Текст книги "Марий и Сулла. Книга первая"

Автор книги: Милий Езерский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 12 страниц)

XXVI

Узнав о приезде римлян, Югурта, хитрый и крайне подозрительный, тотчас же стал собираться тайком в путь, приказав сыновьям зашить драгоценные камни и часть золота в одежду, а остальное золото везти открыто. Сам же он зашил все свои ценности в барашковую шапку, надеясь в случае погони откупиться.

В сопровождении сыновей и отряда нумидийских конников он выехал из дворца, откуда расходились три дороги: одна – ко дворцу Бокха, другая – к ближайшему городу, а третья, узенькая, как тропинка, бежала, извиваясь, в горы. Он выбрал последнюю и помчался впереди всех. За ним ехали сыновья, а сзади следовал отряд.

Уже светало, и красные лучи, как кровью, обагряли вершины гор.

Лошади бежали быстро. Вдруг низкорослый жеребец Югурты навострил уши и заржал. Выхватив меч, царь приказал людям быть наготове и замедлил шаг лошади.

Утесы остались позади. Впереди подымалась круча. Беглецы ехали гуськом, поминутно озираясь.

– Засада! – крикнул Югурта, указывая обнаженным мечом на кустарник, из которого вынырнула одна, за ней другая и третья лошадиные головы.

– Мы окружены! – воскликнули сыновья. Спереди, снизу и справа с воем мчались на них мавританские наездники.

– В путь! – приказал Югурта. Он видел впереди небольшой отряд и думал пробиться. Но число мавританцев увеличивалось; скоро их стало так много, что сопротивляться было бы безумием.

– Проклятый Бокх! – заскрежетал он зубами. – О, если бы мне спастись! Я бы с радостью вонзил меч в твое предательское сердце!..

Наездники ударили в тыл и спереди. Югурта видел гибель своих конников и сражался с диким мужеством, Вдруг лошадь пошатнулась под ним, осела и мягко упала на бок, придавив его своей тяжестью. Ом хотел освободиться, но уже набежали мавританцы, обхватили его, вырвали меч; грубо связав ему руки, они, срывая с него одежду, нащупали в шапке золото и радостно завизжали.

Отряд Югурты был перебит. Царь видел полураздетых сыновей, привязанных к лошадиным спинам, и скрежетал зубами в бессильной ярости.

Когда Югурту и его сыновей вводили во дворец Бокха, придворные молча расступались. Югурта увидел по их глазам, что они не одобряют предательства, и воскликнул:

– Измена! Подлый Бокх нарушил освященный бога ми обычай гостеприимства!

Ропот пробежал по рядам царедворцев, перекинулся к страже. Но появился Бокх – и все затихло.

– Ведите его в комнату приема послов, – распорядился он, не отвечая на оскорбления Югурты, и первый прошел туда.

Югурта упирался. Его вели насильно, грубо подталкивая, и он со слезами на глазах думал о непостоянстве судьбы.

На возвышении сидел золотоволосый римлянин с холодными голубыми глазами, бледным лицом, усеянным красными пятнами. Он что-то .говорил стоящему рядом с ним центуриону, а тот смеялся. Значки манипулов шевелились. Римские воины, черноволосые, смуглые, коренастые, показались Югурте жуками, поедателями зелени в садах.

– Иди! – толкнул его в спину сам Бокх.

Лицо Югурты исказилось. Он бросился на царя, но его схватили и удержали. Тогда он плюнул Бокху в лицо, крича:

– Продажный гад! Собака! Так же, как меня, ты готов продать врагам свое царство и подданных!

Бокх вытер заплеванное лицо и приказал:

– Поставьте злодея перед лицом римского военачальника! И пусть римлянин возьмет его и поступит с ним, как ему угодно!

Сулла взглянул на Югурту. В голубых холодных глазах врага пленник увидел беспощадность и не удивился, когда римлянин резко сказал:

– Не пора ли, варвар, ответить за все зло, которое ты причинил римскому сенату и народу?

И приказал заковать Югурту в цепи.

Зависть разъедала сердце Мария. Он не находил себе покоя. Сулла захватил Югурту! Сулла не побоялся отправиться в пасть льва и вырвать у него добычу!

Опасался, что квестор, хвастливый по натуре, будет превозносить свои подвиги, и не ошибся.

В лагере обсуждалось последнее событие. Военные трибуны, родом патриции, говорили у костров, сидя рядом с Суллою, что Нумидию завоевал Метелл, а кончил войну он, Сулла, захвативший в плен Югурту, и посмеивались над Марием, который будет праздновать чужой триумф.

– Трое должны участвовать в триумфе, если есть справедливость на земле, – волновались трибуны. И центурионы поддерживали их:

– Неуклюжий Марий никогда бы не взял царя в плен!

Слухи проникли в шатер полководца. Сперва он чуть было не сошел с ума от зависти: метался, ломая вещи; крича и ругаясь, рвал на себе волосы и не отвечал на вопросы легатов. Все для него опостылело. Слава? Она рассеялась, как дым. Тридцатилетний неженка, пьяница и развратник втерся к нему в доверие, обманул его и, похитив у него самое дорогое – удачу, умалил его подвиги и теперь похваляется у костров, что не консул, а квестор кончил войну.

– Он льстил мне, притворялся, а сам… Furcifera! Я не потерплю этого!

Кликнул легата:

– Позови Суллу!

Квестор вошел, остановился у входа в шатер:

– Ты меня звал, консул?

– Скажи, почему ты возбуждаешь воинов? Ты кричишь, что не я, а ты кончил войну!

– Позволь, – перебил Сулла, и глаза его засверкали. – Нумидию покорил Метелл, а Югурту взял я.

– Но это ложь! Кто военачальник – ты или я? Кто послал тебя к Бокху?

– Ты не соглашался… Ты снял с себя ответственность перед лицом Аида…

– Mehercle! [11]11
  Клянусь Геркулесом!


[Закрыть]Ты… ты… Уходи! Завтра поедешь с до несением сенату…

– Мое присутствие как квестора необходимо здесь…

– Молчать! Завтра едешь – собирайся! Сулла вышел из шатра, дрожа от негодования. «Мы посчитаемся когда-нибудь, – подумал он, – и я не посмотрю на твою миловидную Юлию… А она просила – ха-ха-ха! – чтобы я, патриций, оберегал тебя, батрака! Хорош бы я был! Нет, плебея нужно поставить на свое место».

XXVII

Марий, заочно избранный консулом второй раз, въехал в Рим на триумфальной колеснице.

Впереди шел в царской одежде и в цепях Югурта с обоими сыновьями. Лицо его было серо, а в глазах – никакой надежды.

Изредка он поглядывал исподлобья на толпившихся римлян. А кругом шептали: «Смотрите – царь…» Он слышал шепот, но делал вид, что не понимает по-римски.

Сулла шел почти рядом с ним, как бы подчеркивая, что взял царя в плен не Марий.

Стоя на колеснице, полководец дрожал от ярости.

 Смертельная вражда возрастала между обоими мужами. Марий ненавидел Суллу, от не мог спокойно смотреть на него, и ему казалось, что квестор насмехается над ним. Сулла же презирал Мария как плебея и негодовал, что по римскому закону он, патриций, должен подчиняться бывшему батраку. Но как ни велика была его злоба, он умело скрывал ее под притворной веселой улыбкой и кивал друзьям и знакомым, стоявшим в толпе.

После триумфа Сулла лично отвел Югурту в Мамертинскую темницу. Они спускались, боясь поскользнуться, по узкой каменной лестнице с неровными ступенями. Тюремщик шел впереди с факелом в руке. Сыростью и затхлостью пахнуло им в лица. С мокрых стен сочилась струйками вода. Вскоре они очутились в подземелье, разделенном стеной на два помещения. Несколько человек, прикованных к столбам, подняли, гремя цепями, головы и уставились на них безумными глазами. Один что-то кричал на варварском наречии. Югурта подвернулся к нему и дико засмеялся.

Под этим подземельем находилось второе – черная яма. Лесенка была еще уже, факел шипел, готовый потухнуть от недостатка воздуха.

– Пришли? – спросил Сулла.

– Почти пришли, – ответил тюремщик. – Еще ниже находится Туллианум.

– Делайте свое дело.

Сулла смотрел с любопытством, как тюремщики тащили нумидийского царя к ледяному колодцу.

С Югурты сорвали одежду, и желтое нагое тело, костлявое, вызвало жалость даже у тюремщиков (они растерянно переглянулись и опустили глаза).

Югурта умоляюще взглянул на Суллу.

– Жить… жить.. – бормотал он, и вдруг перед ним пролетела вся его жизнь – походы, бои, дворец, жены, дети, родная Нумидия, и так захотелось свободы, что он в отчаянии заломил руки и воскликнул по-гречески: – О, спаси меня во имя всех богов! Ты можешь… Ты меня взял и имеешь право отпустить… Ты скажешь Марию так: «Югурта умер». А я буду жить… И если ты меня спасешь, я отдам тебе половину Нумидии, всех жен и детей… Мало?! Тогда бери всю Нумидию, земли вероломного Бокха, только отдай мне одного Бокха, чтобы я насытился местью и потом умер… Молчишь? Смотри, меня сейчас заживо похоронят, как согрешившую весталку! – захохотал он. – Но разве я виноват, что народ требовал от меня войны с Римом?

Сулла молчал и равнодушно смотрел, как тюремщики вырывали у него из ушей вместе с мясом золотые серьги и сталкивали его в колодец. Царь упирался, но когда его обхватили крепкие руки, он, оскалив белые зубы, горько воскликнул:

– О Юпитер, как холодна эта баня!

Югурта исчез. Из ямы донесся вопль, похожий на вой голодного волка. Отверстие завалили плитою.

– Не кормить его, – спокойно сказал Сулла, – так приказал Марий.

Выйдя из Мамертинской темницы, он направился в Субурру, чтобы навестить Арсиною, шутов и мимов.

Вдруг к нему подошел Метелл Нумидийский. Лицо его было озабочено, и он что-то шептал, как гистрион, разучивавший трагедию или комедию.

– Что с тобой? – удивился Сулла.

– Худые вести. На нас идут варвары… Разбив Цепиона и Манлия, они все ближе подступают к Италии… У сената есть сведения, что варваров науськивает на нас царь Митридат… Не успела кончиться одна война, как начинается другая… За что наказывают боги взлелеянный ими Рим? В Тринакрии опять брожение рабов, а в провинциях неспокойно: Нуцерия, Капуя и Турий готовы восстать.

Сулла усмехнулся.

– Слышишь, как вопит на форуме Сатурнин? – сказал он. – О чем – спрашиваешь? Слушай. Я повторю тебе его слова: «Участки мелких земледельцев скуплены оптиматами, и хлебопашцы изгнаны со своих земель. Они идут в город в поисках хлеба и заработка. Зажиточных семейств становится меньше и меньше. Что им делать, квириты?» Так говорит Сатурнин. И сам отвечает на свой вопрос: «Спасение, квириты, в аграрном законе Гракхов».

С форума донесся рев толпы:

– Да здравствует Сатурнин!

– Слышишь, благородный Метелл, как презренный пес возбуждает чернь? Неужели у нас нет войска, чтобы разогнать этих баранов, а зачинщика умертвить?

Но Метелл торопился в сенат на заседание, и ему некогда было беседовать с «беззаботным квестором», как величали Суллу нобили.

Когда он скрылся в толпе, Сулла, не торопясь, продолжал свой путь в Субурру.

XXVIII

Грозные вести шли из Галлии. Прибывавшие гонцы с эпистолами от должностных лиц еще больше увеличивали общее смятение: они, очевидцы событий, рассказывали о страшных варварах, разбивавших римские легионы, и утверждали, что противостоять им мог бы только опытный вождь, имя которого известно каждому легионарию.

Сенат не знал, кого выбрать. Нобили отказывались от начальствования над войсками, посылаемыми в Галлию, а популяры указывали на Мария – единственного человека, который мог бы справиться с этой трудной задачей. Метелл Нумидийский возражал против его назначения, но когда ему самому было предложено принять начальствование над войсками и он тоже отказался, заявив, что не желает вторично быть отозванным в Рим и подарить свои труды и победы какому-нибудь ставленнику популяров, – сенат, скрепя сердце, постановил послать Мария.

Но Мария не было в Риме. Раздраженный речами врагов, превозносивших Метелла и Суллу и умалявших его подвиги, честолюбивый и сварливый консул, не умевший делиться своей славой с другими, увидел однажды на руке Суллы кольцо с печатью, на которой была изображена сцена захвата Югурты Суллою. Этого было достаточно, чтобы в сердце Мария пробудилась еще большая ненависть к сопернику.

Юлия видела настроение мужа и посоветовала ему навестить родителей, а затем отдохнуть в вилле. Марий не возражал.

В Цереатах было полное запустение: деревушка почти обезлюдела, а в долине он нашел, кроме родителей, одного Виллия. Вдова Тита умерла, а дочь ее предпочла голодному существованию худший вид рабства – проституцию, позабыв, что сама некогда била и преследовала Тукцию за прелюбодеяние. Она попала не в Рим, куда стремилась, а в Капую; там она поступила в лучший лупанар и была довольна.

О родных не думала: это был сон, и напоминание о прежней жизни показалось бы ей странным.

Старый Марий и Фульциния доживали совой век на возлюбленной земле. Они ни за что не хотели расстаться с ней – матерью и кормилицей, думая в недрах долины сложить свои кости. Сын уговаривал их переселиться в его виллу: там они будут жить безбедно, оберегаемые заботами слуг. Но они не хотели его слушать.

У родителей Марий пробыл недолго. Он уехал со стесненным сердцем. Деревушки, встречавшиеся на пути, были пустынны, а в Арпине площадь усеяна безработными – людьми голодными, дерзкими и злыми.

Старая ненависть к нобилям проснулась в сердце Мария. Сжав кулаки, он подумал: «Долго ли еще будем терпеть?» И погнал коня, призывая Марса-мстителя вступиться за народ.

В вилле он прожил несколько дней. Популяры, не переставая, осыпали его эпистолами. Эти письма воспламеняли в нем гнев. Меммий стоял за городской, а Сатурнин за деревенский плебс, и вражда, зарождаясь между ними, проникала в народ. А оптиматы, как нарочно, подстрекали горожан против земледельцев, и оба лагеря готовы были по зову своих вождей к насилиям.

Прибыв в Рим, Марий узнал, что африканские легионы и войска, посылаемые сенатом против варваров, готовы к выступлению.

Десятки молодых патриотов из числа нобилей поспешили записаться у консула, чтобы ехать с ним в качестве волунтариев, военных трибунов, квесторов или легатов.

Имена записавшихся передавались из уст в уста, – весь Рим называл Аквилия, Сертория, Суллу и иных лиц.

Узнав, что Сулла отправляется в качестве легата при полководце, Марий, побагровев от негодования, стукнул кулаком по столу:

– Опять он! Этот патриций мне надоел! Юлия, вспыхнув, отвернулась. Она догадалась, о ком говорил муж, и сердце ее забилось. Подвиг Суллы переполнял сердце ее восхищением; она преклонялась перед неустрашимостью Суллы.

Когда легионы Мария выступили в поход, в Риме разнеслась тревожная весть о восстании всадника Тита Веттия в Кампании и рабов в Сицилии.

XXIX

Мульвий и Тициний, работая в поле, увидели однажды вечером шедшего к ним земледельца с котомкой за плечами.

С недоумением остановили они быков, тащивших грубые деревянные плуги, и вглядывались в лицо пешехода. – Слава богам! – воскликнул земледелец, приветствуя их. – Не вы ли – свободнорожденные Мульвий и Тициний? Мой господин Тит Веттий приказал вам сказать: «Братья, час наступил. Спешите под знамена вашего царя и друга».

– Мы готовы! – обрадовались Мульвий и Тициний.

Они отвели быков в виллу, быстро собрались и, подговорив нескольких рабов, отправились с ними в округ Турий, охваченный восстанием.

Дорогою земледелец рассказал им, что мятежи вспыхнули также в Нуцерии и Капуе и что руководит ими Тит Веттий.

Доведенный долгами до отчаяния, не зная, что делать, Веттий решил бежать из Рима в Кампанию, чтобы там на досуге обдумать свое положение и подготовиться к восстанию.

Вооружив рабов, он провозгласил себя царем и, надев диадему и пурпур, отправился во главе отряда из семисот человек освобождать невольников.

Мульвий и Тициний пришли в лагерь рабов на рассвете.

Вся окружная местность была на военном положении – тысячи вооруженных людей попадались на каждом шагу: это были невольники, отпущенные Веттием на свободу, деревенский и городской плебс, несколько союзников, недовольных тяжелым положением и зависимостью от Рима, а также патриций и два-три всадника, запутавшихся, как и вождь, в долгах и доведенных безвыходным положением до крайности. Оставалась смерть, но кончить самоубийством без всякой пользы для народа Тит Веттий считал преступлением и решил как можно дороже продать свою жизнь, а самое главное – дать своим выступлением толчок к мятежам в других городах. Он мечтал в случае первой победы пробиться в Сицилию и там соединиться с восставшими рабами.

«Городской претор идет во главе легиона к Турию», – доносили разведчики. «Он уже обходит наши войска», – сообщали дозоры. А Тит Веттий спокойно играл в кости с друзьями. Но когда примчался гонец и сообщил, что претор завязал бой с передовыми частями, Веттий сбросил кости на пол и выбежал из дома.

Вскочив на коня, он выхватил меч и помчался к тому месту, где разгорался бой. В первом ряду рубились Мульвий и Тициний. Рабы и плебеи, не отступая ни на шаг, умирали с оружием в руках.

Подъехав к воинам, Веттий крикнул:

– Слава свободным храбрецам! Мы должны отбросим кровожадных псов! Вперед за мною!

Слова его воодушевили рабов и плебеев. Они ринулись с нечеловеческим мужеством на легионариев, отбросили пехоту и погнались за нею. Веттий сражался впереди всех, В него метали дротиками, но он ловко прикрывался щитом, и сбить его с коня было трудно.

Наступил вечер, и претор отвел свой легион.

Расположившись лагерем недалеко от городских ворот, он послал лазутчиков в город.

– Кто переманит на мою сторону начальника, который откроет мне ворота, того ожидает награда, а вождю – прощение и назначение в любой легион Мария на хорошую должность.

Изменник нашелся. Это был молодой патриций, который уже раскаивался, что примкнул к Веттию: он видел, что о победе думать нечего, а умирать за чуждое ему дело не хотелось.

«За рабов и плебс не нам, патрициям, бороться, – рассуждал он, – охлократия – красивое слово, но испытывать на себе господство варваров и дикарей – унижение для римлянина. Нет, лучше сдамся на милость братьев по крови, а если приведу с собой раскаявшихся всадников, то доверие сената и доступ к магистратуре обеспечены».

И когда, спустя два дня, наступила его очередь нести караульную службу, он приказал открыть ночью ворота.

Мульвий и Тициний, находившиеся в карауле, первые увидели измену и громкими криками подняли войско.

Тит Веттий выскочил из дома – и растерялся. В городе шел кровопролитный бой. На улицах метались люди.

Веттий наскоро построил войско, пытаясь дружным натиском отбросить противника, но это не удалось. Легионарии уже заняли главные улицы и окружали рабов и плебеев.

– Братья! – с отчаянием крикнул Тит Веттий. – Если смерть, то с оружием в руках и со славою!

Он бросился в гущу легионариев, искусно работая мечом, Мульвий и Тициний сопутствовали ему. Веттий, прикрываясь щитом, трижды пытался пробиться к претору и захватить знамя, но силы были неравные. В него метились со всех сторон. Копье, брошенное сильной рукою, пронзило его насквозь. Он зашатался, но меча не выпустил, продолжая поражать врагов. Он уже видел смерть, заволакивающую глаза мутной пеленою, чувствовал, что не хватает дыхания, и упал, продолжая сжимать меч в холодеющей ладони.

Мульвий и Тициний, видя, что все потеряно, побежали вслед за рабами и плебеями по улицам. Они хотели выбраться из города, но враг подстерегал на каждом шагу: разъяренные легионарии бросались на разрозненные отряды мятежников и рубили их беспощадно.

Тициний был ранен. Он упал в темном переулке, – дальше идти не мог. Напрасно Мульвий умолял его собраться с последними силами: Тициний лежал, стеная и хватаясь за обагренный кровью живот.

На них набежали два легионария: одному Мульвий срубил голову, другого пронзил копьем. Нужно было торопиться, – улицы наполнялись римлянами.

Взвалив брата на спину, он побежал, обливаясь потом, к окраине города. Здесь было пустынно. Полураскрытые ворота не охранялись, и Мульвий выбрался с тяжелой ношей в поле.

Было темно. Он побрел по дороге, останавливаясь, чтобы передохнуть и перевязать лоскутом туники раненого, и к утру добрался до маленькой деревушки; он постучал в домик под соломенной крышей, крайний от дороги.

Хромой чернобородый земледелец, в одной тунике, босиком, вышел, ковыляя, на улицу и, оглядев путников, покачал головой.

– Побили вас?

– Побили. Приюти нас, добрый человек!

– Мой сын ушел тоже. Не видел его? Жив ли?

– Не знаю. Где уложить раненого?

– Сына не видел, ничего не знаешь, – бормотал он. – Куда уложить? Неси туда.

Они перенесли Тициния в поле, где стояли скирдочки, и, зарыв в одну из них, прикрыли сверху сеном. Мульвий с обнаженным мечом спрятался в заросшем травой овраге.

Спустя несколько часов примчался римский дозор. Начальник приказал обыскать дома и сараи. Всадники, пронзая копьями сено, искали укрывшихся мятежников, но им не пришло в голову обшарить поле, и они уехали.

Вечером прискакал во главе турмы молодой префект конницы.

– Уже был у нас начальник, – сказал земледелец, – он обшарил все, но ничего не нашел… И как найти, если никого нет…

– Молчи, болтун! – оборвал его префект.

Он сам руководил обыском: в домах все было перевернуто вверх дном, сено из сараев выброшено. Земледелец начал роптать.

– Молчи, бунтовщик! – воскликнул префект. – Вы. пошли против богов и власти – и пощады не ждите!

– Клянусь Громовержцем! – вскричал земледелец. – Мы, господин, мирные земледельцы и…

Увидим, – зловещим шепотом вымолвил префект и крикнул, указывая на поле: – Обшарить эти скирды!

Земледелец побледнел, что не укрылось от глаз префекта.

– А этого негодяя стеречь, чтоб не удрал! Что, дорогой мой, – захохотал он, – побелел, испугался?

Земледелец дрожал всем телом. Всадники подъехали к скирде и принялись колоть ее копьями. Протяжный стон возник и замер, а вслед за ним взметнулся резкий пронзительный крик. Всадники разметали стог и вытащили окровавленного Тициния.

– Одного злодея нашли! – злорадно воскликнул префект, спрыгнув с коня. – Кто такой?.. Молчишь? Эй, кто-нибудь сюда! – закричал он. – Заставить его говорить!

Подъехал рыжебородый всадник и, не слезая с коня, ткнул Тициния копьем в рану. Тициний завыл от боли и стал проклинать палачей.

– Злодеи! – кричал он, лежа на земле. – Пусть злые Фурии терзают вас и преследуют всю жизнь! Пусть не дадут покоя вашим душам…

– Молчать! – яростно крикнул префект. Рыжебородый всадник усмехнулся и, ударив коня, наехал на Тициния. Тяжелые копыта топтали бьющееся тело, хлюпала кровь, и скоро кровавое месиво из кишок и мяса распласталось, как полента, по земле.

– Тащи сюда хромого волка! – приказал префект.

И когда земледельца, побледневшего от страха, подвели к нему, он ударил его бичом по голове с такой силой, что выбил глаз и рассек щеку.

Говори, есть еще бунтовщики?

– Нет никого! – простонал хлебопашец и, схватив неожиданно для всех камень, запустил им в префекта.

Камень попал в голову, и префект, пошатнувшись, чуть не свалился с коня.

Рыжебородый всадник выхватил меч и легко срубил земледельцу голову.

– Раскидать скирды! – задыхаясь от ярости, распоряжался префект, удерживая ладонью кровь, сочившуюся из головы. – Эй, кто-нибудь, воды, чтоб обмыть рану!

Скирдочки были разбросаны по полю, но всадники не нашли больше никого.

Мульвий, пользуясь переполохом, ползком пробирался по оврагу. А к вечеру, как только всадники ускакали, он вышел на дорогу и брел дни и ночи, избегая населенных мест. Он шел, питаясь одними ягодами, и когда Турий остался позади, облегченно вздохнул.

Теперь путь лежал на Рим. Мульвий, шагая, думал о популярах и крепко сжимал меч, призывая Фурий отомстить за брата кровавому префекту.

Вдали на холмах возвышался Рим – твердыня власти, гнета и насилий – с Капитолием и храмами.

Мульвий остановился и, подняв глаза к небу, прошептал:

– Боги, вы захотели, чтобы наша семья распалась. Но за что, за какие прегрешения? И почему ты, Юпитер, поддерживаешь беззакония? Зачем ты дал злодеям власть угнетать бедняков? Или ты, Юпитер, и вы, бессмертные боги, бессильны и зависите от Случайности?

Он повторял слова Тита Веттия, слышанные неоднократно на пирушках, и, опустив голову, вошел незаметно в город с рыбными торговками и продавцами овощей.

Восстание Веттия поразило Муция Помпона. Он захворал и больше не вставал. Люция на коленях умоляла отца сжалиться над ней и отказать в ее пользу долю Веттия. Долго упрямый старик не соглашался, но она ухаживала за ним, покорно переносила его придирки и ворчбу, и Помпон оценил наконец заботы дочери. Завещание было исправлено. А все огромное состояние переходило, но завещанию, к его внуку Титу, и над наследством учреждалась опека родного брата Помпона до совершеннолетия мальчика.

Помпон прожил не долго. Умирая, он сказал дочери:

– Когда я отойду в подземное царство Аида, помни: хоронить меня без почестей и надгробного памятника не ставить. Это стоит денег.