Текст книги "Боярин. Князь Рязанский. Кн.1 (СИ)"

Автор книги: Михаил Шелест

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

  Боярин. Князь Рязанский.

  Книга основана на реальных исторических событиях и персонажах.

  Глава первая

  – Скоро уже? – Спросил Хадис.

  – Скоро, – ответил я, посмотрев на навигатор. – К речке подъедем, не переезжай. Он в кустах на той стороне. Остановишься на этом берегу. Пройдем пёхом вверх, чтобы не вспугнуть. Там у него схрон. Землянка.

  – Спецназовец херов, – сказал Ахмед. – Он не выходит, ты говоришь?

  – Лежит... Тяжёлый... Как бы коньки не двинул.

  – Щас двинет... – Ахмед ухмыльнулся мне в зеркало.

  Я сидел на заднем сиденье «крузёра», посередине, держась руками за спинки передних кресел. Мотало сильно. Машина, хоть и двигалась медленно, но её кидало так, что моя голова, порой, доставала стёкла дверей.

  – Скорее бы уже... А то... Как бы самим не сдохнуть, от такой езды, – простонал Ахмед.

  – Точно. Вон ручей... У воды тормози. И двигун глуши.

  Мы скатились по пологому бережку. «Крузак» встал и замолчал. По инерции продолжив движение телом сначала вперёд, а потом назад, я достал из плечевых сумок два «ствола» и, скрестив руки, выстрелил сразу в обоих, снизу-вверх, прострелив одному печень и сердце, другому селезёнку и лёгкое.

  «Пэ Эм» машинка не очень серьёзная, да и патроны были слабые, поэтому надо было добавить. Хадис уже успел открыть дверь, и его тело вывалилось головой вниз из кабины. Вторая и следующие пули скользнули вдоль его тела, и одна вышла через голову, выбросив из неё что-то жидкое. Он был мёртв.

  Ахмед же сидел, уткнувшись головой в руль, и правой рукой искал под левым плечом кобуру скрытого ношения.

  Я вывалился через свою правую дверь, открыл правую переднюю, перехватил Ахмеда за кисти рук, и выдернул из машины. Его громадное тело удивительно легко из неё выскочило.

  Получив три пули в легкие, Ахмед лежал с открытыми глазами, и булькал красной пеной.

  – Сука, ментовская. Говорил я Птахе, что...

  Я выстрелил ему в голову, и он затих.

  Сейчас надо было поискать в джипе антиугонный «жучок». Но, что-то мне подсказывало, что таких изысков в машине «вора в законе» быть не должно. Западло это. Так и оказалось. Обыскав тела и машину, нашёл три телефона: два смарта и один спутниковый. Спутниковый был отключён – берегли батарею. А смартфоны были мной заблокированы «глушилкой» еще при въезде в лес. Сейчас я достал из них «симки», и размолол телефоны на речном камне.

  Оружие, перстни и цепи драгоценности я с них снял, перетащил тела в заготовленную заранее глубокую яму, прикопал, укрыл свежую землю снятыми дерном и кустом. Перекрестился. Достал флягу с водкой, и отпив из неё, тихо сказал:

  – Кровь за кровь. Горите в аду, бесы.

  * * *

  Крови в машине не было. Даже выплеснувшаяся из головы Хадиса жижа не попала на дверь, а удобрила лесной чернозём.

  Я поехал по руслу реки вверх по течению, потом свернул от русла налево, и ехал по «точкам», заранее вбитым в навигатор, ещё долго по лесным дорогам и бездорожью. Только глубоко под вечер джип выехал в нужный мне распадок.

  Земля стала мягкой, влажной. Хорошо, что колёса были с твердым «грязевым» протектором, и их громадные зацепы уверенно несли джип, выгребая из грязи. Увидев знакомые ориентиры, с облегчением вздохнул и перекрестился. Почти стемнело.

  Остановив машину, я вылез, и взяв свою сумку, пошёл к избушке. Въезжать на территорию хозяйства Отца Михаила на мирском, «бесовском», как он говорил, транспорте, не стал, хотя машину мою он терпел. По его понятием это была почти телега, а вот вертолёты он не переносил физически.

  Мы познакомились с ним в 1997 году, когда наша оперативно-следственная группа, расследовала гибель в авиакатастрофе двенадцати человек – комиссии по учёту лесного хозяйства, и, в том числе, одного большого краевого начальника. Ан-2, с представителями лесхоза и администрации края, упал недалеко от избушки Михаила, зацепившись в тумане за верхушки сосен.

  Вертолёт с нашей группой приземлился на единственную в этом месте поляну, которая оказалась огородом Михаила. Велико же было наше удивление, когда из тайги выбежал косматый дед с деревянными вилами и загнал нас обратно в вертолёт. Только несколько выстрелов в воздух из дробовика вертолётчиков отпугнули его и позволили нам выйти.

  Мы сначала приняли его за прятавшегося в тайге бандита, потом поняли, что он, скорее всего, старовер. Документов у него не было. И что это такое, по его словам, он не знал. Мы его потом попытались вывезти на «большую землю» для опознания, но вертолётчики категорически отказались его брать на борт, так, как вертолёт был и так сильно перегружен вещдоками и телами погибших. А лететь вторично за каким-то бомжом, никто не хотел. Мы его отфотографировали, взяли «пальчики» и оставили в покое.

  Работал с ним я, так как был в группе единственным опером. «Покачав» его, я засомневался в его вменяемости. Говорил он на каком-то мало понятном мне русском языке. Его речь перемежалась ненужными, по-моему, междометиями и обращениями не только к Христу, но и к не известным мне духам, и древним славянским богам: Сварогу, Макоши.

  После того, как мы вернулись по местам службы, я проверил его пальцы по учетам, нигде их не обнаружил, ни у нас, ни в центральном «Папилоне», и забыл про него на десять лет.

  В 2007 году мы летели над этим районом тайги и я, вдруг увидев знакомую поляну, и всё вспомнив, попросил друзей опуститься на неё, объяснив, что там живёт старовер, и мне хочется его проведать. Вертолёт опустился, я нерешительно вышел из него, и никого не встретив, пошёл в избушку к Михаилу. Мужики шли следом.

  Хозяйство Михаила было запущено, а сам дед лежал в доме, под медвежьей шкурой и тяжело дышал.

  – Ты что, дед, заболел? – Спросил я.

  – Отхожу, – сказал он и закашлялся. Из груди его вырывались хрипы.

  – Чего вдруг?

  – Огневица в груди. Нет у меня трав от неё.

  Я оглянулся на друзей. Мы все были уставшие, набродились по тайге с утра, и в глазах каждого я увидел мечту о теплом сухом жилище на нашей базе на Улунге.

  – Мужики, я останусь тут. Подлечу, бедолагу. А вы заберёте меня через неделю.

  – Да ты что, Мишаня? Давай лучше его с собой заберём, на базу?

  – А там что? Врач, что ли есть? Мы улетим и кому он там нужен? Аптечка у меня с собой. Там всё есть. Через неделю, если ему лучше не станет, заберём с собой на Большую Землю. Честно говоря, я хотел остаться здесь, и пообщаться с дедом наедине. Охота и рыбалка меня уже утомили, как и обильные алкогольные застолья. Я забрал из вертолёта свои вещи с аптечкой, а мужики улетели.

  Через неделю Михаил уже ходил, и кашель его был не таким страшным. Он смирился с тем, что ему приходится принимать «бесовские» порошки. Сумамед подействовал. На вторые сутки, когда у деда появилась мокрота с прожилками крови, я стал ему давать отхаркивающие травяные настои, коих у деда было в избытке. А когда пришла пора улетать, оставил ему противовирусные и антигистаминные средства, разложив их по дням приёма в сложенные самолично маленькие коробочки из бересты.

  За эту неделю я узнал про деда жутко интересные вещи, которые поначалу долго не укладывались у меня в голове. Как я понял из его рассказа, Михаил был пришельцем из пятнадцатого столетия. Из времени князей Василия Васильевича, и его сына Ивана Васильевича Третьего.

  Пятнадцатилетний тогда «дед» Михаил Телятевский, был приставлен к двенадцатилетнему Ивану Васильевичу в качестве соратника в битвах с князем Шемякой. А перед венчанием Ивана на дочери князя Бориса Тверского Марии, Михаил ушёл из того мира в этот.

  Ушел он довольно необычным способом. Нашёл ведуна, объяснил ему, что хочет уйти из этой жизни по причине неудачной любви, и попросил у него отравное зелье. Ведун зелье и написанную на бересте «молитву для самоубивцев» дал, но предупредил, что оно действует два раза. Используя его вторично, можно вернуться обратно.

  – Я дюже вдивился, – сказал Михаил. – На кой мне два, коли мне и одного раза досталь? – Он засмеялся. – И вертаться я не сбирался. Выпил зелье, прочёл «молитву», и очутился туточки, в лесу. И живу тут вже пятьдесят рокив. Ни одной людыны до вашего «прилёта» не видел. Бог миловал.

  – Да, как же тебя не только во времени, но и от Москвы так далеко закинуло?

  – Больно чаял далече згинуть, верно?

  – Ну и как, не хотелось потом вернуться?

  – Попервой хотелось, но потом смирился. Про «второй» раз вспомнил уже много рокив опосля. Я с малолетства думал в скит уйти и посвятить себя Богу. (Он так и сказал: «посвЯтить») А тут... Тут поваленные деревья были. Пожег их. Засадил на лядо полбы . Как раз мне целый пуд дали на пропитание.

  Полба уродилась рясная, сам шестьдесят. И щас неплохо родит. Мне хватат... Поставил себе избушку-землянушку. Живу. Молюсь. Ручье рыбы пОлно. Корешки, травка, ягодки. Ловушки на зверьков ставлю. В засеку кабан, олень заходят.

  – Не покажешь зелье? – Прервал я его.

  – А штож не показать? Гляди.

  Он вытащил из-за печи тряпицу, развернул её и достал скрученную в трубку сухую бересту, а из неё вытряхнул стеклянный флакон из мутного стекла, похожий на маленькую флягу, укупоренный пробкой. Всё это он передал мне.

  Бересту я разворачивать не стал, понял, что сломается, но увидел внутри неё нацарапанные буквы. Посмотрев вопросительно на Михаила, я взялся за пробку флакона. Михаил молча смотрел на меня. Глаза мне его нравились. Даже во время болезни они светились добротой и весёлыми искорками.

  Я с трудом выкрутил плотно притёртую пробку и поднёс горло фляги к носу. Зелье было пряным, и остро шибануло в нос, но запах был приятным. И булькало там ещё прилично. Я ввернул пробку и возвратил флягу вместе с берестой деду.

  На том мы тогда и расстались.

  Мы с друзьями осенью летали на рыбалку и охоту самолётами Дальнереченского авиаотряда на верхний приток Бикина речку Улунгу, а потом здесь перемещались на вертолёте и лодках и я приезжал к нему почти ежегодно.

  Мне с ним было очень интересно. Я внимательно слушал его рассказы о его жизни в древней Руси. За его пятнадцать лет жития в прошлом, он прошёл и войны, и, как говорил наш юморист, ещё более тяжёлое мирное время. Меня всегда интересовало боевое искусство, я с детства занимался самбо, потом восточными единоборствами, и мы с ним немного фехтовали на палках. В его шестьдесят пять, он имел крепкую руку. Я тоже был мужиком не хилым, неплохо знал финты, типа восьмёрок «стиля дракона», и мы тогда весело проводили время.

  * * *

  Сейчас у меня была очень сложная ситуация. Ещё в том году я спланировал акцию возмездия в отношении двух бандитов, убивших моего бывшего командира. А после акции я решил спрятаться в прошлом.

  Я завёз деду в избушку всё, что мне может пригодиться в пятнадцатом веке. Весь год читал умные книжки по истории и прикладным наукам. Короче, готовился к переходу «за кордон» и долгой, дай Бог, жизни по чужой «легенде».

  Михаил согласился отдать мне зелье с заговором, и активно участвовал в моей подготовке к перебросу в прошлое: передавал мне манеру разговора и словарный запас старославянского, описывал известных ему людей, места, где он жил и побывал.

  А неделю назад я вышел на «вора в законе» Хасана, и сообщил ему, что знаю, где прячется его кровник. Группировка Хасана контролирует незаконную добычу и оборот серебра на Дальнегорском ГОКе, я знал это и поэтому попросил за информацию хорошую плату серебром в слитках.

  Кровника Хасана ранили во время перестрелки, но не добили, и он ушёл. Люди Хасана его искали, но найти не смогли. А я обещал привезти нукеров Хасана к месту его лесного схрона.

  Я никогда ни на кого из бандитов не работал, взяток не брал, и об этом все, кому надо, знали. Поэтому, моё предложение бандиту сдать бандита за деньги, Хасаном воспринялось нормально. Пенсионер РУБОП решил подзаработать, а заодно «подчистить поляну». Всё логично. Обычная тактика спецслужб. Чему учили, как говориться...

  Я не обманывал Хасана. Хафиз, там, куда мы ехали с нукерами, действительно прятался. И фото, с датой, временем, которое я показывал Хасану, действительно делалось с живого Хафиза. Правда, потом он был уже не живой, но кто об этом знал, кроме меня?

  На Хафизе было так много невинных жертв, как и на Хасановских нукерах, что совесть моя была спокойна. И даже получила некоторое удовлетворение. Только сейчас надо хорошо спрятаться. Бандиты меня будут искать пока жив хоть один родственник Хасана. Теперь уже я стал его кровником. И я нашёл, куда спрятаться.

  * * *

  – Буде здрав, Отче.

  – И ты буде здрав, Мишаня.

  Он посмотрел на меня.

  – Готов?

  – Вроде да.

  – Дело сделал?

  – Сделал. Порешил лихоимцев.

  – Вот и добро. Иди одевай своё платье. Или посидим чуток?

  – Нет, Отче. Неча тянуть. Мандраж начинается.

  Я переоделся в заготовленную заранее одёжку: шёлковые порты и рубаху, сапоги, плащ и атласный колпак, отороченный собольим мехом.

  Михаил, как оказалось, был неплохим художником, и нарисовал свою одежду, в которой он ходил в молодости. По этим рисункам я и пошил себе похожую. У меня с собой были три увесистые из толстого брезента сумки на длинных ремнях. Одна – набитая, в основном, антибиотиками и вакцинами, вторая – «хасановским» серебром, «цацками» с тел нукеров, патронами, капсюлями, свинцом и порохом.

  В третьей сумке была картошка и разные семена: кукуруза, арбузы, огурцы, помидоры, свёкла, морковь. Ну не мог я представить себя, жующего одну репу. Ещё у меня была стилизованная под пищаль «вертикалка» с нижним нарезным стволом, оптика к ней, сабелька деда Михаила и его же плеть. Как не странно, и то, и то в неплохом состоянии. Был ещё и АКСУ, найденный в багажнике бандитского джипа.

  Я весь год гонял вес, но до размера пятнадцатилетнего парня, хоть и набравшего уже стать, всё равно не «сдулся». Одежда сдавливала меня нещадно, хотя и рассчитывалась на свободную носку, но для юноши.

  – Всё, Отче, не могу больше. Прощаемся.

  Мы обнялись. Он заглянул мне в глаза. Перекрестил двуперстно, передал мне флягу и бересту, распаренную над кипящим горшком.

  – С Богом. Не посрами имя мое, Мишаня.

  Я прочитал заклятие и сделал глоток из фляги.

  * * *

  Яркое солнце ударило в глаза, а уличный шум и гам в уши. Я сразу присел, под весом в несколько пудов. Пятнадцатилетнее тело, не было готово к таким перегрузкам, но я вовремя согнул колени.

  Я стоял на улице перед воротами двора колдуна, отправившего Михаила в «иной мир», с флягой в одной руке и берестой, в другой. Сумки и «пищаль» были при мне. Одежда сидела справно. Нигде не давила. Я уложил бересту и флягу в мошну. Потом, оставив сумки на земле и сбросив лямки, я подошёл и забарабанил кулаком в ворота.

  – Открывай, – закричал я юношеским тенором.

  – Кого несёт опять!? – Послышался недовольный голос из-за ворот. Ведун был попутно и лекарем, посему, двор имел небедный.

  – Сын боярский Михаил. Отворяй, собака.

  – Ох, лышенько, – забормотали за забором, и ворота, скрипнув, отворились.

  С трудом втянув сумки во двор и сказав: «Покарауль добро княжеское», я поднялся на высокое крыльцо и вошёл в жильё. Там на широкой, покрытой тюфяком, скамье у окна сидел дедок с бородой до колен, конец которой был заплетен в три косицы, а его седые волосы, собранные на затылке, на лбу были прибраны красной ленточкой.

  – Чего вернулся, боярич? Дороги не будет.

  – Не вернулся, а обернулся, – сказал я, кланяясь и крестясь на иконы. – Встречай странника из мест дальних, отче.

  – Та не уж-то уже? Вернулся?

  Старичок шустро соскочил со скамьи, подбежал, семеня босыми ногами вокруг меня. Потом остановился и заглянул в глаза. Охнул, и слегка присев, стал креститься.

  – Ты ли это, боярич? Совсем другой стал. На вид – тот же, но внутри... Огонь Сварожий.

  – Пять десятков лет там прожил, отче.

  – Ох! – Вскрикнул опять старец и, вернувшись к скамье, присел. – Ничего не говори мне, про то место! Не сказывай! Свят, свят, свят, – сказал он, и опять несколько раз перекрестился.

  Я со смехом сказал:

  – Не блажи, дед. Сам отправляешь в края дальние, а сам крестишься,

  – Никто ещё не возвращался оттель. Хоть наш там мир?

  – Наш, отче. Православный! Не испоганил я душу.

  – Слава тебе, Боже Правый. Говори, что пришёл? С вопросом, бедой или...?

  – Поблагодарить пришёл, – сказал я и достал из мошны рубль. – Возьми, не побрезгуй. Когда давал мне зелье, не стал брать. Сейчас возьми. Набрался я там уму-разуму, остыл. Стал жизнь ценить. Я там один в лесу, все эти годы жил. Молился.

  – То-то у тебя глаз глубокий стал, как бездонный колодезь. Спаси Бог, – сказал он беря у меня из рук серебряный стержень.

  – Так годов-то мне уже шестьдесят пять, чаю.

  – А на вид тот же.

  – Тот, да не тот... Да... Я попросить тебя хотел. Оставлю я у тебя свои сумы. Не дотащу всё до хором своих. Пришлю людишек с подводой, або сам приеду.

  – Чо за сумы?

  – Да вон, у ворот стоят, со скарбом моим тамошним – показал я сквозь раскрытую дверь.

  Старик выглянул в дверной проём, и еле внятно забормотал:

  – Уволь, боярич, я дам тебе подводу. Не хочу брать грех на душу. Не искушай. Не оставляй мешки. Страшные они.

  – Хорошо, отче. Давай подводу, и поеду я.

  – Выпей квасу, пока я укажу сынам. Вон жбан, – показал он на стоящую в углу на колоде деревянную кадку, – а вон ковш – показал он на стол.

  Старик выбежал во двор, и оттуда донеслись его покрикивания на сыновей. Я сидел и осматривал комнату. Прямо напротив входа была открытая дверь в сени, далее виднелась тяжёлая низкая дверь, ведущая в избу.

  – Зажиточно живет лекарь, – подумал я, и набрал напиток в ковш. Квас был кислый и ещё пузырился. Едва отпив его, я почувствовал, как вспучило живот.

  – Всё, езжай с Богом, – сказал, зашедши, ведун.

  – Бывай, – сказал я, выходя на двор.

  Во дворе стояла запряженная телега, груженная моими сумками.

  – Куда везти, боярин? – Спросил возница, дождавшись, пока я залезу в телегу, и тронув её с места.

  – На подворье боярина Патрикеева. Знаешь?

  – Как не знать воеводу нашего? Но, пошла! – Резко крикнул он. Подвода сильно дёрнувшись, выехала из ворот и ухнула одним колесом в лужу, вспугнув гусей. Я едва успел поднять ноги.

  Возница щёлкнул кнутом, и повозка вырвалась из густой грязи, брызнув с колёс коричневым фейерверком, потом бодро развернулась направо, и покатила по улице.

  Москва пятнадцатого века умещалась вся, вместе с княжескими постройками, в треугольнике двух рек, в месте слияния Неглинной в Москву-реку. Мы ехали между домов, тянущихся вдоль берега Неглинной и крепостным валом с порушенным частоколом. То там, то тут виднелись следы пожарищ. Многие дома были собраны из обугленных и чистых брёвен вперемежку. Домишки маленькие. Дворы и хозяйства тоже.

  Мы доехали до моста и повернули налево, выезжая на дорогу, ведущую через ворота за городской вал, и вливаясь в общий поток людей и повозок. Впереди, у ворот, я увидел парня моих лет, также не по-простому одетого, и шарящего взглядом по толпе идущих и едущих в кремль. По описанию Отца Михаила я узнал «своего» друга и соперника Петьку, сына Тверского боярина Бороздина. Петька, увидев меня, едущего на подводе, заорал:

  – Михась, ты чо на подводе? Я тебя жду-жду. Нам же ещё к Ивану Василичу. Опоздаем, быть битыми.

  – Не посмеют, – буркнул я, спрыгивая в грязь между двух луж. – Мы с тобой дети боярские, вои. Да и не служим князю московскому. Война закончена. Домой скоро.

  – Ага, нашему воеводе отдадут, а он по «отечески» шкуру спустит. Нам батьки слушаться его велели.

  – Не боися. Успеем. Щас сумы в свою клетушку отнесу и пойдём к Ивану.

  – А что в сумах? Где взял?

  – Батька прислал из дома денег немного и одежонку. Вон пищаль какую литвинскую мне подарил.

  – Накой она тебе? Конному не сподручно с такой дурой управляться. – Но глаза его завистливо заблестели. – Даш стрельнуть? – С ударением на последнем слоге спросил Петька.

  – Дам, если поможешь сумы затянуть, – буркнул я, зная от Деда Михаила, что Петька с самого утра этого дня мучил его, дразня «женихом-без-невесты», зная моё отношение к предстоящему завтра венчанию.

  Михаил ещё раньше, когда они только встретились тут в Московии, рассказал Петьке, про свои чувства к княжне Марии. С тех пор жалел о том неоднократно. Лупил Петьку нещадно, но тот своё издевательство не прекращал.

  По словам Деда Михаила, он задумывал втихаря убить Князя Ивана Васильевича в пылу сражений у устюжской крепости, но Ивана так плотно охраняли тверские бояре, что без ущерба самому себе, убить его было нельзя. Потом он сблизился с Иваном. Тому нравился высокий, широкий в кости и крепкий Михаил, который в свои пятнадцать лет уже выглядел настоящим воином, и успешно участвовал в наскоках на крепость со своей сотней.

  Иван, в свои двенадцать и выглядел на двенадцать. Низкорослый, тонкокостный, стройный, как девчонка, он даже не пытался проявить себя в сражении, а сидел в шатре, окружённый охраной.

  После небольшого ранения в правую руку, Михаил отвёл свою сотню в лагерь княжича и вошел в охрану Ивана. Крепость Кокшенгу взяли без него. Все бояре, окружавшие Ивана, бросились в крепость, и был момент, когда Михаил мог бы исполнить свой злой умысел, но к тому времени, он уже близко сошёлся с Иваном и на злодейство не решился.

  Иван не был вредным. Он искренне восхищался Михаилом, заглядывая ему в глаза расспрашивал о сражениях, и у того не поднялась рука заколоть своего «друга». Эти двойственные чувства и направили его ноги к волхву за отравным зельем.

  Сейчас от своей любви к будущей жене Ивана – Марии, Михаил, благодаря мне, «избавился». Я дышал абсолютно ровно в сторону всех девиц этого мира. Пока. Женоненавистником я не был, но жизнь меня научила, что любая женщина, это для мужика только проблема. Для себя я решил давно, что женщины – это цветы. Хочешь себе в дом цветок, – бери, холь, лелей и радуйся, но не ожидай ничего взамен.

  Мы шли рядом с телегой по обе её стороны, и Петька опять заныл про «жениха» и «невесту».

  – Слушай, Петух, я тебе говорил, что убью тебя?

  – Говорил. Много раз.

  – И ты мне не веришь?

  – Не а, – захихикал он.

  – А ты думаешь, зачем мне батька пищаль прислал? Стрельну тебя, а потом скажу, что ты сам, по дури своей... При заряжании порох иногда сам взрывается, если его шомполом сильно пыжевать. Вот шомполом я тебя и стрельну. Прямо в глаз. Если не отстанешь. И запомни... Мария – жёнка князя Московского. Это решено, и никому не изменить. Мне чужая жёнка не нать. Других вон сколько ходит, – махнул я рукой. Батька мне присватал дочку боярина Тишина. Знаешь такую.

  – Слышал... Красивая, бают.

  – А слышал, что после венчания, Великий князь Василий берет Ивана своим соправителем? И вотчину ему уже выделил – Переяславль-Залесский. Иван зовет меня к себе боярином. Вот, думаю, пока.

  – Ну, ты!

  – Вот тебе и «ну ты». Мне Иван предложил его дружкой быть на венчании. Потому и ждут меня там. А ты где будешь? На площади перед церквой стоять? Либо в хороводе ходить? Тебе дружить со мной надо, тогда, может и за тебя я слово молвлю Ивану.

  – Мы, бояре Тверские...

  – Безземельные, – добавил я, усмехнувшись.

  Тем временем мы подъехали к подворью боярина Патрикеева, московского воеводы и давнего друга моего теперь «отца».

  – Помоги мне сумы донести, – приказал я Петьке и взял «лёгкую» сумку. Тот сначала взъерепенился, но глянув в мои глаза, потянул лямки.

  – Там камни, чоли? – Он попытался открыть сумку, но наткнувшись на княжеские сургучные печати, отдёрнул, как от горячего, руку.

  – Свинец к пищали и порох.

  Мы кое как сняли сумки с телеги, и застучали в свежеструганные ворота.

  – Отворяй!

  – Кто стучит?

  – Михаил, сын боярина Телятевского.

  Открылось небольшое оконце, и в него выглянул привратник.

  – А, Михаил? Заходь, – сказал он, открывая небольшую дверцу в воротах. – Тут тебя людишки князя Ивана спрашивали.

  – Знаю. Вещи токма положу и уйду. Не запирай на засов.

  – Не положено, – сказал привратник, закрыл дверь и, с помощью напарника, задвинул дубовый засов, перекрывавший ворота во всю их ширину. – И ты тут, Пётр? Здрав будь.

  – И ты будь здрав, Никита.

  С трудом взобравшись на высокое крыльцо подклети, мы втащили мешки в мою горницу, и сунули вместе с пищалью под лавку.

  – Пошли, – сказал я Петру.

  Через некоторое время мы уже стояли у ворот двора Великого Князя Московского.

  – Что надо? – Спросил привратник.

  – По велению князя Ивана Васильевича, Боярский сын Михаил Телятевский прибыл ко двору.

  – Проходи, а это кто с тобой?

  – Боярский сын Пётр Бороздин, – сказал Петька.

  – Не велено, – коротко бросил привратник, и затворил перед Петром ворота. – Пройди в привратную, – показал он мне копьём слева от меня в одноэтажное строение.

  Войдя в длинное помещение типа казармы, с галдящими без дела стражниками, я снова доложился дежурному.

  – А! Уже искать послали. Кузьма, – крикнул он, – проводи боярича до палат князя Ивана.

  Мы вышли во двор и пошли вдоль казармы, к стоящему невдалеке терему. Дальше меня передавали от одного стражника – другому, пока не довели до княжеских палат, у которых стояли два громадных копейщика. Когда один из них докладывал о моём прибытии, он заглядывал в дверь, едва не склонившись в поясе надвое, хотя я в дверь вошёл, чуть склонив голову.

  – Здрав будь, Великий Князь.

  – И ты будь здоров, Михаил, – сказал Иван. – Не рано ты меня так величашь?

  – Так слух ходит, что батюшка твой Василий в соправители тебя берёт.

  – Кто так говорит? – Хмуро спросил Иван.

  – А разве не так?

  – Так, да не так. Не дано то знать людишкам пока. Не объявлено указом княжеским. Только мне он вчерась сказал, в вечеру. А ты, как смог узнать?

  Я лихорадочно перебирал варианты. Упав на колени, и склонив голову, произнёс слышанную ранее в фильмах фразу:

  – Не вели казнить, князь, во сне привиделось. Попутал с явью.

  – Встань с колен, Михась, – уже совсем другим тоном сказал Иван. – А что за сон? Скажи.

  – Снилось, что правишь ты Переславлем-Залесским и называешься Великим Князем Московским, как и твой батюшка, дай Бог ему здравие. Ещё снилось, что скоро мы с тобой пойдём воевать татар хана Саид-Ахмада и ты победишь его в 6963 лете.

  Иван изумлённо смотрел на меня. Потом сглотнул слюну и сказал:

  – Ты ведун, чоли?

  – Не было такого у меня ранее. Сегодня впервой привиделось. И ещё привиделась Москва с Кремлём красным кирпичом отстроенным и храмы белокаменные с золотыми маковками. Лепо-о-о!

  В другую дверь зашёл Великий Князь Василий. Его под руки вели двое постельничих. Следом за князем в палату внесли деревянное кресло с подушками, и он сел в него.

  – Батюшка, слышь, что Михась Телятевский сказывает. Татары на нас через три лета нападут.

  – Так они постоянно нападают, – усмехнулся Василий. – Пока не должны. Мы им еще залог, мной обещанный, не отдали.

  – Так мож от этого и нападут? – Вставил я.

  – Хе-хе, – захихикал Василий. – Ну, Михась... Ты где? Подходь ко мне.

  – Тут я, – подойдя к нему и падая в ноги сказал я.

  – Ты пошто, князю сказки сказываешь? Али умысел какой таишь?

  – Сон рассказал, князь батюшка, что возьмёшь его в соправители, и дашь на княжение Переславль, что Залесский. Ещё кремль видел красным кирпичом выложенный с башнями высокими, и соборами белокаменными с золотыми куполами, – повторил я «сон».

  – Ишь ты... мал вроде хитрости плести, и нет у тебя тут никого, кто бы надоумил, кроме воеводы, но и тот не знает, что указ я уже подписал о соправлении. Писец? Так вроде он со мной всегда рядом...

  Он нащупал одного из постельничих.

  – Ты тут, Артишка?

  – Тут я, батюшка.

  – Вишь, што глаголит малец... Сколько жить буду не видел? – Обратился он ко мне.

  – Видел, батюшка. Долго.

  – Спасибо и на том. В провидцы тебя записать? При дворе моём?

  – Упаси Бог, Великий Князь. Какой с меня провидец? Раз что-то примнилось, а будет ли далее? Если что привидится, я сыну вашему Князю Ивану Васильевичу скажу. Я хочу воем стать знатным и служить Руси нашей. Татарву и литвин с немцами побить всех.

  – Поди сюда, воин, – он вытянул в мою сторону руки и, когда я встал, провёл ими по моей голове, лицу, плечам, рукам. – Ладный ты. Будет из тебя добрый воевода. Служи пока князю своему Тверскому Борису. Мы с ним вместе. Пока. А там видно будет.

  – Батюшка, он завтра дружкой моим будет, ты помнишь? Ты обещал мне.

  Василий поморщился.

  – Так сватал Марию я тебе...

  – Не гоже тебе дружкой быть

  – Молод он. Да и обряда не знает, поди?

  – Знаю, Царь батюшка, – вырвалось у меня.

  – Как ты сказал? Царь? Кто сказал? Опять, скажешь, во сне видел.

  – Так и есть... Вырвалось с языка. Не по моей воле, государ.

  – Ты где это... слышал? Молод ещё. Наукам обучен? – Возбуждённо спрашивал Василий.

  – Самую малость. Счету, да письму. Но читал много книг греческих. Там цезари, кесари упоминаются. Вот и вырвалось – цар.

  – Ты, говори, но не заговаривайся, – грозно сказал Великий Князь, – Кесарю – кесарево, а князю... – Потом прервал себя и милостиво добавил, – Пусть будет дружкой, коль такой грамотный. Ванятка, поди ко мне.

  Иван подошёл к Василию. Я отошёл в сторону.

  – Взрослый ты становишься. Тяжёлая ноша на тебя ляжет. Тяжело земли собирать в единую силу. Много недовольных будет, жадных и завистливых. Мой век не долог. Хоть и нагадал мне твой ведун, – он усмехнулся, – но... Пока вместе править будем. Помогу тебе. Учись воевать. Без войны нет мира. Тебе бы таких, как этот Михась с десяток, но... – опять замолчал он.

  Потом повернулся в мою сторону и сказал:

  – Вот победишь хана Саид-Ахмада, – дам тебе московское боярство и вотчину хорошую. – Князь засмеялся, но вдруг, прервал смех и спросил:

  – Через три года, говоришь? Сколько тебе лет будет?

  – Осмнадцать.

  – У-у-у... Самый сок. Я сказал, ты услышал. А пока рядом с Иваном будь. Я договорюсь с князем Борисом. Да, – вспомнил он, – говорят ты к Марии неровно дышишь? Так ли это?

  Я вдруг вспыхнул так, что думал опалю его огнём. Мне то чего? С каких...?

  – По детству было, Великий Князь. Сейчас другая по нраву, хочу сватов засылать. Но к Марии отношусь очень хорошо. Она славная была по малолетству. – Я улыбнулся.

  – Это хорошо. Будешь их обоих охранять. Как, Ванятка, сгодится тебе такой дружка?

  – Сгодиться, батюшка. – Иван запрыгал.

  – Ну-ну, – сказал князь, будто всё видя. – Не гоже тебе... козловать.

  Иван оглянулся на меня, смутившись, но потом заговорщицки подмигнул и потёр ладони.

  – Ты отдай его своим дядькам, пусть научат обряду венчания. В церкви, там попы сами разберутся, а наше народное, надо соблюсти по кону.