Текст книги "Плохо нарисованная курица"

Автор книги: Милош Мацоурек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Муравьед

В давние времена муравьеды были несчастными созданиями. «Нам, муравьедам, следовало бы есть муравьев, – говаривали они, – только где их взять?»

Случалось, что за одним маленьким муравьем охотилось целое семейство муравьедов. Но муравьи не настолько глупы, чтобы соваться муравьедам под нос. Так что жилось муравьедам плохо, и над ними ну разве что только не смеялись. Встречает, скажем, страус-малыш малыша-муравьеда и кричит ему: «Эй ты, глупый муравьед!» И показывает ему язык. Малышей-муравьедов это огорчало, в ответ они тоже показывали язык. А что им еще оставалось делать?

Долго так длилось, пока одному малышу-муравьеду не пришло в голову, что, раз ничего другого не поделаешь, надо хотя бы обзавестись хорошим языком. Если уж показывать, так было бы что. Приходит он к маме, просит у нее две кроны шестьдесят геллеров. И покупает мухоловку – длинную такую липкую ленту. «Это то, что надо!» – говорит он.

А встретив за городом страуса, показывает ему свой новый длинный язык. Страус же показать свой обычный маленький язык постеснялся. Малыш-муравьед пришел в восторг – здорово все получилось! И от восторга язык прятать не стал, так и побежал домой.

– Фу, как некрасиво болтается твой новый язык! – сказала мама. – Спрячь-ка его сейчас же! Нет у нас лишних денег, чтобы выбрасывать их на ветер!

Малыш-муравьед хлопнул себя по лбу и стал засовывать новый язык в рот. Примерно этак за полчаса управился и тут увидел, что на кончик прилепилась уйма всякой всячины: сухие листья, окурки от сигарет и, что самое интересное, сорок шесть муравьев.

– Как? Откуда? – удивилась мама. – Нам же столько не съесть!

– Сколько съедим, столько и съедим, остальных можно законсервировать, – сказал малыш-муравьед.

Мама сходила в магазин, купила банок для консервирования и еще пятнадцать мухоловок. С той поры зажило семейство великолепно. Однако в секрете это оставалось недолго, и вскоре уже все муравьеды ловили муравьев на мухоловки-липучки, прикрепленные к языку. Сидели они теперь дома, слушали легкую музыку, языки у них находились неведомо где, это было удобно и означало полный переворот в жизни муравьедов. Теперь уже ни один страус не позволял себе насмешек над, муравьедами, даже наоборот, муравьеды теперь слыли животными интеллектуальными, хорошо разбирающимися что к чему.

А малышу-муравьеду поставили памятник из песчаника: муравьед в коротких штанишках показывает язык страусам. В день годовщины у памятника собираются все муравьеды и показывают языки. Правда, просто так, символически, потому что страус на памятнике не изображен. Еще чего не хватало – ставить памятник страусам!

Отилия и тысяча пятьсот восемьдесят клякс

Писать – дело довольно простое: берется синяя, зеленая или красная авторучка, в нее набираются синие, зеленые или же красные чернила – и пиши себе. Писать можно что угодно: задание по арифметике, новогоднее поздравление, что-нибудь на память. Написать можно много чего, чернил в авторучке хватает надолго, дня этак на четыре.

Но жила-была одна девочка, звали ее Отилия, ей приходилось наполнять ручку шесть раз только до полудня. Каждый день она покупала по бутылочке чернил, и пани продавщица в канцелярском магазине была в полном отчаянии: откуда ей набрать столько бутылочек? Покачав головой, пани продавщица с удивлением спросила у Отилии:

– Скажи на милость, что ты с этими чернилами делаешь? Много пишешь, что ли?

Отилия ответила:

– Я не знаю.

Дело в том, что она была стеснительна, говорила мало, ей было стыдно признаться, как на самом деле обстоят у нее дела с письмом. Стыдилась сказать, что дела с письмом у нее и впрямь обстояли ужасно, она многое умела, даже играла коляды на скрипке, а писать вообще не умела.

Когда в школе надо было написать слово «воробей», ребята писали «воробей». И все дела. Но Отилии этого было мало: вокруг воробья она делала непременно двадцать две кляксы – семь больших, четыре поменьше и одиннадцать совсем маленьких, так что воробей в этих кляксах ну только что не тонул – он ведь всего-навсего написан, поэтому и улететь тоже не мог. Но Отилии этих двадцати двух клякс в тетради оказывалось мало. Еще одиннадцать она делала на парте, восемь садила на юбку, шесть на кофточку, девять на чулки, две на туфли, четыре на ленты в косичках, пять на нос, семь на лоб и одну большую на подбородок, так что в сумме выходило семьдесят девять клякс. А теперь представьте себе, что получалось, если ей требовалось дома написать упражнение по стилистике на полстранички. Полстранички – это двадцать слов. Каждое помноженное на семьдесят девять клякс дает нам тысячу пятьсот восемьдесят клякс. Поэтому ничего удивительного не было в том, что бутылочка чернил пустела в мгновенье ока.

Папа весь вечер очищал тетрадь отбеливателем, чтобы учительница могла хотя бы отыскать задание среди клякс. Мама стирала скатерть, чулки и ленты для косичек, купала Отилию и жаловалась:

– Опять с утра надо бежать в химчистку сдавать кофту и юбку! Зачем ты так делаешь, Отилия? Неужели не можешь писать поаккуратнее? Откуда это у тебя, девочка? Дедушка клякс не ставил, отец тоже. Когда же наконец ты перестанешь ставить кляксы?

Но Отилия только плечами пожимала:

– Это не я, это авторучка.

Отец на это сказал:

– Помалкивай! Хватит уже этих оправданий! Если завтра сделаешь еще хоть одну кляксу, будешь сидеть дома, запомни!

А мама крикнула из ванной:

– Но ведь завтра в школе рождественский вечер, Отилия там будет играть на скрипке, мы обещали, что придем ее послушать вместе с тетушкой Жофией.

Но отец направился прямо в ванную и сказал:

– Вечер не вечер, но если сделает еще одну кляксу, никуда не пойдет. Сказано, и баста!

Утром Отилия надела белую кофточку, зеленую юбку и белые чулки, чтобы на рождественском вечере выглядеть нарядно, взяла портфель, скрипку и отправилась в школу, пришла, села за парту и приготовилась писать. Пани учительница сказала:

– Дети, сегодня будем писать диктант, достаньте тетради и ручки. А ты, Отилия, пиши аккуратно, чтобы опять не превратиться в сплошную кляксу. Знаешь ведь, что после уроков у нас будет рождественский вечер.

И стала диктовать:

– Гуси гоготали. Собаки – лаяли. Кошки – мяукали…

Она все диктовала, диктовала, а Отилия писала и думала:

«Мало того что диктант сегодня, так еще и вечер. А что, если я посажу где-нибудь кляксу? Тогда мне не придется играть на скрипке. Все равно я буду стесняться, когда много народу соберется».

Так она думала и в то же время писала, писала. Возле гусей Отилия сделала тридцать восемь клякс, около собак – восемьдесят четыре, а вокруг кошек – двести двадцать пять. Триста пятьдесят брызнула на парту, пятьсот восемьдесят на кофточку, шестьдесят две на юбку, пятьдесят семь на чулки и триста пятьдесят пять на лицо. Таким образом, если подсчитать, получается тысяча пятьсот восемьдесят клякс. Бутылочка чернил опустела в мгновенье ока. Отилия подняла руку и сказала:

– А мне нечем писать!

А пани учительница глянула на Отилию и страшно испугалась, потому что на парте образовалась целая чернильная лужа. Отилия, куда ни глянь, вся в чернилах: кофточка похожа на белого кролика в пятнах, юбка – словно зеленый кролик в пятнах, лицо, руки и ноги – сплошь в чернилах. Вид, скажем прямо, был у нее ужасный, пани учительница схватилась за голову и сказала:

– Отилия, как ты в таком виде будешь играть на рождественском вечере? Что, глядя на тебя, скажут папы и мамы? Уж лучше бы ты вовсе не играла, но вечер, к сожалению, рождественский, без коляд нельзя. Придется тебе сходить домой переодеться.

Но Отилия сказала:

– Вы знаете, папа меня все равно никуда не пустит. Он сказал, что если я посажу еще хотя бы одну кляксу, буду сидеть дома, и баста.

А пани учительница стала думать, как выйти из положения. Думала она, думала, и ее осенило. Она хлопнула себя по лбу и объявила:

– Я знаю, что делать! Выстираю-ка я тебя в отбеливателе. До начала вечера ты успеешь высохнуть.

Во время перемены она сбегала в магазин и купила целый чемодан отбеливателя. А пани продавщица покачала головой и сказала:

– Зачем вам столько отбеливателя? Если каждый будет брать по стольку, где мне его доставать для вас? Тут одна девочка скупила у меня все чернила, а теперь вы скупили весь отбеливатель. Скажите на милость, что происходит?

Но времени на разъяснения у пани учительницы не было, она побежала обратно в школу, у пана школьного сторожа налила отбеливатель в ванну, окунула в него Отилию с головой, намочила ее хорошенько, так что кляксы одна за другой стали исчезать. Но постепенно вместе с кляксами стала исчезать и Отилия. Пани учительница и ахнуть не успела, как в ванне не было ни Отилии, ни клякс.

– Отилия, где ты? – спрашивает пани учительница. Она подумала, что Отилия просто так куда-то отлучилась. Но Отилия ответила:

– Я здесь, по-прежнему сижу в ванне.

А пани учительница побледнела, как кафель ванной комнаты, и подумала: «Вот тебе и на! Я до того ее доотбеливала, что она исчезла как клякса. Что я теперь скажу родителям? И что будет с рождественским вечером?»

В голове пани учительницы проносились неприятные мысли. И вдруг ее осенило: Отилия в сущности не знает, что с нею произошло. И тогда она сказала:

– Отилия, весьма сожалею, но мне кажется, что тебя немножечко не видно. На всякий случай взгляни на себя в зеркало. И подала Отилии маленькое зеркальце из своей сумочки. Отилия взяла его, а выглядело это так, словно зеркальце просто повисло в воздухе. Поглядела в него Отилия и говорит:

– Да, пани учительница, вы правы, меня нисколечко не видно. Но мне это не мешает, я думаю, что этим можно воспользоваться и многих разыграть.

Едва она это произнесла, как раздался звонок на урок. Отилия побежала в класс и села за парту. Только она успела сесть, как вошел пан учитель, который учил их арифметике, и сказал:

– Сегодня частично повторим таблицу умножения.

И стал спрашивать, сколько будет трижды пять, сколько четырежды девять. Отилия подумала: «А собственно почему я должна сидеть за партой, ведь меня никто не видит». И спокойно стала расхаживать по классу, поднялась к учительскому столу, взглянула в записную книжку пана учителя на оценки. Потом села на стол рядом с классным журналом и стала болтать ногами в раздумье, вызовет ли ее учитель вообще. Когда подошел ее черед, учитель сказал:

– Как вижу, Отилия сегодня отсутствует, а я хотел спросить у нее, сколько будет семью восемь и сколько восемью шесть.

Тут Отилия помчалась к парте и говорит:

– Извините, я не отсутствую, просто меня не видно. Пани учительница очищала меня отбеливателем так долго, что я отбелилась начисто и стала невидимой.

Учитель поднял глаза и сказал:

– Ах, так! Тогда другое дело! Я думал, что ты отсутствуешь.

И спросил ее, сколько будет семью восемь и сколько восемью шесть. Отилия заглянула под парту в таблицу умножения и сказала:

– Пожалуйста: семью восемь будет пятьдесят шесть, а восемью шесть – сорок восемь.

А учитель говорит:

– Верно, Отилия, верно. Хоть я тебя совершенно не вижу, считаешь ты хорошо.

И поставил ей пятерку.

А Отилия в душе ликовала: «До чего же хорошо быть невидимкой! Так в конце года у меня будут сплошные пятерки. И учить ничего не надо».

И она с нетерпением стала ждать рождественский вечер, она уже нисколько не боялась, что застесняется играть на скрипке, когда соберется много людей.

И действительно, она нисколько не испугалась вечера. А когда пани учительница поднялась на сцену и сказала: «А теперь ученица Отилия сыграет нам на скрипке коляды…» – она принялась спокойно играть. А мамы и папы вместо того, чтобы слушать ее, стали между собой перешептываться и зашумели:

– Что это значит? А где же, собственно, эта Отилия?

Потому что на сцене висела в воздухе только скрипка, смычок двигался сам собой вверх и вниз, а пани учительница спокойно стояла рядом и переворачивала ноты.

Папы и мамы продолжали кричать:

– Что это значит? Что за нелепость?

А тетя Жофия, которая была близорука и вообще ничего не видела, толкала соседей в бок и говорила:

– Помолчите, пожалуйста, а то не слышно, как чудесно играет наша Отилия.

Но тут отец с матерью встали, и направились прямо на сцену, и сказали учительнице:

– Никакая это не Отилия, уж мы-то как-нибудь Отилию знаем. Дело в том, да будет вам известно, что мы ее родители. То, что перед нами, для Отилии явно недостаточно. У Отилии в волосах ленты, у нее есть уши, шея и белые чулки…

Пани учительница, поняв, что ничего не поделаешь, придется говорить правду, сказала:

– К сожалению, это ваша дочь Отилия, только она, бедняжка, невидимка. Она исчезла, когда я окунула ее в отбеливатель, потому что девочка была сплошь в кляксах.

Под конец она расплакалась и сказала:

– Если говорить честно, то мне жаль, что так получилось.

А отец качал головой: «Да, больше нет у нас Отилии. С отбеливателем надо обращаться осторожно». А мама стала причитать:

– Ах, крошка моя! Значит, ты теперь невидимка. Значит, никогда мне уже не стирать с твоего носа чернила, никогда уже не мылить тебя в ванне, не носить твои кофточки и юбки в химчистку, ах, ах, ах!

А тетя Жофия, которая все никак не могла понять, в чем дело, горько плакала и говорила:

– Ах, какое несчастье. У нее лопнула струна «соль», а вдруг еще что-нибудь? И она не может играть коляды!

А папы и мамы в зале становились все нетерпеливее и кричали:

– Что за странное представление? Где декламации хором? Почему на сцене плачут трое, и каждый на свой лад? Какое же это веселое рождество?

Отцу с матерью и тетей Жофией пришлось удалиться. Они взяли в гардеробе свои пальто и пошли домой. Отилия спрятала скрипку в футляр и отправилась вместе с ними. А по дороге она им говорила:

– Странно мне, отчего вы такие грустные?

А отец остановился и сказал:

– Несчастное дитя, что за жизнь тебя ждет. Ты даже милиционером-регулировщиком не можешь стать!

На что Отилия сказала:

– Регулировщиком стать я не могу, зато могу быть контролером в магазине самообслуживания.

После этого отец уже больше ничего не говорил, а когда пришли домой, принялись готовить праздничный ужин, стараясь успеть к рождеству. Готовили «синего» карпа. А Отилия в это время подумала: «Вот здорово! Никто меня не видит, пойду-ка я в комнату и посмотрю подарки».

Она преспокойно взяла с кухонного шкафа ключ и пошла в комнату. А в комнате лежало множество свертков. На одном было написано «папа», на другом «мама», на третьем «тетя Жофия», а на трех маленьких свертках Отилия увидела свое имя и подумала: «Что же в этих свертках может быть?» Хотела уже было развернуть их, но в комнату вошел отец и спросил:

– Есть тут кто?

Он собрался запереть дверь, поэтому Отилии пришлось оставить подарки и спешно выскользнуть из комнаты.

А когда в кухне все было приготовлено и когда карп был доведен до синевы, мама сказала:

– Ну, теперь можно пойти и взглянуть на подарки, да?

Все встали и пошли за папой. Он зажег елку и стал раздавать подарки. Каждый получил то, что ему предназначалось. Перед Отилией оказались три маленьких свертка. Она развернула их, и в каждом оказалось по новой авторучке – одна красная, вторая зеленая, третья синяя.

Папа сказал:

– Эти ручки подарок тебе, Отилия, чтобы ты никогда больше не ставила клякс. Ведь ты всегда винила авторучки.

А мама добавила:

– Можешь сейчас же их опробовать. Напиши новогодние поздравления дядюшке Оту, тете Анежке и тете Клотильде.

И она дала Отилии три праздничные открытки.

Отилия села и стала писать синей авторучкой: «Милый дядюшка…» Едва она написала «милый дядюшка», как посадила вокруг «дядюшки» четыреста двадцать клякс, на скатерть – пятьсот шестьдесят шесть, на лицо, руки и ноги – шестьсот девяносто четыре. В общем получилось тысяча пятьсот восемьдесят клякс. А мама воскликнула:

– Смотри, папа, Отилия перестает быть невидимкой, на ней остаются кляксы.

А папа сказал:

– Продолжай писать, Отилия, продолжай, продолжай, не прерывайся!

И Отилия продолжала писать. К тому моменту, когда дописала открытки дядюшке и обеим тетушкам, от клякс она оказалась вся синяя, так что стала целиком видна. Отец вздохнул с облегчением:

– Опять она с нами, наша Отилия!

А мама с тетушкой Жофией добавили:

– Слава богу, с нас теперь эта забота свалилась!

И все принялись есть карпа. Во время еды тетя все время тыкала Отилию вилкой и ножом, потому что путала ее с синим карпом, а Отилия жутко злилась и думала про себя: «Глупая я. Была бы аккуратней, не делала бы клякс, могла бы остаться невидимкой и долго еще разыгрывать всех».

Как солнце делает радугу

Жил-был однажды один большой сад, а в саду было много всякой всячины. Была там трава, такая зеленая – глаз не оторвать. Был бассейн с водой синей-пресиней. А деревьев, кустов, цветов и бабочек не счесть. Да и кому это нужно – считать деревья, кусты, цветы и бабочек? В саду играли Боржек с Маркеткой, были они маленькими и не очень-то умели считать. Но умей они даже считать до тысячи, на это у них времени все равно бы не хватило. Они радовались тому, что стоит июль, что можно купаться в бассейне с синей водой, греться на солнышке, гоняться за бабочками и разговаривать с ними.

– Неужели вы не знаете, что за день завтра? – спросил однажды у бабочек Боржек.

Но бабочки вообще редко задумывались о календаре, и поэтому в ответ они только покачали своими маленькими головками.

– Так вот, знайте же, завтра у меня день рождения, и наверняка мне что-то подарят, – говорит им Боржек.

– А неужели ж вы не знаете, что за день послезавтра? – спросила у бабочек Маркетка. И поскольку бабочки этого не знали, она сказала: – Так знайте же – послезавтра день рождения у меня, и я тоже получу подарки.

Бабочки захлопали своими желтыми, белыми, красными и синими крыльями и стали желать Маркетке и Боржеку всего самого лучшего, а главное, чтобы светило солнышко.

– Ну, уж это никакой не подарок, – сказал Боржек. – Солнышко светит и тому, у кого нет дня рождения.

– Нам бы чего получше, – сказала Маркетка, – мы хотим такие подарки, каких ни у кого нет.

И они действительно получили подарки такие прекрасные, что полюбоваться ими слетелись бабочки даже из соседнего сада. Они глядели и глаз не могли оторвать от Маркетки и Боржека. Маркетка пришла в сад в новом платье, а платье было красным, как спелая земляника, такая спелая, что ее уже можно рвать. Боржек пришел в трикотажной рубашке с короткими рукавами. Рубашка была синей, как небо, с которого уже целую неделю не упало и капли дождя.

– Какие краски! – восклицали бабочки. – Подарки действительно замечательные.

Но Маркетка улыбнулась и сказала им:

– Это еще не все! Кроме платья мне подарили оранжевую ленту и фиолетовый платок, а Боржеку желтую шапочку и зеленые носочки, видели бы вы,/как это здорово!

Бабочки слушали ее раскрыв рты, а Боржек сказал:

– Вот видите, а вы желали нам всего-навсего, чтобы солнышко светило.

Бабочки на это ничего не ответили. Да и что они могли сказать? Им не хотелось признаваться, что нет у них денег ни на платья, ни на рубашки, а если бы даже и были деньги, сделать покупку им не так просто, потому что когда в магазин влетает бабочка, то никто не принимает ее за покупателя и не относится к ней всерьез. Поэтому они молча летали над ярко-зеленой травой, такой яркой и такой зеленой, глаз не оторвать, играли с Маркеткой и Боржеком в пятнашки.

Лето, однако, есть лето. Летом жарко даже в самом красивом красном платье. И в синей рубашке тоже. Поэтому Маркетка с Боржеком решили выкупаться.

Маркетка сняла с себя новое платье и положила его за куст крыжовника. Боржек снял новую рубашку и положил ее за куст смородины. А затем – раз, два, три! – и вот уже оба в воде. Они играли большим разноцветным мячом, смеялись, брызгались водой так, что все бабочки промокли насквозь, с них даже текло. Спустя какое-то время, накупавшись вдоволь, Маркетка вылезла из воды, обсохла на солнышке и собралась надеть свое новое красное платьице.

Представьте себе, однако, что на траве за кустом крыжовника лежало какое-то другое платье – цвета совсем неспелой земляники, которую еще нельзя рвать, потому что если ее съесть, то может заболеть животик.

– Что такое? – воскликнула Маркетка. – Ведь это вовсе не мое новое платье! – И заплакала.

– Ты чего ревешь? – крикнул ей Боржек из бассейна. – Тебе не стыдно? Как маленькая!

– Ты только посмотри, – крикнула ему Маркетка, – кто-то украл мое красное платье, а вместо него оставил другое, совсем некрасивое—И опять принялась плакать.

Боржек вылез из бассейна, посмотрел на Маркеткино платье – оно действительно бьдло не таким, как то, что Маркетке подарили на день рождения.

«Надо же!» – удивился Боржек и побежал посмотреть за куст смородины, куда он положил свою новую синюю рубашку. Представьте себе, вместо рубашки, синей, как безоблачное небо, там лежала рубашка, цветом похожая на старый канцелярский конверт.

– Это еще что такое! – закричал Боржек. – Кто поменял нам платье и рубашку? Ведь кроме нас двоих и бабочек в саду нет никого!

– Может быть, бабочки знают, кто взял наши новые вещи? – сказала Маркетка. Она тут же собрала всех бабочек и спросила у них: – Скажите, что случилось? Кто взял наши новые вещи и вместо них положил старые?

Но бабочки только удивленно качали маленькими головками, а одна капустница-малышка напомнила:

– Мы ведь играли вместе с вами, мы еще промокли так, что с нас текло.

– Почему же вы не попросили нас присмотреть за вашими вещами? – спросила одна лимонница. – Тогда бы такое не случилось.

– Если вы хотите узнать, кто это сделал, – сказала голубянка, – вы положите сюда еще что-нибудь, а мы станем караулить.

– Хорошо, – сказал Боржек, – ни нового платья, ни новой рубашки больше нет, но у нас есть еще желтая шапочка и зеленые носки, фиолетовый платок и оранжевая лента. Мы все это принесем, заберемся с Маркеткой в бассейн, будем играть в мяч как ни в чем не бывало и брызгаться, а вы караульте калитку и забор. И они в самом деле принесли шапочку, носки, платок и ленту, положили все за куст смородины, забрались в бассейн и как ни в чем не бывало стали играть большим разноцветным мячом. А в это время бабочки не спускали глаз с калитки и забора.

Только одна капустница, самая умная из всех, подумала: «Зачем мне караулить у калитки? Калитку-то ведь никто не подменял! Присмотрю-ка я за кустом смородины, тут я лучше всего увижу, если вдруг что произойдет».

Села она на куст смородины и стала караулить.

Сидит она, караулит и видит, как, откуда ни возьмись, появляется длинная тонкая рука с крошечной ложечкой, какими едят пирожные. Не успела бабочка опомниться, как зеленые носки стали почти белыми, фиолетовый платок – почти бесцветным, шапочка и лента тоже.

«Чья же это может быть рука, такая длинная и тонкая?» – подумала про себя капустница. Но вокруг никого, кроме солнца на небе. Именно в этот момент оно открыло рот, что-то проглотило и облизнулось, словно сбитых сливок попробовало. Капустница закричала своим тоненьким голоском и полетела к бассейну. А когда на ее крик Маркетка и Боржек прибежали к смородинову кусту, она им рассказала про все, что видела.

– Так вот оно в чем дело, – нахмурился Боржек, – все эти яркие краски съело солнце. И как ему только не стыдно!

– Противное, глупое солнце, если бы не оно, у меня было бы чудесное красное платье, фиолетовый платок и оранжевая лента! – крикнула Маркетка.

– И вообще, разве можно себя так вести? Такие красивые краски, и какое-то там глупое солнце запросто слизнуло их. Ну, солнце, мы тебе еще покажем! – крикнул Боржек и погрозил солнцу пальцем.

– Убирайся прочь! – крикнула Маркетка. – Мы тебя нисколечко не любим! Скройся!

Но бабочкам такие речи не понравились. Самая старшая капустница откашлялась и сказала:

– Гм, гм, я думаю, что вы не должны так грубо разговаривать с солнцем. Оно может обидеться и перестанет светить.

– И пусть! – крикнула Маркетка. – Пусть не светит, нам все равно. А вы, глупые бабочки, помалкивайте. На день рождения вы желали нам, чтобы это гадкое солнце светило не переставая. Вот видите, что оно натворило. Оно ворует, а мы с ворами не разговариваем!

А вот этого говорить все же не следовало. Солнце и в самом деле обиделось – и спряталось за большую черную тучу. А поскольку в больших черных тучах прячутся дожди, в тот же миг дождь полил как из ведра.

– Вот и кончились наши игры, – горестно вздохнули бабочки. – Говорили мы вам, что солнце обидится. Нельзя так с солнцем разговаривать.

– И вообще… а вдруг солнцу эти краски нужны, – сказала самая умная капустника. И все бабочки полетели в беседку.

Маркетка с Боржеком отправились вслед за ними. Они молча сидели в беседке и смотрели, к$к льет дождь, сад изменился – стал печальным и унылым, словно ушедший праздник, который кончился и больше никогда не вернется.

– Теперь, наверное, нам больше не придется играть в пятнашки, – сказала Маркетка, – и купаться тоже. Да, Боржек?

– В таком виде все вокруг кажется некрасивым, – вздохнул Боржек, – мир без красок мне совсем не нравится.

– Это оттого, что солнце не светит, – объяснила самая умная капустница, – без солнца нет красок. А откуда солнце их берет? То там схватит немного, то тут, так и кормится красками, что поделаешь!

– Пожалуй, капустница права, Маркетка, – сказал Боржек. – А что, если мы попросим прощения у солнышка?

И они попросили у солнышка прощения. Сказали ему, что не сердятся на него за платье, рубашку, ленту для волос, потому что ни рубашка, ни лента ничего не стоят, если солнышко не светит.

И солнышко простило их. Простило потому, что оно доброе и мудрое. Оно выглянуло из-за тучи. А выглянув, улыбнулось и сделало огромную разноцветную радугу.

Маркетка захлопала в ладошки и закричала Боржеку:

– Погляди, радуга красная, как мое платье, оранжевая, как моя лента, и фиолетовая, как мой платок!

– И синяя, как моя рубашка, зеленая, как мои носки, и желтая, как моя шапочка! – воскликнул Боржек. – Теперь видишь, куда подевались наши краски?

Они громко смеялись, и бабочки смеялись вместе с ними, смеялись и кричали, перебивая друг друга:

– На свете ничто не пропадает. Этими красками солнце расцветит все, что только можно, и мир опять станет таким же веселым, каким был до сих пор. А это ведь куда важнее, чем какая-нибудь там дурацкая лента для волос.

И бабочки опять стали играть с Боржеком и Маркеткой на траве, которая загорелась зеленым цветом так, что глаз от нее было не оторвать.