Текст книги "Антикопирайт"

Автор книги: Миша Вербицкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Миша Вербицкий
АНТИКОПИРАЙТ

ПРЕДИСЛОВИЕ
Казнь воровства

Концепция «автора» появилась вместе с наступлением «буржуазной антропологии». Вместо человека как маски (персоны) появился человек—индивидуум, человек—атом. До этого, меняя имя, человек менял себя. А еще чаще он выступал как проявление более общего начала, связанного с антропологической стихией метафизической идеи. Например, крестьянин он и есть крестьянин... Имя он обретал в Церкви, как крещенный крестьянин, профессия его определялась традициями, жизнь – обрядами и инстинктами, и мир был чудесным, полным неожиданностей, золотой крови, ядовитых трав, угловатых бровей и полных лун.

Рыцарь он и был рыцарем, вспарывал животы и украшал доспехи перьями и дамскими перчатками, а изнутри била общая воля, великая страсть, сладостный мрак действия... И как его звали, было все равно... Все, что он совершал, совершало нечто иное, нежели он... Средневековье понятно только из тамплиерского «Non nobis, Domine, non nobis...» Об этом все сказано. Человека как такого нет, есть человеческое, и его содержание есть самопреодоление.

Творчества нет, есть открытость внутренним ветрам и ярость к внешним преградам. И творец есть медиатор стихий. Либо медиатор стихий, либо полное дерьмо. Но стихии не принадлежат никому. Только тот вор, кто объявляет собственность на работу стихий. Он вор заведомо, и ему следует отрубать руку – пусть не по локоть, только пальцы. Все держатели копирайта – воры. Труд есть стихия всеобщего братства. Война ли, разрушающая вещи, мир ли, вещи созидающий – это дело всех. У каждого есть только одно – трудись и ликуй, пока вращается колесо бытия... Все принадлежит всем. Не когда—то потом – здесь и сейчас. Иначе никогда и не было. Отдай немедленно свою ложку... Она носит на себе знак абсолютного ужаса. «Твое» и «мое» не существует. У кражи нет юридического обоснования, и наоборот, если кража ложится в основу закона, то такой закон – закон воров.

Антикопирайт Миши Вербицкого обаятелен своей доказательностью и умеренностью тона. Вербицкий подкупает тем, что молнии вибрирующей онтологии выдает обстоятельно и развернуто, имитируя аргументированность и насыщая информацией. Так начинается буря... Легкая серость края небес, первая нервозность волн...

Те, кто придумали копирайт, соблюдают его, защищают его, стоят на страже малиновой смерти, расфасованной по брикетам отпущенного нам существования. Это не фокус зла, но внимание к любой точке шкуры зла делает ее фокусом. Самое ли это уязвимое место? Не берусь выносить суждения. Меня радует сам вектор... Даже если это не самое главное и не самое эффективное, каждый, кто встает на нашу сторону, учится наносить удары и сохранять вертикальное положение среди руин, достоин максимального уважения.

Наша задача взять буржуазию в клещи – и справа (традиционализм) и слева (социализм—анархизм). Какая разница – почему, собственно, буржуа должен умереть? Здесь мы начнем бессмысленные споры. А в том, что он должен умереть, мы согласны. Конечно, лучше сделать еще один шаг и утвердить за пределом негации, новую блистательную аффирмацию – где повенчаются не догмы, но интуиции... Но это – цель. Ни сушей, не морем, однако...

Антикопирайт Вербицкого это cri de guerre очень интересного явления – в современной России, оказывается, есть те, кто способен прочесть и применить к актуальности гошистский импульс. Уже на родине гошизма полный штиль, а кто—то в Москве – помнит, понимает, мыслит... Вербицкий – настоящий современный российский левый. Они могут быть только такими, все остальные издания будут недоразумением. Как и Хаким—бей Вербицкий свидетельствует – «левое подошло к теме онтологии и традиционализма, впереди система тонких слияний». Это чувствуется в «Антикопирайте», хотя напрямую и эксплицитно это не развито. Так еще интереснее – у свободной экзегетической работы остается достаточная полоса свободы.

Вы не сможете квалифицировать книжку Вербицкого и не измениться. Поэтому вы насупитесь, начнете неуклюже шутить, дрожь пробежит по щеке, губы слегка скривятся. Поэтому вы не станете ее читать. Читать ее, действительно, без толку, если вы не умеете стрелять из рогатки.

А.Дугин

Книга первая:
СИТУАЦИОНИЗМ, ПСИХОДЕЛИЯ, КОПИРАЙТ

...Копирайт был призван регулировать производственные отношения, но сейчас это далеко не так; копирайт ведет к драконовским законам, ограничивающим возможности всех и каждого.

Копирайт ограничивал издательства в интересах авторов. Сейчас копирайт ограничивает публику в интересах издательств.

В Советском Союзе к этому относились с огромным вниманием. Неразрешенное копирование и распространение текстов называлось Самиздат; для преследования его, был разработан целый набор методов. Во—первых – охрана наблюдала за каждым копировальным аппаратом, проверяя, чтобы никто не копировал ничего недозволенного. Во—вторых, жестокие наказания для тех, кто был пойман за размножением запрещенного самиздата. В—третьих, система информаторов: населению предлагалось стучать на соседей и сотрудников в компетентные органы – информационную полицию. В четвертых, коллективная ответственность. Круговая порука: «Ты! Следи за своей группой! Если я поймаю хоть одного из вас за самиздатом, вам всем не поздоровится. Так что наблюдай тщательнее». И пятое – пропаганда: с самого детства тебя убеждали, что только ужасному врагу народа придет в голову такая ужасная вещь, как незаконное копирование.

Соединенные Штаты используют все эти меры.

(Ричард Столлман, выступление на форуме «Копирайт и глобализация в эпоху компьютерных сетей»).

Под копирайтом давайте понимать право собственности на интеллектуальный продукт. Терминологически, интеллектуальная собственность – более широкое понятие, и копирайт есть лишь один из частных случаев его. Технически говоря, интеллектуальной собственностью является право на торговую марку, логотип, патенты и много других вещей (скажем, право на доменное имя).

Мы будем терминологически неаккуратны.

История копирайта в гутенбергову эпоху
(1666—1980)

Не считая анекдотических историй о пифагорейце, убитом подельниками за разглашение тайны об иррациональности корня из двух, самой концепции интеллектуальной собственности не было вплоть до Нового Времени. Говоря о копирайте, мы все по необходимости говорим о явлении сугубо современном.

Историю копирайта отсчитывают с 7 апреля 1710 года: британский парламент издает закон о копирайте (Statute of Anne). Новый закон ограничивал права книгоиздателей определенным сроком, с тем чтобы предотвратить монополию. Дальше книжка поступала в public domain и ее могли печатать все желающие. До того, права на издание книжек защищались законом о лицензиях 1662 года; книгоиздатели, уплатив определенную сумму в казну, получали лицензию на монопольное издание книги.

В конституцию США вписан закон, аналогичный английскому копирайтному законодательству: «Для развития наук и искусств, Конгресс может закреплять за авторами и изобретателями исключительные права по использованию их работ на ограниченный срок». Впрочем, вплоть до 1950—х этот закон на практике относился почти исключительно к работам, авторами которых были американцы; до конца 1950—х европейские писатели были бессильны воспрепятствовать распространению пиратских изданий своих книг в США.

Известное пиратское издание «Хоббита» и трилогии Толкиена (неполное и с идиотскими иллюстрациями на обложке) до сих пор встречается чаще других изданий в американских букинистических магазинах; Толкиен судился с пиратами много лет, но так ничего и не поимел – и на обложке следующего, авторизованного издания (1960—е) содержатся его предостережения не покупать книжки у пиратов.

Во Франции копирайт приобрел легальный статус только в 1791—м году, хотя первое общество охраны авторских прав (Societe des Auteurs et Compositeurs Dramatiques) организовал еще в 1777 г. Бомарше. В 1841 Ламартин написал проект международного закона о копирайте, а в 1866 году президент SACD и главный французский статусный писатель Виктор Гюго основал международную версию этого общества, под названием International Literary and Artistic Association. В 1886—м году эта самая ассоциация написала Бернскую Конвенцию, которая до сих пор остается главным международным документом о копирайте.

И тем не менее, копирайт (как и концепция интеллектуальной собственности в целом) оставался достаточно абстрактным понятием; делать миллионы с чужого авторского продукта пожалуй и возбранялось (вне США по крайней мере); но ни цитирование, ни некоммерческое использование, ни копирование для частных нужд, ни включение цитат и аллюзий из чужого авторского продукта в собственный на практике никак не преследовались; да и не могли, за недостаточно разработанной юридической базой. Реальный и абсолютный статус копирайтное законодательство приобрело только в конце 1950—х, с распространением Бернской Конвенции о копирайте и разработке копирайтных уложений Юнеско – Universal Copyright Convention (впрочем, СССР подписал Бернскую Конвенцию только в 1973—м, США – в 1988—м, а Китай аж в 1992—м).

Впрочем, функции копирайта в современном обществе, и его же функции в викторианскую эпоху были принципиально разными. Бернская Конвенция была основой для судебного разбирательства между автором и издателем; с ее помощью автор защищал свои права от недостаточно скрупулезного издателя. В эпоху электронных медиа, копирайт служит защите издателя (хозяина прав на публикацию) от использования этих прав частными лицами, причем автор зачастую оказывается в числе потерпевших наряду с этими самыми частными лицами; об этом см. главу «„U2“ vs. „Negativland“» настоящего исследования.

В Англии Тюдоров и вплоть до начала XVIII века, интеллектуальная собственность регулировалась пожалованным короной правом на монопольное использование интеллектуального продукта. Слово патент происходит именно от этого: имеется в виду пожалованный короной патент на монополию. В большой степени, английское копирайтное законодательство имело своей целью ограждение почтенной публики от этих самых монополий. Из «интеллектуалов», на поприще борьбы за интеллектуальную собственность отличился один Бульвер—Литтон, прославившийся тем, что породил выражение «бульварная литература» (этимологически, она «бульварная» не в честь бульваров, а в честь этого самого борца и оккультиста).

Во Франции, напротив, единственной интенцией копирайта была эмансипация автора интеллектуального продукта от возможной эксплуатации театральными воротилами и издателями. Французский подход к копирайту гораздо более идеалистичен, а значит более абсолютен; соответственно, во Франции XVIII—XIX веков копирайтами занимались не адвокаты, а самая что ни на есть пафосная «интеллектуальная элита». Бернская Конвенция была продуктом копирайтного абсолютизма французских статусных интеллектуалов.

Ситуационизм
1952—1968

Спектакль – это не совокупность образов; нет, Спектакль это общественные отношения, обусловленные образами.

Ги—Эрнст Дебор, «Общество Спектакля».

Марксизм интерпретировал собственность как основу властных отношений; борьба левых идеологий с частной собственностью была в первую очередь борьбой против Власти. Прудону принадлежит известное высказывание «собственность это кража»; по другому случаю, Прудон сказал «собственность это свобода». С точки зрения анархиста, собственность есть зло постольку, поскольку она позволяет власти угнетать индивида; и добро постольку, поскольку она позволяет индивиду сопротивляться угнетению.

Копирайтное законодательство было предложено и разработано людьми достаточно левых взглядов; его содержанием была защита индивида (автора) от власти денег. В рамках традиционных (марксистских и анархо—синдикалистских) левых идеологем, копирайт был явлением сугубо позитивным. Разумеется, в рамках идеологем охранительных копирайт был не менее хорош (европейские правые, за редчайшими исключениями, всегда выступают в защиту собственности). Движение против копирайта невозможно в рамках традиционной правой и традиционной левой; именно поэтому антикопирайтные тенденции не были озвучены впоть до начала 1950—х.

В известной фразе «Марксизм всесилен, потому что он верен» (или наоборот) содержится достаточно глубокая мысль. Марксизм – гораздо больше, чем философия; марксизм это комплекс идеологии, этики, эстетики, эсхатологии и эпистемиологии, призванный (в комплексности) объяснять все вообще и давать ответ на все вопросы. Мышление марксизма тотально; марксизм позиционирует себя в качестве непримиримой оппозиции существующему порядку вещей и тотальности установившейся понятийной системы. Подобным образом позиционировало себя христианство; но за два тысячелетия, предшествовавших марксизму, других тотальных анти—системных философий не было создано.

Значение ситуационизма не в его анти—системности; анти—системных философий вагон. Ситуационизм был первым (после марксизма) и единственным учением, интегрировавшим набор анти—системных учений в тотальную парадигму, все объяснявшую и дававшую ответ на все вопросы. Ситуационизм был тотален; тотальнее Фрейда, Дарвина и Эйнштейна. Охват ситуационизма был даже шире, чем у марксизма – ситуационисты были в первую очередь художниками, и базировали свои философские заключения на практике актуального искусства.

И основой, краеугольным камнем и фокусом ситуационистской философии был – антикопирайт.

Так вышло, что во французском статусном интеллектуальном эстаблишменте, вплоть до 1950—х, не слышали о Гегеле. Первые послевоенные десятилетия французская контр—культурная элита (от математического семинара Бурбаки и до пост—структуралистов) провела под знаком гегельянства. Прочтенный в гегелевской оптике, ранний Маркс приобрел черты совершенно новой, авангардной, сюрреальной тотальности.

Основой политического учения ситуационистов были работы раннего Маркса об отчуждении. Современность, учил Маркс, невыносима в силу механического отчуждения трудящегося от продуктов его труда. Ситуационисты, чьим лозунгом было «отношения должны строиться на терроре, если не на страсти», усмотрели отчуждение в механизации общественных отношений и придали ему абсолютный статус. Одно дело – изготовление вещи на заказ для живого человека; другое – непонятное завинчивание гайки на конвейере. Отчужденный труд – чудовищное преступление против природы; куда лучше воровать и заниматься проституцией, чем работать на этот бездушный, античеловеческий, вредоносный механизм.

Печать отчуждения виделась ситуационистам и в поздних работах Маркса; одно дело выступать на баррикадах в разгар революционной борьбы 1848 года, другое дело писать трактаты в кабинете Британского Музея. Учение Маркса о кризисах капитализма потерпело фиаско, поскольку государство оказалось способно регулировать кризис. Потерпело фиаско и учение Маркса о социалистической революции: победа большевизма в России доказала, что диктатура пролетариата приводит к такому же отчуждению, как и диктатура буржуазии. Но корень этого поражения лежал глубже – в различии между пролетариатом и репрезентацией, изображением пролетариата, которое (будучи во всем противоположностью пролетариата) подменило пролетариат. Марксизм погубило невнимание к различению опыта и репрезентации опыта.

Ситуационисты учили, что мир вступает в новую фазу развития – в фазу Спектакля, общества зрелищ. Спектакль это подмена опыта, переживания – его репрезентацией; по сути общество Спектакля это диктатура медиа. Отчуждение трудящегося от продукта труда приобрело характер наиглобальнейший: люди Общества Зрелищ отчуждались от их же собственных личных переживаний. Там, где у Маркса говорилось об отчуждении продукта, ситуационисты говорили об отчуждении субъекта бытия от бытия и от субъектности.

Спектакль это отчуждение, коммодификация образов. Спектакль – Общество Зрелищ – отчуждение образов – наступает, когда образ перестает быть всеобщим, бесплатным ресурсом; перестает быть свободным даром. Спектакль это когда образ становится продуктом потребления. Спектакль это образы, регулируемые безличными, механическими, имущественными отношениями; Спектакль это копирайт.

Речь идет об обществе тотального контроля над отчужденными образами, обществе тотального промывания мозгов; но промывания настолько тотального и вкрадчивого, что оно незаметно даже тому, кто этим промыванием занят. Мир непосредственного опыта был целиком и полностью заменен на мир медийной репрезентации; и в силу тотальности этой замены, обнаружить ее из непосредственного опыта невозможно.

В подобной ситуации оказался персонаж «Уловки 22», у которого на глазах были мухи; он не мог их видеть. Почему? Да потому что на глазах у него были мухи.

Параллели существуют, разумеется, с учением Фрейда и Юнга о подсознании, и с ленинскими тезисами о партийности литературы.

У Маркса в основе отчуждения лежало разделение труда; в ситуационизме причиной отчуждения был – Спектакль; непрекращающийся монолог власти, окончательно отождествивший доминантный дискурс и Капитал. По Марксу, перепроизводство должно приводить к кризисам; согласно Ги Дебору (автору классического текста «Общество Спектакля»), перепроизводство приводит к накоплению капитала, который трансформируется в образы Спектакля.

Механика этого достаточно самоочевидна. В традиционной (товарно—денежной) экономике, кризис перепроизводства логически неизбежен, как смена времен года и как дважды два. Рост производительности труда приводит к избыточному производству товаров; в результате, предложение превышает спрос, цены падают и само производство становится экономически невыгодно. Впрочем, и в ситуации, когда роста производительности труда не происходит, кризисы неизбежны. Экономическая система, подчиняющаяся рыночным законам Адама Смита, будет испытывать хаотические колебания с постоянно увеличивающейся амплитудой при числе товаропроизводителей, превышающем 3; сия математическая теорема хорошо известна и неизменно подтверждается практикой.

Кризис перепроизводства удалось преодолеть государственным регулированием и искусственным увеличением потребностей, насаждением культа потребления: рекламы и вкрадчивых пара—рекламных трансляций. По мере роста производства, все большая часть произведенного продукта относится к сфере образов; тем интенсивнее идет замена непосредственного опыта на опыт симулятивный; и тем тотальнее оказывается власть Спектакля и Капитала. По сути, Капитал (Спектакль) оказывается чем—то вроде наркотика, вызывающего бесконечно увеличивающуюся потребность в себе самом. Таким образом, учат нас ситуационисты, Капитал (вопреки предсказаниям Маркса) оказался непобедим и всесилен.

Учение о «виртуальной реальности» а ля фильм «Матрица» воплотилось в насущной реальности без всяких там научно—фантастических подробностей. У человека Современности в глазах – мухи.

Одним из следствий этой теории было отрицание труда. Трудящийся Спектакля, как некий брюсовский Рабочий, строит тюрьму для себя и своих братьев. В Манифесте Леттристов (1953) говорилось

...Каждый, кто работает, занят лишь тем, что помогает полицейскому сыску. Современное общество таким образом разделяется на леттристов и полицейских осведомителей. Все существующие ныне системы взглядов и формы верований ущербны. Нет нигилистов, одни только импотенты. Практически все запрещено. Растление несовершеннолетних и наркомания – это лишь часть наших усилий, направленных на преображение пустоты бытия. Наши товарищи сидят в тюрьме за воровство. Мы протестуем против наказаний, которым подвергаются люди, осознавшие, что работать совершенно необязательно. Об этом вообще незачем разговаривать. Человеческие отношения должны быть основаны на страсти, если не на терроре.

Антикопирайт: начало пути
Крестовый поход против копирайта:
Франция, 1950—е

 

NEVER WORK

Never gonna work
Always gonna play
Pleasure, pleasure, every day
 
 
I know they will try to stop us
But we must never let them
 
 
Never work
Never work
Never work
Never work
 

(Mekons,

«Retreat from Memphis»)

Марксистская экономика была основана на освобождении труда; до—марксистская экономика – на товарно—денежных отношениях. Основанием экономики ситуационистов был потлач.

Основоположником этой экономической теории следует считать Марселя Мосса, французского антрополога и исследователя социального устройства американских индейцев. Экономика индейцев была основана на ритуальном обмене дарами; отсюда и потлач. Действительно, экономика товарного обмена, исторически, изобретение совсем недавнее; человеческому существу гораздо естественнее и приятнее дарить, чем торговать. Жорж Батай развил исследования Мосса в экономическую теорию, пригодную для современности – он утверждал, что движущей силой экономического благополучия является не обмен, но трата. Сие хорошо известно из кейнсианской экономики: увеличение затрат приводит к оздоровлению и росту.

В рамках ситуационизма, денежно—товарная экономика отвергалась как нечто иллюзорное. Ситуационисты не признавали товарно—денежные отношения, поскольку считали, что их заменил механизм репрезентации. Попросту говоря, во времена адама—смита, человек—субъект—экономики шел на рынок и покупал там отрез обоев или сахарную голову; человек—субъект—экономики выбирал самую дешевую—вкусную голову—сахара и самый дешевый—прочный—яркораскрашенный отрез—обоев, тем самым осуществляя гармонию спроса и предложения. Во времена ги—дебора, человек—лишенный—субъектности идет в супермаркет и покупает там воду «диетическая—кока—кола» либо сигареты «филип—моррис», которые он видел по телевизору и на рекламном плакате; человек—лишенный—субъектности выбирает ту воду и те сигареты, реклама которых наилучшим образом соответствует обусловленному доминантным дискурсом представлению об окружающем мире. На самом деле, и диетическая кока—кола, и сигареты откровенно вредны; заменитель сахара нутрасвит, используемый в кока—коле, не только не питателен, но и вызывает рак у лабораторных животных. Это, кстати, на банках с кока—колой мелким шрифтом так и написано: «Нутрасвит вызывает рак у лабораторных животных». Потому что вызывает рак.

«Кока—кола» следует произносить с ударением на второй слог: «кокА—кола».

В «развитых странах» в производство товаров вкладывается в десятки раз меньше средств, чем в позиционирование товара; известно, что 80% бюджета корпорации Кока—Кола уходит в рекламу. И это не говоря уже о том, что кока—кола и прочие фруктовые воды попросту вредны и являются главной причиной катастрофического ожирения молодых американцев.

«Информационное общество», общество, где основным производством становится производство образов – это Общество Спектакля. И это общество – тирания куда более жесткая, неизбывная и безнадежная, чем любой тоталитаризм; человек, мозги которого контролируются через перепроизводство рекламных образов, управляется гораздо эффективнее, чем узник ГУЛАГа.

Тирания – это система односторонней трансляции, потребления и накопления образов; сопротивление тирании может заключаться только в разрушении этого механизма. Другими словами, сопротивление тирании это равноправное участие всех и каждого в создании и трансляции образов.

В этой ситуации, роль полиции исполняет спектакль – вся совокупность односторонних коммуникаций. Наручники на теле субъекта культуры это механизм авторства, а революционная акция есть любая акция, размывающая и разрушающая авторство. Ситуационисты практиковали новое искусство – detournement – искусство коллажей и осквернения классических и современных образчиков академической и массовой культуры.

А основным злом, основным полицейским механизмом являлся институт фиксации авторства: копирайт. Ситуационисты публиковали тексты под грифом «No copyright. No rights reserved» и считали своим первейшим долгом посильное нарушение чужого копирайта. Плагиат воспринимался как нечто необходимое. «Плагиат необходим. Плагиат использует авторские идиомы, уничтожает ложные мысли, заменяет ложное правильным», – говорил Ги Дебор.