Текст книги "Атомный век (СИ)"

Автор книги: Михаил Белозёров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц)

– Всё… отвернулся… командир, я его держу на мушке… – с придыханием сообщил Гуча таким тоном, как будто выполнял тяжеленную работу

Берзалов сделал вдох, мысленно перекрестился, вскочил и шагнул из-за спин «шкафов» к костру. С этого момента время стало резиновым и словно разложилось на сто тысяч крохотных мгновений, и он увидел.

Варево в котле бурлило и выплескивалось наружу, заставляя ноздри трепетать от вкусного запаха. Тот, который в реглане, шевелил палкой дрова и не заметил Берзалова. У человека же с чёрной бородой в форме лопаты сделалось изумленное лицо, но и реакция была почти мгновенной. Пока он тянулся куда-то вбок, к сапогу, где, должно быть, у него было спрятано оружие, Берзалов успел краем глаза оценить положение часового, который находился чуть сзади, справа и который, оплошав, только-только взялся за ремень, чтобы сдернуть с плеча автомат. Тот, что рубил дровишки, выронил топор. Топор ещё не успел коснуться земли, а Берзалов встретился с взглядом с бородатым, повёл стволом автомата и покачал головой, говоря тем самым, что не надо рыпаться, не надо. Ни к чему хорошему это не приведёт. Остальные: двое у палатки – заморыши, один, голый по пояс, возящийся с мясом, замерли, словно парализованные, словно их хватил удар молнии. Потом Берзалов услышал, как щёлкнул выстрел и как летит пуля, и как она попадает в часового с чавкающим звуком: «Чмок!» И закричал диким голосом, даже не обернувшись, потому что знал, что Гуча, даже несмотря на свой бешеный темперамент, стреляет без промаха:

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. Без шуток!!! Лагерь окружен! Все под прицелом! Никому не дёргаться!

Словно в подтверждение его слов с насыпи ударил пулемёт, и прочерки трассеров, словно небесная длань, легли на далёкий лес. В довершение: «Пуф-ф-ф… пуф-ф-ф… пуф-ф-ф…» – не так, конечно, шустро, но тоже не менее весомо, дал очередь Чванов, и за лагерем, в поле, среди березок и осин взорвались гранаты с сухим, коротким стоном. Тем, кому были знакомы эти звуки, вздрогнули, а кто не был знаком, втянул голову в плечи. Последнее сделали вовсе не те, которые сидели у палаток и возились с мясом, а те, что у костра.

– Руки!!! Руки на шею! – орал Берзалов, да так, что готов был сорвать голосовые связки.

К нему уже бежали и справа, и слева, задыхаясь от натуги:

– Мы здесь, командир! Мы здесь!!!

– А ты откуда такой взялся?! – ничуть не испугавшись, спросил бородатый и напрягся так, что казалось, вскочит, а такого ведь не остановишь даже выстрелом в упор.

Заметил он и микрофон у Берзалова, и его экипировку, в которой не было ничего лишнего, и, разумеется, спортивную фигуру, которую невозможно было спрятать ни под бронежилетом, ни под разгрузкой, ну и конечно, битую во всех отношениях морду боксёра. А это было страшно, потому что справиться с бывалым человеком не всякому по плечу. Но бородатый не испугался.

«Шкафы» же, напротив, к удивлению Берзалова, сделались неживыми и словно окаменели, выпучив глаза, как на привидение. Бородатый же послушно вернул руку на колени и сказал вполне миролюбиво:

– Сидим по-доброму, чай пьем, тут является ты, аки ангел…

– Нам нужен вертолётчик! – не стал слушать его Берзалов. – Отдайте нам его, и мы расходимся краями по своим делам, – добавил он своим хриплым, злым голосом и для убедительности похлопал левой рукой по автомату, не убирая однако пальца с крючка. – Ты кто такой? – он показал стволом на человека в реглане и с перевязанными запястьями. Откуда у тебя эта куртка?

Он даже не успел понять, чем тот пахнет, ясно только, что не добродушием и не по-свойски, не по-армейски, а как-то странно, как будто тонким запахом стылого пожарища. А это был нехороший запах, фальшивый запах, запах бывалого бандита, у которого душа выгорела до самого-самого дна, и больше гореть нечему.

– А нет вертолётчика! – заорал, словно очнувшись, одни из тех, кто был квадратным, как шкаф. – Нет, и всё!!!

Лицо у него налилось краской, и Берзалов понял, что человек готов сорваться с резьбы и его ничего не вразумит: ни автоматы, ни пулемёты, ни то, что его голова наверняка в перекрестии снайпера.

– Тихо, Гундоба! – оборвал его бородатый. – Видишь, человек нервничает! Не ровён час, стрелять начнёт… – и усмехнулся так нехорошо, что Берзалов понял, что без крови не обойтись, хотя кровь-то уже пролита.

– А мне наплевать! – всё-таки вскочил квадратный Гундоба.

«Бах!» – Морозов не оплошал, и пуля попала Гундобе в затылок. Он рухнул плашмя прямо в костёр, опрокинув котёл с кипящим мясом.

Берзалову в первую очередь почему-то было жаль мясо, а потом уже воинственного Гундобу. Всё мгновенно пришло в движение, люди у костра, над которым шипел белый дым, пригнувшись и закрывая головы руками, метнулись в разные стороны, подальше от Берзалова, под снайперки Гучи и Морозова, под пулемёт Колюшки Рябцева, под гранаты Чванова и Сундукова. Им не страшны были ни очереди поверх голов, ни Гаврилов, ни Юпитин с Жуковым, которые выросли словно из-под земли и страшным голосом орали в свою очередь:

– Лежа-а-а-ть, суки! Лежа-а-а-ть, падлы!!! Дур-р-рилки картонные! Убьё-ё-м!!!

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. – вторил им Берзалов и стрелял поверх голов.

Кто-то дёрнулся, поймав пулю, и ещё, и ещё, и только после этого всякое движение замерло. Так и положили всех семерых вокруг костра, от которого поднимался белый дым и нехорошо несло горелой плотью.

– Эх, такой обед испортили… – сказал кто-то с сожалением.

– Юпитин, Жуков, обыщите! – приказал Берзалов.

Он боялся, что в пылу неразберихи убьют вертолётчика, хотя уже понял, что никакой он не вертолётчик, а просто присвоил себе чужую одежду, и что разговорить его надо было в любом случае. И тотчас застрекотал пулемёт на железнодорожной насыпи, посылая очередь за очередью в сторону поля и леса.

– Уходит! – заорал кто-то из своих. – Пацан уходит, сволочь! – и бил, и бил из пулемета.

Берзалов оглянулся: между осинам мелькала куртка, отороченная белым мехом. А по тому, как дёрнулся на крик бородатый, понял, что беглеца надо взять во что бы то ни стало, ибо, похоже, наяривал он целенаправленно в лес и может привести подмогу.

– Не стреляйте! – крикнул он в микрофон всем: Морозову, Колюшке Рябцеву, Гуче и Чванову на насыпи. – Я возьму!

Плохим бегуном оказался малый в куртке, настолько плохим, что одним махом израсходовал весь запал, хотя от страха и мелькал, как заяц, первые двести метров. Берзалов, который тренировался больше на выносливость, чем на взрывную реакцию, поотпустил его и дал выдохнуться. А потом уже стал медленно, но верно нагонять с каждым шагом, приноравливаясь к ритму погони. И уже был уверен на все сто, что малому в куртке конец, что вот-вот он сам ляжет костьми не дальше тех ивовых кустов и березок, за которыми начиналась низинка, как тот, похоже, на последнем издыхании, нырнул в заросли и… пропал. Через мгновение Берзалов был возле этих самых кустов и даже обежал их вокруг них. Что за чёрт! До леса было ещё метров сто. Спрятаться малому было негде. Он словно растворился в воздухе. Вот когда Берзалов пожалел, что не стрелял. Надо было валить его по ногам, да жалко было калечить. Всё-таки свой, молодой, родине нужен. А он возьми, да сбеги непонятно как. Берзалов сгоряча пронёсся до леска, недоумённо потоптался там, вернулся и только тогда обратил внимание на низинку. Это был даже не овраг и не лесная лощина, а просто начало странной дороги, которая упиралась в невысокий бугор. Обычно такие бугры образуются, когда бульдозером сгребают грунт, бугор зарастет, а дорога остается, потому что траву сильно примяли. Берзалов сделал шаг к эму бугру и: «Вашу-у-у Машу-у-у!..», вдруг понял, что видит продолжение колеи сквозь него, мало того, видит изгиб дороги, там – дальше, словно за травянистой пеленой. Да не какой-нибудь, а самой настоящей – лесной, широкой, хорошо утоптанной. Он сделал ещё два шага, прошёл сквозь склон бугра, как сквозь туман, и очутился не в поле, а в лесу. Деревья смыкались над головой, и вокруг царил зеленоватый сумрак, а за поворотом угадывались дома. Вот это да… подумал он. Ещё один квантор, на этот раз – лесной.

Когда он вернулся, Архипов в своей самоуверенной манере выговаривал Ивану Зуеву по кличке Форец:

– Что ты жрёшь, скотина?! Ты что жрёшь говно разное!

– Так-к-к… чего добру пропадать?.. – растерянно оправдывался Зуев, жуя то самое мясо, которое вывалилось из котла.

Архипов сунул дозиметр в мясо, ткнул им Зуеву по кличке Форец в морду и заорал:

– Смотри-и-и… уродина! Молодым хочешь умереть?! Да-а-а? Да-а-а? Да-а-а?!

Форец глянул на дозиметр и побежал в ближайшие кусты рыгать.

– Так… бойцы, все слышали?! – крикнул мудрый и уважаемый Архипов. – Прежде чем тащить что-то в рот, смотрите на дозиметр. – Норму знаете?..

– Знаем… – уныло раздалось в ответ.

– Так какого же лешего?! У нас этой жратвы под завязку! Лопатой греби! Ещё раз увижу, зубы выбью! Всю жизнь деснами жевать будете!

– Сейчас Форцу морду набью, – пообещал Юпитин, покосившись, однако, на Берзалова.

Гаврилов прокомментировал:

– Учи дураков, учи, всё без толку… – и болезненно покривился, мол, народ дикий, рисковый, мозгами не соображают, а всё жопой, жопой, через натуру добирает. Самосознания на копейку.

Так по крайней мере, понял его Берзалов, направляясь к квантору, чтобы ещё раз обследовать его и наметить план мероприятий. Недалеко вдруг что-то зашевелилось. Берзалов собрался уже было стрелять, но из кустов, поддерживая штаны, вылез старший сержант Гуча по кличке Болгарин.

– Люблю посрать в начале мая… – напевал он, обмахиваясь веткой.

– Ты где ходишь?! – грозно спросил Берзалов, опуская автомат.

– Так-к-х-х… – обернулся Гуча и едва не упустил штаны. – Я ж-ж-ж… Мамой клянусь…

– Ну ладно… – смилостивился Берзалов, – беги к старшему прапорщику задание получи…

– Есть бежать… – скороговоркой ответил Гуча и исчез так же внезапно, как и появился.

Берзалов ещё раз обследовал въезд в квантор и определил, где поставить мины. Болела у него душа за дело, и он хотел сделать всё, что от него зависит и что не зависит – тоже. И чтобы никто не погиб, а все в целости и сохранности вернулись в бригаду. А из Кеца десантника сделаем, подумал Берзалов и в мечтах переключился на Варю. Имел он такое законное право, да и душа у него болела.

***

Ночью была сухая гроза, без капли дождя. Сверкали тревожные зарницы, и грохотал далёкий гром. Плоские тени ложились на землю. И зелёный туман струился в лощинах, нагоняя страх на часовых.

Спали тревожно, нервно. Даже Сэр повизгивал во сне. Кец же, набегавшись, и под впечатлением минувшего дня, дрых на новом месте без задних ног.

Гуча, то бишь Болгарин, заступил на пост на «собачью вахту» – ноль-ноль ночи и обозревал окрестности с помощью СУО. Два секрета стерегли квантор пуще собственного глаза. Ещё один был выдвинут к семафору, чтобы мимо не проскочила даже муха, не говоря уже о автодрезине, хотя Берзалов в неё и не верил и считал эту меру излишней. Правда, он не остановил Гаврилова, когда тот приказал проштрафившемуся Форцу взять двенадцатикилограммовую мину и переть её на развилку дорог за станцию:

– Установишь, и боже упаси тебе уснуть! – наставлял он его. – Лично проверю три раза!

И ведь не поленился, пошёл же и проверил. Форец же с его цыганской физиономией был воплощением воинской дисциплины. Но было видно, что стоит ему удалиться от старшего прапорщика на три шага, как все благие намерения улетучатся, как весенний туман, и он снова станет разгильдяем во всех отношениях.

***

Он проснулся, когда ещё было темно, и покинул дом, чтобы обговорить с Гавриловым следующие их действия. До побудки ещё оставался целый час, но небо было тёмным и мрачным, на западе вспыхивали зарницы, и непонятная зеленоватая дымка скрадывала равнину. На душе было тревожно.

Накануне они так и не пришли к единому решению: идти или не идти. Можно было, конечно, приказать: направляемся, мол, в этот самый квантор до упора, всё, баста! Но во-первых, Спас молчал, должно быть устал от обличительных тирад, а во-вторых, Берзалов сам сомневался, а надо ли лезть наобум лазаря в этот непонятный коридор, ещё не ясно, куда он выведет. Ему даже приснилось, что они сунулись в квантор, а там засада, и всех их, конечно же, ни за что ни про что положили, как цыплят, при этом, прежде чем погибнуть, он испытал ужас от неправильно принятого решения. Поэтому они договорились с Гавриловым обсудить вопрос на рассвете по принципу: утро вечера мудрее. Разговор с Буром о каком-то Комолодуне пришлось отложить на потом, хотя сам же Берзалов не без основания полагал, что гром гремит не из тучи, а из навозной кучи, то есть Бур просто фантазирует. Никто не наблюдал за ним провидческих способностей. Хотя чем чёрт не шутит, может, на Бура просветление нашло, может, так радиация действует – избирательно, что ли? Дураков облагораживает?

Гаврилов курил на крыльце, отгоняя дымом утренних комаров. Он ничем не пах, кроме табака, и Берзалову было приятно, что с ним не надо напрягаться и хитрить.

– Чего, не спится?

– Да так… – подвинулся Гаврилов, освобождая место, – думаю… дурилка я картонная…

И так у него это здорово вышло, так по-свойски, совсем не уничижительно, а дружески, что Берзалов испытал острый приступ тоски оттого, что рядом с тобой сидит хороший человек, свой в доску, который не предаст и даже плохо не подумает, а ты с ним, кроме как о войне, ни о чём другом говорить не можешь, не потому что не умеешь, а потому что время такое – атомный век, будь он неладен. Проклятая жизнь, с горечью подумал Берзалов. Был бы мир, мы с прапорщиком зависли бы где-нибудь в ресторанчике над Мойкой и наговорились досыта. Напились бы до поросячьего визга и дружили бы всю оставшуюся жизнь, ходили бы друг к другу в гости, и вообще… много ли человеку надо?.. Не денег, не славы, а лишь бы был мир, и Варя, конечно. Варя… Варя… Ох, Варя! О Варе он готов был думать часами.

– Почему?.. – удивился он.

Гаврилов редко проявлял чувства, тем более при Берзалове, потому что военная субординация была у него в крови.

– Тягостно что-то на душе… – вздохнул Гаврилов.

Берзалов тактично промолчал, решив, что Гаврилов вспоминает прошлую жизнь, должно быть, семью в Пскове, о которой он никогда ничего не рассказывал. И тоже помолчал немного, вдыхая сигаретный дым и свежий ночной воздух. Но оказывается, Гаврилов думал о деле.

– Странно… – сказал он, – радиация на рассвете падает.

Они давно уже отметили это необычное явление, в котором не было логики. Даже учёные не могли его объяснить. Днём радиация возрастала, к обеду набирала максимум, а ночью снова падала. В солнечные дни она была заметно выше, а в дождливые – естественным образом убывала. У Славки Куоркиса была своя теория на этот счет: он считал, что радиация подпитывается солнцем. Идея эта лежала на поверхности, и опровергнуть её было трудно, потому что Берзалову не хватало знаний в этом вопросе, чем его друг беззастенчиво и пользовался. Так или иначе, но факт оставался фактом – на рассвете радиация была самой низкой, и поэтому обычно возникло благостное ощущение, что всё будет хорошо. Под воздействием ли этих чувств, или по каким-то другим соображениям, но они оба решили, что надо двигать в этот самый квантор, а там видно будет.

– Ну во-первых… вертолётчика спасём… – принялся рассуждать Гаврилов, – а во-вторых… – пробормотал, – дурилка я картонная… – и вдруг замолчал на самом интересном.

Берзалов понял, что Гаврилов прислушивается. Он и сам невольно прислушивался со вчерашнего вечера и всё ждал выступления голосистого Скрипея, но кроме комариного писка, ничего не услышал. А надо было слышать, потому что голос у Скрипея был не то что бы неприятен, а просто выворачивал душу наизнанку, и подвергаться второй раз подобной экзекуции не хотелось. С тех пор страх сидел где-то в подкорке, как страх высоты. Но Скрипей не появлялся. А может, и появлялся, но помалкивал, как помалкивала и СУО, на которую возлагали большие надежды и которая должна была его обнаружить при любых обстоятельствах. По крайней мере, и Берзалов, и Гаврилов так думали.

– А во-вторых… – продолжил Гаврилов, тактично выдохнув дым в сторону, – это лучше, чем попасть в ловушку.

Они уже обговорили эту идею и пришли к выводу, что и вертолёты, и бэтээры сгинули не просто так, не по глупости, а угодили в эти самые ловушки. Получалось, что чем ближе они будут приближаться к неизведанной области, тем чаще будут возникать ловушки? Думать об этом не хотелось, потому что приказа о глубокой разведке никто не отменял.

– Конечно, никто не гарантирует, что в кванторе их нет, – высказался Гаврилов. – Но почему тогда этот в куртке улизнул туда?

– Я тоже ломаю голову, – признался Берзалов так, что расписался в собственной бессилии. – Мало у нас информации, и мы можем только предполагать.

– Нашим бы сообщить, – мечтательно высказался Гаврилов, выдыхая дым кольцами. – Да связи нет.

У пленных они выяснили следующее: куртку, шлем, штаны и берцы они нашли в канаве, о вертолётчике слыхом не слыхивали, а в поле расположились, потому что свобода однако. Как упёрлись на этом, так и стояли насмерть. Даже когда Берзалов застрелил вожака. Никто не сдался. Гаврилов отвёл его в сторону и сказал:

– Не знают они ничего. После такого… точно бы заговорили.

А застрелил Берзалов вожака, когда выяснилось, что они держали рабов. У двоих были кандалы на ногах – так давно, что железо стерло плоть до кости, а того который рубил мясо, у лейтенанта Протасова, было перерезано сухожилие. В плен он был взят совсем недавно на одной из застав в тамбовской области и был ежедневно бит ради развлечения – оказалось, тем самым подростком в куртке, отороченной мехом – сынком вожака.

– Отрабатывал на мне удары, – пожаловался Протасов, демонстрируя синяки и ссадины на теле. И не кормили, гады, сырое мясо только и ели…

Оказалось, что под Шульгино застряла строевая часть, без связи с кем бы то ни было все эти полтора года, и они уже решили, что остались одни-одинёшеньки на всей планете. Но руки не опустили, а тоже проводили глубокую разведку по всем правилам и в сторону Поволжья, справедливо полагая, что западнее и южнее никто не спасся, и южнее, к Каспию. Правда, ресурсов у них было меньше, чем у девяносто пятой отдельной бригады специального назначения. Соответственно, и результаты оказались скромнее. Выяснилось, что Пенза пострадала мало, а Самара, как и большинство городов на Волге, уничтожена под корень.

– Так это они и у нас выкрадывали людей… – догадался Юпитин и сжал кулаки.

После этого судьба пленных была предрешена. Люди в бригаде, конечно же, пропадали по всем законам военного времени. Этого никто не отрицал, но последнее время такое происходило всё чаще и чаще. А выследить, кто нападает, было затруднительно из-за растянутых коммуникаций и разгильдяйства: один пошёл по радиоактивные грибы и не вернулся, другой подался в ближайший хутор, где наличествовали женщины, третий решил отведать самогона и сгинул с концами то ли в деревне, то ли по пути в неё, ну и так далее и тому подобное. Единственно, от них добились признания, что они и есть те самые «дубы», о которых все слышали, но никогда не видели. И что эти «дубы» вольготно себя чувствовали при полном безвластии и, можно сказать, правили на свободных территориях, как им заблагорассудится. А насчёт гипноза версия не подтвердилась. Не владели «дубы» гипнозом, иначе бы положили бы всех и заставили бы плясать «камаринскую» под свою дудку. В данном случае народный фольклор подкачал.

А ещё Берзалов понял, что с психикой у «дубов» действительно плохо: не понимали они человеческой логики, как будто её и не существовало. Говоришь им одно, а они выворачивают так, как им хочется, хоть кол на голове теши. Даже когда их убивать стали, они не изменили своего поведения и демонстрировали полное бесстрашие перед смертью, что, вообще говоря, присуще животным, а не человеку. Сбросили их в ближайший овраг и завалили камнями. И только тогда обнаружили, что они фонят, как термоядерные головки. Да и то случайно, если бы не дотошный Гаврилов со своим дозиметром, так и пропустили бы этот важный факт. А факт как минимум подтверждал, что настоящие «дубы» радиации не боятся и что они, быть может, и есть те самые хомо-радиоактивнус, о которых твердил всезнающий Геннадий Белов. Это также подтверждалось тем фактом, что «дубы» с удовольствием лакомились радиоактивной едой. На всякий случай Гаврилов всем выдал по две таблетки заморского зелья да заставили под завязку брусничного чая напиться. Этим и ограничились.

– Тупоголовые, – убеждённо сказал Гаврилов, запивая свою порцию. – Я бы таких в колыбели…

– Может, они не сразу такими стали, товарищ прапорщик? – на правах командира первого отделения предположил Архипов. – Может, это всё радиация? Вон какие они здоровые, как кабаны. Может, из квантора сбежали, где еды навалом?

– Ага-а-а… – иронично отозвался Юпитин, – и тёлок…

– Кто о чём, а вшивый о бане… – сурово заметил Берзалов и отправил обоих ставить мины перед квантором – настоящие, боевые, а не сигнальные.

Хотел вначале отрядить Бура, да вспомнил, что это чудо природы надо беречь, как зеницу ока, прежде всего, из-за непонятного, таинственного Комолодуна. Да и вообще, жалко его стало, убогий он какой-то, можно сказать, пришибленный валенком. Сперва выясню, что такое Комолодун, а потом буду посылать куда угодно, даже в разведку, решил Берзалов. А пока пусть сидит в отделении, вшей щёлкает.

– Чё-ё-рт их знает… – задумчиво согласился Гаврилов, – хотя насчёт еды и тёлок сильно сомневаюсь. Дурилки они картонные. Кто бы им позволил власть захватывать на сопредельных территориях? – и сам же ответил: – Никто! А вот насчёт квантора надо подумать. Дело это серьёзное. Вроде бы шуточки и хаханьки, а ведь лезем в пасть волку. Крепко думать надо. Изведанными путями проще… и привычнее… – Он загадочно косился на Берзалова и ждал, что тот скажет.

Я и сам боюсь, подумал Берзалов, испытывая однако злорадство по отношению к Гаврилову: значит, и ты слаб точно так же, как и я. Но это было слабым утешением.

– Так ведь шли же?.. – в унисон сомнениям напомнил он. – Шли и не дошли. Два раза по земле и три раза по воздуху? И что теперь прикажете делать?

– Ну?.. – вопросительно уставился на него Гаврилов, словно Берзалов должен был окончательно сформулировать концепцию проникновения во вражескую область, хотя до Харькова было ещё километров двести с гаком.

Трудно было определить степень риска при таких скудных исходных данных. Приходилось кивать на русский авось, который, как известно, был очень рисковым, но вроде как осознанным выбором. Мол, выбрали русский авось, пошли и пропали героями. Но ведь могло быть и наоборот: рискнули и выиграли тоже героями. А победителей, как известно, не судят, за риск не журят и с горчицей не кушают. Победителей носят на руках, поят коньяком-спиртом и награждают орденами и медалями.

– Если я погибну, то вы, Роман Георгиевич, – вдруг сказал Гаврилов, – сможете завершить разведку. А если вы погибнете, то это под большим вопросом, – и сокрушённо покачал головой, как будто Берзалов уже погиб, а Гаврилов оплакивает и водку пьёт.

– Справитесь, справитесь, – не уступал ему Берзалов, хотя чуть-чуть сомневался из-за ревности к делу, ибо считал себя лучшим из лучших и разумеется, самым-самым везучим. А в таком деле везучесть – главный аргумент. Но ведь об этом же вслух не заявишь? Не заявишь. Глупо и самонадеянно. Такие мысли надо держать при себе. Нескромные это мысли и в любой момент могут обратиться твоей слабостью.

И, конечно, они поспорили. Старший прапорщик не сомневался в его храбрости, но хотел для пользы дела пожертвовать собой. Я своё уже пожил, словно говорил он всем своим видом, а вам пацанам жить и жить. Так что не мешай мне, товарищ старший лейтенант, без пяти минут капитан, дай исполнить свой долг. Может, другого шанса и не выпадет. Не хочу умереть внезапно от шальной пули или от простуды. Пусть это будет осознанный, преднамеренный шаг. А с почестями мы потом разберёмся. Да и какие почести у военных? Разве что залп над могилой? Да и то её, этой могилы, может и не быть. Вон как всё перевернулось. Миллионы лежат в сырой земле, не оплаканные и не известные, а мы здесь славу делим. Глупо!

Берзалов же подозревал, что Гаврилов видит его насквозь: его трусость, сомнения, нерешительность, и запаниковал, а в следующую минуту понял: хитрый прапорщик использует этот факт в своих целях. Хотя цель и была направлена исключительно на благое дело. Конечно же, Берзалов не мог согласиться, чтобы им манипулировали исподволь. Поэтому он не уступал пальму первенства:

– Пойду я!

– Дурилка я картонная! – вдруг воскликнул Гаврилов. – Одного не учёл, вам ведь больше поверят, чем мне, если что…

– Что если что?.. – с подозрением спросил Берзалов.

– Ну если… я погибну…

Белый шрам под ухом побелел у прапорщика ещё больше.

– В смысле?..

– Ну что не испугался… не сбежал… не предал… не ушёл…

– Куда-а-а?.. – с ещё большим подозрением спросил Берзалов.

– Ну-у-у… – помялся Гаврилов, – к «дубам», например…

– Знаете что… товарищ старший прапорщик… – начал заводиться Берзалов, цедя слова сквозь зубы. – Вашу-у-у Машу-у-у!.. В благородство играете?.. Приказываю… Вашу-у-у Машу-у-у!.. Моя машина идёт первой! Исключительно добровольцы! Если через час не подадим знака, уходите по маршруту и действуете самостоятельно в соответствии с планом. А когда вернётесь к нашим, доложите командованию все обстоятельства. Я ещё записку напишу на всякий пожарный, чтобы никто не сомневался в вашей честности и порядочности! Я уже не говорю о долге! Дату поставлю и время! Вашу-у-у Машу-у-у!..

– Зачем?.. – оторопело удивился Гаврилов.

– Так надо, – твёрдо сказал Берзалов, хотя совсем не испытывал этой самой твёрдости, а как всегда, страшно сомневался. – Записку вручите командованию, чтобы к вам не было претензий.

– Роман Георгиевич… – попробовал было возразить Гаврилов.

Но Берзалов его оборвал:

– Всё! Федор Дмитриевич-ч-ч... Всё! Идите готовьте экипаж.

– Есть готовить экипаж, – расстроено поднялся и козырнул Гаврилов.

И вот тогда-то Берзалов понял, что перегнул палку, что прапорщик ни в чём его не подозревает: ни в трусости, ни в слабости, потому что на лице у него было написано такое огорчение и разочарование, которые никак подделать невозможно. «Хороший ты мужик, – едва не расчувствовался Берзалов, – очень хороший, но всё равно я пойду первым, и баста!»

Потом он, всё ещё страшно расстроенный, потопал в соседний дом к бывшим рабам, которых обогрели и накормили от живота и которые всё ещё спали, как и Кец, без задних ног, разбудил Протасова и сказал:

– Мы сейчас уходим. Взять вас не можем. Но я вас прошу дойти до наших и передать донесение. Здесь вам пути два дня. Еду и оружие мы вам дадим. А на словах скажете, что мы вошли в квантор, ну… в этот туннель, – объяснил он, заметив, что Протасов его не понял. – Ну и расскажете, что да как. Я здесь всё изложи… – он протянул лейтенанту пакет.

– Как же мы дойдём?.. – огорчённо спросил Протасов, намекая на свою хромоту.

– Филатов!.. Померанцев!.. – крикнул Берзалов.

– Здесь мы! – оба появились, словно только и ждали, когда их позовут.

– Ну что?.. – таинственно спросил Берзалов.

– Нашли «ниву-шевроле». Побитая, он ездить можно, – по-деловому доложили они.

– Заправили?..

– Так точно, под завязку. И две канистры запаски.

– Ну вот, – будничным голосом сказал Берзалов, поднимаясь, – транспорт у вас есть. Приедете к нашим, там вас подлечат. Лейтенант, держи карту с маршрутом. Никуда не отклоняйтесь. Двигайтесь на север, в бассейне между реками Сосна и Дон. Ночуйте исключительно в поле. Да собственно, у вас одна ночевка-то и будет. А если поспешите, то и без неё обойдётесь. Берегитесь волков. Города объезжайте, них могут быть ловушки. Помните, что ваше главная цель – связь! Перед заставой в Ефремово дадите ракеты: две красные и одну зелёную.

– Две красные, одну зелёную, – погасшим голосом ответил лейтенант Протасов.

Накануне вечером он долго упрашивал Берзалова взять его с собой.

– Я три раза бежал. Меня ловили. На третий раз сухожилие перерезали. Убежать невозможно. Здесь надо знать ходы и выходы, то есть эти самые, как вы называете, кванторы.

– Ты пойми… – терпеливо, как больному, возражал Берзалов. – Вояка сейчас из тебя с такой ногой – вообще никакой. На тебя ветер подует, ты упадёшь.

И действительно, лицо у лейтенанта выражало крайнюю степень усталости. Казалось, толкни его, и он улетит, как лист на ветру.

– Ну и что?.. – твердил лейтенант. – Зато я злой…

– Мы тоже злые. Я бы ещё понял, если бы вы что-то знали об этих таинственных кванторах. Но вы ведь ни сном, ни духом?..

– Ну да… – уныло соглашался Протасов. – Не буду врать. В туннель никто из нас не попадал. Секретов «дубов» мы не знаем.

– И ребята твои тоже не в лучшей форме, – приводил следующий аргумент Берзалов. – Один слесарь из Сосновки, второй – комбайнёр из Кацапетовки. Какие вы бойцы? Больные насквозь. Свалитесь, возись с вами.

– А мальчишка?.. А собака?.. – с болезненной надеждой цеплялся Протасов, опираясь на самодельный костыль.

– Мальчишку мы бросить не могли, – объяснял Берзалов. – Мальчишка, считай, от верной смерти спасён. Ну а пёс – это его друг.

– Понятно… – уныло соглашался Протасов и смотрел на Берзалова просящими глазами.

Боялся он чего-то и пах горелой резиной – потерянной душой, в общем, перспективы у него в жизни были самые что ни на есть ужасные. Берзалов просто дальше не заглядывал – страшно было, поэтому, собственно, и не брал лейтенанта с собой. В какой-то момент ему стало его жалко, но он пересилил себя. Авось выживет, подумал он. Но с нами ему не по пути. С нами одни неприятности.

Если судьбу других он ещё мог предугадать, то в отношении собственной персоны у него была полная темень. Не видел он свою жизнь. Даже не представлял её. Не было у него таких талантов.

– Всё! – говорил он в десятый раз. – Всё, лейтенант… вопрос решён! Будет у тебя ещё время для подвига, будет, поверь мне, время такое. Потом спасибо скажешь. – И подумал, не объяснять же, что мы живём в атомный век, в котором на долю военных выпали все тяготы и лишения. И никуда от этого не денешься, даже если очень захочешь, разве что в «дубы» записаться? А ты, лейтенант, своё ещё хлебнёшь, потому что ты правильный человек, всё понимаешь и отлынивать от долга не будешь. Не будешь ведь? И с надеждой глядел на него – понял или нет?

– Да… – обернулся, уходя, Протасов, – «дубы» бронепоезда ждали.

– Како-о-ой бронепоезд?.. – безмерно удивился Берзалов, и от злости у него аж скулы свело.