Текст книги "Марий и Сулла. Книга вторая"
Автор книги: Милий Езерский
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 6 страниц)
XXV
Серторий решительно вошел в дом Цинны. Шагая грязными калигами по блестящей мозаике и пушистым коврам атриума и оставляя на них мокрые следы, он спросил раба, выбежавшего из перистиля:
– Консул здесь?
– Ты говоришь, – шепнул молодой невольник, с испугом оглядываясь на дверь таблинума, – но господин занят и велел его не беспокоить.
Серторий, пожав плечами, постучал и распахнул дверь.
Цинна вскочил. Ярость исказила его лицо.
– Я приказал никого не впускать! – крикнул он. – Я занят… Эй, атриенсис, двадцать плетей…
Молодой Марий и Фимбрия, полулежавшие за столом, сели на ложе, опустив ноги на пол.
– Раб не виноват, – сказал Серторий, – я пошел насильно… У меня важное дело, вождь, и я не мог ждать… Отпусти сперва слугу, а затем выслушай меня…
– Говори.
– Прости, но я хотел бы беседовать с тобой наедине…Молодой Марий криво улыбнулся, а Фимбрия покраснел.
– Изволь, – сказал Марий, – мы можем уйти, если ты считаешь нас лишними…
Марий и Фимбрия, нахмурившись, встали.
– Я ухожу, Люций Корнелий, и буду ждать тебя у отца, – сказал Марий. – Придешь?
– Только не сегодня. Обилие дел заставят меня провидеть весь день дома.
Когда они ушли, Цинна нетерпеливо спросил:
– Какие у тебя такие важные дела? Ты поставил меня в глупое положение…
– Вождь, бардиэи продолжают убивать, насиловать, грабить… Пора положить этому конец!
– Старик уверял меня, что преступления не повторятся…
– Старик, старик!.. Они врываются даже в дома наших сторонников… И кто порукою, что сегодня или завтра они не нападут на тебя, консула, и иных вождей?
Цинна побледнел.
– Что же ты предлагаешь? – сдавленным шепотом вымолвил он.
– Я требую уничтожить этих зверей… А если ты колеблешься – пеняй на себя за последствия…
– Сколько их?
– Четыре тысячи.
– Пусть легион выступит после II стражи к Коллинским воротам.
Цинна беседовал с Серторием, Фимбрией и Карбоном не о государственных делах, а об успехах Суллы. Слава о подвигах императора долетела уже до Рима, и его победы казались сказочными.
– Всё это ложь, – говорил консул, – два-три удачных сражения возведены тайными приверженцами Суллы в крупные победы, чтобы вселить смуту в сердца сограждан. Но я постараюсь, чтобы злоумышленники понесли заслуженную кару…
Хлопнул в ладоши:
– Позвать Ойнея!
Грек вошел крадущейся походкой, озираясь исподлобья.
– Выловил врагов?
– Пока шестерых, вождь!
– Кто такие?
– Гай и Люций Юлии, Антилий Серан, Публий Лентул, Гай Нумиторий и Марк Бебий.
– Где они?
– Убиты на больших дорогах. Они пытались бежать, переодевшись рабами, но соглядатаи опознали их.
– Головы их?
– В кожаном мешке, который я оставил в саду…Цинна взглянул на Карбона:
– Выставить чуть свет на рострах. Выдать Ойнею двадцать тысяч сестерциев.
Грек наклонил голову, но не уходил.
– Благодарю вождей и друзей народа за милость, – вымолвил он срывающимся голосом, – но прошу освободить меня от этих дел… Я устал, и силы покидают меня…
Цинна пристально взглянул на него.
– Тебе, прослужившему более тридцати лет у Скавра, известны все друзья его и Суллы, – резко сказал он, – и ты, только ты один можешь указать на них… Что дрожишь? Возвращения Суллы испугался? Но он не вернется. Ну, а если придет – весь римский народ даст ему отпор…
– Нет, вождь, не Суллы я боюсь, а упадка сил… я болен… Что мне в этом серебре?
– Я прикажу выдать тебе золотом…
– Вождь, уже все враги выловлены, и я опасаюсь – больше не найти. А ты подумаешь, что я укрываю их… И я не могу… не хочу…
– Молчи! Благо республики требует помощи от всех граждан, и я приказываю тебе продолжать розыски…
Ойней молча ушел.
– Вот злодей, готовый за деньги предать отца и мать! – воскликнул Цинна. – Но он полезен для блага народа…
Раб возвестил о прибытии обоих Мариев.
– А, это вы! – весело закричал хозяин, бросившись им навстречу. – Какой радости обязан я вашему посещению?
Но, взглянув на старого Мария, смутился.
«Знает, всё знает, – мелькнуло у него, – будет ссориться… Но что сделано – сделано, и только одни боги способны возвратить к жизни преступников:».
– Ты перебил, консул, спящих бардиэев, – заговорил ворчливым голосом старик, – и я пришел с сыном, который возмущен не меньше меня (молодой Марий опустил глаза), спросить тебя, зачем ты пролил столько крови?
Цинна хотел ответить, но Марий остановил его:
– Я знаю, кто подстрекал тебя на убийство. Это он, он! – вскричал старик, указывая на Сертория. – И я требую ответить мне, кто я в республике – раб или… или магистрат?
Цинна дружески похлопал его по спине:
– Успокойся, дорогой мой! Я сейчас изложу тебе причины, толкнувшие нас на этот поступок, и если ты захочешь выслушать сперва Квинта, – кивнул он на Сертория, – ты согласишься…
– Никогда! – грубо перебил Марий. – Я знаю, что скажет он, что скажешь ты… Убийства, насилия, грабежи? Ха-ха-ха!
– Но позволь, Гай Марий…
– Молчи! Кого они убивали? Сулланцев, врагов республики…
– Ошибаешься… Они стали умерщвлять неповинных граждан.
Не желая уступить, Марий упрямо проворчал:
– Не может быть! Всё делалось для блага отечества… И когда я получу седьмое консульство, я освобожу весь римский народ…
Цинна, довольный, что беседа свелась к охлократии, поддакивал старику и сумел так опутать его хитро сплетенными речами, что тот позабыл почти о своих жалобах.
– Царство Сатурна, – улыбаясь, говорил Цинна, – это мечта всего человечества: всеобщее равенство, счастливый труд в городе и деревне, плата человеку по усердию, количеству и качеству выработанных предметов…легионы, состоящие из римлян, союзников и рабов, и…множество новшеств, которые мы обдумаем на досуге…
А сам думал: «Пусть помечтает, это его слабое место… Часто старик и ребенок не отличаются умом друг от друга».
Угрюмые глаза Мария повеселели.
– О, если бы мне дожить до этих дней! – вздохнул он. – Что я пережил, сколько перенес горечи в жизни, борясь с нобилями, и неужели всё это тщетно… для того, чтобы пришел… он… и разрушил?..
Вскочил в бешенстве. Лицо побагровело, вспотело, седая грива и взлохмаченные брови зашевелились, и он забегал по таблинуму, грузный, тяжелый, неповоротливый, натыкаясь на кресла и биселлы.
– Он, он! Всюду он! – шептал Марий. – Победы над Митридатом, осада Афин – ха-ха-ха! А ведь он, злодей, отнял у меня… он…
Задыхаясь, опустился в биселлу.
– Не волнуйся, дорогой мой, – успокаивал его Карбон. – Победы его – ничто в сравнении с теми высокими идеями, какие ты хочешь привить республике. Недаром Посейдоний, умный историограф, не оставляет тебя своими советами. А оптиматов у нас почти уже нет. Мы выкорчуем остатки их, как трухлявые пни, и тогда…
– Да, – вздохнул старик. – Но нельзя же спокойно спать и отдыхать! Нужно готовиться к новой борьбе. Он придет – я его знаю! А я устал от забот и трудов, меня мучает мысль о новых войнах и опасностях… Борьба будет упорная: это не война с Октавием или Мерулой, вождями всякого сброда! – Он помолчал. – Разве он не заставил бежать меня из Отечества? Разве я не скитался, подвергаясь опасностям на суше и на море? И только счастливая случайность помогла мне возвратиться на родину и победить врагов с твоей помощью, Люций Корнелий!
Цинне не понравилось, что Марий приписывает победу себе, а его, Цинну, обходит, выставляя только своим помощником, и он сказал, сдерживаясь от раздражения:
– Оба мы одержали верх над неприятелем, а чья заслуга больше и полезнее – оценит потомство.
Марий хрипло рассмеялся:
– Потомство, потомство! Оно заклеймит нас кличкой разбойников, палачей, тиранов, кровопийц, и я не желал бы пристрастного суда проклятых оптиматов! Я сам себе суд и знаю, за что боролся…
Встал и, ни на кого не глядя, направился к двери.
XXVI
По Риму ходили тревожные слухи: «Сулла идет!» Неизвестно, кто распространял их, но Цинна, уверенный, что это дела уцелевших от разгрома аристократов, требовал от Ойнея розысков виновных.
– А не найдешь – хватай матрон. Заставь их говорить, чем хочешь, и они скажут, – говорил он, нетерпеливо постукивая по столу. – За каждого злодея получишь четыре тысячи сестерциев.
Однако Ойней не радовался деньгам. Он уже нажился, а слухи, распространяемые в городе, доводили его до ужаса; он утратил сон, стал раздражителен. Тукция видела, что мужа грызет забота, но не знала, в чем дело.
Однажды, когда она дожидалась мужа, к ней подошел человек в пилее, с виду вольноотпущенник, однако лицо, гордая осанка и величественные движения изобличали в нем переодетого аристократа.
– Ты жена Ойнея? – спросил он, подозрительно озираясь.
Она кивнула, пристально разглядывая его.
– Знаешь, чем он занимается?
– Он лено…
– Ты не поняла… Известно тебе, чем он зарабатывает деньги по ночам?
Сердце ее тревожно забилось.
– Нет, господин, – шепнула она. – Я спрашиваю его, куда он уходит, а он молчит… И если ты знаешь, научи меня, как заставить его сидеть дома…
Незнакомец молчал, раздумывая.
– А вот и Ойней! – воскликнул он. – Скажи ему так:«Берегись, предатель!»
И незнакомец бросился в ворота, надвинув на глаза пилей. Но как ни поспешно было его бегство, он столкнулся с греком и, прежде чем тот мог опомниться, ударил его в зубы с такой силой, что лено, завопив, покатился по земле.
Тукция закричала. Прибежал сторож и помог господину подняться. Лицо грека было окровавлено. Он тихо выл, как побитая собака.
– Отведи господина в кубикулюм, позаботься о нем, – приказала Тукция.
XXVII
С каждым днем Марий ожесточался. Ненависть к нобилям разъедала его сердце. Он запрещал хоронить трупы убитых, приказывая их волочить по площадям и улицам, а головы прикреплять к рострам. Злобно смотрел, как всадники, толпясь в базиликах, яростно оспаривали друг у друга имущество казненных – богатые виллы, земли, виноградники и дома, которые продавались за бесценок.
– Торгаши слетелись, как воронье на падаль, – говорили плебеи, показывая пальцами на всадников и оскорбляя их злыми шутками. – Обогащайтесь, пока еще головы на плечах!
А вечерами Фимбрия приходил к Марию и шепотом сообщал о состоятельных всадниках, приверженцах Суллы. И в ту же ночь летели головы, семьи изгонялись, а лучшую добычу Фимбрия захватывал для себя или делил между друзьями.
Старик не знал покоя. Слухи о возвращении Суллы тревожили его, хотя он знал, что вождь аристократов осаждает Афины. И всё же он боялся, что его враг может оставить у Афин одного из военачальников, а сам внезапно нападет на Рим. И он приказал избрать в трибутных комициях двух мужей для охраны берегов Италии и отправить их помощниками к морскому префекту. По ночам ему грезились призраки, злые духи расстроенного воображения; вереницей проходили мимо ложа Лутаций Катул, Марк Антоний Оратор… Они останавливались перед ним и хохотали, протягивая окровавленные руки.
Он вскакивал и будил Юлию.
– Они… они… – шептал он, дрожа всем телом. Напрасно жена уговаривала его успокоиться, – он не слушал ее:
– Смотри – прячутся по углам… О Геката, разгони злых духов!.. Ты, повелевшая изваять деревянную статую, сотворить тело из дикой руты и украсить его домашними ящерицами, а затем раздавить их вместе с миррой и благовониями и рассеять смесь по воздуху во время новолуния! Избавь меня от призраков, и я построю тебе жилище из ветвей распустившегося лавра и буду горячо молиться, чтобы видеть тебя во сне. О Геката, богиня волшебства, покровительница колдуний!
Юлия со страхом внимала бессвязному бормотанию мужа.
– Спи, спи…
Он захрапел, но вскоре опять вскочил.
– Голос, голос, – шептал он, озираясь. – Я слышу его. О боги! Избавьте меня от позора скитаний, от руки ненавистного врага, занесшего меч над головою! Голос… голос… Слышишь, Юлия?
– Ничего не слышу, это шумит ветер…
– Голос… слышишь?
– Ты бредишь, Гай!
Он лег и заснул тяжелым сном.
Юлия сидела у изголовья. Она не любила мужа, но жалела его. Он был стар, ему нужна спокойная жизнь, отдых.
Избранный седьмой раз консулом, он стоял на форуме и беседовал с народом. Его медвежьи глаза блуждали по лицам людей, пытаясь проникнуть в душу каждого, но плебеи радостно приветствовали старого героя-надежду новой счастливой жизни. Он успокоился и веселый возвратился домой.
А в день нового года, в январские календы, вступил в должность консула. Лицо его было сурово, и он подозрительно смотрел на народ, валивший по улицам.
Вдруг глаза его остановились на невзрачном человеке в одежде вольноотпущенника. Растолкав толпу, Марий бросился к нему и схватил его за плечо.
– Злодей, я тебя искал! – дико захохотал он. – Вот сторонник Суллы, переодевшийся, чтобы вредить народу!
Плебс безмолвствовал. Убить в этот день человека означало навлечь на республику новые бедствия.
– Что же вы молчите, квириты? Неужели враг отечества достоин жизни?
– Смерть ему, смерть! – закричало несколько голосов, но суеверная толпа продолжала хранить молчание.
– Это один из тех, кто распространял ложные слухи о возвращении Суллы, – продолжал Марий. – Рыжий пес воюет еще в Греции, и пусть боги пошлют ему смерть на чужой земле и Фурии растерзают его проклятое тело!
И, обратившись к Цинне, спросил:
– Какой смерти достоит злодей-соглядатай?
– Придумай сам, – сухо ответил суеверный Цинна.
Марий решил:
– Сбросить с Тарпейской скалы.
Раздраженный нерешительностью плебса и вождей, он возвратился домой и во время обеда поссорился из-за пустяка с Юлией, а сына обозвал развратником за любовные похождения.
Всю ночь он не спал. Светильни горели, разгоняя мрак, которого он теперь не выносил.
Бессонница стала ужасом. С вечера он приказывал приносить в кубикулюм амфору с вином и ночью пил, чтобы скорее заснуть. Это вошло в привычку.
По утрам он отправлялся к Цинне. Прежде всего ему хотелось обеспечить городской и деревенский плебс, сделать его существование безбедным, создать когорты вольноотпущенников. Он обсуждал с друзьями, какие законы следует провести в первую очередь и как поступать с чужестранными купцами, ежедневно прибывавшими в Рим.
Однажды, во время споров, чей-то голос вымолвил за его спиною:
– А знаешь, Сулла бьет Митридата! Пирей и Афинынакануне сдачи.
Марий нахмурился, встал и, сославшись на болезнь, ушел домой.
«А ведь эту войну мог выиграть я, герой Югуртинского похода, победитель кимбров и тевтонов! И всё – славу, богатство, триумф – отнял у меня он! О, как я ненавижу и проклинаю его!»
В этот день он слег.
Большой, толстый, с лихорадочно блестевшими глазами, он лежал на ложе и поминутно просил пить. Юлия подносила холодную воду из источника Эгерии, и он, сделав глоток, отстранял чашу. А на ночь требовал вина, разбавленного горячей водою.
Александрийские врачи, греки и иудеи, осматривая его, покачивали головами. Одни говорили, что у него застарелая простуда, другие – что больное сердце, а иные утверждали, что походы, битвы и лагерная жизнь подорвали его здоровье.
– Он прожил семьдесят лет – разве это мало? Он добился славы, могущества, богатства, был семь раз консулом, женился на красавице… Чего еще человеку нужно?
Накануне смерти начался бред. Потный, взъерошенный, Марий вскакивал с криком:
– Воины! Полчища Митридата не страшны для римлян! Вперед! Два легиона в засаду, остальным…
Он делал различные телодвижения, как в строю, отдавал приказания. И вдруг из его глотки вырвался военный клич.
Вскочил.
Его схватили и уложили. Он затих. И лежал неподвижно, шепча обрывки слов.
Цинна, Карбон, Серторий и Марий Младший прислушивались к его бормотанию, и никто не понимал, что хотел сказать старик.
Он умер внезапно, – захрипел, вздрогнул, голова запрокинулась.
Вожди плебса молча стояли над телом консула, старшего товарища и популяра, посвятившего остаток своей жизни борьбе с ненавистными сословиями.
