Текст книги "Атомный век (СИ)"

Автор книги: Михаил Белозёров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Глаза её горели безумной ненавистью, волосы растрепались. Из красавицы она превратилась в ведьму. Вот почему они не хотели говорить о вертолётчике, сообразил Берзалов – берегли свой родовой хутор и вертолётчика заодно, ну и радиация соответствующе действовала. «Дубы» одним словом. Звери, вкусившие власть. Интересно, а как же всё-таки американцы? Каким боком они вписались в данную ситуацию?

Прибежал сержант Чванов и доложил, что Форец нуждается в операции и переливании крови.

– Сколько тебе нужно времени? – спросил Берзалов.

– Два часа, и помещение. Разрешите, я вам порезы смажу.

И пока он обрабатывал раны у него на лице и на разбитых кулаках, Берзалов командовал:

– Занимай дом и оперируй! Архипова и Юпитина ко мне! – и когда они явились, приказал: – занять круговую оборону. Федор Дмитриевич, накормить личный состав, всем принять таблетки и костров больше не разводить. Готовность номер один.

– Есть! – ответили Архипов с Юпитиным и побежали выполнять приказ.

– К вечеру выходим, – сказал Берзалов, глядя в пространство между зелёным небом и рекой.

Ему почему-то показалось, что именно на рассвете, если они не уберутся с хутора, на них нападут. Может, пацан за подмогой послал, а может, ещё что. Так или иначе, уходим именно в ночь, так нелогичнее, а значит, безопаснее.

– А с ней что делать? – спросил Гаврилов, и, как показалось Берзалову, молча упрекнул его в том, что Форец тяжело ранен: «Говорил я тебе, что с Буром нас тринадцать. Вот оно и вышло боком».

Та безысходность, которая владела Берзаловым в начале операции, вернулась снова и он стал сомневаться, правильно ли поступает. Да, прозевал я, со злостью подумал он. Прохлопал ушами. Но на войне все предусмотреть невозможно. Вашу-у-у Машу-у-у!.. А я должен, просто обязан был предусмотреть, значит, я плохой командир!

– Запри в погребе! – велел он.

– А с этим?..

Они посмотрели на Касьяна Ёрхова, который все ещё приходил в себя, и Берзалов пошёл туда, где Чванов колдовал над Зуевым.

Плох был Форец: голова перевязана так, что глаз не видно, на руках, словно боксерские перчатки красного цвета.

Глава 6

Лоферы

Сэр с невинным видом болтался рядом с бронетранспортёром. Но разве у него что-нибудь спросишь? Впрочем:

– Где Гуча? – присел перед ним Берзалов.

Сэр заулыбался, вывалил розовый язык и отчаянно завилял хвостом, мол, о чём разговор, начальник, не понимаю, но лапу с шершавыми подушечками сунул, мол, я свой, и баста, а больше ничего не знаю, не положено мне по моему собачьему уставу. Берзалов едва не его расцеловал в соленую морду.

– Да он у бани, – сказал подбежавший Кец.

– А что он там делает? – удивился Берзалов, подозревая Гучу если не во всех смертных грехах, то, по крайней мере, в стремлении утолить свою страсть – надыбать водки или самогона.

Самое неожиданное со всем этом заключалось даже не в тяжёлом ранении Ивана Зуева, а в том, что лесной квантор закрылся. Берзалов как чувствовал подвох: послал Гучу проверить. А оказалось, что он даже не нашёл дороги.

Гуча, который сообщил по связи об этом открытии, добавил вольную интерпретацию, намекая на обед:

– Время жрать, а мы не спали.

Берзалов, который переодевался в сухое, сгоряча выругался: «Вашу-у-у Машу-у-у!..», снова натянул мокрую куртку, прыгнул в БТР, сгонял и увидел, что действительно получалось, как по карте, из тридцатого квадрата они сразу попали в тридцать второй. Та же самая дорога со старой колеёй, в которой валялись зелёные гильзы, выбегала под сомкнутые деревья, но выскочила совершенно не там, где входила в квантор, не там, где была пустошь перед лесом и железной дорогой за ним, а прямиком – в гнилое радиоактивное болото с мертвыми, корявыми деревьями.

Гуча, который ждал Берзалова на краю посёлка, сунул морду в карту, покрутил носом и сказал, стеснительно, как девушка, глядя в сторону:

– Лес… а там, должно быть, наша погибель… О-хо-хо…

Пара мёртвых сосен стояла на краю топи. Дорога огибала топь и скрывалась вдали. По карте выходило, что болото это тянется километров на сто вдоль реки Сосна. Где-то здесь ещё должен быть железнодорожный мост. Можно было, конечно, на всякий случай пойти посмотреть на него – авось пригодится, опять же стратегическая коммуникация для бронепоезда. Подорвать на всякий случай не мешало бы, но Берзалов боялся, что пока они будут возиться, в этом новом и странном мире снова что-то откроется или, наоборот, закроется, и предпочёл остаться на месте, дабы не искушать судьбу. Примерно в этом месте он и ошибся, только, конечно, ничего не понял, потому что русский человек крепок задним умом, к тому же Спас скромно промолчал, тем самым подложим Берзалову тухлую свинью. А ведь мог и схохмить, даже сказать какую-нибудь добросердечную гадость, но не сказал.

– Вижу, – сказал Берзалов так, словно его уличили во вранье, – вижу, что влипли мы капитально и основательно.

– Почему? – удивился Гуча и даже под шлемом было видно, как брови у него от изумления полезли на лоб.

Негоже, когда командир падает духом и высказывает сомнения. Дорога, как дорога, радиоактивное болото. Мало их было на пути? – недоумевал Гуча.

– Сам не видишь?..

– Не-а-а… – Гуча мрачно посмотрел на трясину, которая исходила болотным газом, потом – на Берзалова, словно он задал ему непосильную задачу.

– Вот и я тоже не вижу, – признался Берзалов, внимательно разглядывая то место, где по всем приметам должен был находиться лесной квантор. А кто эти кванторы установил и кто убрал, одному богу известно.

– А чего здесь думать, – вдруг сказал Гуча. – Как в любой игре с порталами, помните?

Несомненно, он искренне пытался помочь Берзалову. Берзалову стало стыдно.

– С какими порталами?.. А-а-а… Может быть, – согласился он. – Только у нас нельзя «запомнить» и вернуться назад, чтобы ещё раз пройти.

– Это само собой, – задумчиво согласился Гуча и вдруг спросил. – А вы, товарищ старший лейтенант, тоже думаете, что мы не на Земле?

Лицо у Гучи было очень даже серьёзным.

– Андрей… – Берзалов вначале опешил, а потом едва не выругался, – у меня, конечно, богатая фантазия, но не настолько... – он многозначительно посмотрел на старшего сержанта, понял, что Гуче плевать на его рассуждения, не тот он человек, чтобы долго думать, не удержался и выругался. – Вашу-у-у Машу-у-у!.. Сержант, на Земле мы, на Зем-ле-е-е… где ещё можем быть?!

– А ребята говорят, что не на Земле… – упрямо гнул своё Гуча, опять глядя куда-то в сторону, словно там была зарыта бутылка водки. – А на этой, как её…

– Гуча, кончай чепуху нести! – потребовал Берзалов и ещё раз посмотрел на него так, чтобы его продрало до печёнок.

От злости он даже забыл, что в ботинках у него хлюпает вода, а форма липнет к спине.

– Наше дело маленькое. – Гуча покорно кивал, оставаясь при своём мнении, – куда пошлют, туда и идём, хоть на Марс, хоть на Луну.

– Понимаешь, в чём дело, – терпеливо начал объяснять Берзалов, – для такой штуки, как квантор, нужна приложенная в пространстве энергия. Понимаешь?

Глаза у Гучи были пустыми-пустыми, как бутылка из-под пива.

– Не-а-а, – признался он. – Мне бы что-нибудь попроще. Молочка бы из-под бешеной коровки, – он вопросительно посмотрел на Берзалов, и тот подумал, что Гуча намекает на заветную фляжку со спиртом, потому что, судя по всему, Архипов, который отвечал в первом экипаже за «наркоз» и еду, не считал нужным выдавать наркомовские, не было такого понятия в современном уставе.

– Гуча, тебя мало селёдкой кормили? – кисло спросил Берзалов.

– Да, – нагло ответил Гуча и посмотрел куда-то вбок, словно там всё-таки стоял стакан с вожделенной водкой.

– Вернёмся, не забудь мне напомнить, я самолично посажу тебя на «губу».

– Есть на «губу», – со все теми же наглыми нотками в голосе ответил Гуча, и они без приключений вернулись на хутор.

Старший прапорщик Гаврилов даже не стал обсуждать факт закрытия лесного квантора, он все видел на своём забрале и расстроено махнул рукой, мол, я так и думал, что ничем хорошим это не кончится.

***

Оставался один вопрос, кто грохнул американцев? Не сами же они себя? Массовый суицид при полном согласии командования? Бред какой-то. Берзалов не находил ответа. Получается, что есть ещё кто-то третий, но тогда это полная тарабарщина, мучился он и хотел уже было призвать Гаврилова, чтобы было с кем поупражняться в мудрствовании, например, во втором законе термодинамике, то бишь в энтропии, к которой стремится весь белый свет, или в «тёмной энергии», которую так и не открыли и теперь уже и не откроют, но Гаврилов, как назло, был занят Зуевым и вообще, развил бурную хозяйственную деятельность: опорожнил кладовки и погреба, которых оказалось целых пять, в которых хранились не только соления, но и мясные консервы в больших количествах, а на чердаке нашёл окорока и колбасы. Всё проверил на радиоактивность. Всё поделил поровну и упаковал. Доложил об проделанной работе и снова убежал, вспомнив, что не забрал банки с маслятами и подберезовиками. О тощих кашах и тушёнке, которые порядком всем надоели, на некоторое время можно было забыть и предаться чревоугодию.

Для Зуева специально соорудили подвесные носилки, чтобы его меньше трясло. Чванов доложил, что извлёк осколки, что состояние Зуева тяжёлое, но стабильное. Появилась маленькая надежда довезти Зуева живым до госпиталя.

– Видеть будет? – спросил Берзалов, поглядывая на раненого, который лежал на кровати в углу горницы, напичканный лекарствами, и напоминал огромную куклу.

– Один глаз выбило напрочь, второй вроде цел. Колю антибиотики каждые два часа. Донором был Жуков.

– Надо ему спирта дать, – сказал Берзалов, подумав, что и ему самому не мешало бы выпить, а то и простудиться недолго.

– Я уже выдал, – сообщил Чванов. – И две шоколадки, положенные в таких случаях. Самое худшее, что мы не можем его везти – растрясёт, но не оставишь же это ведьме, – он кивнул на крышку погреба, где сидела злодейка.

В роли военфельдшера Чванов выглядел значительным и как бы при важном деле. Чувствовалось, что он разбирается в том, о чём говорит, и что для него недаром прошли медицинские курсы по полевой хирургии, а ещё, Берзалов вспомнил, Чванов ушёл на войну с четвертого курса Санкт-Петербургского мединститута. Почти законченный специалист, а главное, мыслит по-деловому и крови не боялся, хотя к крови-то за два года они почти все привыкли – насколько к ней вообще можно привыкнуть.

– Ничего, мы потихонечку, – сказал Берзалов, принюхиваясь. – Через два часа уходим.

Пахло очень вкусно. На столе стояли чугунок с картошкой, миска с огурцами и миска с солёными груздями. Берзалов сел и стал есть, макая картошку попеременно то в соль, то в блюдце в растительным маслом. Молча вошёл Русаков, демонстративно отрезал кусок житного хлеба и тоже принялся есть, недобро поглядывая на Берзалова, а потом сказал:

– Я с вами!..

– Под трибунал захотел? – с подковыркой спросил Берзалов, у которого после удара сильно болело плечо и, разумеется, он думал о Русакове не очень лицеприятно, мог бы выбрать себе боевую подругу, которая не дерётся скалкой.

– Под трибунал, так под трибунал… – согласился Русаков, и лицо у него сделалось совершенно беззащитным и одновременно злым, как у человека, которого долго дразнят.

– А ты подумай? – предложил Берзалов, не выказывая симпатии, но и не желая додавить человека настолько, что он пойдёт в разнос и будет всякие коленца выкидывать. Кто же коленца-то любит?

– Я подумал, – односложно отозвался Русаков.

– Ты всё-таки подумай, – посоветовал Берзалов. – Сообщить командованию я просто обязан. Но одно дело, если ты будешь стоять перед его светлыми очами, а другое – находиться за тридевять земель. Две большие разницы. А сгоряча могут и в пехоту упечь.

– Пусть уж лучше рядовым, чем… – Русаков не договорил и положил картошку в чугунок. Пальцы у него дрожали.

Но и так было ясно, что Русаков имеет ввиду: разумеется, хутор, «дубов» и Зинаиду Ёрхову, которая орудовала скалкой не хуже, чем мужик топором.

– Ладно… – неожиданно для самого себя пожалел его Берзалов, – я тебе, капитан, не судья. Но места у меня нет.

– Хорошо… – покорно и даже, как показалось Берзалову, обречённо отозвался Русаков, – тогда я пойду воевать без вас, – он кивнул в угол, где стоял ПКМ[13], обвитый, как гирляндой, блестящей лентой с патронами.

– Хорошая штука, – оценил Берзалов, – только тяжёлая. – Много не навоюешь.

– Пойду к маэстро Грибакину, – упрямо произнёс Русаков.

– А мы бронепоезд подорвали, – обрадовал его Берзалов.

– Тогда пойду один сражаться, – с тайным пафосом сообщил Русаков.

– Вольному воля, – кивнул Берзалов. – А с кем? – уточнил он, и на его губах заиграла кривая улыбка.

Не доверял он Русакову. А кто будет доверять дезертиру? Никто.

– Ну, с этими… американцами… – не очень уверенно ответил Русаков, глядя мимо Берзалова в окно с белоснежной занавеской.

– А ты что, их видел?

– Нет, не видел, но слышал, что говорили.

– Кто говорил? – с иронией спросил Берзалов, уж очень ему хотелось подковырнуть вертолётчика, чтобы ему жизнь малиной не казалась. Особенно он не мог ему простить того, что он за полгода не нашёл дороги в бригаду. Ас хренов!

– Альбатрос… тьфу ты чёрт, – Русаков от досады так сжал зубы, что было слышно, как они скрипят, – Григорий Ёрхов, атаман их.

– А как они тебя нашли? И вообще, как ты здесь оказался?

– Спасли они меня, – поморщился Русаков так болезненно, словно выпил стакан рыбьего жира. – И вообще… почему ты со мной так разговариваешь?

– А как ты хотел? – с любопытством спросил Берзалов.

– Никак… – процедил Русаков и замер от обиды.

– Ты давай подробнее, – велел Берзалов, зачем-то оглянувшись в угол, где лежал Форец. – Мне поверить тебе надо, а не разговоры слушать.

Русаков намёк понял. Правильно, не должны верить, подумал он. Я бы сам не поверил. А раз уж вляпался, то нужно виниться, деваться некуда.

– Я знаю, я тебе противен. Думаешь, я за бабу прячусь?

– Я ничего не думаю, – зло ответил Берзалов. – Я вижу!

– Ничего ты не видишь. – Русаков резко поднялся, достал из буфета бутыль самогона и два граненых стакана зеленоватого стекла. – Не пристало мне боевому офицеру оправдываться, но деваться некуда, – он налил ровно на три пальца – не много и не мало, как раз в меру, чтобы продрало до печёнок.

Запахло ржаным хлебом, и Берзалову страшно захотелось выпить, потому что он замерз в мокрой одежде, к тому же были у него такие моменты в жизни, когда, край, надо приложиться, не для того, чтобы потерять человеческое обличие, а чтобы просто переключиться. Они не чокаясь, как на поминках, выпили и принялись закусывать грибами. Грибы были хрустящими, холодными, с луком, пахли гвоздикой и подсолнечным маслом.

– Сбили-то меня как-то необычно. Приборы до момента атаки ничего не показали. А потом удар, и всё! Темень. Только-только что-то кусками начинает всплывать: взрыва не было, пламени не было, иначе бы обгорел. Удар был сильный, вот, и контузия. А очнулся только на земле. Как лопасти и дверцу отстрелил – не помню. Сработал на одних рефлексах.

– А кто стрелял-то? – всё ещё не верил Берзалов.

– Я же говорю, не понял, – Русаков болезненно поморщился.

И вдруг Берзалов сообразил, что два первых экипажа погибли точно так же, как и «абрамс» и «бредли», от того непонятного удара направленной энергии. Только первые экипажи не имели такой высокой квалификации, как Русаков, и к тому же у экипажа из двух человек было по четыре человека десанта, а это уменьшало шансы на спасение. Значит, капитан говорит правду. Значит, его грохнули точно так же, как и американцев. В полном соответствии с энтропией, то есть с увеличением беспорядка. От этой мысли по спину у Берзалова пробежал холодок предчувствия беды. С кем же мы столкнулись? – подумал он о ком-то третьем, которого никто не видел, но деяния его говорили сами за себя.

– Это я теперь понимаю, что ударило как раз снизу под кабину, а она у меня бронированная, иначе бы погиб.

– Танк тоже дюже бронированный, а его та же самая сила превратила в блин, – веско сказал Берзалов, думая о том, «третьем», который оставлял такие следы, от которых, словно картонные, прогибались семидесятитонные танки, не говоря уже о боевых машинах пехоты, которые на три четверти были сделаны из боевого алюминия.

– Вот то-то и оно… – многозначительно произнёс Русаков и с надеждой посмотрел на Берзалова: «Поверил или не поверит, возьмёт или не возьмёт?»

Наверное, они бы договорились, уладили полюбовно конфликт и даже помирились бы, как только можно было помириться в этих обстоятельствах, но в горницу с сияющими глазами влетел разгорячённый Гаврилов. Оказалось, что Берзалов случайно отключил связь в шлеме, да и сам шлем лежал на лавке.

– Связь! – заорал было Гаврилов, а потом вроде как впервые увидел в углу Зуева, растерянно прикрыл рот ладонью: «Дурилка я картонная» и уже шёпотом доложил: – Связь, товарищ старший лейтенант! Связь!

Но Берзалов и сам сообразил, тотчас напялил на голову шлем, подключился к локальной сети и услышал истошный вопль Колюшки Рябцева:

– Связь!!! Связь!!!

И под эти радостные вопли кинулся к бронетранспортёру. Ему хватило двух секунд, чтобы покинуть дом, добежать до борта номер один, рывком распахнуть дверцу, усесться на командирское место и подключиться к СУО. Он сразу услышал сердитый голос подполковника Степанова из штаба бригады, словно они не расставались, но не было для Берзалова голоса роднее и желаннее.

– Здесь мы, здесь! – в возбуждении закричал он.

– Да не ори ты так! – возмутился подполковник Степанов. – Барабанные перепонки порвёшь.

– Есть, не кричать, – смутился Берзалов, но всё равно радость из него так и пёрла.

Получается, что они наконец пробились, и даже космический гул не препятствовал.

– Лейтенант, где ты шляешься, я тебя уже битый час дожидаюсь.

На самом деле, прошло не больше пары минут, с тех пор, как Колюшка Рябцев, отчаянно скучая, услышал позывные штаба бригады.

– Товарищ подполковник, мы на хуторе возле деревни Каракокша! – поспешно доложил Берзалов. – Сбрасываю разведданные по маршруту, – радостно сообщил он и, не обращая внимания на грозный рык начальства, которое призывало его к серьезности, ответственности и дисциплине, пробежал в стиле глиссандо пальцами на клавиатуре, как музыкант по клавишам пианино, и СУО выплюнула в эфир кодированный блок, который Берзалов ежедневно дополнял новой информацией.

– Молодец, лейтенант… – услышал он через мгновение в наушниках голос майора Якушева. – Читаем донесение. Сейчас скинем новую информацию для тебя, скорректируешь свои действия. У нас кое-что тоже имеется.

– Отлично! – ещё больше обрадовался Берзалов.

Майор Якушев был тем, кого в штабах называют оператором, человек, который занимается анализом поступающей информации. От его выводов напрямую зависела жизнь не только отдельных бойцов и целых подразделений, он и судьба больших и малых компаний, которые вела девяносто пятая отдельная гвардейская бригада специального назначения.

Тут в разговор снова вклинился сердитый подполковник Степанов:

– Высылаем тебе вертолёт за раненым. – От этих слов в душе Берзалова наступило облегчение. – Об американцах и о твоих выводах сообщу позже. Что предполагаешь делать?

– Картина не ясна, – сказал правду Берзалов. – К вечеру выдвинусь на юго-запад в район сорок пятого квадрата с целью разведки. По всей вероятности, граница района южнее, километров в двадцати-тридцати. Пусть вертолёт летит по тому маршруту, который мы прошли. Там нет ловушек.

– Хорошо, – среагировал подполковник Степанов. – Контрольное время восемнадцать тридцать. Обозначьте себя ракетами, если связь не будет работать. Слышишь меня?

– Так точно, – радостно ответил Берзалов. – Всё сделаем.

– Ответ готов, высылаем, – радостно сообщил майор Якушев.

– А что там у тебя за чудо-квантор? – сердито спросил подполковник Степанов, явно читая расшифрованное донесение.

– Я всё подробно изложил! – возбужденно закричал Берзалов. – Мы с этим явлением столкнулись уже два раза. Так что ошибиться не могли.

– А Скрипей? – в голосе подполковника Степанова послышались презрительные нотки.

– Есть такой. Сами слышали и даже видели.

– А бронепоезд? Откуда он?

– Бронепоезд подорвали, – подтвердил Берзалов. – Бронепоезд чёткий физический объект.

– Почему не выяснили, откуда он взялся?

Берзалов ошарашенно промолчал. Подполковник Степанов и сам должен понимать, что сил тягаться с бронепоездом нет. Что смогли, то и сделали, зло думал Берзалов.

– Что-то у тебя легко всё получается? – грозно спросил подполковник Степанов. – Здесь подорвали, там увидели. Никакой ясности.

Берзалов ещё больше опешил. Не будешь же рассказывать, что ты везунчик от природы, что такова твоя планида, о Спасе, естественно, не упомянешь, потому что посчитают сумасшедшим и, того и гляди, отнимут третий взвод и переведут в штаб, где ответственности меньше. Нет, я не такой дурак, подумал он, чтобы подставляться.

– Ты Берзалов, в следующий раз горячку не пори, – веско сказал подполковник Степанов. – Я с таким донесением к генералу пойти не могу. Что я ему скажу? Что вы целуетесь с небесными духами?

– Почему целуемся?.. – возразил Берзалов.

– А как же?! – гнул своё подполковник Степанов. – А между районами существуют коридоры… как их?..

– Кванторы… – каменным голосом подсказал Берзалов.

– А ещё какие-то «предметы» с жидкостью внутри!

– Именно так, – вовсе упавшим голосом подтвердил Берзалов, не желая отступать от своих слов.

– Бред какой-то! – с камушками в голосе произнёс подполковник Степанов. – Слышишь, я тебе запрещаю присылать такого рода донесения. Присылай по существу. А всю эту метафизическую чушь оставь, знаешь кому?!

– Кому? – с тяжёлым сердцем спросил Берзалов, и его взяла злость из-за тупости начальника.

– Тому, кто её выдумал – Аристотелю!

– Есть Аристотелю! – процедил сквозь зубы Берзалов.

– Ну вот то-то… – уже более миролюбиво сказал подполковник Степанов и ещё что-то хотел добавить, может быть, даже похвалить. – Что мне от тебя требуется? Эффективность и качество донесе…

Но в этот момент связь оборвалась так же внезапно, как и появилась, словно кто-то специально отключил тангетку[14], и никакого ответа они, конечно, не получили. Берзалов несколько раз нажал на кнопку связи. Всё было тщетно. Эфир снов заполнился бесконечным космическим гулом, как будто небо спохватилось и показало всем дулю.

– Алло! Алло! – безуспешно закричал Колюшка Рябцев.

– Вызывай! – приказал Берзалов, поняв, что он больше не услышит любимого голоса начальства, и вылез из бронетранспортёра, поражённый фантастичностью происходящего. У него было такое ощущение, что с ними кто-то играл в поддавки, но в последний момент, оказалось – в шахматы, и ловко поставил им мат.

Мат будет, если мы вообще отсюда не выберемся, подумал он, вот это будет всем матам мат. Но почему-то его это меньше всего заботило. Равнодушным он стал к своей судьбе. А вот за бойцов и особенно за Гаврилова ему было обидно, вроде бы он их как бы на казнь вёл.

Гаврилов прибежал с круглыми от восторга глазами. За ними скромно маячил капитан Русаков. Берзалов развёл руками и высказался:

– Вашу-у-у Машу-у-у!..

Они всё поняли, хотя Гаврилов на всякий случай спросил:

– Что там?..

– А ничего, – махнул Берзалов. – Ругают нас, Федор Дмитриевич, сказали что мы метафизики.

– На то оно и начальство, – покорно согласился Гаврилов, выражая тем самым фатализм военного перед лицом обстоятельств в виде начальства, которое всегда право.

Русаков поддакнул с горечью:

– Меня тоже вот так же кинули вслепую. Ничего это начальство не учит. Здесь чёрти что творится! А они – метафизика! Экселенц да экселенц![15] Дурилки картонные.

Гаврилов пробормотал:

– Дурилка картонная это я… надо было ещё года три назад в отставку уйти, глядишь, лежал бы тихо и спокойно со своей Лоркой в одной могиле и горя не знал.

– Только и успел сообщить, где и мы и как мы, – сказал Берзалов так, будто не услышал горестных речей Гаврилова. Не хотел он его обижать, да и нечего нюни раньше времени разводить. – Вертолёт обещали прислать за Зуевым. Вот с ними и полетишь, – сказал он Русакову.

У Русакова сделалось такое лицо, словно его обманули в лучших надеждах. Даже куртка реглан на нём обвисла от расстройства.

– Полетишь, полетишь. Будешь сопровождать раненого, – подсластил пилюлю Берзалов. – Для тебя же стараюсь.

– Есть сопровождать… – уныло ответил Русаков.

Берзалову стало стыдно. Отдавать приказы капитану ему было как бы не положено. А ещё он подумал, что Русаков сбежит. Самый удобный момент, чтобы сделать ноги, вернуться к нормальной гражданской жизни и греться под тёплым боком у Зинаиды. И правильно сделает, подумал в назидание самому себе Берзалов. Но капитан Русаков никуда не сбежал.

***

Чтобы не слышать стонов Зуева, Берзалов расположился в летней кухне, где пахло хлебом и травами. Снял наконец с себя влажную одежду, которая уже частично высохла, развесил её сушиться на веревку, а берцы поменял на сухие, которые захватил в бронетранспортёре. Затем растопил плиту, поставил чайник, и через полчаса в кухне сделалось тепло, а потом уже и жарко. Рядом на правах любимцев крутились Кец и Сэр. Берзалов открыл для Кеца банку тушенки и вывалил в чашку на полу.

– Дядя Рома, вот бы Ваньку Габелого найти? – сказал Кец, вопросительно глядя на Берзалов.

– Может, и найдём, – согласился Берзалов. – Кто его знает? Найдём – заберём.

– А вы нас с собой возьмёте туда, на большую землю?

– Возьмём, – растрепал его белые вихры Берзалов и ничего не добавил об этой самом большой земле. Пока задание не выполнено, думать об этом бессмысленно, только душу травить.

Гаврилов пришёл, когда уже стало ясно, что с вертолётом что-то случилось, но всё равно: все ещё на что-то надеялись, на чудо, что ли?

Берзалов плеснул ему самогона и выглянул в окон, на небе загорались первые звезды:

– Не прилетит он. Опростоволосились мы в очередной раз.

Гаврилов сел напротив и кашлянул, как умел только он – тактично предваряя разговор:

– Какие наши планы?

Кец вприхлёб пил чай с кусковым сахаром и был похож на маленького, бывалого мужичка, чём-то смахивающего на Гаврилова.

– Я думаю, что мы на рассвете столкнёмся с американцами, – ответил Берзалов, испытывая ничем не объяснимую уверенность.

– Откуда такие сведения? – удивился Гаврилов и, как всегда, вопросительно вскинул брови.

Он отрезал пару ломтей хлеба и обильно посыпал картошку солью.

– Интуиция мне почему-то подсказывает, – ответил Берзалов, с удовольствием выпив самогона.

Хороший был самогон: крепкий и пах чёрным хлебом, можно было даже не закусывать. Прекрасно, видать, жилось на хуторе Ёрховым, обильно ели, долго спали и бандитствовали соответствующим образом. В общем, вели свободный образ жизни. Не оглядываясь ни на кого, без обстоятельств, которые бы принуждали к самодисциплине. А в атомный век так не бывает. Всегда, как в боксе, найдётся сильнейший противник. Поэтому и ошиблись, подумал Берзалов. А если бы пристроились к нашим, то может быть, и погибли бы тоже, но не собачьей смертью, а смертью героев. Чего и нам желаю.

– Ага… – произнёс Гаврилов, глядя в ясные очи начальника и, должно быть, не находя там нужного ответа:

– А что с пацаном будем делать? Кое-кто на него зуб точит.

Берзалов понял, что бойцы через Федора Дмитриевича высказывают свои опасения по поводу того, что командир может отпустить Касьяна Ёрхова.

– Пацана возьмём с собой. Будет проводником.

– Я его караулить буду, – высказался Кец.

Сэр поел и сел рядом, вопросительно переводя взгляд с одного лица на другое. С брылей у него капало, и один раз он коснулся колена Берзалова, оставив на нём жирные пятна.

Берзалов беззлобно произнёс:

– Вашу-у-у Машу-у-у!.. – взял тряпку и вытер псу бороду.

– А если не захочет? – спросил Гаврилов.

Убить хотят, равнодушно подумал Берзалов, в отместку за Зуева. И правильно, рассудил он, за Зуева – святое дело. Судьба пацана его не волновала. Ему нужны были сведения об этом районе. А если пацан ездил на бронепоезде, то он знает всё окрест километров на триста.

– Куда он денется. Не кормите его. Можете не поить. Всё расскажет.

– Ну да, – вроде бы как нехотя согласился Гаврилов. – А вертолётчик?..

Он специально не назвал его по фамилии, словно бы порицая за дезертирство. Да, подумал Берзалов, никогда не предполагал, что придётся решать чью-то судьбу вот так за кухонным столом. С какой стороны ни погляди – все правы. Прав Русаков, который устал от войны, правы мы, потому что есть такое понятие, как долг. Как верно поступить, никто не знает. Так и не придя ни к какому решению, он встал из-за стола, чтобы налить чая.

– Не знаю, – сказал он на вопросительный взгляд Гаврилова. – Время ещё есть. А где он сам-то?

– Да за домом горюет.

– Раньше надо было горевать, – зло сказал Берзалов и, как никогда, ощутил свою правоту, но от этого легче не стало.

Кец совсем по-взрослому вздохнул: разговор старших он воспринимал очень серьезно. Они выпили по кружке чая с сухарями. Берзалов оделся и вышел, но капитана Русакова сразу не нашел. Куда вертолётчик делся? – гадали все: и Архипов, и Юпитин, и даже – Ефрем Бур, которому по статусу не полагалось высказываться на подобные темы, а тем более иметь собственное суждение о старших по званию. Кто-то даже хотел бежать искать без команды, да не осмелился под строгим взором Гаврилова. А самые ретивые – Гуча и Петр Морозов предложили Берзалову свои услуги, мол, мы всей душой, если что, если надо пострелять – с большим уважением к товарищу старшему лейтенанту.

Берзалов, сам не зная зачем, передёрнул затвор автомата и пошёл, не приняв ничьих предложений о помощи – даже от верного Гаврилова. И несколько мгновений чувствовал, как он осуждающе глядит ему вслед: «Погибнешь, как дурак!» «Дырку просверлишь», – хотелось обернуться ему, но он, конечно же, не обернулся, потому что не верил, что капитан Русаков будет стрелять по своим. А затвор передёрнул чисто инстинктивно, даже сам удивился, скорее, по привычке, чем осознано. Для демонстрации миролюбия, разве что, повесил автомат на плечо, показывая тем самым, что не собирается никого подозревать в низменных намерениях, и подался за баньку, ожидая обнаружить там пьяного в стельку Русакова, потом – за сараи, где тоже можно было красиво налакаться с горя, но нашёл его абсолютно случайно и абсолютно трезвого – за сеновалом. Тоже неплохое и даже комфортное место для возлияний. Оказывается, храбрый капитан выпустил красавицу из погреба и они выясняли отношения.

– Зинаида! Ты не понимаешь! – кричал он, сжимая двумя руками, как древко флага, ПКМ. – Не могу я уйти. Остаюсь я. Душно мне здесь и страшно. Не моё это!