Текст книги "Атомный век (СИ)"

Автор книги: Михаил Белозёров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

– Я уже понял, Роман Георгиевич… – тактично отозвался Гаврилов, предоставляя начальству самостоятельно выпутываться из щекотливой ситуации.

– То, что я вам сейчас скажу, я не должен был говорить, – предупредил его Берзалов, – но обстоятельства…

– Да я понимаю… – избавил его от объяснений Гаврилов.

– В общем, мы вышли на американский десант. А это сила, понимаете?

– Понимаю, – отозвался Гаврилов. – Болтали об этом в бригаде, что могли десант здесь выбросить.

– Не здесь, – уточнил Берзалов, – под Харьковом.

– Ну да, – согласился Гаврилов.

– Кто первый её заполучит, тот и будет править Россией в ближайшие сто лет. Нельзя допустить, чтобы, например, новгородцы нашли их первыми, тогда мы проиграем, и это конец.

– Понял… – Гаврилов снял шлем и задумчиво почесал лысую, морщинистую голову. – Это не конец России, – согласился он, – но это конец нам. – Что мы выберем?

– Долг, – не задумываясь, сказал Берзалов

– Значит, мы имеем цель?.. – осознал Гаврилов всю масштабность глубокой разведки.

– Да, нам нужно, как минимум, обратить застрявших здесь американцев в своих союзников или, по крайней мере, получить представление, на чьей они стороне, или не допустить, чтобы они стали нашими врагами.

– А-а-а?.. – и Гаврилов, сделав странные глаза, показал себе за спину, где меж лысых холмов, с белыми вершинами, застыли две коробки американской техники и, видно, хотел задать вопрос о «втором ударе», но, естественно, не задал. Зачем сотрясать воздух?

– А максимум – уничтожить. Вот я и хотел с вами посоветоваться, – сказал Берзалов. – Что вы думаете по этому поводу?

– Думаю, что нас кто-то опередил.

– Свои опередили, – уверенно ответил Берзалов. – Свои. Самое непонятное, что они где-то впереди, – он посмотрел вглубь леса, словно желая что-то в нём разглядеть. – Но, я думаю, что погибли.

– Значит ли это, что американцы всё-таки враги?

– Не знаю… – тяжело вздохнув, признался Берзалов. – Кто-то же их всех приголубил.

В этот момент он совершенно забыл, что одна из групп дралась с таинственными механизмами. Вылетел у него, как назло, из головы этот факт, а точнее, не вписывался он в картину, которую Берзалов себе нарисовал, поэтому он и не вспомнил о нём.

– А может, их зацепили во время войны?.. – предположил Гаврилов и настороженно посмотрел в ту сторону неба, которое было зеленоватым, как лягушка.

Берзалов подумал, что они уже привыкли к этому странному цвету, который, похоже, не означает никакой реальной опасности, как и зарницы на горизонте, которые, однако, как будто бы стали ближе и ярче, и вроде бы даже гром стал доноситься. А ещё звезды стали крупнее и висели, словно фонари над головой – это тоже факт, от которого не открестишься. Даже днем светятся. Но на такие мелочи они уже не обращали внимание – мало ли что там в космосе происходит, нам бы на земле разобраться.

– Может быть… – согласился он, – может быть… Однако характер поражения говорит о том, что против них применили пучковое оружие, энергию в чистом виде.

Берзалов вдруг вспомнил, как шумит реликтовый гелий, именно так, как шумит солнце и вообще глубокий космос. А это значит… это значит… До ответа ему остался один единственный шаг, но он его не сделал. Не хватило толчка, намёка, картинка не сложилась, и он не сделал вывод.

– Что это такое?.. – удивился Гаврилов, хотя, разумеется, слышал о нём.

– Ну-у-у… – замялся Берзалов, – это моё предположение… – Оружия такого я не знаю. Объемное знаю, а пучковое – не знаю, чисто теоретически…

– Знаете, что… – в страшном сомнении начал говорить Гаврилов, но к ним уже с очумелыми глазами, спотыкаясь, как угорелый, нёсся Ефрем Бур, как всегда, теряя по дороге магазины, и он замолчал на полуслове.

– Товарищ старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!.. – кричал из последних сил Бур. – Там это… там такое!..

– Что?.. – оглянулся Берзалов, и душа у него похолодела от дурного предчувствия.

– Это… как его… вертолётчика нашли… – радостно доложил запыхавшийся Бур, – меня старший сержант послал...

– Как?! Где?! – в один голос вскричали Берзалов и Гаврилов.

– Да на хуторе неподалеку. Мы не дошли-то метров пятьсот… – начал объяснять Бур, но они оба его уже не слушали, а бежали что есть мочи туда, по заросшей лесной дороге, на которой, как маяк, подавая сигналы, метался старший сержант, командир первого отделения Иван Архипов.

***

Хутор находился в излучине реки. По правую руку стоял корабельный лес, а на берегу в крохотной бухточке, за стеной камыша – дом, да так уютно и к месту, что разглядеть его под сенью развесистых тополей да за вековым дубом мог разве что только опытный глаз, такой, как у Архипова или у Юпитина.

Капитана Русакова Берзалов узнал сразу. Возил он их и в транспортниках, и прилетал на «санитаре». Только был он тогда весьма представительным, властным и имел командный голос, от которого пчёлы на лету мёд роняли, а сейчас усох килограммов на двадцать пять с маленьким гаком, покрылся морщинами, вроде бы даже стал меньше ростом, ну и чуб соответственно сделался белым, словно Русакову было не тридцати семь лет, а все пятьдесят.

Обрадовался он, прослезился, и они обнялись. Куртку реглан, штаны и берцы ему, разумеется, тут же вернули, а то он был одет, как сельчанин – в штопанный-перештопанный тельник, в пиджак с чужого плеча, с короткими рукавами, и в разбитых донельзя кроссовках, которые просили каши. Подождали, когда он переоденется, попрыгает на месте, пощупает себя со всех сторон, скажет многозначительное: «Ага…» Правда, Берзалов заметил, что на лице у него пробежала странная тень недоумения, но не придал этому факту значения, а с радостью достал заветную фляжку со спиртом – настало её время. Выпили, закусили тушёнкой.

– Ты не думай, – сказал Берзалов, – мы твою форму сначала в дезактивационную камеру сунули, а потом специально трусили на ветру часа три. Так что в ней, если что-то осталось, то совсем капельку.

– Мне бы цистамина?.. – жалобно попросил Русаков. – А чувствую, что радиация совсем замучила.

Берзалов отсыпал ему горсть зарубежного зелья. Жалко, что ли для однополчанина? Русаков проглотил сразу три таблетки, несказанно обрадовался и разошёлся:

– Ты понимаешь! – возбужденно кричал он, размахивая руками так, что они походили на вертолётные лопасти. – Сбили-то меня на «чёрной акуле», здесь, километров в пяти на север, точнее в тридцать восьмом квадрате, – и, похоже, собрался было рассказать свою героическую эпопею, однако Берзалов страшно удивился.

– Подожди, подожди… как в тридцать восьмом? – едва не подавился он, потому что прекрасно ориентировался в картах. – А мы где?

Они сидели перед домом, вокруг валялись дрова, которые пилил Русаков, пахло опилками и берёзовой корой. Закуска на пеньке давно привлекали внимание Сэра, который, не отрывая зада от земли, подкупающе пересаживался от одного к другому и, как обычно, пускал слюни и отчаянно вертел хвостом, заглядывая в глаза. Берзалов уже и так выложил ему полбанки, но Сэр был ненасытным, как прорва. Может, у него глисты? – подумал Берзалов. Надо Чванову сказать, пусть таблеток даст.

– Мы в девятнадцатом, – убеждённо сказал Гаврилов.

– В каком девятнадцатом?! В каком! – возбужденно завопил Русаков. – Мы в тридцать третьем. – Как показалось Берзалову, соврал капитан, не моргнув глазом.

При других обстоятельствах Берзалов, конечно не допустил бы такого крика в глубоком тылу врага, но здесь был случай особый, как-никак однополчанине встретились – живые и здоровые, и Берзалов расслабился, чуть-чуть, на какие-нибудь десять минут, и потом же страшно корил себя за это, ну и Спаса костерил почём зря.

– Быть такого не может! – полез за планшетником Гаврилов. – Вот… – он раскрыл его и убежденно ткнул пальцем, а потом огляделся, чтобы сориентироваться на местности, и взгляд у него стал не таким уверенным, а может быть, даже и растерянным, потому что в реальной жизни, к которой они привыкли, таких вещей не бывало, никто ещё не нарушал логику времени и пространства таким наглым образом.

– А это что?! – снова взмахнул руками Русаков, и Берзалов почему-то стал опасаться за собственный нос, хотя ему-то, привыкшему к мордобою, это было не в лицу. – А это видели?! – Русаков ткнул им за спину, где на фоне зеленоватого неба и сосен торчали две рукотворные сопки – остатки соляных шахт.

– Ба!!! – воскликнул Берзалов и со всей дури шлёпнул себя ладонью по лбу. – А я вспомнить не могу, ну, где я это видел! Вашу-у-у Машу-у-у!.. Пардон… Вашу-у-у Машу-у-у!..

Русаков с восхищением посмотрел на него, расплылся в обаятельной улыбке, означающей: «А что я говорил?» и сказал:

– Ну да! У нас здесь дозаправка была. Забыл? Деревня Каракокша? Мы поэтому маршрут здесь и проложили в надежде на дозаправку.

Девяносто пятую отдельную гвардейскую бригаду специального назначения выводили из Краснолиманских лесов по частям. Уложились в трехдневный срок. Берзалов уходил в арьергарде. В его задачу входило прикрытие бригады. Дозаправка заняла час, и за это время он успел обежать окрестности и даже слазить на одну из лысых сопок. Вот откуда он их помнил.

– Конечно, забыл, – признался он, и подумал, что всю прошлую, такую дорогую его сердцу мирную жизнь, заслонила война, куча смертей, Варя – столько всего, что эти два года показались ему целой вечностью. – Точно, – сказал он мертвенным голосом. – Я тогда ещё здесь яблок для жены купил.

И, конечно же, не довёз, вспомнил он с тяжестью на душе. Некуда было везти. Через сутки разбомбили Санкт-Петербург. А куда я дел яблоки, я уже не помню. Славка Куоркис, наверное, сожрал. Больше некому. И ему захотелось пойти найти тот домик, где он купил яблоки, поговорить с хозяйкой, в общем, предпринять одну из тех жалких попыток вернуться в прошлое, которые он периодически совершал и из-за которых страдал и мучился.

Никто на его осевший голос внимания не обратил, потому что у каждого была своя трагедия, о которых если и вспоминали, то только в одиночестве, за бутылкой водки. Таковы были новые реалии атомного века. Прошлое стало табу, о котором неприлично было говорить в приличном обществе, потому оно – это прошлое – было общим для всех-всех-всех и в тоже время индивидуальным, потому что у каждого были свои воспоминания.

– А я как раз заставу под Бежтой отбивал… – вспомнил Гаврилов. – У нас это началось раньше. Диверсанты плотину взорвали. Главаря моджахедов мы аулу отдали на растерзание, у них водой полста домов снесло одним махом. Представляю, что с ним сделали.

Все трое помолчали, вспоминая каждый своё, и Русаков всё так же возбужденно воскликнул:

– Тогда я ничего не пойму!

– И я же об этом! – сказал Берзалов. – Мы должны быть, как минимум, на шестьдесят километров восточнее. А-а-а! – и снова что есть силы шлёпнул себя по лбу.

Гаврилов посмотрел так, словно хотел сказать: «Только не убей себя, командир». Но даже в этой слегка комической ситуации глаза у него так и остались серьезными-серьезными, без намёка на юмор.

– Квантор!!!

– Да… – согласился Берзалов. – Он самый, чтоб ему пусто было!

– Тогда я тоже ничего не понимаю! – совестливо воскликнул Гаврилов.

– Ну так-к-к… ясное дело… – пробормотал Берзалов, не в силах сразу же осознать масштабность идеи.

Получалось, что коридор не был коридором и реликтовый шум космоса здесь ни при чём.

– А что такое этот ваш… как его… квантор? – болезненно морщась, спросил Русаков испуганно оглянулся себе за спину, словно там стоял этот самый квантор и готов был снести ему башку, но, разумеется, ничего, кроме окна с голубыми наличниками и ставень, не увидел.

Нервным был Русаков, даже очень, а почему, не понятно. Впрочем, будешь здесь нервным, когда, как снег на голову, свалились однополчане. Может, даже в самое неподходящее время?

– Как что? – удивился Берзалов. – А это?..

И тут до него дошло. И Гаврилов тоже многозначительно кивнул головой. Всё встало на свои места.

– Квантор – это коридор между областями, – сформулировал Гаврилов. – А мы думали, что он бесконечен и уводит чёрти куда.

Хорошо хоть он не высказался вслух о том, о чём думал и Берзалов, о космосе, а то бы вообще оба выглядели бы полными кретинами. Космос здесь был явно ни при чём. Фантазия у обоих разыгралась.

– Это не туннель, – согласился Берзалов, – как мы думали, это просто дверь между областями с маленьким тамбуром километров в шестьдесят, как ты сказал.

Ерунда на постном масле. Но от этого легче не стало. Одна сверхъестественная идея заменилась на другую, более простую, но от этого не менее значимую.

– Надо было нам ещё в школе поглядеть, – посетовал Гаврилов.

– А Скрипей?.. – напомнил Берзалов, – ночью… в темноте… переться наобум лазаря.

– Да… – согласился Гаврилов, хотя детали знал только со слов, – Скрипей – это дело серьезное.

– А что за Скрипей? – поинтересовался Русаков, опорожняя колпачок от фляжки и с удовольствием закусывая.

Давно, видать, не ел армейскую тушенку, понял Берзалов.

– Сторож кванторов. Как оказалось, он не в каждом кванторе есть, – объяснил Гаврилов.

– Чувствую, нам с ним придётся ещё столкнуться, – согласился Берзалов.

– Ха! – настала очередь Русакова хлопать себе по лбу и снова махать руками. – А я думаю, ну чего я хожу кругами. Я уже полгода не могу отсюда выбраться.

– Об этом ещё лейтенант Протасов говорил, – вспомнил Берзалов, и тут до него дошло, что Русаков врёт, почти незаметно, очень естественно, что от него исходил прелый запах хитрости. Только зачем? Ну, сказал бы, что не хочет воевать, что устал, что желает здесь пересидеть. Мы бы поняли, как-никак свои. Стыдно, наверное, решил Берзалов. Мы там живот кладём, а он здесь дровишки колет. Хорош гусь, ничего не скажешь! Трибуналом, честно говоря, попахивает. Дезертир, однако. А с другой стороны, сбили – взятки гладки, как бы погиб для всех, канул в вечность. Но почему он тогда вообще не ушёл из этого района – ведь знал, что придут другие, что искать будут?

Его догадка тут же блестяще подтвердилась, потому что из дома выплыла статная волоокая красавица в красном сарафане и подала им кваса и солёных огурцов. У неё были чёрные волосы, заплетенные в толстую косу и большие прекрасные глаза. Загляденье, а не женщина. У Гаврилова сам собой открылся рот. Берзалов испытал что-то вроде душевного изумления, хотя давно уже ничему не удивлялся. А Русаков покраснел, как очень зрелый помидор, и кажется, разозлился. Должно быть, он хотел, чтобы она сидела дома и не выходила к гостям, сообразил Берзалов, а она возьми да выйди. Впрочем, шила в мешке не утаишь.

– Сейчас картошка будет, – сказал красавица грудным голосом.

– Зинаида! – с упреком вскликнул Русаков.

– Что, «Зинаида»? Что? – откликнулась она. – Пусть гости поедят нормально, по-домашнему, – и так взглянула на Русакова, что стало ясно: влюблена по уши и что Русаков поэтому такой и худой и чаморошный, что обслуживает такую девицу, в которой роста под метр восемьдесят с хвостиком.

Русаков, который был чуть ли не голову ниже своей возлюбленной, засуетился, сделал вид, что видит её словно впервые, и не знал, куда глаза девать. Ладно, подумал Берзалов, отворачиваясь, всё понятно: сбили мужика, до этого сбивали семь раз. Решил больше судьбу не искушать, вот и осел на хуторе. По-человечески я его понимаю, но не одобряю, потому как мы присягу давали, всё ещё служим родине, а не отсиживаемся по хуторами и не прячемся под женскими юбками. Рано ещё прятаться. Дел куча.

Чтобы рассеять всеобщее смущение, Гаврилов кашлянул в кулак и степенно спросил:

– А американцев видел?

– Американцев?.. – переспросил Русаков. – Да нет здесь никого, – и опять соврал, зачем, непонятно.

– Может, они дальше? – наивно предположил Гаврилов.

– А «дубы»? – спросил Берзалов и понял, что «дубов-то» Русаков видел, даже хорошо их знает, но молчит.

Только он хотел было вывести Русакова чистую воду, только собрался выжать из него всю-всю правду о его жизни на футоре, как Спас наконец подал голос: «Опасность! Чего ты ждёшь?!» Точнее, Берзалов давно уже чуял опасность, как собака падаль, только не мог понять, откуда она придёт и чего конкретно надо опасаться. Однако ничего не успел сделать. Можно сказать, что Русаков всех подвёл из-за своего страха быть разоблачённым, а вот если бы рассказал всё, как на духу, то ничего не произошло бы. Берзалов просто бы всех поднял на уши и заставил вовремя уйти.

Он вскочил, оглядываясь, ещё не зная, куда бежать и что делать. Первый борт стоял на въезде в хутор, под дубом, и в нём сидел Сундуков, который следил за обстановкой с этого фланга. На противоположном фланге был замаскирован второй борт, и в нём дежурил могучий Гуча по кличке Болгарин. Уж на него-то можно было положиться. Ещё двое прикрывали тыл со стороны леса. Да и в самом лесу на тропинках были расставлены сигнальные мины. И хотя было тихо-тихо, Берзалов понял, что вот-вот что-то должно произойти.

***

Кашеварили на берегу залива, и Форец десятый раз рассказывал о своём подвиге. Всё сводилось к тому, что он такой бравый, сильный и ловкий, сознательно притащил мину, сознательно зарыл её в полотно дороги и сознательно стал ждать, когда пройдёт автодрезина, чтобы подорвать её к едрёне-фене.

Тут он замолкал и кто-то обязательно ехидно спрашивал:

– Ну и-и-и…

Нет, никто не ревновал к его славе, просто так было принято считать, что любое славное дело – это в порядке вещей, не чай же на позициях пьём, а в глубокой разведке. Понимать надо! Здесь подвигу как бы способствуют все обстоятельства. Так что каждый мог оказаться на месте Зуева и точно так же подорвать бронепоезд. Просто Зуеву повезло, что отнюдь не умаляло значения его подвига.

– А она-то шла не по той колее! – чернявый Форец замолкал на высокой ноте и вопросительно пялился на всех сидящих вокруг костра, чтобы они оценили его решимость и твёрдость духа, чтобы уважали, чтобы в запале не бросали, как всегда: «Чёртов цыган!», и не матерились сгоряча.

В этом месте его снова кто-то требовательно спрашивал, отмахиваясь от комариков:

– Ну?..

А Колюшка Рябцев обязательно выдавал:

– Не верю!!! – корчил уморительные морды и всем своим видом, вместе с жутковатым шрамом, показывал, что любой, будь он на месте Зуева, поступил бы точно так же. А куда деваться? За старшим лейтенантом не спрячешься.

Свой шрам он заработал нынешней зимой, когда группа возвращалась из разведки. Поленились, нет, чтобы пойти новым, оговоренным путём, где были разминированы проходы, попёрлись, как ослы, по старым следам. И конечно же, их поджидала засада, которая тоже устала ждать и уснула. В результате, произошёл встречный бой, и пострадал только Рябцев, которого пытались пырнуть ножом в горло, а попали в щеку.

– Что «ну»? – многозначительно переспрашивал Форец. – Это была не автодрезина, а огромный бронепоезд. Конечно, я сдрейфил. Чуть в штаны не наложил!

Все начинали радостно ржать и кричать типа: «Шишку на одном месте набил!», «Копчик цел?», «Небось улепётывал без оглядки!» Даже маленький Кец и тот кричал во все горло, подражая Колюшке Рябцеву: «Мы не верим!»

– А чего же ты так сплоховал? – спрашивали на правах старшего: или Померанцев, или Юпитин.

Все замолкали, ожидая, что ответит Форец.

– Вот здесь главная хитрость и зарыта! – важно отвечал Форец и стрелял у кого-нибудь сигарету.

– Ты давай не тяни… – лениво советовал Петр Морозов и протягивал ему зажигалку, – а то знаешь, я трепачей не люблю.

– Сейчас… – отзывался Форец. – расскажу всё по порядку. Надо ж было с толком определить, по какой колее движется бронепоезд, – и он многозначительно поднимал брови, чтобы слушатели понимали, с какой сложностью в жизни он столкнулся.

Все терпеливо ждали, когда он сделает первую затяжку.

– Ты же говорил, что не знал, что это бронепоезд.

– Конечно, не знал, – соглашался Форец. – Если бы знал, смылся сразу.

Все снова радостно ржали, представляя, с какой рожей Форец улепётывал в ближайшие кусты, потому что Форец был притча во языцех даже не в роте, а в бригаде, раз попался генерал-лейтенанту Турбаевскому на цугундер. Никто ещё из второго отделения третьей роты не добивался таких результатов за столь короткое время, даже старший сержант Гуча по кличке Болгарин, который тоже был чемпионом по залётам, и тот уступал Зуеву кое в чём, например, в темпе набора очков и по глубине осознания проступков, которые он совершал, ибо Форец каялся всегда очень и очень искренне, так что ему верили больше, чем могучему Гуче – слишком тот был здоровый, и слишком много в нём бродило тестостерона.

– Не верю… – лениво подавал голос Колюшка Рябцев, и все снова радостно ржали, правда, чуть потише, чтобы, не дай бог, не возбудить праведный гнев старшего лейтенанта Берзалова, который одним окриком: «Вашу-у-у Машу-у-у!..» мог разогнать их славную компанию и присвоить себе вкусную кашу.

Но Кец по-прежнему был громче всех.

– Ха-ха-ха… – не унимался он, и ему всё прощалось, как малолетке.

– Короче… – говорил Форец, доверительно наклоняясь вперед так, что ему становилось жарко от костра.

– Ещё короче! – с нагловатой фамильярностью советовал маленький Кец.

– Ну да, ещё короче, – радостно соглашался Форец. – Короче, колею я определил, когда до бронепоезда оставалось метров сто пятьдесят. Там такой поворот перед станцией за лесом. Он как раз и выскочил. Нет чтоб мне зарыть эту чёртову мину метров на сто ближе к станции.

– А ты какую взял, – спрашивал кто-нибудь, – ферритовую или контактную?

– Конечно, контрактную. Что я, дурак, что ли? Там этого железа одних рельсов тонн сто. Бабахнуло бы так, что я бы с вами не разговаривал.

– Не верю… – твердил Колюшка Рябцев, но никто уже не смеялся, а только радостно скалился, памятуя о Берзалове и Гаврилове, которые находились с другой стороны дома.

– Форец, не тяни кота, – советовал кто-нибудь.

– В общем, я это мину схватил! Братцы, не поверите, разрыл щебень так, словно это был песок на пляже.

– Ну?..

В этом месте наступала тишина. Пять пар глаз впивались в героического Зуева.

– Ну и чуть ли не стукаясь головой о рельсы… – продолжал Форец.

– Может, всё-таки стукнулся? – опять громче всех хихикал Кец, который на правах молокососа имел иммунитет неприкосновенности.

Форец театрально вздыхал, трогая забинтованную голову:

– Было немножко. Но я же думал, что это обычная дрезина!

– А что там было?..

– Танки на платформах. Весь бронепоезд – от носа до хвоста!

– Да! – чесали затылок вначале Померанцев, а потом – Юпитин.

– Не верю! – снова выдавал Колюшка Рябцев.

– Успел установить, когда до состава осталось метров десять.

– Прошлый раз говорил, что пятьдесят, – лениво напоминал кто-то.

– Ну, может, метров двадцать пять, – важно соглашался Форец, не уступая в своём подвиге ни капли правды.

– А потом?.. – спрашивали с придыханием.

– А потом – амба! Взорвался паровозик, и все танки полетели в кювет.

– Не верю… – снова хихикал Колюшка Рябцев.

– А если не веришь, то иди проверь, – говорил Юпитин. – И вообще, твоё место где?

– Где? – невинно удивлялся Колюшка Рябцев и приподнимал голову, чтобы лучше видеть командира второго отделения.

– Иди сменяй Гучу и следи за горизонтом!

И конечно, никуда он не ходил, а все начиналось заново: расспросы, лошадиное ржание и прибаутки по поводу: «Копчик цел?» В общем и целом, Иван Зуев по кличке Форец был на вершине славы. И все понимали, если бы не Форец, пришлось бы принять неравный бой с превосходящим противником, со всеми вытекающими из этого трагическими последствиями. Так что получалось, как ни крути, а Форец – герой!

Тут заверещала СУО и у Сундукова, и у Гучи по кличке Болгарин, и они начали наводить автоматические пушки на источник опасности. Берзалов с криком: «Вашу-у-у Машу-у-у!..» вскочил, съедаемый жуткой тревогой. Гаврилов, вторя ему: «Дурилка я картонная!», тоже вскочил. Капитан Русаков страшно удивился, но остался сидеть – потерял он былую сноровку вертолётчика. Прошла секунда-вторая: на противоположной косе бухты раздался выстрел из подствольника. Над серединой бухты граната с щелчком взвелась в боевое положение. Затем, двигаясь по параболе, упала как раз за спиной у Колюшки Рябцева, который возлежал перед костром, подпрыгнула на высоту метра, по инерции пролетела ещё немного, и рядовой Иван Зуев по кличке Форец сделал то, что должен был сделать в этой ситуации – то единственное, что никто за него сделать не мог – он ловко поймал её с тем, чтобы бросить в котёл с кашей, но ему не хватило мгновения, и она взорвалась у него в руках.

***

Чванов уже несся, как полоумный с сумкой медикаментов. Пожалуй, он никогда так в жизни не бегал, даже когда впервые сыграли тревогу «атомная атака».

Берзалов подскочил, глянул и отвернулся, заскрипев зубами. Чванов делал противошоковый укол, а Архипов накладывал на культи жгуты. Колюшка Рябцев тоже был никакой, но ему всего лишь ему сняло лоскут кожи с черепа. Померанцев от боли кривил свою рыжую физиономию и сжимал левую руку, из которой толчками била кровь.

Пушки уже старались вовсю, срезая камыш и кусты на противоположном берегу бухты.

– Не стрелять! – заорал Берзалов, как сумасшедший. – Не стрелять! Вашу-у-у Машу-у-у!.. Не стрелять! Живого возьмём!

Он кинулся по косе под вероятный огонь противника. Гаврилов стал заходить слева, со стороны берега и поэтому немного опаздывал. Юпитин и Жуков нагоняли его.

Там, где песчаная коса стремительно ушла из-под ног, Берзалов погрузился с головой и поплыл, преодолевая вялое течение. Но всё равно его вынесло на внешнюю сторону косы, обращенную к реке, и он в два прыжка, ревя, как раненый зверь, выскочил из воды и стреляя так, чтобы срезать только метёлки камыша и не задеть своих, рванул туда, где берёг был крут и где по всем расчётам прятался стрелок. Заметил что-то светлое у самой воды – знакомую куртку, отороченную белым мехом, только мех тот был уже не былым, а грязно-зелёным. В следующее мгновение ему обожгло лицо справа, и он понял, как свистит пуля, пролетающая мимо виска. Следующего выстрела он произвести не дал, прыгнул, ломая тростник и, не обращая внимания на порезы, подмял под себя и стал бить, бить, бить то, что верещало и, как девчонка, царапалось и кусалось, с третьего удара нокаутировал, но ещё для пользы дела ударил левой и правой, ощущая каждый раз, как кулак погружается во что-то мягкое, булькающее. Потом сел, покачиваясь, и посмотрел, тяжело дыша: это был сын вожака – оскаленный и желторотый, как птенец.

Через минуту он уже кричал, стоя перед Русаковым, и держа за шиворот безвольное тело пацана:

– Ты его знаешь?! Вашу-у-у Машу-у-у!.. – начал он цедить сквозь зубы. – Нет, ты же его знаешь! Я же вижу, ты его знаешь! Моду-то не вороти, сука!

Русаков бледнел, краснел, сжимал кулаки и, казалось, не понимал, что ему делать. При любом раскладе против разъяренного Берзалова он не тянул, не выстоял и полминуты.

– Кто он?! Брат её?! Брат?!

– Я-я-я… – Русаков набирал в лёгкие воздух и никак не мог его выдохнуть.

– А ну не смей! – из дома со скалкой в руке выскочила Зинаида, напоминающая разъяренную тигрицу.

Она всего лишь один раз успела огреть Берзалова да и то всего лишь по спине, и в горячке он не почувствовал боли. Гаврилов и Юпитин оттащили её, но и им досталось по полной, пока её визжащую, царапающуюся и плюющуюся не скрутили.

– Что ты понимаешь?! – кричала она так, словно её резали. – Может, я его сама выходила, пока он загибался после контузии.

– Правда, что ли?! – спросил Гаврилов, ощупывая лицо, под глазом у него наливался синяк.

И только тогда Берзалов понял, что вся нарочито-показная весёлость Русакова носит болезненный характер, и странная худоба его тоже из-за всё той же болячки, которая отныне крылась у него в голове, потому что от каждой контузии человек, попросту говоря, старел внутри себя лет на десять. Снаружи молодой, а клетки головного мозга, как у старика, а потому, по сути, и немощный, и болезненный. И всё равно Берзалов уже спокойнее, однако всё ещё с ненавистью глядя в бегающие глаза бывшего вертолётчика, потребовал ответа:

– Так всё-таки, знал или не знал?!

– Знал… – мотнул головой вертолётчик, кусая губы, – вернее, знаю… – поправился он. – Брат он её, – и кивнул в сторону красавицы, которая, всхлипывая, качалась в сильных руках Юпитина.

– А отец?! Вашу-у-у Машу-у-у!..

– Отца уже месяца два нет, а Касьян иногда приходил.

– А сегодня? Сегодня ты его видел? – Берзалов захотелось встряхнуть вялого Русакова, чтобы он соображал быстрее.

– Сегодня не видел…

– А ты знаешь, что её отец захватывал наших и превращал в рабов? – продолжал цедить слова Берзалов. – Знал? Знал, что он на наших охотился, как на зверей? В плен брал, кандалы надевал, а потом продавал Грибакину? А одному лейтенанту, чтобы не убежал, вообще сухожилия подрезал.

– Нет, не знал, – ответил Русаков, и по его нервным глазам Берзалов понял: не врёт, говорит правду, да и пах он, как одуванчик, большой-большой растерянностью, а не ложью.

Оберегали его, может быть, даже для большого дела, понял Берзалов. Может, им вертолётчик понадобился? Кто знает. А он подвернулся, влюбился и остался, а может, с помощью местной красавицы «заставили» остаться. Дело тёмное. Дело личное. Правды не найдёшь. Да и нужна ли нам эта правда? Наша правда – это устав. Вертолётчик нарушил устав – это плохо. Значит, пойдёт под трибунал.

– Я знала! – вдруг запричитала красавица Зинаида, покачиваясь в сильных руках Юпитина, на физиономии которого и справа, и слева были следы её ногтей. – Да, он мой отец: Григорий Артемович Ёрхов по кличке Альбатрос из Мурманска, шкипер он. Рыбу всю жизнь ловил. А хутор наш – родовой хутор, мы… мы… здесь всю жизнь жили. Он вернётся и убьёт всех вас, потому что он самый жуткий и страшный человек в округе, а ещё потому что это наша земля.

– Ишь как запела, дурилка картонная, – усмехнулся Гаврилов, снова щупая подбитый глаз, – раньше надо было петь, а теперь поздно.

– У него триста человек, он вас в землю зароет! – кричала она, рыдая. – И тебя! – качалась она. – И тебя! И тебя! Он вас всех!!!

– Всё сказала? – спросил Берзалов, спокойный, как танк, потому что в таком состоянии не воспринимал женщин за женщин, к тому же Зинаида сама напросилась.

– Всё! – с ненавистью выпрямилась красавица.

– Не придёт он… убили мы его… – грубо сказал Берзалов, – и всю его банду убили. – Остался этот сопливый щенок, – и он тряхнул Касьяна, который, завалившись на бок, стал приходить в себя, всхлипывать и кашлять, размазывая по лицу кровь и сопли.

– И его тоже убьём, – сказал Юпитин, больше для того, чтобы она не рыпалась.

– А-а-а! – безумно закричала Зинаида Ёрхова, вырвалась всё-таки из рук Юпитина, и почти дотянулась до Берзалова, но Юпитин изловчился, снова взял её в захват так, что на груди у неё затрещала белоснежная сорочка, и оттащил прочь. А она качалась в его руках, рыдая и кричала. – Мало, значит, вам! Мало! Кася только одного из вас убил, надо было всех положить! Гады! Сволочи!!!