Текст книги "Большое голодное путешествие"

Автор книги: Михаил Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Михаил Васильев
Большое голодное путешествие

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Задумал книгу. Точнее, книжку. Созрел, накопил и собрал. Наступил тот самый момент. Ну, в смысле, что-нибудь написать. Вроде, что-то получается. Не зря же я перевел тонны бумаги. Стихи, пародии, статьи, письма. Даже, простите, пьеса. Постоянный поиск формы. И робкие шаги. (Почему-то, шаги всегда робкие.) Слово иногда поддается. Иногда упирается. А теперь – с чистого листа. И в новой тональности. Потому что сам вижу. Приехали. Полжизни позади. Надо делать выводы. Подводить какие-то итоги. Ни работы, ни перспектив… Может быть, извлеку какую-нибудь выгоду. И книжка мне поможет…

А как все начиналось. Баловень судьбы. Отличник. Куча способностей. Самых разных. Везде на первых ролях. Что-нибудь не так, – не переживай. Подстрахуем. Если нужно – исправим. Музыка – пожалуйста. Вот и отблески первых звезд. Мерцают, мерцают – и до свидания. Даже какой-то спорт (самому смешно) Институт. Прошел? – поздравляю. Не сдюжил? – давай в другой. Поможем! Ты, главное, не переживай! Работа – да какую хочешь! Ты только определись. А, ресторан… хочешь? Получай! Надоело? Ну почему же? Замаячила столица? Понятно… Ну ладно, – лети, голубок! И что? Опять не совладал? Не беда – возвращайся. Поможем. Главное, не переживай. Соберемся все вместе… и поможем! Папа, мама, бабушки, дедушки, дяди, тети, знакомые, незнакомые… Помогли? Вот и славненько. Дальше – сам. Мы, конечно, будем следить. Мало ли что… Хотя, нет…сам, сам…

И что в итоге? Монтаж, и подводим черту. Большая половина жизни – позади. Три семьи. Двое сыновей. Растерял все, что бережно собрано, накоплено, сохранено… Пустил по ветру… Развеял… Забыл… Разбил… Стоп!

И что получается. Получается, что надо взять у жизни перерыв… Отдышаться. Оглянуться назад и сделать выводы. Было же что-то, от чего можно оттолкнуться? Ведь, нужно оттолкнуться? И пойти дальше. Хватит себя хоронить…

Часто перебираю старые фотографии… Листаю дневники, заметки. Килограммы бумаги. Строчки, слова, буквы… Хотя, откровенно говоря, мне претит это бесконечное собирание зарисовок, шуток, метких фраз и черт знает, чего еще… ссылки, сноски, блокнотики, карандашики… а теперь еще и телефоны, диктофоны, sms-ки, перепосты, комменты… Лишние звенья. Смотрю на снимки, Каждый – и острая шутка, и короткая история, и небольшой рассказ. А память ходит по ним, как по конспекту. И диктует, диктует. Я уже говорил: наступил тот самый момент – объединить все это в какую-нибудь последовательность. Подшить и озаглавить. Я где-то читал, что если человек стоит лицом к прошлому, он в то же самое время мягким местом – обращен к будущему. Жестокое наблюдение. А если мне есть, что вспомнить? Тогда как? Что, вот так просто, – оставить, развеять и растерять? Половину жизни? Неужели я не могу оставить после себя хотя бы одну маленькую книжку? Что я расскажу своим сыновьям? Старший вырос без меня. Так получилось. В жизни бывает всякое. Если он задумается, каким был его отец? Чем жил, что сберег, что пронес… Коротких встреч, которые случались между нами не хватало для подобных объяснений. Для историй и воспоминаний. Возьмет книгу, полистает. Может быть, прочтет до конца, улыбнется. Или загрустит. Может быть, пристыдит, а может, и зауважает. Он сейчас ценит во мне музыканта. Хотя сам пошел гораздо дальше. Уже сейчас. Я против него, как говорится, – карапуз в сандаликах. И это придает сил. Младший висит на плечах, слушает стук по клавишам. Смотрит в экран, пытается дополнять, редактировать. И выдает такие шедевры! Я в последнее время все больше и больше думаю о его будущем. Если моя книга увидит свет, есть кому подхватить факел. Он пытается шутить. По-серьезному шутить. Юмор у него взрослый, не по годам. Начнет писать – берегись!

А теперь пишу я. Пока не знаю, что из этого получится. Пишу, пока пишется… Я где-то читал или слышал, что Дюма, тот самый Дюма-отец, написал достаточно подробный кулинарный сборник. Уже неплохо. Но это – Дюма! А я, пока, – не Дюма. Поздно мне уже становиться Дюмой. Тем не менее, – кулинарный сборник, кулинарная книга, сборник рецептов. Что еще можно? Допустим, кулинарные путешествия. Или… кулинарные приключения. Вот о чем я смогу написать. А о чем еще, кроме, как о еде, и своей жизни в еде. Точнее, еде, которая стала частью моей жизни. Профессией – уж точно…

Решено. Кулинарные приключения. «С едой – по жизни». С самого детства… до перерыва. Как говорится, через страны и континенты. Вот и определились с жанром. И с названием разберемся. Допустим, «Страны»… И, допустим, «Рестораны»… Страны и рестораны. Страны – дороги, города, дома, люди… И рестораны, в смысле, еда. Хоть, в ресторанах, хоть, не в ресторанах. Просто еда…

Ведь не зря прошли, пролетели, проползли… эти двадцать лет ресторанной рутины. Двадцать лет креативных потуг и раздувания щек. Двадцать лет «жареной картошки и пельменных вариаций», ворующих официантов и зажравшихся поваров. Двадцать лет интриг и ревности, хамства и лизоблюдства. Неужели, все это – молча? Неужели все это – без дивидендов?

А поездки? Эти долгожданные, выстраданные поездки… Для чего придумывались все эти поездки? Для галочки в биографии? Для флажков на карте мира? Для завистливых взглядов соседа? Понятно, что не для этого. Тогда для чего. Для культурного обогащения? Для утоления жажды познания? Тоже нет. Да потому что, я, в культурно-познавательном плане – ничего из них не вынес. Слава Богу, хоть фотографии остались… Они – бумажные (или цифровые) свидетели этого «культурного обогащения». А что же я вынес? На память приходят вкусовые ощущения, названия ресторанов, меню, экзотические запахи, яркие краски в тарелках, какие-то рецепты… А еще… неоднократно утоленное чувство голода, смех от переедания, и, может быть, знакомства… В этих самых ресторанах… Неужели так просто? Неужели мной двигал только желудок? И в моем теле, вместо крови, течет желудочный сок? Нет, были еще люди. Стали появляться разные люди. Сами собой… Вырастали, отпочковывались… Из ресторанов и гостиниц, из повседневной жизни. Люди звали меня «туда». В гости и навсегда. Люди уезжали «туда», жили «там». Я считал их частью этих стран. Я больше не мог воспринимать страны без этих людей. Мне и страны, порой, были неинтересны без этих людей. Совсем запутался… О чем я пишу? Попробую разобраться. Снова начну перебирать фотографии, и разбираться. А потом – писать, писать, писать… Может быть, разберусь. Напишу. Найду своего читателя. Понимающего. Читающего. Наблюдающего. Может быть, голодного. И, чтобы, из «нашего» поколения. Зашоренного. Зашторенного… С воспоминаниями. О вкусах, радостях, эмоциях… Для которого поездки «За границу» были сродни полетам в космос. Для того, кто привозил «оттуда» не майки и джинсы, не фотографии с крокодилами, или кожаных верблюдов. А обыкновенные воспоминания, веселые и грустные. Человеческие. Буду ворошить ячейки памяти. И писать. Глядишь, что-нибудь и получится. Все-таки, «Страны и рестораны» – плохое название. Узкое. Почему только рестораны? Неужели ничего не было, кроме этих ресторанов? Я уже чувствую, как сужается круг моих потенциальных читателей. Подумаешь, рестораны. Как будто, кроме, как о ресторанах, и сказать не о чем. А чем нужно сказать? Нет, по-другому: что чаще всего предпочитает потенциальный читатель? Или… что больше всего нравится потенциальному читателю? Я общался с многими потенциальными читателями. Им нравится что-нибудь большое. Чтобы не за один раз. Чтобы посидеть и подумать. С этим как-то разобрались. А о чем потенциальный читатель больше всего любит читать? О любви? Пожалуй, нет. Даже само сочетание «Большая любовь» – не прокатывает. Это больше похоже на название фильма середины ХХ века. С какими-нибудь МХАТовскими звездами в главных ролях. Тогда, о чем? О путешествиях? Точно! О путешествиях. Почти готово. «Большое путешествие». Тоже фильм получается. Приключенческий. Может быть, даже, французский. С Бельмондо в главной роли. Сразу представляешь крик чаек, парусник, жаркие страны, шумный базар, жажду пустынь. А еще пиратов, попугая, роковых красавиц и долгие переходы по льдам. Черт возьми. Опять узко. Чем расширить? Нет. Не так. Кто – главный герой? И правда, кто – главный герой. (Вспоминай, вспоминай.) Есть кто-то один, который проходит «красной нитью» через всю книжку? Сложно. Столько героев, событий, лет, чувств, эмоций… Еда? Опять узко. Еда не может чем-нибудь двигать. Еда не может мотивировать, заставлять. Еда не может идти «красной нитью». Тогда голод? Да-да, вам не показалось. Именно голод. Не просто голод как таковой. Голод, как хотение есть. Как неприятное ощущение в желудке. Как то, что движет целые народы от места к месту, заставляет срываться с мест и проделывать сотни километров, с котомками и тюками. С детьми, наконец… Это может быть голод, как страсть, как жажда познания, как мотивация – идти в перед, к новым странам и неожиданным открытиям… Ишь как завернул! Пора останавливаться…

*************************************************

Так я рассуждал, когда только приступал к первой главе. Пробовал перо, искал стиль… Упражнялся в слоге, в простоте… Потом, складывая страницу за страницей, главу за главой, кулинарная составляющая, как-то, сама собой отвалилась, отошла на второй план… Нет, конечно, в каждой стране или в каждом городе мне везло на забавные случаи, связанные с ресторанами, едой, выпивкой… Фистула собаки Павлова продолжала капать и выдавала новые ощущения, новые воспоминания. Но теперь я начинал смотреть на все эти кафе, рестораны и застолья, сквозь призму других проблем, обычных, житейских, через взаимоотношения с окружающим миром… Оценивая, уже, не вкус котлет и качество мебели. Смеясь, уже, не только над собственной наивностью. А, как бы, взрослея. С каждым предложением, с каждой выдернутой из памяти историей… книга постепенно начала писать сама себя… И процесс превратился в такое захватывающее приключение, после которого любой мой, пусть даже самый веселый кулинарный сборник, стал бы походить на скучную и сухую эпитафию… Приключение, которое больше похоже на путешествие… Да-да. На путешествие. Сами убедитесь.

ГЛАВА I

КАМЧАТКА И НЕ ТОЛЬКО. ГАСТРОБИОГРАФИЯ.

Легко писать о том, что любишь. Легко и приятно. Все, как-то, само получается. Я, например, люблю… еду. Во всех ее проявлениях. Может быть, за редким исключением. И говорить о ней могу бесконечно. Заявляю, что люди, равнодушно относящиеся к еде – лгут. И лгут, главным образом, себе. Что гораздо опаснее. Когда слышу фразы «Мне наплевать, что положить в желудок», или, там… «мне достаточно макарон с сосисками», включается внутренний распознаватель лжи. Ну врете же, сознайтесь – врете! А ограничение в еде – еще большее вранье. Я не осуждаю религиозные догмы. Либо ограничения по медицинским показателям. Если доктор скажет: «Стоит Вам съесть кусок жирной говядины – наступит армагеддон», – невольно задумаешься. Но, скажем, веганство – не более, чем дань моде. Скажите, зачем тогда выпускают веганский сыр, веганский паштет, или веганскую колбасу? Чтобы все это было похоже на настоящее? Выходит, вы действительно врете. Если не врете – значит, Вы – нехороший человек. Я, по этому поводу, говорю честно: «Еда для меня – одна из основ полноценного существования». Иногда кажется, что – самая главная. Никогда не соглашусь с фразой «мы едим для того, чтобы жить» Это, лишь, частный случай, обусловленный конкретными обстоятельствами. Если нет таких обстоятельств – фраза неактуальна. Лично мне далеко небезразлично – что, с кем, при каких обстоятельствах, в каких сочетаниях и тому подобное… Главное, естественно, «ЧТО»…

Часто задумываюсь, почему так происходит. Точнее, произошло…. А, главное, с чего это все началось. Что явилось первопричиной такого фанатичного отношения к еде. И не нахожу однозначного ответа. Букет факторов. Мое отношение к еде не выросло, как гриб. Оно – созревало, эволюционировало. Развивалось, как Портрет Дориана Грея. То есть, вместе со мной. И сегодня – это огромное дерево, которое живет своей самостоятельной жизнью. И мимикрирует со мной. Или я с ним. Ветвисто как дерево, мощно как дерево… Питается соками как дерево. Через свои мощные корни. Циклично как дерево. И цветет, и опадает, и даже дает плоды… В зависимости от времени года, осадков и солнечной активности. В его ветвях живут птицы, в его коре заводятся вредители. Но оно живет вместе со мной. И погибнет вместе со мной. Если не даст молодых побегов. Боже, чего это я? Совсем в философию ударился… Все гораздо проще.

Итак, сначала. Все мы, как говорится, «родом – из детства». Я, например, родом – из особенного детства. Из советского детства. А это – уже диагноз. Скажете: «Ну и что в этом такого? Миллионы людей родом – из советского детства.» Я же – не только из советского. Мое «советское детство» прошло на Камчатке. А это уже – «камчатское советское детство». И, как тысячи «Камчатских советских детей», меня на лето вывозили в теплые края. То есть, на МАТЕРИК. Материк (читай – Теплые края) тогда начинался относительно недалеко. Хабаровск можно было считать Материком. Владивосток можно было считать Материком. У Владивостока, например, были все атрибуты Материка. Жара, море и поезда… Материк – это совсем другой мир. На Материке можно купаться в речке. На Материке можно однажды сесть в поезд и проехать больше, чем одну автобусную остановку. На Материке можно летом не надевать нижних штанов. Еще на Материке жили бабушки. У них были сады. Ну, в крайнем случае – огороды. А в садах и огородах… Можно было что-нибудь сорвать… и быстренько слопать. Предварительно помыв. Если не видит мама, то можно было и не мыть. Что-то особенное находилось на Материке. Самым весомым аргументом, при описании чего угодно, назвать ЭТО – МАТЕРИКОВСКИМ. Материковская квартира, материковская одежда, материковская колбаса. Вот так и прошло мое детство. А, поскольку я очень любил поесть и к еде относился с пиитетом, то, по-настоящему влюбиться, я мог только… в материковскую еду. Но сейчас не об этом.

На Камчатке приходилось что-нибудь есть. С этим ничего не поделаешь. А что я любил из еды в своем камчатском детстве? Я не говорю сейчас о перекусах галетами, ирисками из гастронома, или таким лакомством, как вяленые спинки минтая. Такого или подобного добра в каждом регионе было навалом. Я говорю о домашней, или, так сказать, «цивильной» еде. В том детстве, когда я мог отдавать себе отчет, говорить «нет» и самостоятельно ранжировать ценности, самыми любимыми блюдами были блюда… из яиц. Я их боготворил, можно сказать, превозносил. То есть, я не представлял себя без куриных яиц.

Вот, скажем, яичница на сливочном масле. Бабушка пыталась сбивать меня с толку всевозможными помидорами, зеленым луком, салом… и даже колбасой. Ужас, да и только. Ведь, не было ничего прекраснее, чем обычная, хорошо прожаренная глазунья на сливочном масле. Никаких «сопелек», то есть, недожаренного желтка! Исключительно до упора. А вареное… Обычное вареное яйцо вкрутую. С солью. Потом я добавил к нему майонез. Но это был уже сознательный выбор. И, желательно, чтобы вареное яйцо полежало некоторое время. Желток немножко побледнел, даже посерел. Особый шик. А омлет. Обычный омлет на молоке и, все том же сливочном масле. Поэзия! Долгое время разбирался в причинах. Не нашел ответа. Само произошло. Честно. Меня вообще приучали быть честным. Таким, наверное, и остался. Что касается, куриных яиц – определенно. Позднее к куриным яйцам прибавились какие-то продукты, атрибуты, методы, технологии, новые названия. Бенедикт, фриттата, орсини. бризоль или шакшука… В один ряд с курицей становились перепелки, утки, страусы. Потом каким-то образом примотались сыры, бекон, ветчина, зелень… Даже крабы. Прилетали и приклеивались тысячи вариаций от польского соуса до оландеза. Но в те годы появление яйца на столе – уже праздник. Обычный кулинарный праздник. Нет, кормили меня очень достойно. Не подумайте ничего такого. Просто яйцам уделялось особое место. Может быть, все дело в Камчатке? Сказать: «Я полюбил яичницу, потому что родился и вырос на Камчатке». Приговор какой-то. Не буду обижать малую родину. Обычное стечение обстоятельств. Хотя… Камчатка в те годы питалась особенно. Точнее, обособленно. Местные жители были полностью обеспечены картофелем, морковью или капустой. Сельское хозяйство – на уровне. Уникальная природа. Не без этого. На этом, наверное, и все. Выбор относительно скуден. Если не считать даров Посейдона. Но не есть же круглый год одну только рыбу! Чем спасались? Можно выделить три основные направления. Местный пищекомбинат, подвиги системы советского снабжения и, наконец, пресловутый, то есть, присноупомянутый материк. Посылки, передачи и гостинцы. Вот так и формировались предпочтения, настроения, тенденции и пристрастия. Вбросили торговые сети привозные консервы – каждая вторая семья имеет это на ужин. Выпустил пищекомбинат майонез под названием «Провансаль» – с салатами проблем нет. Вскрылись ото льда реки – по всем квартирам устойчивый запах жареной рыбы. Да могли и не вскрываться. Зимний период мог порадовать и корюшкой, и навагой, и даже свежей селедкой. Какова она в фольге, а! А с луком, а с лаврушкой… Но о ней – отдельно.

Помню, много лет спустя, в студенческие годы, проводил летние каникулы на малой родине. Времена были тяжелые. Перестройка, дефицит, алкогольное регулирование. Контроль за добычей рыбы был не таким жестким. К тому же, развивалось и крепло дачное движение. Часто повторялась ситуация, когда заходишь к любому приятелю домой, он усаживает за стол, а меню не предлагает. Если и предлагает, то его можно не читать. Спирт «Рояль», клубничная вода, то есть, клубника с сахаром и водой, и, естественно, икра. И так – в каждой квартире. Без исключения.

О чем я? Ах, да… детство. В общем, я подрастал. Меня вывозили на этот самый материк. Начались первые кулинарные открытия. Запахи, вкусы. До головокружения. И на всю жизнь. Эти запахи ни с чем не сравнить. Аэропорт. Самолет Ил-62. Горячий воздух материка. Автомобиль, точнее, «Жигули». Первое кулинарное откровение. Спелый помидор, крупная соль, черный хлеб и любительская колбаса. Именно любительская, широкая такая, с вкраплениями жирка. Это материковские вкусы. Такого не было на малой родине. И нет до сих пор. Запах поезда, ни с чем не сравнимый. Гудрон, дерматин спальных полок. А еще, курица в целлофановом пакете, молодая картошка с укропом, малосольные огурцы. И чай в дребезжащем стакане…

Первый кулинарный шок в положительном смысле я испытал в пять лет. Когда мы на машине отправились в Крым. Недалеко от городка Джанкой, прямо на дороге, на одном из перекрестков, стоял мангал, возле которого кружил колоритный хозяин. Нет, не хозяин. Тогда хозяев не было. В общем, продавец. Он же мангальщик. Из «южных». Колоритный. С усами. Несколько высоких столиков, навес, дрова, какие-то ящики… Останавливались машины. Люди покупали шашлык, отъезжали. Некоторые ели прямо на месте. Мои родители тоже решили остановиться. Жара в те годы не воспринималась как наказание. Даже без кондиционера.

Тарелочка из фольги с рифлеными краями. Кучка горячего мяса, даже не помню какого, лук с уксусной кислинкой, томатный соус, пара кусочков хлеба. На этом описание можно остановить. Дальше началось нечто невообразимое. Я жил напрасно целых пять лет. Почему вы мне раньше никогда ничего подобного не предлагали? Сколько раз я потом пытался это повторить. Тот же набор. Мясо, лук, уксус, хлеб, зелень… Колдовал над соусом. Ставил ржавый мангал. Находил видавшие виды шампуры, дрова из старых досок. Рядом, для антуража, ставил несколько деревянных ящиков… Бесполезно. Не то! Эта тайна так и осталась нераскрытой. Что-то похожее встретилось позже, уже в студенческие годы. В том же Крыму. На перевале Ласпи. Наш автобус остановился возле подобной кафешки. Показалось, что нашел. «Вот он! Запах из детства.» Начал жевать – иллюзия развеялась. Жалкое подобие.

С этого момента я понял, ради чего стоит жить. Вернее, проводить время. Я начал искать свой любимый и неповторимый вкус. Признаться, ищу его до сих пор. Оказалось, что вкус – вещь переменчивая, даже капризная. И эволюционирует вместе с тобой. Но об этом, или, приблизительно об этом, я уже говорил.

Итак, после того лета я принялся искать новые вкусовые ощущения. На мою детскую, еще чистую палитру ложились новые и новые краски. В основном, хорошие. Плохих было не так много. То есть, совсем немного. Неприятие ненавистных продуктов я пронес через всю свою жизнь. Искал компромиссы, но нелюбовь к ним победила. Пора озвучить имена этих мерзостей. Во-первых, это вареный лук. С некоторыми вариациями в виде жареного, тушеного или запеченного… Во-вторых, перловка. Чего я с ней только не делал. И жарил, как попкорн. И перемалывал, и проращивал, и обжигал, и коптил. Смешивал с медом, луком, грибами и еще черт знает с чем… Бесполезно. Отвращение устояло. И, наконец, тыква. От одного слова «тыква» мне становится дурно. До сих пор. Пожалуй, еще одна комбинация продуктов вызывала и вызывает у меня устойчивые негативные реакции. Так называемый, салат «Оливье» в советской интерпретации. Немыслимый набор из вареной колбасы, маринованных огурцов и сухого зеленого горошка из стеклянной банки. С этим адским набором я неоднократно пытался совладать. Безуспешно.

Радостных ощущений было больше. Каждое – как отдельная повесть, картина, или даже кино… Начнем, естественно, с пельменей. Ах, пельмени… Современная промышленность превратила этот шедевр в пошлый ширпотреб. Из непонятных продуктов. Безжалостно замороженные… А тогда… Главное в этом деле – процесс. Ну и, конечно, повод. А повод в большой семье – дело привычное. Допустим, мужики у тещи собрались. В карты поиграть, покурить, обсудить рыбалку и политические новости. Дети безобразничают в соседней комнате. Дети – это мы. Женщины – хлопочут на кухне. Изредка мы забегаем туда. На запахи. Нам, естественно: «Брысь! Всему свое время. Потерпите…» Или «Не перебивайте аппетит…» И тому подобное… И шел процесс. Процесс алхимический. С четко распределенными ролями. Рецептура была, пожалуй, стандартной. Классической для того времени. Другой просто не знали. И знать не хотели. Какие, уж там, кулинарные блоггеры, модные мастер-классы или персональные странички! Хрестоматия советской кулинарии. С неизменной атрибутикой. Мясорубка, пару мисок, доски, припорошенные мукой… Сливочное масло, запах лаврушки в бульоне, от которого кружилась голова. А уксус? Некоторые современные гурманы не знают, зачем нужен уксус. Да еще присыпанный перцем… Дальше – возможны вариации. Горчица, сметана, домашняя аджика… Даже, извиняюсь, майонез. Коллективный труд в ореоле волнующих запахов. Никакой заморозки. Налепил – сварил. На всю нашу громкую толпу. Азарт при ожидании счастливого пельменя. Мы искренне верили, что этот кусочек теста принесет счастье. А что такое вообще – счастье? Тем более… в семь, восемь, девять лет.

При чем здесь Камчатка? – спросите вы, – пельмени можно было лепить в любом другом регионе. Были регионы, для которых пельмени являлись неотъемлемой частью местного колорита. Согласен. Камчатка, наверное, ни при чем. Хотя, кто знает… Кто, например, может похвастаться пельменями, скажем, из чавычи? Уверен, многие поморщатся. Или удивленно пожмут плечами. Не буду их осуждать. Непонимание не является грехом. Итак… Продолжу.

Что касается кулинарии, в мою жизнь она вошла через детское любопытство и, может быть, через голодный азарт. Что-то из разряда «большие пацаны сказали». Кулинарная Камчатка начала открываться для меня, когда я стал наведываться в ближайший лесок. А лесок был – повсюду. Начинался, буквально, за соседним домом. И таил новые вкусовые ощущения. Самое яркое из них – черемша. Кто-нибудь слышал о черемше? Нет, не этой невзрачной бледно-зеленой травке с невыразительным запахом. Я хочу сказать о жемчужине камчатского весеннего леса. А весна на Камчатке – поздняя. И вот, среди прошлогодней пожухлой листвы, в островках первой робкой зелени… Стоят и зовут! Полянами. Толстые сочные стебли, белые у корня, преходящие в бордовые, а в конце – ярко-зеленые листья. Запах – непередаваемый. Верх примитива – связывать его только с одним чесноком! Это запах весны. Стремительной, дерзкой, скоротечной. Хочешь – жарь, хочешь – кроши в салат, хочешь – даже с борщом. Обычно ее употребляли с горячей картошкой. Порезать не очень мелко, обдать кипяточком, откинуть на дуршлаг… а дальше – немного подсолнечного масла, душистого (другого – не было) Посолить, побрызгать уксусом. Такого весеннего салата никогда не хватало. Казалось, я мог его уплетать, пока не остановят. Не задумываясь о последствиях. В конце апреля, когда сходил снег, а кое-где, в низинах еще оставались серые холодные сугробы, вся детвора устремлялась в лес. Горячий хлеб за 28 копеек, горсть соли в кармане. А, если хорошо подготовиться, – несколько клубней картошки. Заблаговременно приготовленные спички. Ценнейший груз. И… вот он. Готовый пир! Костерок, печеная картошка, хрустящая корочка хлеба и море черемши. В мае, в большинстве классов, стоял невообразимый устойчивый «аромат». Неподготовленного человека, зашедшего со свежего воздуха, могло было запросто свалить в обморок. Региональный недостаток витаминов с лихвой компенсировался этим душистым растением. Я потом часто задумывался: «И как было возможно, что участники первых камчатских экспедиций гибли от цынги?»

Потом мы узнали, что такое жимолость. Набросаешь в пустую бутылку спелых синих ягод. От запаха – скулы сводит. Очистишь от влажной коры веточку ивы – и готов десерт. Опускаешь палочку в яркую ягодную массу, и отправляешь в рот. А если, вдруг, в кармане, припасена горсточка сахара, пусть с ворсинками, не беда… Руки – фиолетовые, губы фиолетовые, щеки – фиолетовые, языки – фиолетовые… И счастье – где-то близко!

Потом родители стали привозить из леса бруснику. Которая превращалась в божественную брусничную воду. Что может сравниться с брусничным сиропом с морозного балкона, да еще разведенным водой из-под крана? Да-да, камчатской водой из-под крана. Пепси-кола? Или, какая-нибудь, фанта? Не смешите!

Когда, в апреле, начинали с грохотом вскрываться речки, папы брали нас на весеннюю рыбалку! Чтобы сварить ухи из сковородников. Тогда открывалась другая Камчатка. Камчатка – рыбацкая. Я с твердостью могу заявить, что в нежном возрасте знакомство с рыбной кулинарией нужно начинать именно со сковородников. Таких молоденьких рыбешек. Молоденьких, как ты сам. Сковородник – это, на самом деле, голец. Только маленький. Не знаю, кто придумал называть молодого гольца сковородником. Видимо, оттого, что он целиком помещается на небольшой сковородке. И главное блюдо из него – несомненно уха. И, непременно, на костре. Две картофелины, луковица которую нельзя резать (только целиком), соль, перец, лавровый лист. Если повезло – горсть укропа. Можно, конечно, немного повыпендриваться. Лимон, сливочное масло, кусочки сала, лучше копченого, стручки острого перца… Насколько вашей фантазии хватит. Кто-то скажет об обязательной рюмке водки, чтобы именно – в котелок. Поговаривают о тлеющей головешке… Лишнее. Главное – рыба! Внушительная горсть сковородников. Скользких, душистых… На выходе – нечто волшебное, сладкое. Ни с чем не сравнить. Чуть не забыл! Деревянная ложка. Без нее – никак! Для компаний постарше – эмалированное ведро, куски чавычи, или, на крайний случай, кеты. Да что там кеты, любого другого лосося. Плюс много зелени и, какая-нибудь, секретная специя. А в детстве – только вышеперечисленный набор. И ничего больше.

Я не стану углубляться в детское местечковое гурманство. Меня мало кто поймет, если я начну рассказывать о молодых, нежно-зеленых побегах шиповника. Хрустящих, сочных, с терпким вкусом. О молодом борщевике, похожем на молодую морковку. Сейчас я и сам не рискну полакомиться такой экзотикой. За исключением, может быть, папоротника. Только папоротник – это не исключение. Его нельзя обойти вниманием. О нем можно написать отдельно. Несколько страниц. Мелким почерком. Познакомили меня с папоротником, естественно, родители. И не дома, а в ресторане. Если то самое заведение можно было назвать рестораном. Не стану его рекламировать. Хотя, название помню. Его уже и в помине нет. Папоротник стал очередным кулинарным открытием. Не шашлык, конечно, и не пельмени. Он разместился на отдельной полке. И его я, как-нибудь, подробно опишу.

Камчатка, тем временем, раскрывалась все новыми и новыми кулинарными красками. Со всей мощью собственной красоты с одной стороны, и воздействием, которое оказывает полная изоляция – с другой. Наши родители, как могли, пытались раскрасить скудное предложение. Плюс местная природа, плюс причуды советского снабжения, плюс присутствие симпатичного национального элемента. Эти факторы, безусловно, и сформировали мое беззащитное гастрономическое мировоззрение. По крайней мере, пока я не начал думать сам. А точнее, пока голод не стал управлять моими руками без посторонней помощи. Помню все до мелочей. Что, у кого, в каком году, и при каких обстоятельствах… Создавалось впечатление, что окружающий мир, прямо или опосредованно, взялся за мою гастрономическую личность. Камчатка боролась с родителями, родители – с Камчаткой. В ход шли уговоры, угрозы, обещания, даже запрещенные приемы… все – ради моего вкусового «Я». В результате, все проиграли. Или победили. Непонятно. Я не переметнулся ни в один лагерь. Все, что предлагали мне обстоятельства, благополучно перемешалось в моем неокрепшем сознании. Калейдоскоп событий и вкусов. Сначала папа принес домой «ХЕ». Это такое блюдо из сырого мяса. Взрыв! Потом его угостили перцовой пастой, которую готовят, чуть ли, не в противогазе. Еще один взрыв. Потом он привез с рыбалки много свежей селедки. Мама приготовила нечто фантастическое. Каждая рыбка заворачивается в фольгу, с луком, кусочком сливочного масла, солью, перцем и лавровым листочком. По квартире распространяется умопомрачительный запах. Блюдо навсегда поселилось в личном рейтинге.

Потом началась совершенно другая история. Папа принес целую коробку венгерского лечо и ящик прекрасной говяжьей тушенки. Другой просто не было. Какой из этого следует вывод? Срочно объединить эти два продукта. Разогреваешь тушенку, добавляешь лечо. Немного перца. Или много перца. Как душа пожелает. Можно использовать перцовую пасту, принесенную ранее. Ту, которую в противогазе… Много лет спустя я это попробую под названием «Чили кон карне». А в тот момент – какое «чили»? Какое «кон карне»? Готова очередная гастрономическая радость.