Текст книги "Марий и Сулла. Книга вторая"

Автор книги: Милий Езерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

VI

Женившись на Цецилии Метелле, Сулла поселился в доме Эмилия Скавра не потому, что его привлекало богатство, а оттого, что супруга привыкла к роскоши и приучила к ней восьмилетнего своего сына.

Это был набалованный мальчик, и отчим относился к нему с равнодушием, но Цецилия, страстно привязанная к сыну, умоляла мужа полюбить его. В угоду жене Сулла пересилил себя: нанял для него учителей греков, следил за его образованием, играл с ним в мяч, чехарду, «цари», «судьи», чет или нечет и в монету. Подбрасывая вверх блестящий асс, Сулла спрашивал: «Capila aut navia?» [2]2
  Голова или лодка.


[Закрыть]

Пасынок часто выигрывал, ласкался к отчиму и потом говорил матери:

– Отец очень добр…

 Цецилия стала добродетельной женщиной, однако Рим, знавший ее прежнюю жизнь, не давал матроне покоя насмешливыми песнями, намеками, подметными эпистолами и даже порнографическими картинками, которые злые люди незаметно подбрасывали на улице в ее лектику.

Тогда она плакала и жаловалась мужу. Но Сулла, равнодушно пожимая плечами, говорил:

– Разве найдешь наглецов, которые занимаются этим? Если же кто из них попадется…

Он не договаривал и уходил в сад или на форум.

Однажды попался молодой человек Он напевал, когда лектика с возлежавшей Метеллой медленно двигалась к толпе:

 
Много красивых,
Много веселых
В Риме толпится
Блудниц!
 
 
Всех же красивей
Наша Цецилья,
Помесь гетеры
С ослом!
 

Невольник, шедший впереди лектики и расталкивавший народ, схватил певца за волосы и притащил к Цецилии, но плебеи зашумели, и его пришлось отпустить.

– Выследить! – шепотом приказала Метелла.

И вечером молодой человек был снова схвачен.

Сулла ожидал преступника, прохаживаясь по атриуму. В руке он держал бич, унизанный иглами и острыми крючками, вшитыми в кожу.

Увидев Суллу, певец упал на колени.

– Пощади, пощади! – закричал он в ужасе. – Накажи, как хочешь, но не бей, господин!

Сулла усмехнулся:

– Кто ты?

– Плебей.

– Чем занимаешься?

– Подручный скорняка.

– Кто научил тебя песне?

– Все поют, и я запел… Я не хотел оскорбить Госпожу, клянусь Юпитером!

Сулла кликнул рабов:

– Раздеть его донага и завязать рот!

Певец вскочил:

– Господин, пощади, умоляю тебя именем твоей супруги!

Отчаяние исказило его лицо. Он растолкал рабов и бросился к двери, но Сулла загородил ему дорогу. Обезумев, плебей ударил консула в грудь с такой силой, что тот пошатнулся. Плебей распахнул дверь. Но вдруг тяжелый удар обрушился ему на голову, и он потерял сознание.

Очнувшись, плебей беззвучно зарыдал. Нагой, с туго зажатым ртом, связанный по рукам и ногам, с окровавленной головой, он лежал на полу атриума и смотрел сквозь слезы на консула, беседовавшего с супругою.

Стеня от жестокой боли в суставах и напрягая все силы, он медленно перевертывался со спины на живот, опять на спину, пока не докатился до ног Метеллы.

Она жалостливо взглянула на него и шепнула, повернувшись к мужу:

– Люций, не простить ли нам его? Сулла засмеялся.

– Я не понимаю тебя…

– Он молод и глуп. Вот почему оскорбил меня.

– А меня, консула? Жена магистрата должна быть безупречна!

Она закрыла лицо руками и направилась в таблинум, но он остановил ее:

– Первый удар за тобою.

Побледнев, она взяла бич и легонько ударила плебея, но бич, казалось, прилип к спине; она рванула его, и крючки, вырывая мясо, закачались перед ее глазами.

– Как бьешь? – воскликнул Сулла и, вырвав у нее бич, взмахнул им изо всей силы.

Плебей, подпрыгнув на полу, привстал, но тотчас же грохнулся в беспамятстве.

– Эй, вы, – крикнул господин рабам, – облить его холодной водой и…

Задумался.

– …освободить, простить, – подсказала Метелла.

– Нет, – воспротивился Сулла, – мне некогда возиться с лишним врагом. Их и так у меня много.

– Что же прикажешь? – спросил один из невольников.

– Обезглавить, а труп бросить в Тибр.

VII

Метелла больше всего любила удовольствия и наряды. На пиршествах она блистала баснословно дорогими одеждами, заказанными у лучших портных Эллады, и когда появлялась в них, сверкая драгоценными камнями и жемчугом в волосах, жены сенаторов и всадников сходили с ума от зависти.

Красивая и привлекательная, она знала, что нравится мужу.

Сулла наблюдал за нею – развратница стала верной женою. Это радовало его, но он, холодный и равнодушный, принимал все как должное: и внимание жены, и ее любовь, и безукоризненное поведение. Никогда не вспоминал он ее прошлого, никогда не говорил с ней резко или грубо, и если иногда повышал голос, она подчинялась ему, стараясь угодить во всем, и целовала его руки, как рабыня, невзирая на строгий запрет мужа.

Зная о пристрастии Суллы к пирам, Цецилия часто устраивала их, тем более, что и ее самое они развлекали.

Приближался день ее рождения, и в доме готовились к празднеству.

Сулла решил пригласить самых близких друзей и знакомых.

В этот день Метелла обходила дом в сопровождении Ойнея, заведующего хозяйством. Это был лысый грек, раб-атриенсис, [3]3
  Слуга, в ведении которого находится атриум, imagines, картины, столовая посуда и пр.


[Закрыть]прослуживший в этой должности более тридцати лет при жизни Марка Эмилия Скавра..

Обширный атриум сверкал. Мифологические картины на стенах блестели свежей краской, кресла и биселлы были установлены на пушистых коврах, а в таблинуме столы, прикрепленные к стенам, устланы пурпуром с изображением нагих дев, напоминающих о молодости; вазы с дорогими цветами стояли на треножниках и круглых столиках.

В кухне повар потел и суетился у огромного, ярко пылавшего очага, кричал и драл за уши медлительных помощников; эфиопы-истопники, переругиваясь, носили дрова; служанки-delicatae перекликались в кубикулюмах на варварских наречиях; брадобреи, завивальщицы волос были готовы по зову господ к их услугам.

Метелла осталась довольна порядком, и, поблагодарив грека, протянула ему руку. Тот поцеловал, преклонив колено.

– Давно ты уже у нас, Ойней, – сказала госпожа, – ты верно служил старому господину, и я хочу наградить тебя…

– Госпожа моя, лучших хозяев, чем ты и твой покойный супруг, я не встречал в жизни…

– Я хочу отпустить тебя на волю…Радость сверкнула в черных глазах Ойнея.

– Пусть воздадут тебе боги за твою милость, госпожа! – воскликнул он. – Но куда я поеду? Что буду делать? Родины у меня нет… То, что было, лежит в развалинах… Отечеством моим стал Рим…

– Чего же ты хотел бы от нас? – удивилась Метелла, не ожидавшая отказа.

– Госпожа, позволь служить тебе и господину до самой моей смерти!

Метелла молчала, потом тихо сказала:

– Ты, Ойней, честный и верный человек. Я посоветуюсь с господином, чем тебя наградить.

Она подошла к зеркалу, вделанному в стену: гладкая металлическая поверхность отразила лиловую тунику, вышитую золотом, надетую поверх второй, прозрачной, белую грудь и руки как бы выточенные из мрамора; красные полусапожки с тесьмами, усаженными жемчугом, облегали ноги, а из волос, зачесанных в форме башни, торчали золотые и серебряные шпильки, сверкая рубинами и сапфирами.

«Понравлюсь ли ему? – подумала она. – А вот и он!» Сулла вошел в атриум и улыбнулся, увидев грека на коленях.

– Ты что, Ойней? Уж не влюбился ли в госпожу? Атриенсис испуганно вскочил. Сулла, смеясь, похлопал его по плечу и повернулся к Метелле:

– Что случилось, Цецилия? Жена объяснила.

– Да, наградить тебя нужно, – сказал Сулла. – Может быть, ты согласишься стать вольноотпущенником, если я подарю тебе лучшую лавку? Или доходный дом? Или виллу? Или дам денег на покупку лупанара?

– Воля твоя.

– Знаешь лупанар у Делийского моста? Это лучший в Риме: он приносит большие доходы и славится самыми красивыми девушками… Но лено уклонялся от платежа налогов, и эдилы посадили его в тюрьму; лупанар будет продан с публичного торга. И ты его купишь, Ойней!

– Воля твоя, – повторил грек, волнуясь: на лице его выступили красные пятна, а глаза жадно блестели.

– Я женю тебя на лучшей девице этого дома, – продолжал Сулла, – и ты будешь с ней счастлив. Хорошо?

Ойней упал на колени, схватил полу тоги и прижался к ней губами.

– О, господин! Ты добр не менее госпожи, и я всю жизнь буду молиться Зевсу-громовержцу о вашем здоровьи и благоденствии.

– Встань! Завтра получишь свободу и деньги, увидишь Тукцию. Она хороша и прекрасно знает свое ремесло. Иди.

Он остановился перед позолоченным изображением крылатой Фортуны, осмотрел статую Юпитера, Минервы, Нептуна, Аполлона, Дианы и Цецеры – и остался доволен.

– Благодарю тебя, Цецилия, – улыбнулся он. – Прикажи подать на пиршестве абидосские устрицы и вина не сегодняшнего и не прошлого консулата, а также левкадское, лесбосское, тавосское, косское, хиосское, кумское и родосское.

– А сколько будет гостей?

– Не меньше трех граций и не больше девяти муз. Это значило, что число собравшихся не превысит девяти человек и что они поместятся за одним столом.

– Кто же?

– Какай любопытная? Увидишь. И он похлопал ее по щеке.

VIII

За столом возлежали Сулла, Цецилия, верховный жрец Метелл Далматский, Люций Лициний Лукулл, консул Помпей Руф, молодой всадник Тит Помпоний, гистрионы Росций и Эзоп и канатная плясунья Арсиноя.

Беседа велась о виллах, о лучших местностях Италии, уготованных самими богами для отдыха, о морских купаниях, и Сулла утверждал, что его вилла близ Путеол, расположенная недалеко от морского берега, является чудом мира.

– Она находится в великолепном саду, – говорил амфитрион, – не уступающем садам Гесперид, а рядом шепчет солнечно-сапфировое море. И кругом тишина. Что может быть лучше для отдыха?..

– Конечно, твоя путеолская вилла прелестна, – сказал Росций, – но и Байи с их теплыми водами хороши. Вилла Мария…

– Да, прекрасна, – быстро продолжал Сулла, – но она не для плебея. Старый Марий уподобился женщине, и несколько дней в году, которые он там проводит, памятны для окрестных жителей. Что он там делает? На песчаном морском берегу нежит, как боров, свою грузную тушу, и невольницы моют ее, выщипывая волосы; потом он купается и пьет из серебряного сосуда, употреблявшегося при служении Вакху…

– А я предпочитаю шумную жизнь Неаполя, – проглатывая устрицу, сказал Эзоп. – Люблю созерцать памятник сирене Парфенопе, гимназию, состязания эфебов, посещать школы гладиаторов, участвовать в священных играх, которые происходят каждые пять лет: я состязаюсь в изящных искусствах, в ловкости метания диска, в беге и кулачном бою. Всё напоминает о Великой Греции: и обычаи жителей, и язык, и греческие имена… О Эллада, Эллада, мать искусства, философии и наук!.. В Неаполе нет недостатка в теплых источниках и купальнях, а подземный ход между Дикеархиейи Неаполем – единственный в Италии: свет проникает на большую глубину через отверстия, пробитые в земле, и дорога для повозок и путников освещается ровным тусклым светом…

– Я забыл название – Дикеархия, – улыбнулся Сулла, – помню только Путеолы. Я люблю их: небольшой торговый пункт, стоянка кораблей, а за городом – Гефестов рынок…

– Ты говоришь о равнине, покрытой серой? – вскричал Эзоп. – Она печальна, как глаза этой невольницы…

И он указал на рабыню, наливавшую вино в бокалы.

– Это Рута, – сказала Метелла, – девочкой она была куплена Марком Эмилием Скавром в Заме… Подойди, Рута! Скажи, откуда ты родом?

– Госпожа моя, я из Иудеи, а попала в Африку случайно: родители мои умерли, а дед бежал от гнева синедриона и жестокостей Гиркана…

– Отчего ты грустна?

– Нет, госпожа, я весела…

Рабыня улыбнулась, но глаза ее по-прежнему были печальны.

– Земля велика и заселена множеством племен и народов, – сказал Тит Помпоний. – Иудея соприкасается со Счастливой Аравией, где живут эрембы, но ее угнетают жадные и безумные жрецы…

Сулла не любил за столом ни политических, ни чересчур умных бесед, предпочитая шутки, пение, смешные рассказы, игры и музыку.

– Твои познания делают честь твоему уму, Тит Помионий, – заметил он, – но знаешь прекрасную пословицу: не засеяно поле – без забот хозяин. Так и ты: не сей мыслей за столом, чтобы не было забот хозяину…

Тит Помпоний пожал плечами:

– Если так, то позволь возразить тебе словами Менандра: маленькая выгода несет большой убыток. Разве было бы мало пользы от моих речей?

Но Лукулл шутливо захлопал в ладоши:

– Такая польза хороша для школьниц и для девочек, которых наставляют на путь Весты, не так ли, благородный Метелл? А мы далеки от школы и от весталок, как земля от солнца.

– Ты пьян, благородный Люций Лициний, – нахмурился Метелл Далматский.

– Оставь его, пусть говорит! – со смехом сказал Сулла.

По знаку госпожи вбежали танцовщицы, и флейтистки заиграли веселую песню. Хор девичьих голосов доносился из таблинума, и когда флейты умолкали, лиры строгими звуками сопровождали припев:

 
Слава жизни, песням, пляскам,
Слава девам, упоенным
И любовью, и вином!
Дионис, Дионис!
 
 
Слава доблестным героям
И эфебам из гимназий,
Гистрионам и борцам!
Дионис, Дионис!
 

IX

Покорив Азию, Архипелаг, кроме Родоса, всю Грецию до Фессалии и народы, жившие у Понта Эвксинского и Эгейского моря, «Новый Дионис», как величали Митридата эллины, проводил зиму этого года в Пергаме.

Брак царя с Монимой, простой, ионийкой, дочерью переселенца из Милеты, возвысил Митридата в глазах демоса, хотя царь хотел первоначально купить связь с ней за пятнадцать тысяч золотых. Умная гречанка отказалась, и влюбленный Митридат принужден был предложить ей диадему, а ее отцу – управление Эфесом.

Празднества и увеселения продолжались в Пергаме всю зиму. Царь баловал молодую жену и был в хорошем настроении. Поручив своим полководцам Архелаю и Неоптолему дальнейшее покорение Эллады, он веселился, как легкомысленный юноша.

Мульвий прибыл в Пергам в дождливый день. Город показался ему пустынным, но когда Мульвий поднялся к акрополю, он увидел большую толпу народа, теснившуюся у дворца Атталидов.

С трудом добился он приема.

Митридат, окруженный вельможами, в дорогих эллинских и персидских одеждах, встретил его на пороге обширного простаса ласковой улыбкой и отошел к жертвеннику Гестии. Это был огромного роста муж, широкоплечий, порывистый, одетый в широкие желтые персидские штаны, расшитые красными узорами, и в пурпур; у пояса висел персидский меч с рукояткой, усыпанной драгоценными камнями. На красивом лице царя светились живые глаза, а длинные вьющиеся волосы прикрывали на лбу шрам, оставленный, как рассказывали, еще в детстве ударом молнии. Царь только что принял сирийское посольство, предлагавшее ему корону Селевкидов и восторженно величавшее его продолжателем дела Дария и Александра Македонского, и поэтому был весел, со всеми ласков и доступен.

– Привет величайшему царю мира и полководцу, превзошедшему победами лучших стратегов, да сохранят его боги, – сказал Мульвий, наученный приближенным царя, греком Каллистратом. – Шлют тебе привет и вожди римских союзников: отчаянно храбрый Понтий Телезин и отважно-стремительный Марк Лампоний…

– Разве война с Римом еще не кончилась?

– Царь, мы держимся, но силы иссякают. Весь Самниум, Лукання и Бреттия обнимают твои колени и умоляют: «Величайший герой, пошли нам войска, снабди оружием и золотом: а мы поможем тебе обессилить и унизить Рим, обещаем союз всех италийских народов!»

– Друг, предложение твое заманчиво, но Рим, несмотря на его кажущийся распад, очень крепок…

– Царь, мы поможем тебе сокрушить его! Обессиленный, он отзовет легионы свои из Эллады…

Митридат наморщил лоб, толстые губы его выпятились.

– Позвать Гермаиоса и магов, – обратился он к греку Каллистрату. – Послушаем, что они скажут.

Когда вошел главный жрец Гермаиос, старик в персидской одежде, а за ним – маги, Митридат спросил его:

– Отец, что написано на небе о борьбе моей с Римом? Следует ли вторгнуться нам в Италию?

Гермаиос взглянул на Мульвия, и в глазах его сверкнул огонек.

– Великий царь, – медленно заговорил он дрожащим голосом, – о вторжении в Персию боги говорят так:«Путь твой не туда», а о завоевании Индии: «Великий Александр не покорил ее», о подчинении Италии:«Вспомни Аннибала…» Поэтому, царь, отвергни предложение чужеземца и не искушай богов.

Маги поддержали Гермаиоса. Митридат взглянул на Мульвия:

– Слышал, друг? Я только человек, а боги запрещают вступать мне на землю Италии…

Мульвий вышел со стесненным сердцем.

Два дня спустя он сел на торговое судно, отплывавшее в Брундизий, и, высадившись в Италии, тотчас же отправился к Телезину.

Наступала весна, и вождь готовился к борьбе.

Выслушав Мульвия, он вздохнул:

– Разве можно устоять против Рима? Но борьба необходима. Кто знает, что случится в будущем… Поезжайв Рим, свяжись с популярами. И если они придут к власти…

Не договорил.

Мульвий понял. Простившись с Телезином, он сел на коня и помчался по военной дороге, ведущей в Рим.

Путь был трудный Десятки раз останавливали его караулы, требуя предъявить пропуск, и он вынимал табличку с подписью и печатью Метелла Пия, которую добыл, убив в дороге сенатского гонца, возвращавшегося из лагеря Метелла.

Осторожный и осмотрительный, Мульвий вез в Рим сумку с донесениями сенату от римского полководца.

X

После Союзнической войны (самниты продолжали бороться), когда вся Италия стала пепелищем и грудой развалин; когда сенат, обеспокоенный всеобщей нищетой, недовольством плебса и безвыходным положением земледельцев, не знал, как им помочь; когда войскам, ожидавшим отдыха, было приказано занять важные стратегические пункты на случай повторного восстания рабов, – популяры внезапно появились вновь, как Минерва из головы Юпитера.

Мульвий пытался объединить нескольких товарищей, укрывавшихся в плебейском квартале, но они не знали его и боялись предательства. Когда же Мульвийузнал о возникновении нового общества популяров, он, не колеблясь, отправился к народному трибуну Сульпицию Руфу, на которого были обращены взоры всего плебса.

Сульпиций был человек смелый, дерзкий, готовый на отчаянную борьбу.

Именитый и богатый, он отказался от патрицианской знатности и большого состояния, чтобы стать народным трибуном, потому что разделял стремление своего друга Ливия Друза и ратовал за спасение республики от развала, который готовили своими действиями и политикой всадники и сенаторы. Он уважал Сатурнина и старался подражать ему, но упрекал его в нерешительности, трусости и малодушии.

«Имей я столько сторонников, как он, я заставил бы Мария провести законы: союзники и вольноотпущенники должны быть распределены по всем трибам и получить в них право голоса, – думал он, – а сенаторов, задолжавших две тысячи динариев, нужно лишить высокого звания… Поможет ли мне Марий? Говорят, что он – предатель. Хотел бы я знать, как поступили бы все эти болтуны, будь они на его месте!»

Окружив себя тремя тысячами сателлитов из среды пролетариев и недовольных плебеев, создав анти-сенат из молодых людей, принадлежавших к самым знатным фамилиям, Сульпиций решил провести ряд законов, но сперва хотел заручиться поддержкой влиятельных мужей.

Однажды, сидя на ступенях Капитолия, он беседовал с друзьями. Был вечер, форум опустел, и только несколько человек стояли у ростр; вскоре к ним подошел толстый, грузный, высокий Марий и, приказав следовать за собой, направился к Сульпицию.

– Привет народному трибуну, да хранят его боги дорогого отечества!

– И тебе привет, великий Марий! – подняв руку, могучим голосом ответил Сульпиций.

– Боги, пекущиеся о Риме, надоумили меня встретиться с тобою. Распусти сателлитов по домам, а сам с друзьями зайди ко мне… О, кого я вижу! Телезин и Лампоний! Привет храбрецам…

Голос его осекся. Самнит и луканец молча смотрели на него с презрением.

– Друзья…

– Нет, враги, – ответил Телезин. – Вспомни Сатурнина, которого ты предал, вспомни войну, когда ты сражался против нас!

– И еще вспомни, Марий, смерть благородного Ливия Друза, – с ненавистью выговорил Лампоний.

Марий вспыхнул:

– Я не понимаю, чего вы хотите! Сатурннн провозгласил себя царем, а на войну я обязан был идти – это долг римлянина. Друз же погиб не по моей вине…

– Лжешь! Ты обещал спасти трех вождей популяров – и обманул; ты, слабосильный старик, мог не идти на войну; Друза убили твои друзья – всадники, и ты не мог не знать об их замысле…

И, отвернувшись от него, оба вождя зашагали в сторону квартала, где жил плебс.

Отпустив сателлитов, Сульпиций указал Марию на молодого человека, стоявшего с ним рядом.

– Это мой друг Тит Помпоний, всадник, – сказал он, – Я пойду с ним к тебе.

Дорогою Сульпиций говорил, размахивая руками, как гистрион на театре:

– Не обращай внимания на речи Телезина и Лампония: оба – честнейшие мужи, но твои поступки не всегда казались им безупречными… Прошу тебя, не оправдывайся, – схватил он Мария за руку, – я верю тебе и недостоин выслушивать твои речи… Ты по-своему прав… Ну, а я?..

Марий слышал о насилиях, производимых Сульпицием, об избиениях неугодных мужей и сказал со смехом в голосе:

– И ты по-своему прав.

Сульпиций захохотал.

– Мой анти-сенат еще не велик, но когда в него вступят шестьсот молодых людей из патрицианского и всаднического сословия, я начну действовать…

– Что же ты сделаешь? – с любопытством спросил Марий.

– Предложу ряд законов…

И Сульпиций начал с увлечением говорить о выгоде, какую получит плебс от этих законов. Но Марий слушал его рассеянно: он обдумывал, как начать беседу. Терзаемый честолюбием, он, вместе с молодежью, занимался на Марсовом поле гимнастикой, стараясь показать, что его тело достаточно гибко и руки способны владеть оружием легко и ловко; ездил верхом, пытаясь крепко держаться на коне. Но увы! Тучность его и неповоротливость бросались всем в глаза. Зная, что аристократы смотрят насмешливо на его соперничество с молодежью и говорят: «Тщеславие не дает ему покоя», – он не обращал внимания на толки людей, которых презирал и ненавидел.

А Сульпиций сразу догадался, зачем он нужен Марию, и, войдя в атриум, спросил:

– Не хочешь ли работать со мною?

Марий притворно задумался.

– Я готов поддержать тебя, Публий, – медленно заговорил он, – но ты должен посодействовать и мне…

– В чем?

– В Риме ищут вождя, способного бороться с Митридатом…

– И этим вождем хочешь быть ты?

Марий кивнул.

– Не понимаю тебя, – подумав, сказал Сульпиций, – ведь ты стар и не вынесешь трудностей похода… Разве в Марсийскую войну ты не отказался воевать по причине слабосилия?..

Марий нахмурился.

– Нет, меня заставили враги… Да и Союзническая война была непривлекательна для популяров. Мне не хотелось идти против братьев, – говорил он смущаясь (видел по глазам собеседника, что тот ему не верит), – а узнав, что Лампоний и Телезин, мои друзья, идут на меня, я не мог… Понимаешь?..

– Что же ты обещаешь мне за поддержку? – откровенно спросил Сульпиций. – Власть в случае победы популяров, или…

– Подожди, – прищурился Марий. – Власть почти в твоих руках, но я могу обещать побольше: когда мы восторжествуем и соберется новый сенат, ты будешь princeps senatus…

Вошла Юлия с цветами в руке. Приветствовав гостей улыбкой, она прошла к ларарию, чтобы увенчать домашних богов.

Давно уже она перестала верить в военные способности мужа, а успехи Суллы преисполняли гордостью ее сердце за любимого человека. Она считала дни и часы, когда опять увидится с ним (они встречались два раза в неделю, – Юлия украдкой уходила из дому), и каждый раз, когда Марий бранил Суллу, она испытывала непреодолимое желание крикнуть: «Замолчи! Он способнее и величественнее тебя!» Однако мысль о позоре, расправе Мария и отношении родных (Авл Цезарь недавно умер) удерживали ее.

Входя в атриум, она услышала обещание мужа и испуганно остановилась. Правду ли говорит Марий или хитрит?..

Находясь в ларарии, она прислушивалась к беседе. Вскоре разговор утих. И когда она вышла, Сульпиция и Тита Помпония уже не было в атриуме. Марий сидел, занимая один почти всю биселлу, и его грузное, расползшееся тело, большая мохнатая голова и крупные волосатые руки вызвали в ней отвращение.