведь она и сама ни в чем не была уверена… Марк и Эмили представляли собой странную парочку, не похожую ни на одну другую. Но вот в чем она ни капли не сомневалась, так это в том, что в ближайшие часы решится судьба Марка, – и он отправился ей навстречу.

Вскоре его одетая в серое пальто фигура исчезла с площади перед университетом, словно растворилась в асфальте. Мариам некоторое время смотрела в окно на толпу спешащих по своим делам прохожих.

«Марк убежал, уверенный, что знает, что должен делать. Но иногда, – думала Мариам, – достаточно одной-единственной песчинки, попавшей в отлаженный механизм, чтобы все полетело в тартарары. Достаточно какой-нибудь малости, чтобы вся твоя жизнь перевернулась с ног на голову.

Достаточно самого пустякового события – незначительного, как взмах стрекозиных крыльев».

Марк быстрым шагом удалялся от бара «Ленин». Ноги несли его по авеню Сталинград, к стадиону «Делон». Плотный поток пешеходов поредел – служащие разошлись по своим конторам. Теперь ему все больше попадались пенсионеры и мамаши с колясками. Но метров через пятьдесят улица и вовсе почти опустела. Дрожащими руками Марк разорвал упаковку и небрежно сунул бумагу в карман джинсов. Это оказалась маленькая картонная коробочка. Он открыл ее и перевернул.

Лежавший внутри предмет упал ему в ладонь.

Марк пошатнулся.

В течение нескольких секунд ноги отказывались ему повиноваться. Неуклюже, словно сломанная марионетка, он отошел метра на два назад, пока не уперся спиной в холодный металл фонаря. Он заставил себя сделать глубокий медленный вдох.

«Спокойно, без паники. Не спеши. Возьми себя в руки».

Часть улицы перед ним оставалась безлюдной, но он знал: стоит ему закричать, сюда сбегутся люди. Нет. Он справится сам.

Против собственной воли он дышал все чаще. Горло сдавило судорогой. Привычные симптомы агорафобии – болезни, появившейся у него в двухлетнем возрасте.

«Дыши спокойнее», – приказал он себе.

Вопреки распространенному заблуждению агорафобия – это вовсе не боязнь открытых пространств или толпы. Это страх оказаться без помощи, когда она понадобится. Страдающий агорафобией в каком-то смысле боится испугаться… В полном соответствии с логикой вероятность приступа повышается в изолированном месте – в пустыне, в лесу, в горах, посреди океана, а также в гуще толпы, в битком набитом зале театра или на трибуне стадиона. И еще на улице – как многолюдной, так и пустынной…

Марк привык к проявлению этих симптомов, и, если приступ был не слишком сильным, обычно умел его перетерпеть. С годами болезнь давала о себе знать все реже. Он научился с ней жить: мог сидеть в переполненной студенческой аудитории, ездил в метро, ходил на концерты.

Он перевел дух.

Дыхание понемногу восстанавливалось. От прикосновения к столбу заныла спина, но он не спешил отрываться от случайно подвернувшейся опоры.

Марк опустил глаза к ладони.

Он держал в руке миниатюрную игрушку.

Самолетик.

Во много раз уменьшенная модель аэробуса А300. Довольно увесистая, отлитая из металла и покрашенная белой краской – кроме сине-бело-красного хвостового оперения. Такие игрушки сотнями стоят на полках в комнатах у мальчишек. Марк сжал самолетик в кулаке.

«Что стоит за этим подарком?

Или это просто шутка?

Проявление черного юмора в дополнение к записям Гран-Дюка?

Чушь какая.

Надо подумать. Может, было что-то еще?»

Марк пошарил в кармане джинсов, достал скомканную обертку и разгладил ее. И чуть было вслух не выругал сам себя. Торопясь добраться до содержимого пакета, он даже не заметил, что внутри лежал листок белой бумаги. Марк мгновенно узнал почерк Лили. Плотнее прижавшись к фонарному столбу, он начал читать.

«Марк!

Мне надо уехать. Не сердись на меня, я давно дала себе слово, что уеду. Сразу, как только мне исполнится 18 лет. Куда-нибудь далеко – в Индию, в Африку, в Анды… Или в Турцию. За меня не волнуйся, я хорошо переношу самолеты. Я сильная.

Я обязательно выживу. Еще раз.

Если бы я рассказала тебе раньше, ты бы стал со мной спорить. Но если ты подумаешь, как следует подумаешь, как думала я, то согласишься, что по-другому нельзя. Пока остаются сомнения, мы ничего не можем. Поэтому я должна уехать. Подальше от тебя. Я должна подвести черту. И обрубить сухие ветки…

Марк, не пытайся меня разыскивать. Не звони. Мне нужно время. И расстояние.

Мне так кажется.

Когда-нибудь мы оба узнаем, кто мы такие, ты и я. И кто мы друг для друга.

Береги себя.

Эмили».

Марк почувствовал, что снова задыхается. Усилием воли он отогнал хлынувшие в мозг мысли.

«Надо действовать. Срочно».

Он открыл рюкзак, сунул в него самолетик, записку и бумажную обертку. Вздохнул и достал мобильник. Он не зря подрабатывал в компании «Франс Телеком»: аппарат у него был последней модели, с блоком памяти, автоматически сохраняющем номера абонентов. Точно такой же он подарил Лили.

Марк промотал строчки телефонной книги, пока не добрался до Лили. Остановился и нажал зеленую клавишу. Экран осветился и раздались длинные гудки.

Такое бывало и раньше: он звонил, а Лили не снимала трубку. Он знал, что после седьмого гудка включится автоответчик. Когда прозвучал четвертый по счету гудок, он уже все понял.

«Привет, это Эмили. Оставьте сообщение, я вам обязательно перезвоню. Чмоки».

Марк сглотнул. При звуках голоса Лили у него на глазах появились слезы.

– Лили, это Марк. Перезвони мне, очень тебя прошу. Где бы ты ни была. Пожалуйста, перезвони. Целую тебя. Ты мне очень нужна. Больше всего на свете. Перезвони. Вернись.

Марк нажал отбой. И медленно пошел по Сталинградскому бульвару, повторяя про себя слова Лили.

«Уехать подальше…»

«Подвести черту…»

«Обрубить сухие ветки…»

Что она хотела этим сказать?

Марк был не так глуп, чтобы не понять: восемнадцатилетие Лили – не более чем предлог. История с ее исчезновением напрямую связана с тетрадью Гран-Дюка, которую Лили прочитала ночью. «Что она узнала? О чем догадалась?

Мы оба узнаем, кто мы такие, ты и я. И кто мы друг для друга…»

Нет! Марк не разделял сомнений Лили. И не было в мире силы, которая заставила бы его изменить свое внутреннее убеждение.

Марк дошел до площади Генерала Леклерка. По улице Габриэля Пери и авеню Полковника Фабьена рядами тянулись в обе стороны автобусы.

Что он может предпринять? Как разыскать Лили? Пойти тем же путем, что и она? Прочитать записи Гран-Дюка до последней страницы? Узнать то, что узнала – или о чем догадалась – Лили?

Марк беззвучно выругался. Он стоял на площади, глядя на вереницы автобусов. Просто сесть и не вставать, пока не дочитаешь эту сотню с чем-то страниц в смутной надежде напасть на нужный след? Это показалось ему немыслимым. Он снова достал мобильник и промотал номера на букву «Р».

Работа.

Там, где он остановился, было слишком шумно, и он отошел в сторонку.

– Алло! Дженнифер! Супер. Это Марк. Извини, но я дико спешу. Мне нужна информация. Лично для меня. Номер телефона и адрес одного мужика в Париже. Записываешь? Гран-Дюк. Это фамилия. Кредюль Гран-Дюк. Знаю, знаю, имечко еще то. Тем лучше. Значит, второго такого не существует…

Дженнифер – его коллега по «Франс Телекому» и ровесница – училась на факультете прикладной лингвистики. Марк подозревал, что, приложи он минимум усилий, девушка могла бы в него влюбиться. Не отрывая от уха аппарата, он поднял глаза на купол базилики Сен-Дени, увенчанный тремя колоколами.

– Да? Уже нашла? Ты гений!

Марк записал телефонный номер и адрес Гран-Дюка. Поблагодарил Дженнифер и сейчас же стал звонить частному детективу. В пустоте долго звучали длинные гудки, после чего включился автоответчик. Марк чертыхнулся. Ничего не поделаешь, времени у него в обрез.

– Гран-Дюк? Это Марк Витраль. Мне обязательно надо с вами поговорить. Чем раньше, тем лучше. Дело касается Лили. И тетради, которую вы ей передали. Сейчас тетрадь у меня, мне отдала ее Лили. Я начал ее читать. Если вы меня слышите, очень вас прошу, перезвоните мне на мобильный. Я еду к вам. Буду минут через сорок пять…

Марк убрал телефон в карман. Он принял решение. Развернувшись в другую сторону, быстро зашагал по Сталинградскому бульвару к конечной остановке 13-й линии метро. Гран-Дюк жил на улице Бют-о-Кай, в доме номер 21. Марк мысленно представил схему метро. За те два года, что он жил в Париже, Марк научился определять свое местонахождение в городе, не заглядывая в план. 13-я линия, направление «Шатийон-Монруж». Надо доехать до центра через станции «Сен-Лазар», «Елисейские Поля», «Дом Инвалидов» и «Монпарнас». Бют-о-Кай, кажется, расположена на 6-й линии, по направлению к «Насьон», где-то между «Гласьер» и «Площадью Италии». Пересадку в любом случае придется делать на «Мон-Парнасе». Всего остановок двадцать, может, чуть больше.

Несколько минут спустя Марк снова стоял перед зданием университета «Париж VIII» на улице Ленина. Он бросил беглый взгляд в сторону бара Мариам и нырнул в метро. В переходе, сразу за первым поворотом, там, где не так сильно дуло, на полу, на расстеленной грязной простыне, спал бомж. Рядом с ним лежала тощая пегая дворняга. Бомж даже не просил милостыню. Марк на ходу положил к его ногам монету в два франка. Собака подняла голову и удивленно посмотрела ему вслед. Марк уже два года ездил в парижском метро, но продолжал подавать нищим, сохранив эту привычку с тех времен, когда жил в Дьеппе. Ее привила ему бабушка, никогда не проходившая мимо человека с протянутой рукой. Она терпеливо объясняла внуку, что такое человеческая солидарность, почему не надо бояться бедных и как преодолеть собственный стыд перед подаянием. Отныне, где бы он ни находился, в Париже, Дьеппе или любом другом городе, он просто не мог поступать иначе. Денег на раздачу милостыни уходило немерено. Лили подсмеивалась над ним. Ни один парижанин не обращает внимания на попрошаек! Ну, значит, он так и не стал парижанином.

На платформе в сторону «Сен-Дени-Пари» было пустынно. «Отлично, подумал Марк. Ехать ему минут сорок пять, двадцать с лишним остановок. Успеет прочитать еще кусок из тетради Гран-Дюка. Может быть, что-то прояснится.

Может быть, он сумеет напасть на след Лили».

Ему не давали покоя три слова из ее записки.

«Обрубить сухие ветки…»

«Что Лили хотела этим сказать?

Какие сухие ветки она собралась обрубать?»

К платформе подошел поезд. Марк сел в вагон и достал светло-зеленую тетрадь.

У него мелькнула сумасшедшая идея, которая чем дальше, тем больше овладевала его мыслями. «А что, если этот самолетик – просто отвлекающий маневр? Что-то вроде театральной декорации? Ведь Лили рассказала ему далеко не все. Например, это кольцо. Кольцо с сапфиром. Откуда оно у нее? Слишком много неясного…

А что, если Лили и не собирается никуда уезжать, тем более – далеко? Если она преследует совсем другую цель?

Отделаться от него.

Чтобы не мешал. Потому что она затеяла нечто опасное. Рискованное.

А он ни за что не позволил бы ей пойти на риск.

Обрубить сухие ветки…

А что, если Лили узнала истину и разработала план мести?»

12

Дневник Кредюля Гран-Дюка.

Преимущество сотрудничества с региональной прессой заключается в том, что провинциальным газетам, в отличие от столичных, не так часто попадают под руку сенсации. Даже когда чрезвычайные происшествия случаются у них под носом, в их собственном саду, парижские журналисты ухитряются прибыть на место первыми и уже в вечерних выпусках публикуют интервью с главными участниками события. Но если уж местная печать добывает информацию, способную заинтересовать всю Францию, она своего не упускает… Мало того, ее сотрудники проявляют чудеса изобретательности, чтобы выжать из подвернувшейся горячей новости все, до последней капли.

Ровно четверть часа спустя после звонка Пьера Витраля в редакцию на улицу Пошоль примчался корреспондент «Энформасьон дьепуаз». Люсиль Моро действовала стремительно. «Эст репюбликен» принадлежал к тому же медиа-холдингу, что и местное еженедельное издание «Энформасьон дьепуаз». Корреспондент получил задание побеседовать с Витралями и сделать фотографии, после чего должен был переслать все материалы факсом в головной офис холдинга в Нанси. Люсиль Моро тем временем взялась оповестить местные телевизионные каналы «Франс-3 Франш-Конте» и «Франс-3 Верхняя Нормандия». Расчет был на то, чтобы на следующее утро взвинтить тираж до максимума: следовало растормошить общественное мнение, передав телеканалам крохи сенсационной информации и сообщив, что эксклюзивное интервью с Витралями будет опубликовано в завтрашнем номере «Эст репюбликен», на второй странице. В тот же вечер все государственные каналы воспроизвели краткий репортаж местного телевидения. Съемочная группа «ТФ1» даже попыталась опросить Леонса де Карвиля, подкараулив его возле дома в Куврэ. Пока подоспели адвокаты, запретившие ему отвечать на вопросы журналистов, он много чего наговорил, подлив масла в огонь разгоравшегося скандала.

Нет, он не намерен ничего отрицать.

Да, он предложил Витралям денег.

Да, он глубоко убежден, что спасенная девочка – его внучка Лиза-Роза. К подобным действиям его побудило благородство и жалость к Витралям, что, по его мнению, примерно одно и то же. Разумеется, Господь пощадил его, а не их семью. Иначе и быть не могло.

На следующий день, 18 февраля 1981 года, выступая в прямом эфире в десятичасовой новостной радиопрограмме, он добавил:

– В случае сомнений, если суду не удастся установить истину, необходимо поставить во главу угла интересы ребенка. В идеале следовало бы предоставить право решения самой девочке. Как вы думаете, какое будущее для себя она выбрала бы? То, какое предлагаю я, или то, какое смогут обеспечить ей Витрали?

Работая над этим делом, я убедился, что любая медийная кампания действует по принципу снежного кома, несущегося с горы. Запустить его нетрудно, но вот попробуй останови. Если вы еще помните подробности «Дела Стрекозки», то наверняка именно в связи с газетной шумихой, разразившейся за несколько недель до начала судебного процесса. С февраля по март 1981 года пресса муссировала всего две темы: выборы президента и судьбу спасенного ребенка. Франция раскололась на две части. Упрощая ситуацию до карикатуры, можно сказать, что разлом прошел по линии богатые – бедные. Следовательно, образовалось два неравных по величине лагеря. Если провести воображаемую линию, делящую французов по среднему уровню доходов, то в верхней части народу окажется намного меньше, чем в нижней. Итак, подавляющее большинство людей встали на сторону Витралей, которые теперь все чаще появлялись на телевизионных экранах, в радиопередачах и газетных интервью. Представьте себе роман с продолжением, которому не видно конца!

Карвилю, хочешь не хочешь, досталась в этом деле роль злодея. Кстати, именно в это время во Франции показывали мыльную оперу «Даллас». Внешне Леонс де Карвиль ничем не напоминал Джона Росса Юинга, но это не помешало зрителям провести параллель между ним и несимпатичным киногероем. Слишком уж сюжет был хорош. Тем более что Джон Росс де Карвиль вполне мог, как в «Далласе», победить в схватке.

Саспенс. Волнения.

Возможно, в ту пору вы тоже присоединились к одному из лагерей?

Лично я – нет. Мне в то время было глубоко наплевать на «Дело Стрекозки». Все его подробности я узнал гораздо позже, когда вел кропотливое и долгое расследование. В феврале 81-го я по-прежнему занимался махинациями в казино, с баскского побережья перебрался на Лазурный берег и на Итальянскую Ривьеру. Слежка, слежка… Занудная работа, приносившая все меньше дохода. Впрочем, помню, как-то поздним вечером, притащившись к себе в гостиничный номер, я включил телевизор и поймал кусок передачи, похожей на то, что впоследствии стало именоваться реалити-шоу. Героиней программы была Николь Витраль. Именно она постепенно взяла на себя общение со СМИ. Что до Пьера Витраля, то хоть он и запустил всю эту адскую машину, но управлять ею вскоре отказался. Избегал журналистов. Мне кажется, если бы он смог остановить шумиху, то охотно сделал бы это и предоставил суду самостоятельно разбираться кто прав, а кто нет, даже рискуя все потерять.

Николь Витраль в то время было лет сорок семь. Молодая бабушка. Красавицей в классическом смысле слова она не была, но относилась к числу женщин, которых телевизионщики – и я вслед за ними – привычно именуют «хорошей натурой». Общительная, живая, но главное – убежденная в том, что сражается за святое дело. Она представала великомученицей, готовой любой ценой отстаивать свою правоту. Вела себя искренне, говорила с неподражаемым провинциальным акцентом, казалась простой и милой. На телевизионном экране все это выглядело восхитительно. Ее лицо, загрубевшее под йодистыми ветрами Ла-Манша, не годилось для крупных планов. К тому же в свои сорок семь она довольно-таки ощутимо располнела. Одним словом, прямая противоположность топ-модели.

Как ни удивительно, случайно увидев по телевизору эту невысокую женщину и ничегошеньки не зная ни про сущность дела, ни про ее личный крестовый поход, я испытал непонятное возбуждение. Я имею в виду физическое.

Думаю, что не я один. Во-первых, ее глаза. Голубые, искристые… Такие глаза бывают у людей, умеющих бросать вызов судьбе и презирать несчастья. Но главное – грудь. Николь Витраль всегда носила платья с глубоким вырезом или открытые джемперы, туго обтягивающие пышные формы, какими наградила ее природа. Должно быть, догадывалась, что этак торговля на пляжах Дьеппа идет лучше. Сверху она обычно надевала жилет или пиджак, который время от времени пыталась застегнуть, что придавало ее облику особую пикантность. В дальнейшем я часто наблюдал за ней и убедился, что этот жест превратился у нее в своего рода тик или рефлекс: вы разговариваете с ней и в какой-то момент на миг отводите глаза – и в ту же самую секунду Николь Витраль, не прерывая беседы и даже, пожалуй, не замечая что делает, стягивает на груди жилет, прикрывая грудь, чтобы в следующую минуту его полы снова разошлись.

Странная, волнующая игра, неизменно производившая на меня неотразимый эффект.

На телеэкране он проявлялся с особенной силой. Ее грудь то пряталась, то снова открывалась, ввергая в смущение ведущего. Однако стоило ему обратиться с вопросом к другому участнику передачи, как оператор непременно переводил камеру на Николь – та, уверенная, что на нее пока не обращают внимания, прекращала дергать свой пиджак, и телезрители могли насладиться видом ее восхитительной груди.

В феврале 1981 года Николь Витраль своим нестандартным шармом потрясла всю Францию. Меня она в тот вечер тоже потрясла, хотя я пока не был с ней знаком, – наша первая встреча состоялась несколько месяцев спустя. Она продолжала волновать меня все эти восемнадцать лет. Она и сегодня не дает мне покоя, хотя ей уже шестьдесят пять. Примерно столько же, сколько и мне.

Вы уже догадались, что позиция Витралей и малютки Эмили в суде кардинально изменилась. Лучшие адвокаты Франции – за исключением тех, что работали на Карвиля, – предложили семейству из Дьеппа свои услуги. Разумеется, бесплатно. Реклама в этом деле стоила любых гонораров, к тому же на их стороне было общественное мнение. Золотая жила! Так что с точки зрения профессионализма юристов силы в борьбе сравнялись.

Первым, что предприняли новые адвокаты Витралей – компетентные, влиятельные, известные, – было объявление форменной войны судье Ледриану. Они обвиняли его в пристрастности, убежденные, что он подыгрывает де Карвилям. Еще бы. Ледриан и Карвили принадлежали к одним и тем же кругам общества. «Лайонз клабз», Ротари-клуб, масонская ложа, ужины в посольстве и прочая, прочая, прочая – ему припомнили все, и далеко не все упреки носили невинный характер. В конце концов министерство юстиции поддалось давлению. 1 апреля судья Ледриан подал прошение об отставке – несмотря на дату это был не розыгрыш. Вместо него назначили молодого судью Вебера, возглавлявшего Страсбургский суд, – коротышку и очкарика, представлявшего собой нечто среднее между Элиотом Нессом[4]4
  Элиот Несс (1903–1957) – специальный агент министерства финансов США, сумевший упрятать за решетку главаря мафии Аль Капоне.


[Закрыть] и Вуди Алленом. Никто ни разу не усомнился в добросовестности Вебера – даже Карвили.

Процесс начался 4 апреля. Все понимали: ровно через месяц решение будет принято. Судье придется сделать выбор. Стороны сходились в одном: никакого компромисса. Никаких двусмысленностей типа двойного имени или совместной опеки – неделю в одной семье, каникулы – в другой. Монстра, искусственно слепленного из двух личностей, не желал никто.

Судья Вебер должен был рубить по живому. Решать вопрос жизни и смерти. Буквально: решать, какая девочка погибла, а какая осталась жить. Роза-Лиза де Карвиль или Эмили Витраль? Я до сих пор мучаюсь тем же вопросом. Какому другому судье выпала участь своей волей убить одного ребенка, чтобы второй мог жить? Быть спасителем и палачом в одном лице? Одна семья получала все, другая – все теряла. Но все сходились во мнении, что так будет лучше.

Рубануть.

Конечно. Но кого отсечь?

Позже я десятки раз перечитывал тома дела – сотни страниц, имевшихся в распоряжении судьи Вебера. Я потратил много часов, слушая магнитофонные записи выступлений свидетелей. Годы спустя я получил к ним доступ благодаря хлопотам Карвилей…

Отчеты, анализы, экспертизы… И каждый документ мог быть истолкован как в одном смысле, так и в противоположном. Заседания свелись к спорам между специалистами, приглашенными сторонами. Равнодушных среди них не было. Об объективности никто не вспоминал. Шли дни, но никаких дополнительных сведений добыть не удавалось. Точно установлено было одно: у ребенка голубые глаза. Как у Витралей. Витрали вели по очкам, хотя отрыв был минимальным, пока адвокаты де Карвилей в последний момент не откопали где-то дальнюю родственницу с голубыми глазами… Приехали.

Я бы не удивился, если бы мне сказали, что судья Вебер приносит на процесс монету, которую незаметно подбрасывает в кармане, на ощупь пытаясь определить, где орел, а где решка.

Адвокаты Карвиля делали все, что было в их силах, чтобы сгладить негативные последствия демарша, предпринятого их клиентом. Они лезли из кожи вон, чтобы улучшить его имидж и склонить на его сторону общественное мнение. Задача практически неосуществимая, и все-таки кое-что им удалось. Они обрушились с атакой на так называемый «клан Витралей». Под «кланом» подразумевались не только Пьер и Николь, но и весь их квартал, даже весь город…

Леонс де Карвиль противостоял «клану», настроившему против него общество, в одиночку – исполненный достоинства и несокрушимо верящий в правоту своих принципов. Адвокаты заставили его играть роль пострадавшего, роль человека жесткого, но справедливого и честного, который всю свою жизнь бился, чтобы преуспеть, а теперь лишался права на заслуженный отдых. Права быть просто дедом. Да, он, подобно героям нравоучительных романов Марселя Паньоля, совершал ошибки, ну так что же? В конце книги, когда персонаж получает по заслугам, читатель, вместо того чтобы воскликнуть: «Так тебе и надо!», плачет от жалости к несчастному.

Именно эту роль адвокаты навязали Леонсу де Карвилю – роль пораженного молнией могучего дуба. И в публике, а также среди журналистов зародились сомнения. «А может, Карвиль говорит правду? Может, мы все повелись на картинку, представленную Витралями, на их бедность – в конце концов, зачем они так настойчиво выставляют ее напоказ? Неужели мы повелись на Николь Витраль с ее пышной грудью?

Да, адвокаты де Карвиля не зря ели свой хлеб…»

Дело шло к ничьей. Несмотря на установленный жесткий срок поползли слухи, что вынесение приговора будет отложено. Команды сравнялись в счете.

И вот тогда, в последний день судебного заседания, в игру вступил молодой адвокат Витралей мэтр Легерн. Впоследствии он сделал блестящую карьеру – это уж вы мне поверьте. Сейчас у него своя контора в четырехэтажном здании на улице Сент-Оноре. Но в 1981 году он был никто. Просто входил в число адвокатов, бесплатно защищавших Витралей. Отсюда мораль: нет ничего выгоднее, чем отстаивать в суде интересы вдов и сирот.

Легерн тщательно подготовился к выступлению. Он попросил судью Вебера предоставить ему слово последним, словно намекал, что в последний момент вынет из рукава недостающее вещественное доказательство…