Текст книги "Сербия о себе. Сборник"

Автор книги: Мирослав Йованович

Соавторы: Триво Инджич,Иван Янкович,Владимир Цветкович,Диана Вукоманович,Слободан Цвейич,Слободан Антонич,Дубравка Стоянович,Силвано Болчич,Джордже Вукадинович,Слободан Наумович
сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

2.2. (Полу)постмодернистский (полу)диктатор или европейский Кастро?

Если немного поиграть постмодернистским жаргоном, можно было бы сказать, что Милошевич пал жертвой «объективистической иллюзии» и типично модернистской веры в «вещественность» и реальность событий. А именно, поскольку его правление зиждилось на прямо противоположных принципах, точнее, на циничном использовании постмодернистской софистской манипулятивной техники в полумодернистской социальной сфере, в решающий час перед последними выборами Милошевич отказался от части своей выгодной до тех пор стратегии. Конечно, он не отрекся от продукции виртуальной реальности. Он был настолько поглощен волшебным царством РТС, сотканным из «друзей мира», «сил овампиренного фашизма», экономических успехов и побед в войнах, в которых мы не принимали участия, что в конце концов и сам в это поверил.

На протяжении всех лет своего правления – в этом как раз и заключалась тайна его успеха – он виртуозно пользовался различными идеологическими личинами, примеряя их крайне избирательно, сообразно личному интересу. Партийный технократ-модернизатор в начале карьеры; консервативный коммунист-титоист во времена VIII съезда; социал-демагог и популист в период «антибюрократической революции»; националист и разжигатель войны в начале 1990-х гг.; бескомпромиссный миротворец и гарант стабильности на Балканах вскоре после того – все это были разнообразные тактики в функции власти как единственной истинной цели Милошевича. Даже военный конфликт в Косово и его эффектное завершение после незапланированной эскалации не являлись отступлением от этого макиавеллиевского образца. Перемена наступила только после бомбардировок НАТО и, вероятно, была связана с тем, что Милошевич тогда (как и большинство его приспешников) впервые ощутил реальную угрозу для жизни, нависшую над ним. Так действительность ворвалась и сокрушила виртуальный мир Сербии Милошевича. Оказавшись в разной ситуации, Милошевич и народ реагировали на вызов извне по-разному: он в смятении льнул к своему TV-симулякру, в то время как народ после всех «небесных» искушений стал немного более приземленным и прагматичным.

После агрессии НАТО политико-психологический портрет Милошевича претерпевает кардинальные изменения и практически сливается с тем, который олицетворяла его супруга. Вместо смелой игры с различными политическими опциями (и их проигрыша) президент вдруг искренне поверил, что его предназначение – в освобождении человечества от страшного мора, каковым являлся новый мировой порядок. Из верховного политического циника, технолога власти и нигилиста Милошевич превратился в «борца за идею». Между тем, под закат собственных дней и власти (летом 2000 г.) сложно сделаться Че Геварой или Фиделем Кастро. Эта метаморфоза президента никоим образом не воодушевила доминантный слой правящей политико-полицейско-деловой «элиты», которой вовсе не улыбалось потакать бредовым фантазиям и фрустрациям супружеской четы Милошевич – Маркович, рискуя своим положением и «потом и кровью» заработанным богатством.

Милошевича в самый неподходящий миг постигла судьба актера, сжившегося со своей ролью, и художника, влюбленного в собственное произведение: он чересчур серьезно отнесся к предназначению, предопределенному ему (его) магическим TV-зеркалом, и взаправду возомнил себя «предводителем свободолюбивого человечества всей планеты». Это была фатальная комбинация – из политического нигилиста Милошевич стал «верующим», поверившим в существование «объективной» политической реальности, но продолжавшим интерпретировать эту реальность сообразно собственной воле и представлениям. Оттого его шок утром 25 сентября и вечером 5 октября будет еще сильнее, а беспомощность и растерянность еще явственнее.

Опьяненный вновь обретенной «миссией», убежденный в собственной «правде» и окрыленный достигнутым «идейным единством» в семье, Милошевич накануне сентябрьских выборов забыл сделать то, что регулярно делал раньше: это были первые выборы, перед которыми президент не повысил, пусть искусственно и на короткий срок, жизненный уровень граждан. Конечно, сказались последствия бомбардировок, финансовой блокады и нескольких подряд неурожайных лет, но, по нашему мнению, решающей причиной все-таки стала вышеописанная ментальная перемена президента, из-за которой из «стратегических запасов» не была выделена материальная помощь населению. Вместо пенсий и зарплат ресурсы направили на «обновление и строительство», и при несомненном волюнтаризме, чрезмерном раздувании средствами массовой информации и самом характере кампании были достигнуты известные результаты. Без малого за год кое-что подлатали, устранили кое-какие последствия бомбардировок, восстановили некоторые мосты и т. д. Во всяком случае это было гораздо больше, чем раньше, когда тоже проигрывались войны и терпелись исторические поражения, но одерживались победы на выборах наряду с санкциями, гиперинфляцией и потоками беженцев из Хорватии и Боснии.

Если побеждали тогда, при наличии инфляции, призрачных нефтяных скважин и саги о «шведских деревнях», то почему бы не победить сейчас, когда вина объективно меньше, а результаты объективно выше? Этот, на первый взгляд логичный довод стал последним приемом самообороны режима. Милошевичу не пришло в голову, что избиратели поддерживали его не из-за его правоты или результатов, а из-за его силы, из-за того, что он через СМИ бессовестно манипулировал ими и социально коррумпировал. Его власть базировалась не на рациональной калькуляции политических плюсов и минусов, а на аффективной патриотической мобилизации и незначительной технологической инновации принципа «хлеба и зрелищ». Бомбардировки послужили наглядным доказательством того, что на Балканах (как, впрочем, и во всем мире) присутствует сила, могущественнее Милошевича, и из-за Коштуницы, из-за смертельной усталости народа непрестанно эксплуатируемое (еще со времен «патриотического» бойкота словенских товаров в конце 1980-х гг.) патриотическое кресало на этот раз не выбило искру: мощь захирела, игра в патриотизм наскучила, а хлеба не стало.

И если раньше распад страны, бедность, военные разрушения и другие пагубные следствия правления Милошевича в коллективном сознании воспринимались как результат стихийного бедствия или как влияние несправедливой и злой воли сильных мира сего на Западе, то теперь в реальном стихийном бедствии (засухе) и международной несправедливости (бомбардировке) обвиняли политику Милошевича. Летом и осенью 2000 г. сербский избиратель алкал перемен и был зол на всех, кто когда-либо кроил его судьбу по своему почину: на Милошевича, Клинтона, Солану, на Бога, погоду и время – но в избирательном бюллетене значилось только имя Милошевича.

2.3. Безрогий с рогатым не бодается, или Трагизм великого вождя малого народа

Наконец, необходимо упомянуть и тот противоречивый фактор крушения Милошевича, который, несомненно, сыграл важную роль, но который либо игнорируется в аналитических исследованиях (особенно проводимых в кругах, близких новой власти), либо провозглашается решающим и единственным (в кругах, близких бывшей власти). По нашему же мнению, его не следует ни недооценивать, ни абсолютизировать. Могущество Милошевича подрубили (и) потому, что того пожелало мировое сообщество (точнее Запад и Америка). То есть те, кто в 1996–1997 гг. после кризиса с локальными выборами помог ему удержать власть, усматривая в нем залог мира на Балканах и гаранта Дейтонских соглашений, теперь стали его политическими ликвидаторами. И если последнее и было совершено как величайшая услуга сербскому народу, все равно, нет оправдания тому, что предшествовало «барской милости».

Во всей этой истории бомбардировки НАТО действительно сыграли решающую роль, но повлияли на свержение Милошевича совсем в другом смысле, нежели тот, о котором говорилось в отчетах Международной кризисной группы (ICG) и в кругах местных натофилов. Не бомбардировки подорвали позиции Милошевича внутри страны и привели к падению его режима (за исключением вышеописанного косвенного воздействия, способствовавшего изменению его психологического состояния), но они послужили сигналом для западных правительств, что запущен процесс слома правящего режима Югославии[163]163
  Здесь мы не будем углубляться в тематизацию многослойных причин и последствий воздушной интервенции НАТО в Сербию в 1999 г. Исчерпывающий обзор этой дискуссии с разных точек зрения сорока сербских и зарубежных исследователей можно найти в специальном издании журнала «Новая сербская политическая мысль» («Nova srpska politi?ka misao», Srbija i NATO, I–II. Beograd, 1999).


[Закрыть] . Таким образом, воздушная агрессия НАТО как таковая не была причиной крушения Милошевича, но катализировала принятие в Брюсселе и Вашингтоне решения о начале бескомпромиссной массированной атаки на правящий режим Югославии до полного его разгрома, что в конечном итоге и произошло.

Американцы попросту не хотели допустить, чтобы в Европе на пороге нового века образовалась новая Куба и новый Кастро или Саддам Хусейн славянского мира. Поэтому слишком серьезно восприняли дединьские филиппики в адрес Америки как мирового гегемона и заявления о партнерстве с Китаем в Вашингтоне, серьезнее, чем их восприняли в Сербии, давно привыкшей к идеологическим выпадам Милошевича. Если бы он забился в свою нору, зализывал раны и исподтишка терроризировал свой народ, его, возможно, и оставили бы в покое или, во всяком случае, не тратили такого количества ресурсов на его свержение. Такой вот высокой ценой Милошевич заплатил за свое стремление быть на слуху и привилегию, являясь лидером небольшой страны, оставаться самой популярной в СМИ политической фигурой последних десяти лет второго тысячелетия.

Глубоко несчастны те малые народы, которые волею исторических обстоятельств и (или) мегаломании своих вождей оказываются в горниле мировых событий. Несчастье перерастает в трагедию, когда во главе такого народа оказывается человек, не способный и не желающий слушать и учитывать ритмы мировой истории и политики. На протяжении всей своей политической карьеры, от сомнений, стоит ли отрекаться от пятиконечной звезды, до попытки возглавить мировой антиамериканский альянс, Милошевич был именно таким политиком: он пренебрегал международными обстоятельствами и поплатился за это сокрушительным поражением. Отчасти это объясняется его политическим аутизмом, но является также логическим следствием характера авторитаризма, неизбежно ведущего к мании величия и прогрессирующей потере чувства реальности. Наконец, нельзя не учитывать и так называемый синдром Тито, то есть миф о «третьем блоке» (с Тито и нами, юговичами, под его началом) как мировом факторе, на равных с русскими и американцами вершащем судьбы мира. Занятно, насколько глубоко этот миф проник в коллективное сознание, найдя отклик даже в сфере юмора (популярные анекдоты о Русском, Американце (или Немце) и, разумеется, Югославе), а также в среду национальной интеллектуально-политической элиты. Между тем вряд ли Милошевич мог стать «европейским Кастро» (а Сербия островом), и не менее далеко ему было до Тито; впрочем, международная ситуация – окончание холодной войны и отсутствие биполярности – не способствовала появлению на Балканах «нового Тито», который бы, как канатоходец, искусно балансировал между двумя враждебными блоками.

Для Милошевича внешняя политика была лишь придатком внутренней (роскошь, которую могут позволить себе только сверхдержавы, и то не без последствий), однако и ту и другую он использовал как инструменты для удержания и упрочения своей власти. В отличие от территории собственной страны, где у Милошевича было неоспоримое стратегическое преимущество, а действия его соперников были скованы политическими или медийными «кандалами», во внешнеполитической сфере, где господствуют иные правила и, что еще важнее, другое соотношение сил, излюбленные игры Милошевича, состоявшие из высокомерия, импровизации, ситуационной интеллигентности и личного обаяния, не могли котироваться в течение долгого времени. В этом отношении особенно бросается в глаза отсутствие какой-либо долгосрочной внешнеполитической стратегии. В течение всех тринадцати лет правления Милошевич пытался выстроить «специальные отношения» и с США, и с Европой, и с Россией, и, наконец, с Китаем, что, пожалуй, наглядней всего иллюстрирует (не)серьезность и (за)путанность его внешнеполитической деятельности. В свете чего его последующие сетования и острое ощущение обмана и предательства со всех сторон приобретают совсем другой, менее трагический и менее геополитический смысл.

Несмотря на то что будущие национальные летописцы, вероятно, опишут «гордое падение» Милошевича и всей сербской нации вместе с ним по образцу античной трагедии (независимо от вызванного им действительного количества пролитых слез, перенесенных страданий и личных трагедий), все же создается стойкое впечатление фарсовости политических зигзагов Милошевича и кривляний в СМИ так называемых национальных сил. В этом смысле Милошевич и сербы скорее пали жертвами собственной мании величия, поверхностности и деструктивного самообмана, нежели оказались агнцами для заклания на алтаре «нового мирового порядка». Вопреки исторической логике и здравому рассудку, мы слепо придерживались устаревшей «вестфальско-брозовской» концепции суверенитета со священными понятиями «территориальной целостности» и «невмешательства в чужие дела» на фоне непрерывного внушения, что «Сербия не воюет» и что «Косово – внутренний вопрос Сербии». Не ясно только, что в такой ситуации было хуже и недальновиднее: что в это безумие верили всерьез или что им всерьез намеревались кого-то обмануть.

Все послекосовские претензии режима к «мировому сообществу» по части несправедливости, насилия и двойных стандартов помимо существенной доли правды всегда содержали одно систематическое упущение. Все то зло, которое причинили Милошевичу перед его свержением, он годами причинял другим, всем (своим однопартийцам, политическим противникам и соотечественникам), кто оказался в пределах досягаемости его власти или стоял на пути его безудержного стремления повелевать. Бесспорно, международные посредники в урегулировании балканского кризиса во главе с Соединенными Штатами были непоследовательны в своих действиях, например, в Хорватии и Боснии в качестве решающего рассматривался территориальный принцип, в то время как в Косово – этнический. Но разве сербский режим не поступал столь же непоследовательно, пытаясь разрешить эту антиномию прямо противоположным способом (этнический принцип для сербов в Хорватии и Боснии, а территориальный в Косово), будучи равно готовым доказывать свою правоту силой? Не основывался ли такой вариант решения проблемы в регионе на представлении, что «мы, сербы, сильнее всех на Балканах»? (При этом постоянно забывали, что в условиях современной большой политики не существует такого понятия, как самостоятельная «балканская зона», а есть региональные члены «мировой лиги».) И будто не принималось во внимание, что, когда сила станет главным аргументом, правым окажется тот, у кого увесистей кулак, а это особенно важно для более слабого, но прибегающего к «аргументам драки».

На свою беду и на беду всего народа, Милошевич оказался не настолько мудрым и терпеливым правителем, чтобы вовремя подстраховаться, найдя внешнеполитических союзников, а также недостаточно сильным, чтобы оказать достойное сопротивление, однако слишком неразумным, чтобы настаивать на своем любой ценой и до конца. Наконец, он не был настолько беспомощным и невинным, чтобы вызвать симпатию и сочувствие в мировом общественном мнении, которое воспринимало его (оставим в стороне все «человеческие» и «исторические» права), в лучшем случае, как локального диктатора, разгневавшего мощного глобального тирана. А этого было маловато для завоевания солидарности во всем мире. Крах его был таким же, как и большинства людей его склада: он остался один, или, что еще хуже, в окружении людей, либо не понимавших, что происходит, либо не знавших, где скрыться.

3. Перспективы

В заключительном разделе данной работы хотелось бы выделить три относительно независимых (что вовсе не означает не связанных) комплекса проблем, которые в последующем могут оказаться препятствиями или по крайней мере лимитирующими факторами для постепенного перехода сербского общества к демократии.

3.1. Культурно-традиционный фактор

Этот фактор очень противоречив, и в своем маргинальном варианте мог бы послужить «доказательством» (а при необходимости и алиби) тезиса, что в Сербии демократия не приживется, так как эти народ и территория исторически и «генетически» обречены на вечное возвращение к истокам, то есть к вариациям архаичных общественных структур и авторитарного политического порядка. Хотя у такого рода представлений было достаточное количество апологетов, особенно в 1990-е гг.[164]164
  См. каталогизацию в: D. Pavlovi?, Akteri I modeli, Beograd 2001, str. 87. Также: S. Naumovi?, «Balkanski kasapi: mitovi i pogre?ne predstave o raspadu Jugoslavije», Nova srpska politi?ka misao 1–2/1999, str. 60–63.


[Закрыть] , все же они представляют собой импульсивное теоретическое выражение политической предвзятости, неприемлемое как в своем эпистемологическом («метафизический» и ad hoc характер не подвергаемых проверке обобщений), так и в эмпирическом (трудности объяснения несомненно модернизационных процессов в сербском обществе за последние два века, которые надо либо фактически опровергнуть, либо свести к минимуму) и концептуальном аспекте (сильные структурно-детерминистские импликации, несовместимые с индивидуалистическими предпосылками теории действия М. Вебера и здравыми интуициями). Несмотря на то, что исторические и политические деятели не вполне независимы в своих поступках и решениях, во всяком случае не настолько, как это предполагается в статье Д. Павловича, а также в других подобных работах, сфокусированных на личности и деятельности Слободана Милошевича, все же они не являются безвольными марионетками на нитях структурных, культурно-исторических и (или) экономических детерминатив. Иными словами, хотя мы, разумеется, живем не в безвоздушном пространстве по-сартровски понимаемой свободы или в мире, где всем правит «воля и представление» актера, все же предположение, что отдельные личности в определенных обстоятельствах и в определенной мере наделены способностью к преодолению своих психологических, социальных, культурных и экономических детерминатив, является важным элементом нашей человеческой сущности, а также нашей ответственности. Поэтому ссылки на факты из далекого и недавнего прошлого, на некоторые традиционные константы сербской политической жизни следует воспринимать исключительно как потенциальные трудности и реальные препятствия демократическому преобразованию общества, но ни в коем случае не как оправдание неудачи или отказа от этого начинания.

Демонстрация в Белграде. 5 октября 2000 года

Прежде всего стоит отметить, что славная сербская «октябрьская» «либеральная» (контр)революция не была «бархатной» и мирной. То, что октябрьские события, вопреки многим прогнозам, не переросли во всеобщую резню и гражданскую войну, можно объяснить по-разному, начиная с 1) массовой и общенациональной природы протеста; затем, 2) благодаря хорошей организации и координации мятежа против Милошевича с акцентом на «менеджмент» ДОС, а также европейско-американскую политическую и финансовую поддержку; 3) рассудительности, нерешительности и (или) коррумпированности внутри правящего режима; и заканчивая 4) заметным отрывом от реальности и психической усталостью самого Милошевича; 5) неудачным выбором кадров, разладом, растерянностью и подавленностью в рядах его окружения (не стоит подробно останавливаться на этом, однако, по нашему мнению, каждый из вышеперечисленных факторов сыграл свою роль в развитии драматических событий осенью 2000 г.). Между тем бескровность и ненасильственность суть не одно и то же, остается фактом, что смена власти в Сербии произошла не мирным путем, хотя, может быть, никогда еще мы не были так близки к этому. Конечно, события 5 октября можно рассматривать как доказательство известного прогресса[165]165
  Прежде мы бы сказали, что этот цивилизационный прогресс всего лишь следствие развития hi-tech, позволяющих посредством СМИ виртуальным насилием и символическими убийствами субституировать потребность в реальных жестокостях.


[Закрыть] , однако это лишь усиливает сожаление о пропущенном историческом шансе.

Возможно, разоренная скупщина, дотла сгоревшее здание государственного телевидения отнюдь не единичные случаи физического насилия над представителями режима (Драголюб Миланович[166]166
  Драголюб Миланович – бывший генеральный директор Радио и телевидения Сербии. – Прим. переводчика.


[Закрыть] , Буба Морина, Татьяна Ленард[167]167
  Татьяна Ленард – популярная ведущая сербского телевидения, политический обозреватель. – Прим. переводчика.


[Закрыть] и ряд не зафиксированных СМИ инцидентов на периферии), «кризисные штабы», множество случаев разграбления недвижимости и имущества СПС по всей Сербии – невысокая плата за более чем десять (по некоторым мнениям, пятьдесят) лет лжи, манипуляций и репрессий. Однако и эти размеры «революционного насилия», хоть относительно небольшие по сравнению с тем, что имело место во время переворотов в 1903 и 1945 гг. (причем второй был гораздо более жестоким и глубинным как в отношении репрессий, так и смены общественно-политической структуры), могут стать препятствием истинной, постоянно откладываемой демократизации сербской политической жизни. И это не пустые слова, а реальная политико-психологическая проблема, в существование которой легко будет поверить, если не сегодня завтра перед той же самой скупщиной с бульдозерами и прочей техникой соберутся тысячи недовольных работников Колубары и Раковицы, уволенных с приватизированных и ликвидированных предприятий, во главе с местными хулиганами, разжалованными сотрудниками спецслужб и представителями security недовольной части политико-деловой элиты. Но даже если этого и не произойдет вообще или произойдет не в столь стихийной и крайней форме (если новая власть сможет искусно сочетать политический кнут с экономическим пряником), огненная лава, бурлящая где-то в глубинах коллективной памяти и готовая прорваться наружу, ставит под сомнение возможность установления парламентской демократии, господства права и государственного авторитета.

Если на секунду оставить в стороне глобализационные процессы и их воздействие на классическое понимание государства, демократии и суверенности, то нет сомнения, что государство, современное национальное государство, в течение последних двух веков, помимо всего прочего, было основным СМИ и тем, кто реализовывал демократическо-гуманистические тенденции и прогресс. В противоположность этому, на территории Сербии государство слишком долго (и, разумеется, небезосновательно) воспринималось как нечто иррациональное, опасное и недосягаемое, чего нужно сторониться или, при удачном стечении обстоятельств, тянуть с него и обворовывать, не задумываясь. Чаще всего чужая, обычно отчужденная и недемократическая государственная власть сформировала у балканских народов особую гайдуцкую ментальность (лишенную истинного чувства коллективизма, однако неизмеримо далекую и от европейского индивидуализма), чьи славные и воспетые черты есть не что иное, как оборотная сторона столь часто хулимой психологии райетина (члена райи – феодально зависимого от Турции даннического населения югославянских земель. – Прим. переводчика). Обладатель такой ментальности склонен покорно служить власти и ее представителям, чтобы однажды обрушить на них всю мощь своего подавляемого гнева и затаенной агрессивности.

Бесспорно, в октябрьских событиях в Сербии в известной мере присутствовал элемент кметского бунта с оргиастическим выплеском долго копившегося страха и унижения. Во всяком случае этот элемент был значительно ярче, чем в предыдущих более или менее гражданских протестах 1990-х гг., но, в противоположность расхожему мнению, мы считаем, что не здесь надо искать основную причину успеха совершенного переворота. Независимо от того, был или не был фольклорно-бунтарский элемент решающим фактором в событиях 5 октября (нам кажется, что не был), он мог легко стать ключевым фактором неудачи демократических реформ, бывших целью переворота. Ослабленное государство, не имеющее авторитета и сил для защиты своих институтов, имущества и граждан (такова нынешняя Сербия), никому не внушает доверия и не может быть гарантом демократического правопорядка. В то же время его не захотят и не смогут обеспечить ни полумафиозно-клиентурные ассоциации сербских «хозяйственников» и политиков, ни их зарубежные «партнеры».