Текст книги "Золотое кольцо всадника"

Автор книги: Мика Тойми Валтари

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

Нерон не спускал с меня внимательного взгляда.

– И все же, – помолчав, опять заговорил я, и голос мой дрожал и прерывался от возмущения, – эта история с завещанием придумана Антонией только для того, чтобы ты начал подозревать меня. Она отлично знала, что я донес на Сцевина, Пизона и других, хотя и не догадывалась, конечно, что я донесу и на нее, ибо твоя жизнь мне дороже всего на свете. И признаюсь тебе, Нерон, я ничуть не жалею о смерти коварной Антонии.

Нерон задумчиво наморщил лоб, и я понял, что мне по-прежнему угрожает опасность.

– Еще я сознаюсь в том, что немножко интересуюсь еврейским вероучением, – быстро сказал я. – Это, конечно, не преступление, но и не самое подходящее занятие для римского всадника. Такие вещи лучше оставлять женщинам. К сожалению, моя жена Клавдия очень упряма и заставляет меня ходить в синагогу. Но я знаю, что многие римляне делают это – им попросту любопытно смотреть на молящихся евреев и им кажется, что они на цирковом представлении.

Нерон мрачно глянул в мою сторону.

– Я рад бы услышать твои объяснения, – сухо проговорил он, – но вся беда в том, что Антония заверила приписку к своему завещанию более полугода назад, когда ни о каком заговоре Пизона еще и речи не было. Или ты считаешь, она уже тогда догадывалась, что ты сделаешься доносчиком?

Я понял, что пришла пора отступить еще дальше. Я был готов к этому, хотя поначалу и прикидывался, будто рассказал уже все. Нерон не поверил бы внезапному приступу искренности – он полагал, что любому человеку есть что скрывать.

Я уставился в пол и начал шаркать ногой по мозаичному изображению Марса и Венеры, запутавшихся в медной сети Вулкана. По-моему, сыграно было просто замечательно. Сплетая и расплетая пальцы, я мычал и заикался, как бы подбирая нужные слова.

– Говори! – резко приказал Нерон. – Иначе я отберу у тебя твои новенькие сенаторские сандалии, и сенат радостно согласится с моим решением.

– О цезарь! – вскричал я. – Я ничего не буду утаивать от тебя, но только умоляю – не разглашай этой позорной тайны перед моей женой. Мне известно твое великодушие, и я уверен: ты не отдашь меня на растерзание этой ревнивой фурии. Она давно надоела мне, и я не понимаю, зачем я на ней женился.

Почуяв сплетню, Нерон сладострастно облизнул свои пухлые губы.

– Я слышал, будто еврейки обучены всяким занимательным любовным хитростям, – сказал он. – Немудрено, что ты связался с одной из них. Впрочем, я ничего тебе не обещаю. Итак, начинай.

– Из-за непомерного честолюбия моей жене взбрело в голову пригласить Антонию на церемонию по случаю наречения нашего сына. В присутствии свидетелей я взял его на колени и признал наследником…

– Точно так же ты, помнится, поступил некогда с Лауцием, – шутливо заметил Нерон. – Однако продолжай!

– Я и вообразить не мог, что Антония примет приглашение, хотя мальчик и приходился внуком вольноотпущенникам ее матери. Но она тогда скучала и искала развлечений. Приличия ради она привела с собой весталку Рубрию, которая, кстати говоря, выпила в тот вечер слишком много вина. Я думаю, Антония была наслышана обо мне и из чистого любопытства пожелала завести знакомство, хотя не исключено и другое: возможно, она уже начинала подыскивать себе сторонников и прикидывала, как лучше осуществить государственный переворот. Осушив полный кубок, она недвусмысленно дала мне понять, что я буду принят в ее доме на Палатине как желанный гость, особенно если появлюсь там один, без жены.

Нерон порозовел и невольно подался вперед, чтобы не пропустить ни словечка.

– Я, конечно, был польщен такой честью, но считал, что все дело в выпитом вине или в минутной прихоти знатной римлянки. И все же я отправился туда однажды вечером, и она встретила меня неожиданно ласково… Нет, цезарь, стыд смыкает мои губы, и я не смею продолжать…

– Не робей, – подбодрил меня Нерон. – Мне доносили об этом кое-что. Уверяли даже, будто ты покидал ее только под утро. Я прикинул тут из любопытства, мог ли твой сын выйти из чрева Антонии, и у меня получилось, что нет. Мальчику сейчас семь месяцев, а Антония всегда была тощая, как старая корова.

Зарумянившись от смущения, я пробормотал, что Антония привечала меня и на своем ложе, причем так привязалась ко мне, что хотела видеть все чаще и чаще; я же опасался гнева ревнивой жены, которая могла что-нибудь заподозрить. Возможно, предположил я, Антония упомянула в завещании моего сына в благодарность за то, что я иногда доставлял ей удовольствие, – не могла же она, в самом деле, завещать эти вещицы прямо мне! Никогда нельзя забывать о приличиях.

Нерон рассмеялся и хлопнул себя по колену.

– Старая шлюха! – воскликнул он. – Значит, она все-таки опустилась до тебя? А я-то все сомневался, не верил… Но ты был у нее не единственным, Минуций Манилиан. Однажды она пыталась проделать то же самое и со мной, когда мне как-то довелось немного приласкать ее. Я был тогда сильно пьян, и все же ее острый нос и тонкие губы запомнились мне надолго. Представляешь, она повисла у меня на шее и попробовала поцеловать. Я оттолкнул ее, и в отместку она пустила нелепейший слух, будто я предлагал ей выйти за меня замуж. Ожерелье Пи-зона служит лишним доказательством ее порочности. Я даже не исключаю, что она спала с рабами, когда никого приличнее поблизости не оказывалось. Поэтому и ты был для нее достаточно хорош.

Я непроизвольно сжал кулаки, но сумел справиться с собою и смолчать.

– Статилия Мессалина очень довольна этими рубинами, – добавил Нерон. – Она даже покрасила свои соски в такой же кроваво-красный цвет.

Нерон был в восторге от этой выдумки, и я понял, что худшее позади. Он приободрился и оживился, однако я видел, что он по-прежнему сердит на меня и хочет наказать так, чтобы я стал посмешищем для всего Рима. К сожалению, я не ошибся.

– Во-первых, – задумчиво проговорил он, – я велю тебе привести сюда свою жену, чтобы я лично убедился в том, что она еврейка. Во-вторых, я желаю побеседовать со свидетелями, которые были в твоем доме в тот день, когда ребенок получал имя. Они наверняка тоже евреи, и мне надо знать, насколько усердно ты посещаешь синагогу. Ну, а в-третьих, ты немедленно подвергнешься обрезанию. Я полагаю, твоя жена этому только обрадуется. Согласись, я прошу недорого: кусочек твоей собственной плоти за то, что ты осквернял им мою сводную сестру. Благодари богов, что нынче у меня хорошее настроение, – ведь я отпускаю тебя, не наказав.

Я очень испугался и принялся униженно умолять не оскорблять меня. Но мои просьбы лишь приблизили развязку. Нерон пришел в восторг, когда увидел мой ужас и, утешая, положил мне на плечо руку.

– Обряд обрезания, совершенный над одним из сенаторов, послужит хорошим уроком и тем, кто радеет за интересы евреев, и тем, кто опять вздумает злоумышлять против меня. Иди же и исполняй мою волю. А затем присылай сюда свою жену со свидетелями. Впрочем, сам тоже приходи… если, конечно, сможешь. Я захочу убедиться, что лекарь потрудился на славу.

Мне пришлось отправиться домой и сказать Клавдии и двум свидетельницам, дрожавшим от страха в ожидании моего возвращения, чтобы они шли к Золотому дому. У меня же, мол, есть еще кое-какие неотложные дела. После этого я медленно побрел в лагерь преторианцев. Там я поговорил с хирургом, который горячо заверил меня в том, что операция эта совсем несложная, – служа в Африке, он якобы делал ее многим легионерам: в жарких странах часто бывают песчаные бури, а песок, как известно, способен вызывать болезненные воспаления.

Мне не хотелось еще раз рисковать репутацией и идти к евреям, но, право, лучше бы я все-таки обратился к их искусным лекарям, а не к этому коновалу! Я мужественно вынес муки, причиненные мне его неловкими пальцами и тупым ножом, но впоследствии рана загноилась, и я надолго потерял желание даже смотреть на женщин.

После операции я так окончательно и не оправился и не сумел вновь стать самим собой, хотя, надо признаться, многие женщины мечтали полюбоваться моим покрытым рубцами членом. Я удовлетворял их любопытство и действовал при этом весьма уверенно, однако удовольствия, в отличие от них, не получал. Что ж, во всем надо уметь видеть хорошие стороны. Во всяком случае, я стал жить умеренной и целомудренной жизнью.

Я не стыжусь рассказывать тебе об этом, потому что все в городе знают о жестокой шутке Нерона, и я даже ношу соответствующую кличку, называть которую мне тут кажется излишним.

Но твоя мать никак не желала понять, что от Нерона можно ожидать любых подвохов, хотя я неоднократно предупреждал ее об этом и готовил к роли, которую ей предстояло сыграть. Когда я, прихрамывающий и бледный, вернулся из преторианского лагеря, Клавдия даже не спросила, что со мной и где я был. Она, видишь ли, решила, что я так выгляжу потому, что боюсь Неронова гнева. Обе еврейки-христианки были очень напуганы, хотя я то и дело напоминал им об обещанных мною дорогих подарках.

Нерону хватило одного взгляда, брошенного на Клавдию.

– Еврейская ведьма! – вскричал он. – Да вы только посмотрите на этот острый нос, на эти тонкие губы, на эти седые волосы! Говорят, евреи седеют очень рано из-за какого-то древнего египетского проклятия. Поразительно, что этой старухе удалось родить ребенка. Эти евреи плодовиты, точно кошки.

Клавдия дрожала от ярости, но молчала – молчала ради тебя, Юлий, сын мой!

Затем обе еврейки поклялись Иерусалимским храмом, что они знают происхождение Клавдии и знали ее родителей-евреев, принадлежавших к особо уважаемому еврейскому роду, – мол, предки Клавдии были привезены в Рим как рабы много десятилетий тому назад.

Антония, заявляли свидетельницы, действительно почтила своим присутствием наш дом и нарекла нашего сына Антонием в честь своей бабушки.

Этот допрос усыпил подозрения Нерона. На самом деле обе еврейки, разумеется, лжесвидетельствовали, а выбрал я их потому, что они входили в какую-то христианскую секту, члены которой считали любую клятву преступлением, ибо так, по их мнению, утверждал Иисус из Назарета. Поскольку клясться грешно, то лгут они при этом или нет, не имеет уже ни малейшего значения. Эти женщины жертвовали собой ради моего сына, надеясь, что Христос простит их, учтя, что грешили они из добрых побуждений.

Но Нерон не был бы Нероном, не реши он вдобавок еще и поссорить меня с женой.

Взглянув на нас обоих с усмешкой, он проговорил:

– Госпожа моя Клавдия… Ибо именно так мне следует обращаться к тебе с тех пор, как твой муж, несмотря на множество совершенных им мерзостей, получил сенаторские сандалии… Итак, госпожа Клавдия, надеюсь, тебе известно, что Минуций воспользовался удобным случаем и вступил в тайную любовную связь с моей несчастной сводной сестрой Антонией? У меня есть свидетели, готовые подтвердить, что ночь за ночью твой муж и ныне покойная Антония предавались в ее летнем доме разнообразным плотским утехам. Я следил за ней, ибо, зная о ее развращенности, опасался какого-нибудь скандала.

Услышав слова Нерона, Клавдия побледнела. По моим глазам она прочитала, что император не лжет. Я-то объяснял свои частые отлучки делами, связанными с заговором Пизона.

Она изо всей силы ударила меня по лицу, и звук пощечины разнесся по огромному залу. Я тут же покорно подставил другую щеку, как это велит столь любимый ею Иисус. Она дала мне еще одну пощечину, и с того дня я немного глуховат. А затем она начала так браниться, что я остолбенел от изумления: мне и в голову не приходило, что ей были известны столь изощренные и грязные ругательства. Впрочем, я ни словом не возразил ей – я решил следовать заветам христианского бога и сносить все терпеливо и безропотно.

Клавдия так страшно ругала и меня, и Антонию, что Нерон вмешался и прервал ее. Он напомнил, что о мертвых не следует говорить плохо, и предупредил: Клавдия может заплатить жизнью за оскорбление близкой родственницы императора.

Чтобы успокоить жену и вызвать ее сочувствие, я откинул тогу, приподнял тунику и показал ей кровавый бинт на моем детородном органе, уверяя, что и так достаточно наказан за супружескую измену.

Нерон, однако, заставил меня снять повязку, хотя это и причинило мне боль: он хотел собственными глазами увидеть след от ножа хирурга – а вдруг я пробую обмануть его, обмотав окровавленную тряпицу вокруг неповрежденного члена?

– Как же ты глуп, – сказал он с укоризной, убедившись, что я не лгу. – Зачем же ты немедленно пошел к лекарю? Я всего лишь пошутил и потом очень жалел о своих неосторожных словах, но было уже поздно. Однако, Минуций, я не могу не похвалить тебя за твои рвение и послушание.

Клавдия же вовсе не огорчилась. Захлопав в ладоши, она поблагодарила Нерона за то, что он выдумал для меня такое замечательное наказание. Как же жалел я в тот миг, что женился на ней! Она никогда не простила мне истории с Антонией, хотя другая на ее месте постаралась бы позабыть одно-единственное любовное приключение своего мужа и не попрекала бы его на каждом шагу.

Наконец Нерон отправил Клавдию и двух евреек восвояси и как ни в чем не бывало продолжил разговор со мной, прикидываясь, что не замечает моих телесных и душевных страданий.

– Тебе, наверное, уже сказали, – заявил он, – что сенат намеревается принести жертву богам, которые сохранили жизнь римскому императору. Сам же я собираюсь построить храм Цереры, достойный этой замечательной богини. От прежнего после пожара остались только стены – христианам-поджигателям удалось-таки осуществить свой злодейский замысел! Но я отвлекся. Итак, о Церере. С давних пор ей поклонялись на Авентине, и я надеюсь, что в знак нашей с тобой дружбы ты не откажешься преподнести богине свои авентинские дом и сад. Я прикидывал так и эдак, но другого подходящего по размеру земельного участка там нет. Кстати, не удивляйся, когда вернешься домой: здание уже начали сносить.

Дело не терпит отлагательств, и ты, конечно, одобришь мой выбор.

Вот как получилось, что Нерон забрал у меня родовое гнездо Манилиев, причем даже без возмещения убытков. Никакой радости я по этому поводу не испытал, тем более что предвидел: всю славу он присвоит себе и на церемонии открытия нового храма даже не упомянет мое имя. Я с горечью в голосе поинтересовался, куда же он предлагает мне перебираться со всем моим скарбом – ведь ему известно, что в городе недостает жилья.

– М-да, – отозвался Нерон. – Об этом я как-то не подумал. Впрочем, если я не ошибаюсь, дом твоего отца и Туллии все еще стоит пустой. Продать его мне не удалось, потому что в нем обитают призраки.

Я обиженно ответил, что не собираюсь платить большие деньги за дом с привидениями, который мне к тому же никогда не нравился. Я добавил, что, во-первых, он давно прогнил и вообще был построен плохим архитектором, а во-вторых, сад, что его окружает, успел зарасти травой и всякими сорняками, так что приведение его в порядок потребует немалых средств, особенно учитывая новые налоги на воду.

Нерон упивался моим недовольством.

– Мы с тобой так давно знакомы, – сказал он, – что я собирался уступить тебе дом по дешевке. Однако мне претит твоя мелочность – подумать только: ты начал торговаться со мной прежде, чем я назвал цену. Нет, я больше не жалею, что послал тебя под нож хирурга. Но я хочу показать, что Нерон всегда остается Нероном, и потому дарю тебе дом твоего отца. Я не собираюсь уподобляться тебе и лавочникам и говорить о деньгах.

Разумеется, я искренне поблагодарил императора, хотя он вовсе не подарил мне отцовский дом, а поменял его на мой на Авентине. Ладно, пусть так,

думал я, слава богам, что я вообще получил что-то за свое жилище.

Дом Туллии, пожалуй, стоил обрезания, и эта мысль утешала меня, когда я метался в горячечном бреду. То, что его никому не продали, было исключительно моей заслугой: я усиленно распространял слухи о призраках и даже отправил туда нескольких рабов, которые по ночам жгли там светильники и громко стучали по глиняным плошкам. Мы, римляне, очень суеверны и боимся мертвецов и привидений.

Что ж, теперь я могу переходить к рассказу о триумфальной поездке Нерона по Греции, о смерти Кифы и Павла и о том, как я участвовал в осаде Иерусалима.

ГЛАВА ШЕСТАЯ
НЕРОН

Следствие Нерона по делу о заговоре Пизона тянулось два долгих года, и даже в провинциях были осуждены те богатые и знатные граждане, которые, услышав о злодейских замыслах преступников, не донесли о них, а решили посмотреть, чья возьмет. Правда, Нерон милостиво заменил им смертную казнь ссылкой, однако цели своей добился: привел в порядок запутанные финансовые дела империи и наполнил пустую казну.

Основную часть государственных расходов поглощала подготовка к войне с Парфией. Самому Нерону денег, как ни странно, требовалось не очень много, я бы даже назвал его человеком довольно умеренным – по императорским меркам, конечно, – особенно в сравнении с некоторыми непонятно каким образом разбогатевшими выскочками. Благодаря влиянию покойного Петрония у Нерона развился хороший вкус, изменявший ему лишь тогда, когда какая-нибудь дорогая вещь сама плыла ему в руки.

К его чести следует, например, сказать, что, подбирая замену уничтоженным пожаром произведениям искусства, он брал из казны только суммы, необходимые для оплаты доставки их в столицу. Он отправил знатоков древностей во все провинции империи, и эти люди прочесывали города и городишки в поисках статуй, достойных украсить Золотой дом.

Греки, разумеется, были этим не слишком-то довольны, и в Пергаме[52]52
  Пергам – столица римской провинции Азия.


[Закрыть] даже вспыхнуло восстание. Но если оставить в стороне возмущение и негодование местных жителей, то надо признать, что посланцы Нерона действовали весьма грамотно: даже в Афинах, в свое время основательно разграбленных, и в Коринфе, откуда, казалось бы, все мало-мальски ценное давно вывезли, они нашли скульптуры и фрески времен греческого Золотого века.

Коринф лишь относительно недавно вновь стал процветающим и богатым, и немудрено, что тамошние торговцы и судовладельцы начали вкладывать деньги в искусство. Многие из них успели собрать неплохие коллекции, лучшие экспонаты которых – в основном, старинные статуи – заняли приличествующие им место в переходах и галереях императорского дворца.

Золотой дом был столь велик, что требовал все новых и новых произведений искусства, и в порту один за другим разгружались корабли, присланные уполномоченными Нерона из провинций. Большую часть скульптур – ту, что император посчитал не очень ценной, – он раздаривал друзьям, желая обладать лишь совершеннейшими образцами искусства древних.

Так я стал владельцем мраморной Афродиты работы Фидия[53]53
  Фидий – выдающийся греческий скульптор периода высокой классики V в. до н.э., создатель Афины Промахос на Акрополе, Афины Парфенос, облицованной золотом и слоновой костью, а также Зевса Олимпийского.


[Закрыть], на удивление хорошо сохранившей свой первоначальный цвет. Она до сих пор не перестала мне нравиться, хотя ты и кривишься недовольно всякий раз, когда видишь ее. Зря, между прочим. Взял бы лучше да подсчитал, как долго смог бы ты содержать свою конюшню на вырученные за эту статую деньги.

Из-за предстоящей войны с парфянами, а также из-за терзаний совести Нерон отказался от проведения денежной реформы и позволил вновь вернуться к чеканке прежних полновесных золотых и серебряных монет с изображением Юноны. Государство поправило свои финансовые дела, и император уже не опасался, что его архитектурные замыслы нельзя будет воплотить в жизнь из-за нехватки средств. Вдобавок до него дошли слухи о недовольстве легионеров, которых тайно направляли на восток для укрепления войска Корбулона: солдаты роптали по поводу того, что на их жалованье можно было купить куда меньше товаров, чем раньше, и многие открыто обвиняли Нерона, сделавшего монеты более легкими.

Дабы умиротворить легионеров, император даровал им разные льготы, подобно тому, как он поступил когда-то с преторианцами, которые стали получать хлеб бесплатно. Однако повысить жалованье на одну пятую часть он, конечно же, не мог, потому что это легло бы тяжким бременем на государственную казну.

И тогда Нерон предпринял кое-что такое, до чего, пожалуй, никто другой попросту бы не додумался. Я не осудил его в те дни, как не осуждаю и сейчас, потому что он заботился не столько о своем благе, сколько о благе Рима, однако же не могу не назвать его поступок бесстыдством. Содержащие медь серебряные императорские монеты обменивались на новые полновесные в соотношении десять к восьми, так что при обмене за пять старых тусклых дисков давали только четыре новых.

Сам я при этом ничего не потерял, но бедняки стали еще беднее и проклинали Нерона ничуть не меньше, чем в дни начала денежной реформы. В общем, народной любви все это ему не прибавило, хотя легионеры вроде бы остались довольны, несмотря на то, что их жалованье, если считать в чистом серебре, даже несколько уменьшилось и выплачивалось от случая к случаю.

Нерон так и не научился разбираться в финансовых вопросах и всю жизнь с удовольствием прислушивался к своим лукавым советникам.

Он лишь умел печально покачивать головой, внимая рассказам об опустевшей в очередной раз казне, но собственных предложений о том, как поправить дело, никогда не имел. В последние же годы его правления занятия пением отнимали у него так много времени, что он едва успевал просмотреть налоговые провинциальные ведомости, чтобы отыскать там зажиточных людей, имущество которых можно было бы конфисковать в качестве штрафа за недоносительство о заговоре Пизона.

Впрочем, собственность отнимали не только за это. Кто-то выглядел подозрительно грустным в то время, когда наказывали бунтовщиков, кто-то не поздравил Нерона с днем рождения, а кто-то так и вообще совершил тягчайшее преступление – непочтительно отозвался о его голосе. Ни один богач не мог чувствовать себя в безопасности. Любой рисковал вызвать высочайшую немилость, задремав на спектакле или хотя бы неосторожно зевнув; некоторым становилось дурно, а несколько женщин даже разрешилось от бремени прямо в цирке, однако император был неумолим: только самая серьезная болезнь избавляла от необходимости присутствовать на его выступлениях.

Предстоящая война с Парфией требовала от властей все более увеличивать налог с оборота (который тем не менее с трудом покрывал расходы на предметы роскоши), и в результате большинство товаров продавалось из-под прилавка. Чтобы не допускать этого, солдаты частенько обыскивали торговые кварталы, и провинившимся грозил либо денежный штраф, либо конфискация товара.

Мой бывший тесть Флавий Сабиний стыдился проводить подобные обыски, но нес за них ответственность как городской префект; опасаясь за свой авторитет, он стал предупреждать лавочников о времени очередной проверки, и его состояние многократно возросло всего за несколько недель.

Немало денег принесло Нерону и тщеславие Статилии Мессалины. Зная, что более всего ей идут аметистовый и пурпурный цвета, она уговорила императора запретить продажу этих красок, чтобы единственной из женщин носить подобные одеяния. Разумеется, с тех пор любая уважающая себя римлянка считала невозможным появиться в обществе преданных друзей без пояса, накидки или головной повязки запрещенных цветов.

Понятно, что торговля аметистовыми и пурпурными красителями и тканями приобрела такой размах, что негоцианты перестали возражать против штрафов и конфискаций – конечно, не очень частых.

Сам Нерон вовсе не стремился воевать с парфянами, однако эта война была бы полезна Риму, который давно уже мечтал проложить торговые пути на Восток.

Мне лично большая война казалась страшной и даже таящей в себе угрозу для нашей страны, но все же я не мог не радоваться ей, ибо мои антиохийские вольноотпущенники богатели на глазах и умоляли меня в письмах поддержать тех членов сенатского комитета по восточным делам, кто выступал за нападение на Парфию. Я-то, конечно, мечтал, чтобы неизбежное покорение парфян произошло после моей смерти, однако надо признать, что момент для начала кампании был самый что ни на есть подходящий.

Нерон согласился на войну только тогда, когда ему намекнули, что он вообще не обязан сражаться, ибо для этого у него есть опытный и искусный Корбулон; триумфатором же сенат непременно объявит самого императора.

Правда, мне кажется, что Нерона привлек не столько триумф, сколько возможность спеть перед его новыми подданными в Экбатане[54]54
  Экбатана – столица Мидии, одна из резиденций персидских царей, завоевана Александром Македонским.


[Закрыть]: огорченные поражением, они якобы непременно воспрянут духом, едва заслышав сильный красивый голос повелителя.

Ни один из советников не счел нужным пояснить Нерону, что парфяне не очень любят музыку и ни за что не станут рукоплескать императору-певцу и кифареду. Куда больше эти люди ценят умение стрелять из лука и хорошо держаться в седле, и судьба знаменитого Красса[55]55
  Красс Марк Лициний – богатейший банкир, видный государственный деятель, участник первого триумвирата, убит в войне с парфянами в 53 г. до н.э.


[Закрыть] служит тому подтверждением. Юлий Цезарь отправил его завоевывать Парфию, и бедняге залили в рот расплавленное золото, причем убийцы говорили: «Ешь, ешь досыта, чужеземец!» Извлеки из этого урок, сын мой, и держись подальше от Парфии.

Надеюсь, мне не нужно в подробностях рассказывать тебе историю Парфянского царства и правящей там династии Аршакидов? Замечу одно: дворцовые перевороты, братоубийство и восточные коварство и жестокость – вещи для тех краев совершенно обычные.

Разумеется, многие римские императоры тоже умирали не своей смертью, но их убивали из лучших побуждений, ради любви к отечеству. Взять хоть того же Юлия Цезаря, который, кстати, не погиб бы, если бы поверил предзнаменованиям и внял бы советам осторожных людей. Что касается Августа и Тиберия, то нет никаких прямых доказательств того, что первый был отравлен Ливией, а второй задушен Гаем Калигулой. Агриппина же, которая, безусловно, отравила Клавдия, сделала это тихо, не привлекая к себе излишнего внимания. То есть я хочу сказать, что все возникшие сложности разрешались в своем кругу, что называется «по-семейному».

Парфянские цари правили уже три столетия и считали себя прямыми наследниками персидских владык. Они весьма гордились своими многочисленными преступлениями и мнили, что их вероломство навсегда останется непревзойденным. Я не собираюсь упоминать тут об их бессчетных жертвах, скажу лишь, что со временем Вологезу[56]56
  Вологез – царь парфян, проводил активную внешнюю политику и основные усилия направил на восстановление парфянского контроля над Арменией, утраченного в период междуусобных войн. Значительная часть населения Армении поддерживала парфян против римлян. Вологез заключил соглашение с Нероном, и брат Вологеза Тиридат признавался Римом как царь Армении. Таким образом Аршакиды на несколько веков утвердились в Армении.


[Закрыть] удалось-таки укрепить свою мощь и стать хитрым и коварным противником Рима.

Стремясь усмирить Армению, он провозгласил ее царем своего брата Тиридата. В целой череде войн Армения была трижды покорена Корбулоном и трижды отбита у него. Во время армянской кампании два наших легиона повели себя так трусливо, что Корбулон приказал казнить каждого десятого солдата, и только после этого его ярость прошла и он сумел овладеть собой. Понадобились годы, чтобы труды Корбулона начали приносить плоды и изнеженные сирийские легионы стали по-настоящему боеспособными.

…Наконец Вологезу пришлось уступить и отдать Армению под руку Рима. Тиридат торжественно сложил свою тиару к ногам Нероновой статуи, которая для этой цели была установлена на широкую скамью, и дал клятву самолично прибыть в Рим и повторить там этот обряд, с тем, чтобы император вернул ему венец армянского царя.

В Риме он, однако, не появился довольно долго и отвечал уклончиво тем, кто напоминал ему о данном обещании. Например, он уверял, будто его вера запрещает ему морские путешествия. Когда же ему предложили воспользоваться путем по суше, он принялся жаловаться на нищету. Ясно было, что Тиридат пытается сделать все возможное, чтобы избежать союза с нами.

Нерон пообещал ему возместить все дорожные издержки, однако царь продолжал тянуть. Было точно известно, что его окружали родовитые армяне, мечтавшие о возрождении своей страны; как они остались в живых, было непонятно, ибо римляне беспощадно расправлялись со всеми знатными жителями Армении.

Мы, члены сенатского комитета по восточным делам, считали, что с Тиридатом нужно срочно что-то решать. Его уловки раздражали нас, а поведение казалось вызывающим. Мы отлично знали, что парфяне беспрестанно подстрекали всех противников Рима на окраинах империи к восстаниям и подкупали вождей германских племен, чтобы германцы нападали на легионеров и наши легионы не могли бы отправиться в Парфию. В Британии тоже повсюду были их соглядатаи, так что нам приходилось держать там целых четыре легиона. Вологез использовал даже странствующих иудейских торговцев, которые хорошо знали местные языки и отлично разбирались в изменившихся обстоятельствах.

К счастью, я своевременно узнавал обо всем, что касалось Британии, от старого Пьетро из страны иценов. Он очень пригодился мне, когда я добивался наследства Юкунда. Пьетро жил теперь в основанном мною в память о Лугунде городе и пользовался

там уважением как старейшина; старейшиной сделал его я в благодарность за оказанные мне услуги. Кстати, место для нового города было выбрано необычайно удачно, и скоро он стал столицей страны иценов. Пьетро помог мне наладить отношения с друидами, так что с некоторых пор для меня в Британии секретов не было.

Друиды отговаривали местных царей и племенных вождей от восстаний против наших легионов, потому что множество предзнаменований указывало на то, что власть Рима над Британией и так весьма недолговечна. Я же, если мне это выгодно, не суеверен. Меня занимало лишь одно: чтобы деньги, вложенные мною в эти края, работали и приносили доход.

Именно благодаря сношениям с друидами я узнал о появлении на острове нескольких подозрительных иудейских торговцев. По моему совету прокуратор велел двоих из них распять, а остальных отдал друидам; последние же, усадив иудеев в ивовые корзины, принесли их в жертву своим кровожадным богам. Жрецы сделали это с радостью – уж слишком неуважительно отзывались пришельцы о местных верованиях. Результатом моих усилий стала возможность перевести из Британии на Восток один наш легион. Прочие пришлось оставить там, где они были.

Постепенно Риму удалось стянуть к границам Парфии целых десять легионов. Я их тут не перечисляю, потому что они частенько меняли и порядковые номера, и даже орлов, чтобы ввести противника в заблуждение. Однако надо признать, что Вологез был прекрасно осведомлен о замыслах Рима и знал о задаче, поставленной перед войсками сенатом и народом: использовать в качестве повода для начала войны сражение у Евфрата.

На тайном заседании нашего комитета по восточным делам мы оказали Корбулону большую честь, доверив, так сказать, метнуть через реку копье, то есть первым напасть на парфян.

Нерон давно уже собирался отправиться в Грецию. Сейчас это путешествие было бы весьма своевременным и послужило бы прекрасным прикрытием для готовящейся войны. Парфяне ничуть не сомневались в том, что император попытает счастья в состязании греческих певцов и возьмет с собой в дорогу оба своих легиона; охранять же столицу, пока цезарь находится в отлучке, будут преторианцы.