Текст книги "За гранью"

Автор книги: Микаэль Крефельд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

16

Декабрь 2010 года

«Сообщение из „Свадебных апартаментов“. Шестьдесят седьмой день. Я все еще тут. Пока жива. Изабелла яростно меня ненавидит после того, как Славрос выселил ее из „Свадебных апартаментов“. Я стараюсь ее избегать. Держусь от нее подальше и в клубе, и здесь, наверху. Она – ведьма, человек тьмы из Мидгарда. Как те, что описаны в „Дочери драконьей ведьмы“. Я запираюсь на ключ из страха, что она на меня набросится, когда Славроса и его людей не будет поблизости. Я уже столько всего о ней наслушалась, что очень ее боюсь. Иза – самая старшая из нас. Это уменьшительное от Изабеллы – имени, под которым ее знают клиенты. У нас у всех тут такие прозвища, выдуманные имена, под которыми мы скрываемся. Это как-то помогает сносить те унижения, которые мы терпим от быков. Быков я не столько боюсь, сколько ненавижу, хотя и знаю: им может прийти в голову что угодно. Большинство из них хочет одного: вволю наиздеваться над нами и изничтожить, чтобы почувствовать свою власть. Но по-настоящему я боюсь только одного человека – Изы. Особенно когда она под кокаином. Никогда еще не сталкивалась с такой яростью: глаза бешеные, на губах пена. Я видела, как она выдрала клок волос у одной девушки. У той после этого осталась проплешина! Девушке пришлось сделать высокую прическу, чтобы спрятать проплешину от Славроса! Тут никто не ябедничает. Я видела, как другой девушке Иза угрожала ножницами, чуть не выколола ей глаза!!! Только за то, что Иза решила, будто та украла у нее карандаш для подводки глаз!!! Я слыхала, что одной девушке Иза во сне облила грудь каустической содой, у той после этого груди стали пожухлые, как заплесневелый изюм. При одной мысли становится больно! Из-за Изы я много раз теряла заработок, она перебивает у меня быков. А как не уступить? Если она подсаживается за столик, когда со мной сидит бык, я сама ухожу под каким-нибудь предлогом. Надеюсь, скоро она выплатит свой долг Славросу и я избавлюсь от нее. Мой долг все растет, мы тут живем не на дармовщину. Расходы, расходы, расходы – и ни проблеска НАДЕЖДЫ».

Была среда, и зал «Кей-клуба» оставался полупустым. Из динамиков звучала «Private Dancer»[18]18
  «Приватная танцовщица» (англ.).


[Закрыть] Тины Тёрнер, на эстраде у шеста извивалась Иза. Тугой корсет был ей тесноват и не сходился на спине, сама она так нанюхалась кокаина, что ни о какой грации в ее движениях не могло быть и речи, но четырем быкам, сидевшим вокруг эстрады, это нисколько не мешало пожирать ее глазами. Когда она отшвырнула корсаж, обнажив тяжелые груди, раздался взрыв аплодисментов, и быки наперебой стали совать ей в трусики купюры.

Маша вполглаза посматривала на Изу из-за углового столика. Маша сидела с Лулу, косоглазой девушкой из Польши, у которой губы были толстые, как тракторные колеса. Вдвоем они развлекали трех студентов юридического факультета. Студенты были одеты в дорогую фирменную одежду, расплачивались платиновой картой и крупными купюрами. Папенькины сыночки с папенькиными картами. Они напомнили Маше ее прежнюю безопасную жизнь, где ей ничто не угрожало, кроме разве что скуки. По неестественным интонациям и дурацкому смеху этих парней можно было догадаться, что для них это экскурсия в трущобы. Они предприняли вылазку, чтобы посмотреть на отбросы общества, потрогать реальную жизнь, пережить интересное приключение, которым потом можно будет хвастаться перед приятелями, такими же привилегированными юнцами. Она для них – часть этого приключения, одно из испытаний, которые они проходили в доказательство мужской доблести. Но они хорошо платили. Сорили деньгами в баре и потратили уже несколько тысяч, чтобы девушки исполняли для них приватные танцы. Маша рассчитывала на этих ребят. Тут они с Лулу могли срубить по пять тысяч каждая. Исправно встречая смехом пошлые шуточки юнцов, Маша боялась только одного: как бы не вмешалась Иза и не перехватила верную добычу. Пока что Иза продолжала извиваться вокруг шеста, заигрывая с быками, которые сидели вокруг эстрады.

Погладив ляжку одному из юнцов, Маша облизала губы:

– Не хочешь пойти наверх?

Но мальчики не торопились. Сначала им надо было допить пиво, а потом попробовать «снежок».

– Не хотите нюхнуть «снежку»? – поинтересовался старший из них, откинув назад свесившуюся на лоб челку.

– I luv tha snow![19]19
  Обожаю этот снежок! (искаженный англ.)


[Закрыть] – с сильным польским акцентом отозвалась на его предложение Лулу.

Мальчишки истерически захихикали. «Экскурсия в трущобы» удалась.

Спустя десять минут все уже толклись в туалете вокруг восьми дорожек кокаина, сервированных на крышке унитаза. Мальчишки разрезвились и пробовали приставать, считая, что сполна расплатились за все кокаином, но Маша и Лулу отшучивались, не допуская лишних вольностей. Пускай ребята разогреются предвкушением того, что ждет их наверху, после того как они заплатят Славросу.

Маша почувствовала, как у нее закружилась голова, как побежали мурашки по телу, а на душе стало тепло. Ничего, все это когда-нибудь пройдет. После «Кей-клуба» начнется другая жизнь, она еще успеет чего-то добиться. В этот миг ее даже не испугала мысль об Изе. Они договорились выпить по одной, а затем идти наверх.

Вернувшись со всеми в зал, Маша тут же увидела Изу. Та спустилась с эстрады и теперь сидела в нише вместе с другим быком в заляпанной пятнами рубашке поло и деревянных башмаках. Он был завсегдатаем клуба, хозяин таксомоторного парка из десятка машин и стольких же чурок, которые на них шоферили. Иза подливала ему в бокал и потирала его толстое пузо. Харальд был в раздраженном состоянии и отодвинул от себя ее руку.

На Машин столик как раз принесли пиво, и один из юношей трясущимися руками принялся ей наливать. Бóльшая часть пролилась на пол. Машу это вполне устраивало: чем скорее они кончат пить, тем лучше. Иза искоса посмотрела в их сторону и призывно заулыбалась молодым людям. Затем она бросила на Машу холодный взгляд и легким кивком приказала ей убираться. Маша проглотила подступивший к горлу комок и осталась сидеть. Взгляд Изы сделался жестким, и она повторила жест, на этот раз более выразительно. На Машу вдруг накатило чувство полного одиночества. Кокаиновый туман испарился, а вместе с ним ее решимость. Делать нечего! Нужно подчиниться Изе. Маша стала извиняться перед мальчиками, и в это время возле столика Изы показалась Табита. Харальд что-то сказал Табите, Маша не расслышала слов. Табита, девушка из Нигерии, черная, как антрацит, остановилась и заулыбалась во весь рот, обнажив белоснежные зубы с широкой щербиной посередине.

По словам Табиты, ей было восемнадцать лет, но Маша догадывалась, что на самом деле она намного моложе. Девочка не отличалась большим умом, плохо знала язык и обыкновенно отвечала «о’кей» на все, что бы ей ни сказали. Другие девушки насмехались над ней, воровали ее вещи, забирали быков и отнимали наркотики. Чаще всего ей доставались самые поганые быки – вонючие и те, у кого совсем съехала крыша.

Харальд жестами показал, чтобы она к ним подсела.

«Не будь же такой дурочкой, Табита!» – подумала Маша.

Табита тут же села за столик Харальда и Изы.

Губы Изы скривились в змеиной улыбке.

– Ты ведь хотела мне что-то показать? – зашептал на ухо Маше один из мальчишек и лизнул ее затылок. – Ведь ты припасла для меня что-то хорошее?

– Да, милый, – ответила Маша и не стала противиться, когда молодой бычок потянул ее за собой.

* * *

Наступило утро. Действие кокаина, которого она нанюхалась за ночь, не давало Маше уснуть. Не помогли даже две таблетки валиума, которые Маша приняла час назад. В тесной комнатушке стояла тишина – ни чертовой музыки снизу из зала, ни стонов из соседних комнат. Такое чувство, как будто она на свободе. Вечер прошел хорошо. Удачный был вечер. Если вообще такое возможно в «Кей-клубе». Во всяком случае, она получила на руки тысячу пятьсот крон чаевых и списала у себя четыре тысячи восемьсот крон долга Славросу. Ей хотелось сходить по-маленькому, но она боялась проделать длинный путь в конец коридора, где находился туалет. Она полежала еще несколько минут, уговаривая себя перетерпеть и соображая, нет ли в комнате сосуда, которым она могла бы воспользоваться, затем сдалась, достала трусики и надела.

По пути через коридор ей почудился вдруг какой-то странный запах, как будто запахло паленым. Чем ближе к туалету, тем сильнее он становился. Дойдя до конца коридора, она замерла перед приоткрытой дверью. Сквозь щель оттуда доносились невнятные голоса. Маша осторожно отворила дверь. Вдруг чьи-то руки схватили ее и втянули внутрь, дверь сзади захлопнулась. Перед туалетными кабинками толпились девушки. Каждая держала Табиту, кто за руку, кто за ногу, прижимая ее к полу. Верхом на Табите сидела Иза с утюгом в одной руке и сигаретой в другой. Ягодицы Табиты были в ожогах, на них отпечатались треугольные следы раскаленного утюга.

– Что это у вас тут… делается? – спросила оторопевшая Маша.

– Кажется, не так уж трудно понять, – ответила Иза, яростно сверкая глазами. – Вот, учим негритянку. Чтобы знала: за воровство наказывают.

– Ты… ты же изувечишь ее!

Иза пожала плечами:

– Ну и что? Я же не виновата, что эта черномазая не понимает человеческого языка. – Прищурившись, Иза посмотрела на Машу. – А как насчет тебя? – Иза махнула в Машину сторону утюгом. – Ты украла у меня комнату. Что за это полагается?

– Задай ей жару, Иза, – услышала Маша сзади голос одной из девушек и почувствовала толчок в спину.

– Я же не по своей воле, – сказала Маша. – Ты прекрасно знаешь, что я просила Славроса поселить меня в другую комнату и оставить тебе «Свадебные апартаменты».

Иза затянулась сигаретой:

– Но ты ведь там живешь, так что давай плати за постой. Что ты получила вчера от юнцов?

– Тысячу…

– А мне казалось, что больше.

Маша замотала головой:

– Это все, что у них было. Остальное ушло Славросу. Пожалуйста, я отдам тебе.

– Разумеется, отдашь! – Она обратилась к лежащей на полу Табите. – Ты никогда ни за что не платила. Вы, черномазые, думаете, что все должно быть задаром. Воображаете, что можно явиться сюда и отбирать все у нас, у тех, кто вкалывает.

Отшвырнув сигарету, она пристальным взглядом посмотрела на лицо Табиты:

– А ты не такая уж уродка. Ты похожа на куклу, которая была у меня в детстве. Единственную куклу-негритенка на весь Тырговиште[20]20
  Город на юге Румынии.


[Закрыть]. Я любила эту куклу, этот черненький пупсик был моей лучшей игрушкой. Слышишь, Табита? – Иза погладила ее по залитой слезами щеке.

– О…кей! – послышался полузадушенный голос Табиты, так как рот у нее был заткнут трусиками.

– В один прекрасный день я взяла и бросила негритенка в печку. Сама не знаю почему. Я же его очень любила. Просто мне хотелось посмотреть, как это будет. Знаешь, что с ним сделал огонь? – Иза снова затянулась сигаретой и выпустила струю дыма прямо Табите в лицо. – В огне она расплавилась, дорогуша! Щечки и все личико расплавились и растеклись. Мой черненький пупсик сделался совсем гладеньким. Ты никогда не видела ничего глаже, Табита. Никогда. – Иза улыбнулась и стала медленно приближать раскаленный утюг к лицу Табиты.

Табита попыталась вырваться, но три девушки крепко держали ее. Когда между утюгом и лицом осталось несколько миллиметров, Табита зарыдала.

– Прекрати! – закричала Маша.

Остальные девушки обернулись.

Иза вскочила с пола и двинулась на Машу:

– Может быть, я что-то напутала. Может, это был не негритенок? Может, это была белокурая кукла-шлюшка? Такая, вроде тебя. Держите ее!

Две девушки, стоявшие по обе стороны от Маши, схватили ее за локти, Иза уперлась ладонью в Машину грудь и притиснула ее к стенке. Затем она подняла утюг.

– Ты не сделаешь этого, – сказала Маша, охваченная ужасом.

– Ты уверена?

– Если Славрос узнает, что ты нас изувечила так, что мы не можем больше зарабатывать деньги, он повесит на тебя долг. Мой и Табиты. Ты никогда отсюда не выйдешь.

– А может, оно стоит того.

В эту минуту в коридоре послышались шаги, и в следующую секунду в дверь просунулась голова Лулу.

– Сюда поднимается Славрос.

Иза отставила утюг и оттолкнула Машу. Девушки, которые держали Табиту, бросили ее и кинулись вон из туалета. Внезапно Маша осталась одна с лежащей на полу негритянкой, та вытащила изо рта трусики, которые ей засунули вместо кляпа. Оглядевшись, Маша увидела полотенце и обернула им ягодицы и бедра Табиты. Затем помогла ей войти в первую попавшуюся кабинку и закрыла дверцу.

– Ты что так поздно на ногах?

Маша обернулась и увидела перед собой Славроса, вошедшего в сопровождении двух стриженных ежиком телохранителей.

– Мне не спалось. Захотелось в туалет.

– С тобой все в порядке? Болеешь по этой части? – спросил он, указывая на низ ее живота.

Она помотала головой:

– Ничего подобного, я слежу за собой.

Он повел носом и чихнул:

– Чем это тут пахнет?

– Не знаю. Может, паленым волосом? Девушки вечером занимались наращиванием волос, а от этого всегда бывает запах.

Славрос смерил ее взглядом:

– Ты расскажешь мне, если что-то случится? Если тут будет происходить что-то неположенное?

– Конечно, Славрос. Можешь на меня положиться.

– Спасибо. Я это ценю. Вчера ты удачно провела вечер. Хорошо заработала. Продолжай в том же духе.

Когда Славрос ушел, Маша открыла дверь кабинки. Табита стояла внутри, кусая руку, чтобы не расплакаться в голос. Слезы ручьем лились у нее по щекам.

– Постарайся думать головой, Табита. Иначе ты тут не выживешь.

– О’кей! – сквозь рыдания ответила Табита.

«„Мало сказать «о’кей», Табита. Ты должна хорошо думать головой, делать, что тебе говорят, постараться пережить все эти пакости без лишних потерь. Понимаешь, Табита?“ Табита только заливалась слезами. Дрожала всем телом. Я дала ей таблетку валиума – последнюю оставшуюся у меня. Помогла ей, как это сделала бы Туснельда из „Дочери драконьей ведьмы“, выручавшая своих подруг-изгоев. Я понимала, что одна таблетка не снимет боли. Я поступила так главным образом из сострадания. Меня мучила совесть. Не знаю почему. Иза – психопатка, чертова психопатка! И другие, ее пособницы, тоже ненамного лучше. Это еще далеко не конец. Чем меньше быков приходит в клуб, тем больше зависти и злости. Черт побери! Скоро Рождество. Я желаю себе на Рождество быков. Побольше быков. Я мечтаю выбраться отсюда, пока мы друг друга не поубивали.

Здесь – никому – нет – пощады».

17

Кристиансхавн, 2013 год

Через несколько дней после ссоры с Йонсоном Томас, проходя мимо «Антиквариата Виктории» на углу Дроннингенсгаде и Миккель-Вибе-гаде, остановился на минутку перед витриной у книжного развала, где были выложены детективы, и затем вошел в лавку. В магазинчике его охватило ощущение уюта. Маленькое помещение было все заставлено книжными стеллажами, которые громоздились от пола до потолка, а на них сплошными рядами стояли старые книги. Из портативного граммофона на прилавке лились звуки «Summertime»[21]21
  «Летний день» (англ.) – ария из оперы Джорджа Гершвина «Порги и Бесс».


[Закрыть] в исполнении Чарли Паркера. Все здесь было пропитано запахами кофе, книжной пыли и куревом Виктории – самокрутками «Петтеро». Протиснувшись между стеллажами с путеводителями, Томас пробрался к стене, вдоль которой тянулись низенькие ящики со старыми CD-дисками. Перебирая выставленные в ряд диски, он остановился на одном, пробормотав: «Бинго!» Это был «Эссеншл» Холла и Оутса, там были собраны все их хиты за последние тридцать лет. Взяв диск, он направился к прилавку, за которым Виктория рассчитывалась с покупателями.

– Привет, Ворон! – сказала она, не вынимая болтающейся в углу рта сигареты. Дешевые, оплаченные из больничной кассы очки Виктории еле держались на кончике носа. Кроме Виктории, Томас никогда не встречал женщины, которая бы изо дня в день ходила в клетчатом твидовом костюме и башмаках со шнурками, словно персонаж, сошедший со страниц диккенсовского романа.

– Сколько ты возьмешь за это? – спросил Томас, показывая выбранный диск.

Виктория прищурилась:

– Семьдесят.

– Семьдесят? – переспросил ошарашенный Томас. – Он же не новый. Ты не забыла?

– Это альбом на двух дисках.

– Мне нужен из них только один. Вообще-то, только одна запись. Я согласен на тридцать.

Виктория терпеливо посмотрела на него сквозь очки и оттянула широкие подтяжки:

– Я не торгую половинками книг и половинками дисков.

– Но такие цены – это же для туристов!

– Ну так и оставь его туристам, – ответила Виктория и протянула руку, чтобы забрать диск.

Томас торопливо убрал руку с диском подальше и сунул добычу в карман:

– За мной будет долг.

– Я не даю…

– …кредита. Я это знаю, – сказал Томас и быстро ретировался к двери.

– В следующий раз принесешь плюшки с корицей, целый пакет, и чтобы они были из кондитерской, а не какая-нибудь черствятина.

– Обещаю, – согласился Томас и помахал рукой уже с тротуара.

Время близилось к полуночи, Томас сидел на корме яхты, в одной руке он держал пустую коробку от диска, в другой – полстакана джина. С тоником и музыкой вышел облом. О первом он забыл позаботиться, второе было невозможно из-за неисправной проводки, которую он так и не сумел наладить. Попытка починить ее кончилась коротким замыканием в общем распределительном щите на набережной; первые жалобщики, недовольные отсутствием электричества, его уже навестили. Завтра Пребен устроит тарарам, но сегодня это меньше всего волновало Томаса. Если музыкальный центр не заработает, то придется снова идти в «Морскую выдру», а с Йонсоном они еще не успели помириться. Томас пригубил стакан. Что ему за дело до уборщицы и ее пропавшей дочери? Он знать не знает, кто там убирается у Йонсона. Томас даже замотал головой, вспомнив, как Йонсон пытался его пристыдить. За шесть лет, проведенных в полицейском участке Центрального района Копенгагена, он столько навидался человеческих трагедий, что из-за какой-то пропавшей девчонки не собирался вставать на уши. Тут включилось электричество, и яхта осветилась. В каюте заработал музыкальный центр, и через открытую дверь на палубу полились звуки музыки. Томас откинулся в кресле и попытался посмотреть, что там делается у распределителя, но будка находилась на набережной метрах в двадцати от того места, где была пришвартована его яхта, и он никого там не разглядел. На всякий случай он все же поднял стакан с джином, посылая привет в темноту. Он отпил глоток, алкоголь ударил в лобные доли, и Томас почувствовал, что постепенно пьянеет. Эпизод с Йонсоном никак не шел у него из головы. Надо было дать ему в морду за то, что помянул Еву. Но Йонсон сказал правду. Ева была особенная. Всегда ставила других на первое место, а о себе думала в последнюю очередь. Среди адвокатов во всей стране не нашлось бы другого такого беззаветного защитника. Сколько раз он видел, как она целыми ночами не спала, готовясь к решающему заседанию суда. Временами он даже ревновал ее к работе, но больше гордился Евой. Хотя ни разу ей этого не сказал. Обыкновенно он шутил, что не успевает поймать бандита, как она уже добивается его освобождения. «Вот потому-то мы с тобой отличная команда!» – отвечала она. Он не просто любил ее, он был в нее влюблен все девять лет, что они прожили вместе. Их любовь стала в его жизни самым главным, и то, что было до Евы, он помнил смутно. Зато Томас очень отчетливо помнил первые слова, которыми они обменялись, и невольно улыбнулся при этом воспоминании.

– Как зовут собаку? – спросила она.

– Мёффе, – ответил он.

– Эта кличка больше подходит для поросенка.

– Может быть, потому он так себя и ведет?

Она улыбнулась ему сверху, с причала, и он впервые увидел ямочки у нее на щеках. Томас помнил ее голубое платье с развевающимся подолом. Он предложил ей спуститься на борт, но она не соглашалась. Наконец ему все же удалось ее уговорить, и они просидели на палубе до глубокой ночи, попивая вино. Затем она ушла, не оставив ему ни номера телефона, ни адреса. Он даже не знал ее фамилии. После этого он несколько дней тщетно ее разыскивал, расспросил весь район. Эдуардо, Виктория и особенно Йонсон дразнили его, намекая, что он никуда не годится ни как соблазнитель, ни как сыщик. Наконец ему пришлось прекратить поиски, и он потерял уже всякую надежду ее отыскать, как вдруг однажды вечером она снова появилась на пристани. Тут он прежде всего спросил у нее номер телефона, и она его дала. Затем она спустилась на борт, они пили белое вино и целовались до рассвета. Он мысленно вызвал в памяти ее смех, и на этот раз он прозвучал у него за спиной.

Томас медленно обернулся, не вставая с кресла. Она была в том же голубом платье, что и в первую встречу, но лицо стало немного старше, а волосы, распущенные в тот раз до плеч, сейчас были собраны на затылке старинной серебряной заколкой, которую он разыскал для нее у старьевщика со Страндгаде. Томас встал и внимательно на нее посмотрел. Она ласково улыбнулась ему. «Я знаю, что все это алкогольные пары́, я поздно засиделся и ты можешь исчезнуть так же внезапно, как появилась, но все-таки до чего же это замечательно, что ты здесь!» Он сам не знал, произнес ли это вслух или только подумал, но она в ответ улыбнулась, словно услышав. Он замер, не доходя до нее, боясь, что видение скроется, если он протянет руку.

– Ты не представляешь, как же я скучал по тебе, – сказал он.

– Я это чувствую, – ответила она ласково. – Ты плохо выглядишь. Ты здоров?

– Я пропадаю. Я до черта стосковался по тебе. Есть столько всего, в чем я раскаиваюсь, столько всего, чего я не сделал.

– Тебе не в чем раскаиваться.

– Как же не в чем! Мне надо было жить для тебя, не вешать на тебя всякие глупости.

– Ты был замечательный. Лучшего мужа нельзя себе представить.

– Не был я таким. Я так и не предложил тебе руку, хотя прекрасно знал, как важно это для тебя.

– Это не имеет значения. – Она пожала плечами. – Не думай об этом.

– Как не думать! Я вел себя как страшный эгоист.

– Чепуха. У тебя просто голова не включалась с одного оборота.

Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ.

– Что правда, то правда, – согласился он. – Господи, как много мы не успели сделать!

– А как много все-таки успели! – Она посмотрела на него с озабоченным выражением. – Ты не заслуживаешь того, что творишь над собой.

На миг он отвел глаза, но тут же снова обратил взгляд на нее, испугавшись, как бы вдруг она не исчезла.

– Просто я не могу этого вынести.

– Тот Томас, которого я знала, никогда не говорил такой ерунды. Он никогда не сдавался, всегда боролся, он был предан своей работе и полон чувства справедливости.

– Времена изменились.

– Нет, это не так. У тебя нет причин становиться эгоистом. Ты это отлично знаешь.

Он безнадежно развел руками.

– Для меня все потеряло смысл.

– Ты достоин лучшего.

Он отрицательно покачал головой и почувствовал, как к глазам подступают слезы.

– Я пришел слишком поздно и не успел спасти тебя. Если бы я пришел немного раньше, ты бы не истекла кровью.

– Перестань себя корить!

– Не могу.

– Несчастливое стечение обстоятельств, вот и все.

– Да уж, куда несчастливее, – выдавил он, сдерживая слезы. – Какой-то психопат залез к нам в дом и сбежал, прихватив наручные часы и компьютер, а тебе пришлось заплатить за это жизнью. И я даже не могу найти его. Не могу найти того, кто убил… тебя. Понимаешь, как это невыносимо?

– Да, – тихо сказала она. – Это я хорошо понимаю.

Он вытер слезу и шмыгнул носом:

– Ты случайно не видела, кто это был? Мне бы очень пригодились приметы.

Она только улыбнулась:

– К сожалению, нет, дорогой! – Она обвела взглядом яхту. Услышала музыку и кивнула в сторону каюты, где играл музыкальный центр. – Это ведь, кажется…

– Да. Холл и Оутс.

– «Every Time You Go Away»? – На щеках у нее снова проступили ямочки. – В первый раз мы слушали эту песню у Йонсона. Ты сказал, что это…

– Лучшая песня из всех, какие когда-либо были написаны.

Она рассмеялась:

– И ты ставил ее раз шесть или семь подряд, а то и больше, чтобы еще потанцевать. Йонсон прямо выходил из себя.

– И не перестает до сих пор.

Она взглянула на него влюбленными глазами:

– Может, пригласишь меня?

– А ты не исчезнешь?

– Нет!

Он сделал шаг, подошел к ней и взял за талию, прижал ее к груди. Он чувствовал тепло ее тела. Слышал легкое дыхание, щекочущее его шею. Плавно покачиваясь под музыку, они танцевали. Он вдыхал ванильный запах ее волос.

– Этот миг вместе с тобой никогда не повторится, – шепнула она. – Но тебе нужно жить дальше, Томас.

Он тихонько шикнул на нее.

– Рано или поздно тебе придется отпустить меня. Ты должен снова выправить свою жизнь.

– Не представляю себе, как я это сделаю.

– Ты обязан сделать это ради нас обоих.

– Я знаю, – тихо сказал он.

Она нежно поцеловала его в губы, прежде чем высвободиться из его объятий.

– Береги себя, дорогой!

Он хотел что-то сказать – что-то, что могло бы ее удержать, – и отчаянно искал нужные слова, но так и не нашел и только молча проводил ее взглядом, когда она повернулась и пошла к набережной. Она вытерла ладони о платье и посмотрела на него с улыбкой. Затем помахала рукой и исчезла. В тот же миг смолкла музыка, на яхте погасло электричество. И он снова очутился один в темноте у себя на корме.