Текст книги "Черные кувшинки"
Автор книги: Мишель Бюсси
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Сильвио подошел с улыбкой на губах. Вот что Лоренсу не нравилось в помощнике, так это его прическа – Сильвио или зачесывал свои короткие жесткие волосы назад, или укладывал их на прямой пробор, становясь похожим на семинариста. Неужели трудно сделать нормальную стрижку? Сильвио Бенавидиш остановился перед инспектором, уперев руки в бока.
– Ну что, патрон? Как вам вдова?
– Вдова-то? О, вдова что надо! Вдовее не бывает! А как твои успехи?
– Ничего нового. Поговорил с соседями. Все спали – никто ничего не слышал. Вещдоки уже в лаборатории. А мы что? Возвращаемся?
Серенак посмотрел на часы. Половина пятого.
– Ну да… Хотя… Вот что, ты возвращайся. А у меня еще одна встреча.
При виде удивления на лице собеседника он уточнил:
– Не хочу пропустить окончания уроков в школе.
Кажется, Сильвио Бенавидиш все понял.
– Надеетесь отыскать ребенка, которому скоро исполняется одиннадцать лет?
Серенак подмигнул помощнику.
– Можно и так сказать. Но главное – хочу посмотреть на жемчужину импрессионизма. Ту самую учительницу, о которой Жером Морваль мечтал с такой же страстью, как о картине Моне.
7Я ждала автобуса под тополями на небольшой площади перед мэрией и школой. Это у нас в деревне самое тенистое местечко, а от улицы Клода Моне его отделяет всего несколько метров. На остановке я была практически одна. Странная у нас деревня: достаточно сделать пару шагов – и из несусветной толкучки – очереди перед музеями и художественными галереями, которые публика берет штурмом, – попадаешь в царство сельской тишины и покоя.
Автобусная остановка расположена рядом со школой. Во дворе, огороженном решетчатым забором, играют детишки. Нептун сидит под тополем чуть поодаль – ждет, когда малышню выпустят из клетки. Пес любит играть с ребятней.
Напротив школы они устроили художественную мастерскую под названием Art Gallery Academy. Академия, подумать только! На стене висит выписанный огромными буквами девиз: «НАБЛЮДЕНИЕ И ВООБРАЖЕНИЕ». Целая программа! Весь день напролет из галереи выходят хромые старикашки в соломенных шляпах или панамах и тут же растворяются в деревне. Видать, отправляются на поиски божественного вдохновения! На них натыкаешься повсюду и не заметить их нельзя: они носят на груди красные бейджики, а впереди себя толкают старинную коляску с мольбертом.
Вам это не кажется нелепым? Кто бы мне объяснил, почему наше сено, наши птицы на деревьях и вода в нашей реке не такого цвета, как в остальном мире?
Мне это представляется непостижимым. Наверное, я слишком глупа или слишком долго прожила в этих местах. Да, скорее всего, дело именно в этом. Так бывает, если, например, слишком долго живешь с очень красивым человеком. Как бы то ни было, оккупанты с бейджиками не уезжают, как остальные, на шестичасовом вечернем автобусе. Они шатаются по улицам до поздней ночи, спать устраиваются на площади, пробуждаются на заре. По большей части все они американцы. Конечно, я всего лишь вздорная старуха, вынужденная наблюдать за всем этим цирком через свою катаракту, но разве постоянное дефиле этих чудиков перед школой может не привлечь внимания детворы? И что они должны о них думать? Ну разве я не права?
Инспектор углядел под тополем Нептуна. Надо же, как успели подружиться! Полицейский принялся шутливо дразнить и тут же ласково гладить пса. Я сидела на лавке неподвижно, как изваяние. Наверное, вам покажется странным, что такая старуха, как я, целыми днями разгуливает по Живерни, но никто ее не замечает. Тем более – полицейские. Не верите? Попробуйте проделать такой опыт. Выйдите на людную улицу – все равно где, например на одном из парижских бульваров или на площади возле деревенской церкви, пристройтесь где-нибудь в уголке и понаблюдайте за толпой народа в течение минут десяти. Попробуйте посчитать, сколько стариков пройдет мимо вас. Вы поразитесь тому, как их будет много – значительно больше, чем молодых. Почему? Во-первых, потому – и нам об этом уже прожужжали все уши, – что мир действительно стареет. Во-вторых, потому, что старикам нечего делать, вот они и шляются по улицам. А в-третьих, потому, что их много всегда, только обычно вы их не замечаете. Кто из прохожих способен привлечь ваше внимание? Девушка в короткой майке, открывающей пупок; хорошо одетый мужчина, торопливо шагающий с портфелем в руке; группа горластых подростков, занявшая весь тротуар; мамаша с коляской… Но старик или старуха? Да никогда. Они сродни невидимкам. Они так медленно шаркают, что сливаются с пейзажем, словно дерево или фонарь. Не верите? Проверьте сами. Потратьте десять минут своего драгоценного времени – и сами во всем убедитесь.
Но, возвращаясь к нашему делу… Поскольку я обладаю привилегией смотреть, оставаясь невидимой, то могу признаться, что молодой сыщик выглядит обворожительно. Короткая кожаная куртка, джинсы в обтяжку, трехдневная щетина на подбородке, взлохмаченные светлые волосы, похожие на пшеничное поле после грозы… Я понимаю, почему молоденькие учительницы интересуют его куда больше, чем полоумные деревенские старухи.
8В последний раз погладив собаку, Лоренс Серенак оставил Нептуна в покое и направился к школе. Ему оставалось пройти метров десять, когда из школьных дверей вырвалась и пронеслась мимо него стайка детворы всех возрастов – человек двадцать.
Дикие звери, вырвавшиеся на свободу.
Впереди бежала девочка лет десяти с двумя косичками. Нептун понесся за ней. Компания устремилась к улице Бланш-Ошеде-Моне, перелетела на другую сторону и исчезла на улице Клода Моне. Площадь перед мэрией снова сделалась тихой и пустынной. Инспектор преодолел оставшиеся несколько метров до школы.
Лоренс Серенак еще долго будет вспоминать об этом чуде. Практически всю жизнь. Будет снова и снова слышать каждый звук – детские крики и шум ветра в тополиных ветвях; ощущать каждый запах, видеть белизну камня, увитого побегами вьюнка, и семь ступенек крыльца…
Он не ждал ничего подобного. Он вообще ничего не ждал.
Гораздо позже он поймет, что его поразил контраст. Стефани Дюпен стояла перед дверями школы. Она его не видела. Лоренс сумел перехватить ее взгляд, направленный в спину детям, с веселым смехом убегавшим вдаль по улице. Ему вдруг почудилось, что они уносят в ранцах мечты свой учительницы.
Его охватила легкая, как бабочкино крыло, грусть.
Секундой позже Стефани заметила его присутствие. Ее губы тронула улыбка. В фиалковых глазах вспыхнули искорки.
– Месье?
Стефани Дюпен с ног до головы окатила его своей свежестью. Щедро, не скупясь. Волна свежести, исходившая от нее, коснулась окружающего пейзажа, толп туристов и хохочущих детей, бежавших по берегу Эпта. Себе она не оставила ничего…
Да, Лоренса Серенака поразил контраст. Потому что вместе со свежестью от нее веяло чистой печалью. Он как будто на миг заглянул в наполненную сокровищами пещеру, уже понимая, что всю оставшуюся жизнь будет грезить об этом мимолетном мгновении.
Он улыбнулся и, запинаясь, произнес:
– Инспектор Лоренс Серенак. Комиссариат Вернона…
Она протянула ему тонкую руку:
– Стефани Дюпен. Единственная учительница единственного класса деревенской школы.
Глаза у нее смеялись.
Она была очень красивая. Не просто красивая. Пастельного тона глаза переливались оттенками синего и лилового – в зависимости от освещения. Бледно-розовые, словно запачканные мелом, губы. Легкий сарафан открывал почти алебастровой белизны плечи. Не кожа, а фарфор. Длинные светло-каштановые волосы забраны в растрепанный пучок.
Ожившая мечта.
Да, у Жерома Морваля точно был изысканный вкус, и не только художественный.
– Заходите! Прошу вас.
В школе было тепло, но не жарко – не то что на улице. Оказавшись в небольшой классной комнате и осмотрев два десятка парт и стульев, Лоренс почувствовал себя уютно, но в то же время немного неловко, как захватчик, вторгшийся на чужую территорию. На стенах висели огромные карты. Франция, Европа, мир. Красивые карты, судя по всему, старинные. Инспектор наткнулся глазами на объявление, прикрепленное над учительским столом.
Отличный повод начать беседу.
– Ваши ученики участвуют?
Глаза Стефани блеснули.
– Конечно! Каждый год. У нас это почти традиция. Теодор Робинсон был одним из первых американских художников, приехавших в Живерни одновременно с Клодом Моне. Самый верный постоялец гостиницы «Боди»! Потом он стал профессором искусствоведения в США. По-моему, детям из Живерни сам Бог велел участвовать в конкурсе, который устраивает его фонд, разве нет?
Серенак кивнул.
– А какие награды получают победители?
– Несколько тысяч долларов… Но главное – многонедельную стажировку в одной из известных художественных школ. В Нью-Йорке, Токио или Санкт-Петербурге. Города каждый год меняются.
– Недурно… А кому-нибудь из местной детворы уже удавалось победить в конкурсе?
Стефани Дюпен весело рассмеялась и дружески хлопнула Лоренса Серенака по плечу.
Он вздрогнул.
– Да что вы! Участвуют тысячи школ со всего мира! Но пробовать все равно надо, верно? А вы знаете, в этой школе когда-то учились сыновья Клода Моне. Мишель и Жан.
– Зато Теодор Робинсон, насколько мне известно, больше никогда не возвращался в Нормандию…
Стефани Дюпен удивленно посмотрела на инспектора. В ее широко распахнутых глазах ему почудилось нечто вроде восхищения.
– Неужели в школе полиции преподают историю искусств?
– Нет, не преподают. Но разве полицейским запрещено любить живопись?
Она покраснела.
– Один-ноль, инспектор.
Ее фарфоровые скулы окрасились нежно-розовым – цвет лепестков полевого цветка. Заметнее стали веснушки. Полыхнул лиловым взгляд.
– Вы совершенно правы, инспектор. Теодор Робинсон скончался от астмы в возрасте сорока трех лет в Нью-Йорке, всего два месяца спустя после того, как написал своему другу Клоду Моне письмо, в котором сообщал о намерении вернуться в Живерни. Во Францию он больше так и не попал. Через несколько лет после его смерти, в тысяча восемьсот девяносто шестом году, его наследники основали фонд и объявили о проведении ежегодного международного конкурса художников. Но вам, инспектор, наверное, это не очень интересно? Не думаю, что вы пришли сюда слушать лекцию об искусстве…
– Нет. Но я бы ее с удовольствием послушал.
Серенак сказал это с единственной целью – заставить ее покраснеть еще раз. Она не обманула его надежд.
– А вы, Стефани? – продолжил он. – Вы сами рисуете?
Она снова взмахнула руками, едва не коснувшись пальцами его груди. Инспектор сказал себе, что это, должно быть, чисто профессиональный жест – она ведь привыкла втолковывать что-то ученикам, для убедительности трогая их руками.
Неужели она не понимает, что с ним творится?
Серенаку оставалось лишь надеяться, что он вслед за ней не зальется краской.
– Нет, что вы! Я не рисую. Я не… У меня нет таланта.
Ее глаза на краткий миг затуманились.
– А вы? Вы говорите не как вернонец! И имя у вас нездешнее – Лоренс.
– Угадали. Лоренс – это Лоран по-окситански. Я бы даже сказал, по-альбигойски. Что-то вроде моего личного диалекта. Меня сюда недавно перевели.
– Тогда добро пожаловать! Альбигойский диалект, говорите? Так, может, ваша любовь к живописи идет от Тулуз-Лотрека? Что ж, у каждого свои художники.
Они оба улыбнулись.
– Отчасти вы правы. Лотрек для альбигойцев – то же, что Моне для нормандцев.
– А вы знаете, что Лотрек говорил про Моне?
– Рискую вас разочаровать, но вынужден признаться: я не знал даже, что они были знакомы.
– Были, были! И Лотрек называл импрессионистов мужланами! А Клода Моне как-то обругал «придурком». Это правда, он так и сказал. Дескать, надо быть полным придурком, чтобы расходовать свой огромный талант на какие-то пейзажики вместо того, чтобы писать людей!
– Хорошо еще, что Лотрек умер раньше, чем Моне зажил жизнью затворника и на протяжении тридцати лет писал одни кувшинки…
Стефани рассмеялась:
– Это как посмотреть. На самом деле Лотрек и Моне в каком-то смысле антиподы. Тулуз-Лотрек прожил жизнь короткую и яркую, и его больше всего интересовали людские пороки. А Клод Моне жил долго, был созерцателем и боготворил природу.
– Возможно, они не совсем антиподы? Скорее, один дополняет другого? Очень уж не хочется выбирать кого-то одного. Нельзя ли заполучить обоих сразу?
Решительно, улыбка Стефани сводила его с ума.
– Вам не удастся сбить меня с толку, инспектор. Я ведь понимаю, что вы пришли сюда не для того, чтобы болтать о живописи. Вы расследуете убийство Жерома Морваля, да?
Она грациозно уселась на учительский стол и непринужденно закинула ногу на ногу. Сарафан с одной стороны слегка задрался, обнажив часть бедра. Лоренс Серенак почувствовал, что задыхается.
– Мне только одно непонятно, – голосом невинной добродетели сказала учительница. – Какое я имею к этому отношение?
9Автобус остановился прямо напротив мэрии. За рулем сидела женщина-водитель. Обыкновенная женщина – не мужиковатая и даже не спортивная. Такая вполне могла бы быть медсестрой или секретаршей. Не знаю, замечали вы или нет, но я все чаще вижу женщин за рулем этих махин. Особенно в сельской местности. Раньше женщинам не доверяли водить автобусы. Наверное, это происходит потому, что сегодня в деревне общественным транспортом пользуются только старики да дети. И профессия – шофер автобуса – перестала считаться мужской.
Я не без труда вскарабкалась на подножку автобуса. Заплатила за билет – женщина-водитель уверенным жестом кассирши отсчитала мне сдачу. Я заняла переднее сиденье. Половина мест оставалась свободной, но я по опыту знаю, что на выезде из Живерни автобус заполнится туристами, большинство из которых едут на вокзал Вернона. Перед больницей остановки нет, но обычно водители проявляют снисхождение к моим больным ногам и высаживают меня, где я прошу. Особенно женщины. Так что это хорошо, что они теперь водят автобусы.
Я подумала о Нептуне. Вчера возвращаться из Вернона мне пришлось на такси. Выложила тридцать четыре евро! Сумасшедшие деньги, вы не находите, – меньше чем за десять километров? Ночной тариф, объяснил водитель. Ясное дело, они пользуются тем, что после десяти вечера на Живерни нет ни одного автобуса. Кстати, в такси шоферы в основном мужчины, женщин почти не бывает. По-моему, они специально кружат по вечерам вокруг больницы, высматривают старух, не умеющих водить. Стервятники! Знают, что никто не станет с ними торговаться. Хотя… Найду ли я такси, когда сегодня поеду обратно? Вроде бы врачи говорили, что вечером машину поймать трудно. Что, если я там полночи простою?
Мне-то что, но я не люблю оставлять на улице Нептуна.
10Инспектор Лоренс Серенак прилагал неимоверные усилия, чтобы не пялиться на голые ноги учительницы. Он принялся рыться в карманах. Стефани Дюпен смотрела на него простодушным взглядом, как будто в ее позе – сидя на столе нога на ногу – не было ничего особенного. «Наверное, привыкла так садиться на уроках, – твердил про себя Лоренс Серенак. – Просто привыкла».
– Так что же? Какое отношение все это имеет ко мне?
Инспектор наконец выудил из кармана фотокопию открытки с «Кувшинками».
ОДИННАДЦАТЬ ЛЕТ. С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ.
Он протянул открытку Стефани.
– Мы нашли это в кармане Жерома Морваля.
Стефани Дюпен взяла у него открытку. Читая, она немного повернулась в профиль, и падающий из окна луч света, отразившись от белого листка, озарил ее лицо. В этот миг она напоминала читающую девушку в ореоле света с картины Фрагонара. Или Дега. Или Вермеера. Серенака пронзила странная догадка. В ней ведь нет никакой непосредственности! Каждое ее движение, каждый жест строго выверены. Она не просто сидит – она позирует. Стефани Дюпен выпрямилась. С ее бледных губ сорвался чуть слышный вздох – совсем легкий, но его дуновения хватило, чтобы развеять в пыль глупые подозрения инспектора.
– У Морвалей не было детей… Поэтому вы решили зайти в школу?
– Вы правы. Так что никакой мистики. У вас в классе есть одиннадцатилетние дети?
– Конечно, даже несколько человек. Мы принимаем детей от шести лет до одиннадцати. Но, если мне не изменяет память, никто из моих учеников не отмечает день рождения в ближайшие дни и даже недели.
– Вы не могли бы составить мне список? С адресом, датой рождения… Ну, вы понимаете.
– Вы полагаете, это может быть связано с убийством?
– Или да, или нет. Мы пока продвигаемся на ощупь. Расследуем несколько версий. Кстати, вам эта фраза о чем-нибудь говорит?
Серенак проследил за взглядом Стефани, которая снова уткнулась в листок. От напряжения она даже слегка наморщила лоб. Он смотрел на нее и наслаждался.
Она продолжала изучать глазами открытку. Потом несколько раз моргнула, шевельнула губами и наклонила голову. Облик читающей женщины всегда очаровывал инспектора. Неужели она над ним смеется? Но откуда она узнала?..
«Преступно мечтать, ждет виновного кара».
– Так как же? Не представляете, откуда эта фраза?
Стефани Дюпен спрыгнула со стола. Прошла к книжному шкафу, наклонилась к нижней полке и с широкой улыбкой повернулась к инспектору, протягивая ему книгу в белой обложке. Лоренсу почудилось, что он слышит, как под тонкой тканью платья колотится ее сердце – словно воробушек, что дрожит от страха, но не решается вылететь из клетки с распахнутой дверцей. «Что за глупости лезут в голову», – спохватился он и взял книгу.
– Луи Арагон, – своим чистым голосом сказала Стефани. – Простите, инспектор, но придется преподать вам еще один урок.
Лоренс послушно уселся за ближайшую парту.
– Я в восторге. Я вам уже говорил.
Она снова засмеялась.
– С поэзией у вас дела похуже, чем с живописью. Строчка на открытке взята из стихотворения Луи Арагона.
– Я потрясен.
– И напрасно. Моей заслуги здесь нет. Во-первых, Луи Арагон был частым гостем в Живерни. Он единственный из людей искусства, кто продолжал приезжать сюда и после смерти Клода Моне. Во-вторых, это строка из стихотворения Арагона, знаменитого, в том числе, тем, что оно стало первой жертвой цензуры при правительстве Виши в сорок втором году. Еще раз простите за менторский тон, но, когда я скажу вам, как называется стихотворение, вы сами поймете, почему у нас в деревне его учат наизусть все школьники.
– Неужели «Впечатления»?
– Мимо. Но вы почти угадали. Стихотворение называется «Кувшинки».
Лоренс Серенак пытался мысленно рассортировать полученную информацию.
– Значит, если я вас правильно понял, Жером Морваль тоже знал, откуда эта цитата. Логически рассуждая?..
Он ненадолго задумался.
– Я вам очень благодарен. Без вашей помощи я искал бы источник несколько дней. Хотя пока не очень понятно, как это использовать.
Инспектор повернулся к учительнице. Она стояла перед ним лицом к лицу, сантиметрах в тридцати.
– Стефани… Вы не возражаете, если я буду называть вас Стефани? Вы знали Жерома Морваля?
Она смотрела на него своими фиалковыми глазами. Он почувствовал, что у него слабеют ноги.
– Живерни – крохотная деревушка. Всего пара сотен жителей…
Это инспектор уже слышал.
– Стефани, это не ответ.
Она молчала. Теперь их разделяло не больше двадцати сантиметров.
– Да. Да, я его знала.
В ее зрачках играли солнечные блики. Инспектору казалось, что он тонет. Но он не имеет права… Он должен выплыть… Весь его грошовый цинизм куда-то испарился.
– Понимаете, ходят всякие слухи…
– Смелее, инспектор. Разумеется, я в курсе. Слухи, слухи… Жером Морваль был бабником – кажется, это так называется? Не стану отрицать, что он ко мне подкатывался. Но…
В ее глазах мелькнула тень. Словно над поверхностью пруда повеяло ветерком.
– Инспектор Серенак, я замужем. И в этой деревне я работаю учительницей. Про Морваля вы уже знаете, он был врач. Врач и учительница – идеальное сочетание, не правда ли? Для досужих сплетников. Так вот. Между Жеромом Морвалем и мной никогда ничего не было. В таких селениях, как наше, не бывает недостатка в злых языках. А если им не за что уцепиться, они выдумывают небылицы.
– Приношу вам свои извинения. Вообще-то, я не такой уж нахал…
Она улыбнулась ему – ее лицо было совсем рядом, – и снова отошла к книжному шкафу.
– Держите, инспектор. Это вам. Как артистической натуре.
Лоренс с изумлением увидел, что Стефани протягивает ему еще одну книгу.
– Это вам для общего развития. «Орельен». Лучший роман Луи Арагона. Действие самых важных сцен происходит в Живерни. Это главы с шестидесятой по шестьдесят четвертую. Уверена, что вам понравится.
– Спа… Спасибо.
Он не мог сообразить, что бы еще сказать, и проклинал себя за тупость. Стефани застала его врасплох. Каким боком во всю эту историю затесался Арагон? Серенак чувствовал, что упускает что-то существенное. Он взял книгу, сунул ее под мышку и протянул руку Стефани. Учительница ее пожала.
Пожалуй, слишком крепко.
И держала ее слишком долго.
Секунду или даже две. Достаточно долго, чтобы он дал волю своему воображению. Чтобы ему почудилось, что она без слов кричит ему: «Не уходи! Не бросай меня! Ты – моя единственная надежда, Лоренс! Без тебя я погибну».
Стефани улыбнулась. Ее глаза сияли.
Конечно, он все придумал. Ненормальный. Еще не хватало завалить первое серьезное расследование в Нормандии.
Стефани – обыкновенная женщина. Без всякого двойного дна.
Просто очень красивая. Но она принадлежит другому.
Так что все в порядке.
Он неловко попятился к выходу.
– Стефани, составьте для меня, пожалуйста, список учеников. Завтра я пришлю за ним помощника.
Они оба знали, что никого он не пришлет. Он придет сам. Она надеялась, что он придет.
