Текст книги "Госпожа тюрьмы, или слёзы Минервы (СИ)"

Автор книги: Михаил Швецов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Вернёмся из кровавой политической пропасти в научный «мир». Ах, как совпадает высказывание политического диссидента с заключением А.Н. Уайтхеда о науке: «Если наука не хочет деградировать, превратившись в нагромождение ad hoc гипотез, ей следует стать более философичной и заняться строгой критикой своих собственных оснований» (А.Н. Уайтхед «Наука и современный мир»/ Избранные работы по философии. – М.: Прогресс, 1990. – С. 73). И далее на стр. 555: «Ни одна наука не может быть более надёжна, нежели та неосознаваемая метафизика, на которую она неявно опирается… Всякое рассуждение, игнорирующее своё метафизическое основание, несостоятельно…Несомненность научных данных является иллюзией, ибо эти данные связаны с неисследованными ограничениями. Наши научные концепции находятся под контролем общепринятых метафизических понятий эпохи. Вот потому-то наши ожидания так часто не оправдываются. И когда появляется какой-нибудь новый способ наблюдения, наши старые концепции тонут в океане неточностей и ошибок («Приключения идей»)».

Наука не сомневается, наука повелевает

Попробуем в море научной информации разглядеть эти инвалидизирующие ad hoc (лат.: на данный случай, или, попросту, на злобу дня) концепции. Это почти всё, с чем сталкиваются граждане России в больницах и поликлиниках. Возьмём всего несколько обоснованных примеров из практики: концепции лечения дефицита гемоглобина и иммунокомпетентных клеток у беременных, преимуществ кесарева сечения перед естественными родами, концепция лечения боли фармпрепаратами, преимущества инсулинового шока в лечении шизофрении.

Некогда величина мирового масштаба Рудольф Вирхов, патологоанатом, антрополог, основатель клеточной патологии, один из создателей современной антропологии и этнологии заявил: «Дарвинизм должен быть вычеркнут из ряда научных теорий!» – с чем я бы, пожалуй, весьма охотно согласился. (Любопытствующим рекомендую отыскать книгу М.В. Швецова «Химера и антихимера». – Пермь, 1992. Сегодня она уже есть на портале «Проза. ру»: http://www.proza.ru/2011/04/04/1492). Да вот беда! Вдруг самые агрессивные из коммунистов так рьяно поддержали Дарвина, а на основании его мальтузианских теорий даже построили государство-рай для рабочих и к ним примазавшихся. (Тот же Р. Вирхов практически уничтожил «спасителя венгерских матерей» И. Земмельвейса, обладая большим влиянием на умы конформистских, традиционно мыслящих учёных и не желая вникать в суть его открытия, предвосхитившего наступление эры асептики и антисептики). Но если советские учёные, надёжно опершись на солдатские штыки, признавали существование дарвиновской эволюции, почему они желали вмешиваться в процессы биологической эволюции при беременности, материальным носителем которой и могут выступать те самые иммунокомпетентные клетки? А какое настоящее слово надо подобрать к концепции лечения анемии при беременности, приведшей к гибели не одну женщину, не говоря уже и о числе умерших внутриутробно детей? Сегодня научные грани размыты весьма сильно! Чего стоит одна только реклама на транспортных средствах, обещающая избавление от боли фармпрепаратами… В этой рекламе, прежде всего, актуальность бизнеса, а результативность – как всегда: многократно меньше, чем общепринятые ожидания «пятьдесят на пятьдесят».

Концепция преимущества кесаревых сечений перед естественными родами гораздо больше, чем иные, подходит под определение социально опасной. При условии, что кесарево сечение, согласно мнению передовых учёных, не только меняет направление эволюции человека (если она вообще существует), но и может вести к вымиранию Homo sapiens как вида (Мишель Оден. Кесарево сечение: безопасный выход или угроза будущему? Москва, 2006. – 188с.), – сегодня частота кесарева сечения у беременных в Перми приближается к 30 %, в Москве – давно больше 30 %, а в Мексике достигает 80 %.

Концепция лечения шизофрении инсулиновым шоком, если и устраивала в прошлом научных политиков (им нравились и гипотезы о необходимости тотального удаления здорового червеобразного отростка, миндалин и крайней плоти – у мальчиков), то едва ли от неё умилялись больные. Подобное действо вполне соответствует эффективности стрельбы из пушки по воробьям, но… «рекомендовано учёными». Шоковая терапия отражает скорее беспомощность, чем учёность, касается это политических или прочих наук. Да и результаты, мягко говоря, весьма сомнительные (для кого-то – гибельные). На этом фоне едва ли хуже будет выглядеть концепция о пользе чтения Библии при шизофрении.

Есть сообщения психиатров, что это лучшая терапия (Josh McDowell. More than a carpenter. Tyndale House Publishers, Inc.: Slavic Gospel Press, 1990. – 128p.). Но ведь у наших психиатров сегодня мало времени на общение с больными, «вкалывают» на две ставки и более. Откуда ещё берутся силы на проведение платных приёмов вне служебного времени? Это их тайна… Каждый психиатр читал И. Ялома, (Ялом И. Мамочка и смысл жизни: психотерапевтические истории. – М.: ЭКСМО, 2005. – 384с.) и помнит его наставления: «Почему врачи не понимают важности своего присутствия? Они представить себе не могут, как они нужны именно в тот момент, когда им больше нечего предложить».

Однако применять на практике то, что положено делать согласно призванию или клятве Гиппократа…? По-прежнему остаётся актуальной концепция Б. Шоу: «Никто так не опасен, как нищий врач».

Примеров, подобных этим, предостаточно. Смена одной теории на другую – естественный процесс в науке. А.Л. Никифоров писал: «Ценность философского результата определяется не соответствием его фактам и научным данным, а его потенциальной способностью придавать новый смысл понятиям, вещам, явлениям и показывать их в новом, необычном свете. Очень значительный результат даёт возможность по-новому взглянуть на всё, на весь мир» (А.Л. Никифоров. Философия как личный опыт/Заблуждающийся разум?. – М.:ИПЛ, 1990. – С. 317).

Настоящая беда в том, что конформисты или традиционно мыслящие учёные могут тормозить появление, а точнее доведение до сведения общества или специалистов новых концепций или гипотез. Это уже коррупция и связанные с нею человеческие трагедии. Снова процитирую И. Ялома: «Враг истины не ложь, а убеждения!» (Ялом Ирвин. Когда Ницше плакал // Психотерапевтические истории. – М.: Изд-во Эксмо, 2002. – С. 5 – 420.)

Давайте ещё раз погрузимся в места за высоким забором и железной решёткой. Для этого почитаем роман Льюиса Нормана «От руки брата его». Для чего-то он был нужен тогдашним советским идеологам, и его напечатал журнал «Иностранная литература». (Кстати, это было время, когда на Западе довольно мощно заявила о себе антипсихиатрия). Итак:

«Это он, ковёр, убедил доктора Джеддера, когда-то считавшего себя человеком широких взглядов, что психиатрия – это, в общем-то, жульничество. Это он, ковёр, внушил ему, что все сорок процентов психически ненормальных обитателей Хэйхерста – ловкие симулянты, и заставил поддерживать одного из тюремных чиновников, который требовал снова ввести наказание плетьми.

…Судьи почему-то предпочитают наказывать преступников, а не лечить душевнобольных. И так оно и будет до скончания века…

– Ты слишком долго жил один, тебе вечно что-нибудь мерещилось. Случись всё это теперь, а не полгода назад, ты бы там у рощи никакого Ивена Оуэна не увидел…

Нортфилдс считался не тюрьмой, а больницей для тех, кого к преступлению привела душевная болезнь, но Брон вскоре убедился, что даже и здесь плохо быть явно сумасшедшим. Оказалось, что и здесь существует своего рода иерархия, почти такая же, что была знакома пациентам и вне этих стен, одним на радость, другим на беду. На верху здешней общественной лестницы стояли люди сравнительно обеспеченные, спокойные, владеющие собой, внизу – немощные, бедные, безнадёжно слабоумные. И те, кто принадлежал к разным слоям, почти не общались между собой (выделено мной). Беспокойные, буйные, «трудные» пациенты жили в плохих условиях, без удобств, точно в казарме, тогда как у привилегированных пациентов были отдельные комнаты и им разрешалось иметь кое-какие домашние вещицы. Пролетарские низы смотрели наверх с завистью, аристократическая верхушка относилась к ним со страхом и отвращением. Но всех их судьба отдала здесь на милость Её Величества, и все были наказаны безбрачием. Мужчины и женщины встречались только на концертах, где были строго отделены друг от друга, а аристократы – ещё на бале по случаю рождества. Здесь постоянство выражалось взглядами и жестами, обращая их всегда к одному и тому же предмету любви, а непостоянство – обращая те же знаки то к одному, то к другому; этими кивками и улыбками и ограничивалась вся гамма отношений между полами. Во время танцев на рождество, к которым допускались сравнительно нормальные пациенты, можно было осторожно прижаться друг к другу, обменяться записками. Так мотылька любви здесь неукоснительно заталкивали обратно в кокон…

– Не поддавайтесь, – сказал Даллас. – Не опускайте руки. Как бы вас снова не затянуло.

– Пока держусь, – сказал Брон. Хотя это не так-то просто, и сам не заметишь, как тебя засосёт. Похоже, больше пяти лет тут не пробарахтаешься, начнёшь понемногу терять разум (выделено мною). Знаете, что мне помогает держаться? Стараюсь понять, что волнует людей. Не верьте, будто стоит исключить из жизни деньги и секс – и всё становится легко и просто. Это всё пустые разговоры. Даже те, которые вроде совсем уже ничего не смыслят, всё равно тревожатся о своих ребятишках….

Со служителем у него были самые добрые отношения, и тот не стал напоминать о правиле, запрещающем физические контакты с посетителями (выделено мной)….

– Я знаю, Кэти. И у меня как раз есть к тебе просьба. Один мой друг получил сегодня дурные вести, и мне хотелось бы что-нибудь ему подарить. У нас в киоске можно купить для него баночку варенья или там масло для волос.

– Дурные вести…а какие?

– Жена больше не будет его навещать. Директору пришлось сказать ему об этом. Если ты на выходе оставишь десять шиллингов, я смогу что-нибудь купить…

– Она ждала три года. Это, пожалуй, предел. Поначалу женщина может быть исполнена самых благих намерений, но муж в Нортфилдсе – это тяжкий крест. Женатому здесь худо, он всё время ждёт, что на него обрушится удар.

– Я бы ждала тебя до скончания века, Брон.

Он не понял.

– Ты-то наверно ждала бы, Кэти. Но таких, как ты, одна на тысячу.

…– Всё это очень сложно. Но надежда – яд. От неё тут столько народу гибнет. Всё равно мы до самой смерти отсюда не выйдем, но кто сумеет избавиться от надежды, тому умирать легче. Вот почему мне лучше с тобой больше не видеться…

– Брону грозит распад личности, – сказал Даллас.

– Как и всем здесь.

– Выходит, эта лечебница губит своих пациентов, так (выделено мною)?

– Неминуемо, Нортфилдс тоже кара, только под другим названием. Унаследованный от прошлого предрассудок…

В Нортфилдсе жизнь пациентов и служащих равно определялась и охранялась всевозможными правилами. В своде здешних законов был готовый ответ на все вопросы, сомнения, непредвиденные случаи. Здесь жили, словно в пещере, где всё окаменело, и вода, сочась по капле, изменяла эти застывшие формы так медленно, что перемены невозможно было заметить. Раз в десять, двадцать, тридцать лет вот так же случалось что-нибудь из ряда вон выходящее, и тогда с трудом, с мучениями что-то придумывали, и вновь придуманное со временем тоже окаменевало….

Быть включённым в группу, оправляющуюся в город за покупками, означало высшую награду за вновь обретённый рассудок – главное преимущество горстки пациентов блока «А» в последние годы их официального выздоровления. Они прошли все испытания на нормальную психику, и их энцефалограммы внушали куда меньше опасений, чем у любых девяти из десяти первых встречных (выделено мной). Однажды, передавая директору список кандидатов на поездку в город, доктор Симпсон сказал:

– Эти люди душевно здоровее меня. – Ему очень хотелось прибавить: «И вас тоже, сэр»…

Вот ещё одна энциклопедия больничной жизни. Различия по сравнению с тюрьмой лишь в степени выраженности негативных этиологических (причинных) и патогенетических факторов возникновения шизофрении: изоляция от внешнего мира, жестокость, внутрибольничная изоляция (кастовость), равнодушие чиновников от психиатрии, отсутствие физических контактов, – да разве что в месте действия – это Европа. Особенно хочется обратить внимание на отсутствие у больных (да и заключённых в тюрьме) физического контакта с прочими пациентами и здоровыми. Мак-Нили Д. в работе с интересным названием пишет: «Психотерапевты стремятся пробудить жизнь. Они стремятся оживить омертвелые души, воздействуя на тело, и оживить омертвелые части тела, воздействуя на душу…Художественные изображения объятий и прикосновений распространены повсеместно, доказывая, что физический контакт – это архетипическая необходимость. Я считаю, что современные люди могли бы больше прикасаться друг к другу; моя практика подтверждает, что и дети и взрослые страдают от недостатка прикосновений. Однажды на меня произвела глубокое впечатление незнакомая женщина лет шестидесяти. Мы сидели рядом в церкви, и я держала на руках своего ребёнка. Она образовалась, когда моя дочка вдруг крепко обняла её за шею. «Ко мне давно никто не прикасался, – прошептала она. – Когда становишься старой, никто к тебе больше не прикасается»» (Прикосновение. – М.: Ин-т общегуманитарных исследований Алетейа, 1999. – 144с.).

Вспоминается семинар в институте психотерапии в Москве, когда ведущая сказала, что у итальянцев супруги совершают до 200 несексуальных контактов в течение одного часа!

Задумывался ли когда-нибудь читатель, почему тоталитарные режимы питали ненависть к телу как таковому? Почему они так любили изображать женщину с мужеподобными качествами? К чему такие извращения вкуса и общечеловеческой морали? Даже в потрясающем для середины прошлого века романе Ивана Ефремова (Лезвие бритвы. Йошкар-Ола: Марийское кн. издательство, 1991. – 640с.) есть несколько интересных и для данного повествования строк:

«Стр.58. Художница:

– Женщина в новой жизни будет похожей на мужчину, тонкой, стройной, как юноша, чтобы быть повсюду товарищем и спутником мужчины, чтобы выполнять любую работу».

Вы уже догадались откуда происходит источник ненависти к телу?

Конечно, потому что тело обладает собственной мудростью, и потому что нет лучшего советчика, если ты хочешь избежать всеобщего сумасшествия.

Теперь позволю себе отойти от основной темы повествования и рассказать о вещах, которые, казалось бы, так далеки от вопросов шизофрении у взрослых, а от концлагерей – тем более. Однако…психотерапевт редко говорит что-то просто так, чего бы не могло быть полезным для страждущего.

Перинатальная психология знает

Широко известный в научных кругах Станислав Гроф писал: «Мы, кажется, вовлечены в драматическую гонку времени, которая не имеет прецедента за всю историю человечества. Под угрозой находится будущая жизнь на этой планете. Если мы продолжим старые стратегии, которые по своим последствиям являются чрезвычайно самоубийственными, маловероятно, что человеческая разновидность выживет. Однако, если достаточное число людей подвергнется процессу глубокого внутреннего преобразования, мы могли бы достичь уровня развития сознания, когда мы заслужим гордое имя, которое мы дали нашей разновидности: homo sapiens» (цит. по книге «Феномен насилия (от семейного до глобального): взгляд с позиции пренатальной и перинатальной психологии и медицины» / ред. Г.И. Брехман и П.Г. Фёдор-Фрайберг. – Санкт-Петербург – Хайфа, 2005). Давайте почитаем эту редкую книгу вместе, тем более что власти стараются всячески не замечать достижения перинатальной психологии, несмотря на то, что активно занимаются строительством перинатальных центров, (в которых не найдётся места новой психологии). Эти центры представляют собой всем известные роддома с новой вывеской и со старым акцентом на агрессивное ведение беременных. И не многим более. Всё как обычно: не верь глазам своим или, как писал А. Зиновьев в «Зияющих высотах» «…в центре нового района раскинулся старый пустырь». А сам редактор книги «Феномен насилия» пишет: «Настало время рождения в обществе новых знаний о том, что пренатальная и перинатальная стадии являются наиболее ответственными и решающими в человеческой жизни. Знание того, что неродившийся ребёнок уже личность, психологический и социальный партнёр своих родителей, а через них и общества как целостности – должно быть первостепенным». Перинатальная психология несёт много откровений, которые позволяют вскрыть корни человеческих проблем и болезней. Далее П.Г. Фёдор-Фрайберг сообщает: «Нежеланные дети испытывают моральную угрозу и являются моральной угрозой для общества. В идеале ребёнок должен быть любим ещё до рождения. Нежеланных детей не должно быть. До тех пор, пока мы не достигнем этих ментальных и социальных условий, касающихся пренатальной стадии жизни, все позитивные изменения в мире будут поверхностными, и будет сохраняться опасность угрозы основным человеческим потребностям и правам, культурным и традиционным ценностям, самой цивилизации и свободе».

Столь глубокие, красивые заключения и заявления не всем могут быть понятны. Но они могут быть разъяснены работой другого автора, Людвига Януса, в той же книге: «Эмпирические исследования показали, что люди испытавшие насилие до и во время своего рождения, имеют тенденцию к проявлению насилия в последующей жизни…Пренатальный ребёнок имеет возможность пережить нападение в виде попытки аборта. При неблагоприятных обстоятельствах это может проявиться у взрослых в виде акта терроризма.

В Германии известен случай Юргена Бартша, который убивал детей в пещере (в конце издания будет уделено достаточно внимания роли пещеры как первобытного местообитания в возникновении шизофренического сознания/поведения – моя вставка). Он жил со следами восстановленной травмы аборта, пренатальные переживания были перенесены на жертвы через сексуальное извращение. Бартш сообщил, что он многократно испытывал галлюцинацию (выделено мною) преступления прежде, чем он его осуществил… Он был рождён вне брака и оставался в клинике в течение всего первого года жизни. Его мать, категорически не желавшая его иметь, умерла вскоре после его рождения».

Один из пионеров новой психологии Томас Верни писал: «Где человек с самого начала испытывает чувства любви, отвержения, тревоги и печали? Где человек с самого начала учится взаимодействию с людьми и миром? Где формируются основные черты характера? Первая школа, которую мы посещаем, – Лоно нашей матери. Здесь мы получаем наш вводный курс любви, отвержения, ненависти, тревоги, доверия и сочувствия. И здесь мы должны искать корни насилия…Личность формируется, прежде всего, цепью факторов риска и/или событий, которые нередко начинаются до зачатия и продолжаются в течение всей жизни. Поскольку каждый биологический процесс имеет психологический коррелят, всё, что случается с нами, особенно в начале жизни, постоянно воздействует на нас. Была ли ваша мать активной или спящей, когда мы рождались, были ли мы рождены через естественные родовые пути или с помощью кесарева сечения, оставили ли нас в комнате с матерью или мы провели четыре недели в инкубаторе – это вопросы чрезвычайной важности».

И далее там же: «Но как мы, в человеческом сообществе приветствуем эти новые, много знающие, любознательные и проницательные существа?

Вместо темноты и тишины матери мы обрушиваем на них ослепительный свет, чрезмерные шумы и резкие голоса. Ранимые, всегда подвижные в матке, они испытывают подобие удара ремнём, когда мы захватываем их, только что родившихся, за лодыжки (спасибо великодушно практикам, реже пользующимся подобными приёмами). Далее мы наводим ужас на детей отсасыванием слизи из их ртов и закапыванием в их глазки антисептиков, которые не только жалят, но ещё и заволакивают пеленой. Если у младенцев обнаруживаются какие-либо признаки желтухи, их пятки пунктируют ланцетом, чтобы взять у них кровь для лабораторных исследований. После недолгих минут успокоения у груди своих матерей (если женщине не вводились анестетики и болеутоляющие средства), младенцев, чья кожа в месте укола становится необычайно чувствительной, плотно заворачивают в ткани, которые они воспринимают как наждачную бумагу. Наконец, их помещают в детскую палату, чтобы после перенесённых испытаний они пришли в себя среди им подобных двадцати или тридцати орущих новорождённых. И это называется «хорошим рождением!»

Если младенцы появляются на свет недоношенными, или с врождённым дефектом, или с каким-либо заболеванием, их переводят в палату интенсивного наблюдения и лечения. И да поможет им там Бог!

Как воздействует эта болезненная сенсорная перегрузка на младенцев? Во-первых, они не развиваются так, как должны были бы развиваться. Во-вторых, в психологическом отношении они оказываются травмированными. Беспомощность, печаль, вызванная отделением от матери, отсутствие прикосновений, постоянное опасение быть обиженными или травмированными, гнев, ярость – эти чувства они постоянно «записывают» в свой «банк памяти». Эти воспоминания не испаряются, не исчезают. Если впоследствии ребёнка любят и лелеют, то негативная нагрузка, связанная с этими воспоминаниями, может быть постепенно уменьшена. Но если в дальнейшем ребёнка травмируют отвержением, физическим насилием и унижением, этот ранний опыт будет закреплён и впоследствии при определённых условиях будет восстанавливаться, действуя подобно стимулятору мышления, ведущему ребёнка ко всё более и более разрушительным способам поведения…Практически невозможно найти серийного убийцу или насильника, который был бы желанным ребёнком, воспитанным в нормальной, любящей семье….

В разных странах и в мире в целом слишком много детей умирает после того, как их избили, замучили или напугали до смерти. Те из них, которые остаются живыми, нередко оказываются травмированными на всю жизнь унижением, физическим, сексуальным и эмоциональным насилием. Дети, которые выживают в процессе этого насилия, подготовлены к тому, чтобы вернуть нечто подобное планете и её жителям с гневом и разрушением». Т. Верни делает заключение: «Наша единственная надежда на лучший мир состоит в усилении и углублении этой врождённой способности заботиться, лелеять и сочувствовать другим….Что не является необходимым, так это борьба с уличным насилием с помощью государственного насилия. Мы не нуждаемся в большем количестве полиции, большем количестве судов и большем количестве тюрем. Мы нуждаемся в более сознательном воспитании» («Феномен насилия»).

В 1945 году Рене Спитц изучал две группы младенцев, которые получили различные виды материнской заботы. В одной группе были заключённые в тюрьму юные матери, которым была предоставлена возможность ежедневно заботиться о своих младенцах в тюремной детской. Большинство из этих девочек не обладали высоким интеллектом и никогда прежде не воспитывали детей. Они как могли оказывали своим младенцам непосредственное внимание и заботились о них, чтобы те росли и развивались.

В другой группе (смерть матери, болезнь в семье, трудное материальное положение) младенцы были помещены на различные периоды времени (от нескольких месяцев до нескольких лет) в Дома младенцев. Об этих младенцах заботились интеллектуальные, опытные, высокообразованные медсёстры, которые умело распределяли еду, одежду и физическую заботу, необходимые детям. Однако на сорок пять младенцев имелись только одна главная медсестра и пять медсестёр-помощниц. Ни одной минуты не тратилось впустую для игр или разговоров.

В то время как младенцы в тюремной детской были эмоционально вовлечены и оживлены, физически развивались, «подкидыши» лежали в своих кроватках в оцепенении (ступоре), смотрели в никуда, до тех пор, пока не увядали, а многие из них умирали. Выживали те, кто имел большую физическую способность восстанавливать свои силы. Они испытывали отчаянный «голод» в отношении прямого человеческого контакта, развлекаясь в часы бодрствования переплетением своих пальцев перед глазами, как если бы глаза и руки были заняты каким-то значащим диалогом.

Большинство младенцев, которые были подкидышами, начиная с рождения, никогда не испытывали человеческую привязанность, не могли оправиться даже после того, как Спитц организовал специальное окружение, призванное обеспечить их душевным (один-на-один) вниманием и заботой. Примечательно, что некоторые из лишённых привязанностей младенцев были ещё способны ответить на приглашение к диалогу, но их начальные контакты с добрым, отзывчивым воспитателем пробуждали у них интенсивное и неуправляемое беспокойство, они реагировали насилием, редко наблюдаемым у детей. Младенцы рвали свою одежду и простыни в клочки, кусали других детей в детской и вырывали свои собственные волосы горстями.

Специалисты были озадачены вопросом, почему и как на младенцев воздействует потеря матери. В 70-х годах прошлого века Гарри и Маргарет Харлоу начали исследовать эту и связанную с ней проблемы в своей лаборатории приматов в Университете штата Висконсин. Некоторые детёныши в их лаборатории воспитывались без матери, другим вместо настоящей матери подкладывали манекен (на проволочный каркас натягивалась шкура, за которую детёныш мог держаться; в шкуре были проделаны отверстия для сосков, через которую обезьянка получала пищу; голова этого манекена весьма отдалённо походила на голову живой обезьяны). Как только молодняк подрастал, ставился опыт с целью выяснить, как поведут себя обезьянки в сложной, или экстремальной для них ситуации. В клетку впускалось нечто ужасное – механический медведь, оглушительно бьющий в барабан. Реакция малышей на это гремящее «чудовище» оказывалось совершенно различной. Те, кто воспитывался без мамы, в ужасе забивались в угол и замирали там в беззащитном отчаянии. Те, кто воспитывался с искусственными мамами, тоже пугались, бежали к своей «маме» и прижимались к ней. Через некоторое время они, однако, в отличие от обезьянок-сирот успокаивались, начинали наблюдать за пугающим предметом, потом подходили к нему, трогали его и, наконец, начинали разбирать игрушку. Иными словами, чувствуя за спиной даже искусственную мать, они находили в себе силы преодолеть страх, на смену которому приходило естественное желание познать новое и неизвестное. Позже, когда обезьянка переросла искусственную маму, опыт повторили, но на этот раз манекен упаковали в полиэтиленовую плёнку. Результат оказался прежний. Обезьяна, выросшая в изоляции, панически забилась в угол. Обезьяна, постоянно находившаяся рядом с искусственной мамой, взяла в охапку манекен и понесла с собой свою «уверенность», чтобы под её защитой изучить бьющего в барабан медведя.

Что показали дальнейшие наблюдения в этой же лаборатории? У обезьян, выросших в полной изоляции, обнаружились тяжёлые психические расстройства. Особенно дико вели себя самки по отношению к своим детёнышам. Они нисколько не интересовались ими, грубо отталкивали их и били, причём тем яростней, чем отчаяннее пытались малыши найти у них защиту. Поведение самок производило настолько жуткое впечатление, что, как писал Харлоу, «даже опытные сотрудники лаборатории не могли смотреть на это без чувства потрясения».

Таким образом, несложное изменение внешней среды (полная или частичная изоляция) выработало в подопытных животных необратимые психические отклонения от нормы; если в раннем возрасте они воспитываются в изоляции, то это всегда вызывает нарушения в их поведении (выделено мною).

Описанный специалистами интегральный психологический портрет террористов во многом совпадает с психологическими особенностями, обнаруженными у нежелательных детей. Всё это наводит на размышление о роли нежелательности как фона для возрастания уровня агрессии в мире. Значение этого фактора трудно переоценить, если учесть, что треть детей сегодня рождаются нежеланными (по данным Американского Департамента Здоровья). Именно в этой группе людей обнаруживаются индивидуумы, у которых утрачено чувство самоценности, имеется стремление к смерти, безразличие не только к своей собственной жизни, но и жизни других людей. При условии их последующего отвержения и жестокого воспитания, среди нежеланных людей могут формироваться убийцы и серийные убийцы (Sonne J.).

П.Г. Фёдор-Фрайберг делает и свой вывод: пренатальный период является уникальным временем профилактики нарушений физического и психического (выделено мною) здоровья.

Несколько лет назад, на волне общемедицинского интереса к пре – и перинатальной психологии (и уже явно обозначившегося противодействия учёных и властей), почувствовав актуальность проблемы, решил по собственной инициативе провести пилотное исследование. Я задался вопросом: если агрессивность и антиобщественное поведение повзрослевших детей может быть следствием прямой угрозы невынашивания беременности у матери (стремление женщины сделать аборт медицинский или криминальный, мысли о нежелании рождения ребёнка или о самоубийстве), то нельзя ли считать и шизофрению, одним из основных симптомов которой является именно агрессивность в отношении себя или других, неким итогом устремлений женщины против своего неродившегося чада? Вот и А. Лоуэн писал, что у человека шизоидной структуры характера есть ненависть к матери («Биоэнергетика»).

Проведённое в течение последующих месяцев исследование показало, что у пациентов, чьи матери или они сами обратились ко мне на приём, в половине случаев выявленной шизофрении имеет место явная негативная настроенность против появления ребёнка. Для иллюстрации приведу несколько примеров.

Первая история. Женщина среднего возраста имеет высшее образование. Обратилась в амбулаторную службу во время нахождения в психотерапевтическом отделении госпитального типа. Ей было предложено посещение группы гипносуггестивной терапии, что обычно быстро приносит удовлетворение её участникам (хотя и временное). Мрачное настроение пациентки сохранялось в течение всего курса, что и заставило пригласить её на беседу. Здесь она и рассказала, что имеет сына-студента, который рос и развивался обычно, но когда очутился на 1-м курсе ВУЗа, то резко обозначились признаки душевного заболевания (агрессивность к матери). При обращении городской психиатрический диспансер был поставлен диагноз шизофрении.

Из рассказа женщины следовало, что сама она, учась на 1-м курсе того же ВУЗа, забеременела. Но времена были советские, и беременность вне брака считалась позором. Поэтому она серьёзно рассматривала возможность прервать её, и только случай спас тогда ребёнка. Она заключила брак, родила и серьёзное потрясение испытала уже, когда и сын сам стал студентом.