Текст книги "Дом, который построил Майк"

Автор книги: Михаил Уржаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Сбежал я на Карибские острова, в орденоносный город Пуэрто Плата, что в солнечной Доминиканской Республике. Всего шесть часов полета из Торонто авиакомпанией "Канада-3000" в битком набитом самолете, и ты "переносишься из тридцатиградусной злобы зимы в ласковые объятья тропиков".

Так, по крайней мере, обещало туристическое агентство Ай-Пи-Ти Трэвэл, где хозяйкой сидит красивая носатенькая евреечка Мария Абраамовна Крон, разучившаяся почти говорить по-русски и не научившаяся таки говорить по-английски.

Совсем как моя дочка Стешка.

СТИХИ

Там где площадь Пятого Года была

Красавица Фудзи возникла

Свердловск – префектура Куроки теперь!

Первых, кого я увидел в аэропорту Пуэрто Плата, (а совок совка видит издалека) это двух «клубней», сидевших в приседе и куривших под табличкой «No smoking area». Они были небриты и пьяны от холявского коньяка после десятичасового полета, их коротко стриженые головы потели под ласковым субтропическим солнцем, а их некрасивые лица украшали «маски смерти».

Прилетел Аэробус-330 чартерным рейсом из Москвы. Двести с лишним до боли знакомых лиц, до сласти знакомых разговоров.

– Штэм, братан, ну не твою маковку мать! Чё ты как петрушка! Чё мы с этой вонючей чернотой, мазутой в одном автобусе поедем? Давай тачку возьмем по человечи, затянемся!

"Клубнями" мой знакомый из Питера Сашка Седякин, по кличке Сашка-Ирландия, называл молодых людей, настолько явно показывающих свою любовь к местам заключения, что им не достаточно только имиджа бритой головы, лампасов и разговора на пальцах, но и разговаривают и курят они, исключительно находясь в приседе, сидя на корточках.

И, как учил меня друг Лом, ныне покойный, – "Пальцовка у нас, брат Миха, бывает вертикальная, горизонтальная и хаотичная".

ПИТЕР

Сашка-Ирландия, удивительной судьбы человек, прохиндей и циник, будучи в Амстердаме, поженил на себе девочку по имени Шинэйд О"Конор из солнечной Ирландской деревни Вестхилл. Нет, нет – не лысую певицу и борца за свободу и независимость Ирландии. Другую Шинэйд.

Просто подавляющее большинство женщин в Ирландии носят "на себе" такое имя. Сашка – парень расчётливый, поженил девку, та от него понесла и принесла дитяти. Поматросил её и бросил навзничь.

"А чё мне там делать то было в этой деревне – говорит Сашка – темнота, никто ничего не делает, все только играют в футбол и пьют виски по барам, испражняются и дерутся на задворках. Вот и всё развлечение.

Научил их после футбола все-таки ходить мыться, следить за собой. В сауну с вениками ходить. Взялся за гуж – не забудь сходить в душ!

Типа, мойте руки перед и зад!

Хозяйка сауны потом на меня намолиться не могла, пол деревни туда стало ходить. Я ей грю, а чё ты пиво в сауне не продаёшь (представь, они даже в сауну без пива ходят), она попробовала, так через три дня прибежала, грит, сынок, ты ко мне в сауну можешь до конца своих дней бесплатно бегать.

Сам же знаешь, пиво с утра не только вредно, но и полезно.

А чё туда ходить? Мужики все – быдло, бабы – ой! лучше не спрашивай! Чем меньше девушек мы любим, тем больше времени на сон.

Вот и поехал я в Питер, брат. А чего мне бояться, гражданство Ирландское мне обеспечено, так как по их дурацким, представь, законам разводиться нельзя, приеду через три года за паспортом и махну в Штаты! Там классно. Я когда там был в 1990, работал у одного еврея на Брайтоне. Пиво разбавишь немного водичкой, считай, домой полтинник грина несёшь, плюс кое-какая зарплата, плюс некоторые идиоты на чай дадут. Малина, брат!"

Сашку посадили на пику в Питере в Ночном клубе «Red Devil» за то, что он слишком резво после Ирландской деревни прижался к какой-то девахе во время медленной пляски. Закололи его в туалете и посадили, прижав к стенке, в тёмном углу. Закололи мастерски – кровь даже не выступила наружу – вся протекла внутрь. Провалялся он, по виду – пьянь-пьянью, почти до утра. Охрана пыталась распинать, а он уже и не отражает ничего.

К больнице подвезли его уже холодного.

Интересная фраза, совсем как на надгробной плите, была залихвацки выведена красной помадой над писсуаром, под которым валялся Санёк-Ирландия. Я уже потом, когда на похороны прилетел в Питер из Стокгольма, заходил с Жориком Поляковым-партийным-председателем в этот клуб. Так сказать на место действа.

Вот она, как будто не дешёвой помадой написана в моём мозгу над писсуаром, а топориком на полешке Наденьки Городской.

"Не льсти себе – подойди поближе".

Такие дела.

ВАНУА-ЛЭВУ

Я тоже на этих похоронках присутствовала. Марэнта, с Шестого канала, толд ми, что девочка, к которой прислонился слишком крепко Санька, принадлежала какому-то простому на вид мужчинке, лысоватому такому, с мягким взором теплых глаз, вкрадчивой улыбкой полутрепетного рта и на костюме дорогом. Он бывал в этом клубе несколько раз, посещая родной Питер.

Девочку ту звали, по Марэнтовской версии скромно и по-русски – Оксана Фёдорова.

А вот мужчинка тот симпатичный носил скромную, русскую же фамилию Путин.

Догадайтесь с двух раз, откуда на нас, на всех грешных покатилась эта фраза, про мочиловку в сортирах?

МГ.

КОМСОМОЛЬСК-НА-АМУРЕ

Приседают мужички, когда выводят их из Столыпинского и конвой дает команду сесть, если автозак еще не подъехал, чтобы повезти их «на тюрьму» или зону по этапу.

Вот тогда то они все и сидят как клубни, ведут свои тяжелые беседы, а иногда и курят, если разрешено.

Сколько раз я наблюдал таких пареньков, когда случалось мне подзалететь с употреблением спиртных напитков (в виде клея БФ) на территории полка, или после застуканной самоволки в орденоносном городе на Амуре – Комсомольске.

Тогда командир нашей роты вытаскивал меня за шкварник из Комсомольской комнаты, где я два года менял на выцветших стендах старых или умерших членов Политбюро новоявленными, и бросал коротко:

– В конвой!

И уезжал я в вонючем автозаке, с водилой армянином Арменом, колесить по просторам Дальневосточного края, вдоль Байкало-Амурской Магистрали, построенной, как и в предыдущие тридцатые годы, город Юности на крови да слезах зэка Петровых и Сидоровых зэка. От Комсомольска-на-Амуре до тех же Хурмулей на ИТК-10, ходу на разваленном заке часов пять. Совсем как от Амстердама до Парижа во временном эквиваленте.

И понаслушаешься ты разговоров и рассказов уголовной братии, да попьешь с ними чифиря, который сам же и заваришь на таблетке сухого спирта, одеколончиком тройным или огуречной водой угостишь, да еще может, и сам зелья этого хлебнешь, так тебя по тернистым сопкам так растащит, что непонятно уже становится, кто кого конвоирует. А приедешь на зону, пересчитаешь пареньков, сдашь их, болезных, пьяному прапорщику, пожрешь какой-нибудь парашки в карауле и – в обратную дорогу с новой партией зэка Петровых на новый этап. Уже на "вагонку". В Совгавань или в Хабаровск.

Хорошие они все, в большинстве своём, ребята, удивительной судьбы люди.

Убийцы, правда.

И не понятно, кого из нас посадили, или меня за переход границы, или их за ограбления да убийства. Решетка-то, она с обеих сторон одинакова.

Да и я по роте не тоскую.

А Зоны в ту пору середины восьмидесятых росли как грибы. Центральная печать писала о резком падении уровня преступности среди населения Страны Советов, а наши Петровы да Сидоровы изо дня в день трудились, не покладая рук над строительством новых Исправительно-Трудовых Колоний для вновь и вновь прибывающих себе подобных. Рота наша конвойная превратилась сначала в батальон, повысив звание командира роты от капитана до майора, затем в полк – до полковника. А к моменту моей счастливой демобилизации шли уже разговоры о новой конвойной дивизии (до генерала).

Дармовых рабочих рук великой Стране Советов для проведения в жизнь великих начинаний Партии и Правительства явно не стало хватать.

Я как-то из пьяной и блядской (сорри) самоволки в роту возвращался, смотрю, бабка старая с двумя огромными баулами стоит, через дорогу перейти боится. Я котомки ее прихватил, спрашиваю:

– Куда тебе, старая?

– Да в зону, к сыну. Ему 41. Он у меня за убийство 15 лет отсидел. Недавно вроде вышел, и за новое загремел. Еще 15 заработал. Он у меня добрый, душевный. А вот тот, что дома остался, дык тот изве-е-ерг.

ПЕКИН

Примерно через двенадцать с половиной минут добрые и душевные корейские братья вернулись. Тот, что слева поправил значок Вождя и Учителя на лацкане, протянул паспорт с визой и потрепал меня за дряблую щеку молодого алкоголика. Тот, что слева – Петру. Потрепал его за дряблое ухо молодого алкоголика.

Взяли нас под белые, дрожащие, студенческие, комсомольские, непокусанные локоточки и быстрым шагом повели к тяжёлой двери, к выходу наружу в коммунизм с капиталистическим путём в лице города героя Пекина, Земля, Солнечная Система, Млечный Путь.

Выставили.

Китайские товарищи у дверей перехватили эстафету поколений и не менее быстрым шагом донесли нас до черного воронка. Черный воронок перехватил эстафету по солнечным улицам солнечного Пекина и докатил нас (долго, кстати, катил) вместо железнодорожного вокзала до небольшого аэродрома, очень похожего на аэродром бывшей военной базы. Небольшой четырехместный, двухмоторный самолет, очень похожий на штурмовик конструктора Серёги Ильюшина Ил-2 времен Великой Отечественной Войны с большим Северокорейским флагом на хвосте, с большими красными иероглифами на фюзеляже и маленьким переводом к ним на английском языке – "Эр Корея" ожидал нас на разбитом бетоне взлетной полосы.

Две низкорослых девицы-сестрицы мэйд ин Пхеньян с черными завитыми волосёшками под пухлыми кепками цвета хаки по-доброму улыбались около трапа и деловито представились на неплохом русском языке. Та, что слева сказала мне: "Я твой товарищ с сегодня и гид, мой имя Кин Чо!" Та, что справа, поправив значок Руководителя на крепкой груди, выкрикнула по-пионерски Петюне: "А я твой гид и товарищ, мой имя Кин Ху"!

Кин Чо продолжила не менее пионерским голосом: "Садитесь на этот в самолет и полетели на Народную Республику Корея! Без нашего разрешения из самолета и на улицах не ходить. А то неправильно будет".

Нам комсомольцам ничего уже больше не хотелось, кроме как залить горящую магнитку пивцом, или выпученные глаза с больной головой рюмкой водки Столичная. О пиве и помышлять не можно было, хотя Петя и спросил осторожно у пионерок при взлете: "А не можно ли пивка, сестрички, чтобы ухи не закладывало"? На что получил настолько испепеляюще-недоумевающий взгляд, что энергетическое поле вокруг самолета заколебалось, а голова у нас заболела еще шибче.

Ил-2, тяжело поднявшись в воздух, потянулся в сторону восходящего солнышка, в сторону города-героя на реке Тэгонганг Пхеньян.

Через десять минут нормального полёта Петр толкнул меня локтем и тихонько шепнул:

– Мишель, я больше не могу. Давай-ка, мы с тобой одну бутылочку подарошную уговорим. Одной Ему более чем сполна будет. А то ведь придется меня этим же самолетом обратно в Пекин тащить грузом 200. У меня уже, по-моему, в темечке дырка образовалась, и магма из неё прёт.

– Ну, давай, только доставай свою, а мою Командиру подарим. Девчонок, наверное, придется угощать. Или определимся, пьем весело или с женщинами?

– Да какие дела! Мне лично ста пятидесяти вполне хватит очухаться.

Петро полез в рюкзак под пристальные взгляды экскурсоводов-политпросветителей. Долго там шарил дрожащей рукой и вдруг, изменившимся из белого в зелёное ртом, шепотом произнес: "Не-е-ту, блядь, экскъюз май фрэнч!".

Я бросился к своей котомке и истошно её проверил на наличие напитка. "Есть! А твой наверное, эти суки, пень-тань хуаньдани из посольства при обыске попёрли".

Петя тоскливо смотрел на меня, как оглоблей побитая лань, с выпуклыми, красивыми, красными глазами. Естессно даже и мысли не могло быть, чтобы вскрыть и выпить второй подарок. Можно было б еще что-то придумать, если бутылка завертывалась пробкой, немного ее отогнуть, открыть, а потом разбавить водицей. Но с бескозыркой на бутылке нельзя сделать ничего. Бескозырки делаются для единоразового пользования.

Вот, кстати, Петро, еще одна из причин русского беспробудного пьянства. Если уж купил – выпей до конца. Если уж похмеляешься – то целой бутылкой. Вот так и споили народ, сволочи массоны. На пробках экономили. У них то там, "наверху", пробки всегда закручивающиеся были. Выпил, посмаковал, и завтра на опохмелку оставил. Так как если и есть на свете эликсир трезвости, то он на спирту.

Я сказал Петюне, что давай, потерпим до гостиницы, там, в кафе наверняка что-то есть, или может в так называемом мини-баре. Я слышал про все эти заграничные штучки с бесплатными холодильниками в гостиницах международного масштаба.

Брателло Петро смирился с тяжёлой участью своего усталого тела и замер до самого прилета в международный, из трёх самолетов и строгого режима, аэропорт города-героя Пхеньян, Северная Корея, Земля, Солнечная Система.

КОМСОМОЛЬСК-НА-АМУРЕ

Из зоны строгого режима ИТК-7 города-героя Комсомольска-на-Амуре в свое время произошла, кстати, или не кстати говоря, попытка побега, которая вошла в историю побегов из тюрем всей нашей криминальной Земли.

В 1952 году, в сентябре седьмого, темной ноченькой, зону, попросту ГУЛАГ, попытался покинуть Николай Иванович Кострюк, бывший полотёр конструктора самых эффективных в то время в мире боевых самолетов-истребителей товарища Ильюшина Сергея Владимировича.

Николай Иванович сконструировал самодельный вертолет, на основе двигателя двух трофейных японских бензопил. Почему двух, потому что Николай, сам того не подозревая, стал первооткрывателем в системе вертолетостроения. В первое опробование летательного аппарата, когда использовалась только одна бензопила, лопасти винта, выточенные на деревообрабатывающем станке, стали закручивать сухое тело полотера по курсу движения винта работающей бензопилы. Полет не удался, так же как в свое время не удался полет первого реактивного истребителя у Ильюшина. За что и первый (полотер) и второй (конструктор), как раз, и оказались в местах не столь отдаленных.

Николай придумал самое простое и надежное решение в сложившейся ситуации. Он соединил два двигателя, но первый крутил лопасти по часовой стрелке, тогда как второй – против. Тяга увеличивалась, сухое тело, не знавшее вот уже восемь лет вкусной и здоровой пищи, не то, что тело начальника лагеря, могло продолжать движение вверх и вперед.

Лопасти пропеллера предназначались для парада ДОСААФовцев в день Советского Самолетостроения, или что-то в этом роде, в Комсомольске. Лопасти были очень легкие, прочные и почти невесомые. Лопасти должны были крутиться в сильных руках девушек, тех самых, которые в День Советского Моряка крутили в своих сильных руках весла, а темными ноченьками – крепких парней-комсомольцев из зон специального комсомольского режима. Упражнения с веслами и винтами мало чем отличались друг от друга, только что скорость вращения винтов перед собой должна быть шибче. Как будто бы девушки с лопастями должны вот-вот взлететь над Площадью Героев Комсомольцев. На зоне винты вытачивали из сухой пихты по специальному заданию Облисполкома Амурской Области для всенародного гуляния.

А работу над проектом курировал не кто иной, а сам Николай Кострюк. Так как все знали о том, что его отправили на зону, как врага народа и полотера известного конструктора-авиатора Сергея Владимировича Ильюшина, а значит человека, разбиравшегося в пропеллеростроении.

МОСКВА

Как-то раз Сергей Владимирович Ильюшин, засидевшись до поздней ночи в своем кабинете, склонившись над чертежами нового истребителя-бомбардировщика, не обратил внимание на то, как сзади него, медленно передвигая ногами и натирая восковым блеском паркет, остановился Николай и, глядя через плечо конструктора, негромко, но веско заявил:

– Не полетит.

Ильюшин даже поперхнулся от неожиданности.

– Что не полетит? Ты о чем, Коленька?

– Самолет ваш не полетит, товарищ конструктор. Не полетит, этт-точно...

Конструктор поднял на Колю тяжелый, усталый от бессонных ночей, взгляд и, ничего не говоря, молча показал Николаю на выход. Николай медленно, с чувством собственного достоинства, удалился и тихо закрыл за собой массивную дубовую дверь.

Через два с половиной месяца испытательная модель

нового истребителя успешно завершила свой полет, перекосоёбившись в воздухе и ткнувшись красивым красным носом с серпом и молотом, при самом простом вираже в родные до боли Байкальские сопки. Пилот со скромной фамилией Иванов геройски погиб, из последних сил пытаясь вытянуть из пике потерявшую управление летучую машину.

Такие дела.

Разбирая полет в конструкторском бюро, готовясь к большой «дыне» на завтрашнем Политбюро, у Ильюшина почему-то всплыли в памяти слова полотера Николая Кострюка, – «Не полетит, точно говорю, не полетит».

Ильюшин усмехнулся про себя и вернулся к обсуждению провалившегося испытания.

Через пару недель, когда идеи новой боевой машины были набросаны на бумагу и конструктор очередной бессонной ночью, склоняясь над чертежами, пытался выявить малейшие нарушения гениального потока мыслей бюро, сзади опять замаячила грозная тень неумолимого возмездия и приговора со стороны вездесущего полотера Кострюка.

Только три слова:

– СЕРЁГА, НЕ ПОЛЕТИТ!

Или еще три слова – О БА НА!

Сейчас уже конструктор не на шутку рассердился и даже позволил себе отматерить зарвавшегося вконец полотера. Уволить он его не мог, так как думал (и понапрасну), что Кострюк поставлен к нему от НКВД. Однако на самом деле Николай Кострюк был просто хорошим, профессиональным полотером. Его папа был полотер, его дедушка был полотер.

Его прапрапрадедушка не был полотер, просто был хороший человек.

Убийца, правда. Палач при Петре Великом, кажется, или еще при ком-то типа этого, карочи по пацански и по чиловечи.

Такие дела.

ОТСТУПЛЕНИЕ

Аркадий Стругацкий как-то сказал мне в ресторане Ленинградского Дома Актёра: «Плохого писателя от хорошего легко определить по количеству использования слова был (была, было). Чем их больше, тем писатель дурнее».

Так вот это обо мне.

Хотя, перечитывая Толстого долгими, зимними ночами очень часто натыкаешься на дурное. Вспомним: "... Был мальчик, звали его Филипп". "Были дети, Вася и Таня, и была у них кошка..."

Так вот, вернёмся к баранам.

Через два месяца с половиной, когда самолет конструкторского бюро под руководством товарища Ильюшина Сергея Владимировича потерпел очередную катастрофу, конструктор пошел с боевым поклоном к полотеру Николаю и смело, тяжело, в лицо спросил его:

– А не скажешь ли ты мне, брат Коля, почему все-таки наша боевая машина не летает? Почему разбиваются наши геройские летчики-испытатели?

– Скажу, брат Серёга, почему не летает твоя боевая машина, и почему разбиваются насмерть наши родные геройские летчики-испытатели.

Потому что н е к р а с и в а я твоя боевая машина. А некрасивые вещи летать не могут!

АМСТЕРДАМ

Именно посредством этой гениальной, на мой искушенный взгляд, мысли, я познакомился с великим режиссером и, не менее великим пиздоболом, экскъюз май фрэнч, Алексеем Бобровым, по прозвищу Феллини. С ним мы обсуждали причуды голландского языка. Я ему говорил, что язык очень хорош, потому как простые русские дети, как, например мой Егорка, никогда не поймут, о чем это взрослые люди так громко ругаются. «Пошел на хуй» например, по-голландски воспринимается им, с детства не знающим русского мата, как «Уходи с добром». В свою очередь для взрослого русско-еврейского человека, особенно Михаила, выражение «Хуйе Мяйша» звучит крайне оскорбительно. Хотя на самом деле – это просто переводится как «красивая, (добрая) девушка».

Алексею я рассказал эту незатейливую историю с Ильюшиным, сопоставив ее с голландским языком, сказав, что народ этот никуда не полетит, так как у них язык некрасивый. И Феллини меня "возлюбил". А потом, когда я уже совсем решил его добить, сказав, что плоская страна способствует плоскому менталитету, тот вообще расплакался от жалости мне в жилетку "Тимберлэнд" за 49.95 гульденов из магазина Н&M на Калверстраат.

МОСКВА

Серёга Ильюшин поведал, расплакавшись от смеха до слёз, эту историю с полотером на какой-то пьянке своим сослуживцам, один из которых не преминул быть осведомителем славного Народного Комиссариата Внутренних Дел.

И конструктор, и полотер загремели под фанфары. Один в спец-тюрьму-конструкторское-бюро, другой просто в ГУЛАГ, в Комсомольск-на-Амуре, где его гениальный побег по чистой лишь случайности предотвратил неосознанный выстрел конвойника Салиханова, пытавшегося покончить собой выстрелом в рот по причине бегства жены к другому конвойнику. Пуля, выпущенная из трехлинейки, легко снесла голову конвойника и угодила в знаменитые пропеллеры.

Николай упал с десятиметровой высоты на спиленные бревна и, не менее успешно, сломал себе ногу. Вертолет рухнул на него сверху и так же успешно, перед тем как замолкнуть навсегда и попасть на стенд Музея Внутренних Войск МВД СССР, перемолол нос полотера и превратил лицо его в кровавое месиво легкими ДОСААФовскими лопастями.

Николая публично расстрелял начальник колонии и его заместитель перед всей зоной в упор из наганов, дабы не повадно было всем остальным выдумывать себе приключения и путешествия на воздушных шарах. После этого случая зэка бегали либо на прорыв, либо с заложниками. Старыми испытанными методами.

А вот Николая Кострюка посмертно реабилитировали в 1957 году по личному ходатайству Сергея Ильюшина, так как родных у Николая тоже к тому времени всех репрессировали. И папу-полотера, и деда-полотера. А прапрадеда еще в свое время зарезали на Хитровом рынке в пьяной драке стрельцы Его Царского Величества. Не знаю уж, какого из них, кажется Александра Третьего, или нет, все-таки Петра Великого. При Александре Третьем стрельцов, кажется, уже не было. Всех поперевешали.

Такие дела.

Филиппок

(быль)

Был мальчик, звали его Филипп.

Пошли раз все ребята в армию. Филипп же не хотел идти. Но мать ему сказала:

– Филиппок, ты не собираешься в армию?

– Нет.

– Чтобы тебе не ходить, у тебя должна быть жена-инвалид, например.

Ребята ушли в армию. Отец еще с утра уехал в лес на поденную работу. А Филиппок пошел да женился.

Женился и говорит жене:

– А что, жена, не хочешь ли ты, чтобы я в армию пошел?

– Нет, не хочу.

– Тогда иди и отрежь себе ногу поездом.

Жена пошла на станцию и отрезала себе ногу, да так ловко, что и вторую отхватила.

Вот приходит она домой, Филипп ее и спрашивает:

– Ну, как?

– Как видишь.

– Молодец, – сказал Филиппок. – Кто же тебя этому научил?

Жена осмелилась и говорит:

– Я сама, я бедовая, я сразу все поняла. Я страсть какая ловкая.

ПУЭРТО ПЛАТА

С удивительным пассажиром авиалайнера Аэробус-300, рейс Москва – Пуэрто Плато я познакомился в этом самом Пуэрто Плато в пансионате «Фламэнко». Простое русское имя, такое же, как у погибшего летчика, испытывавшего самолет Ильюшина – Пётр Иванов – Магаданский бандит и Новый русский в одном простом русском, идиотском, как у всех русских совков, незамысловатом лице. И кликуха у него была совершенно замечательная – Удав.

ЦИТАТА

...деньги то у меня есть,

но ведь их нужно куда то влаживать.

Пётр Иванов, Магаданский бандит.

Мы сидели с ним в его люксовом номере 222, который только что покинула люксовая сиськастая аборигенка с розовой простатой, утолившая плотские фантазии Петра за 50 долларов.

Пётр Удав рассказывал мне, как делаются деньги в Магадане. Рассказывал на совершенно неповторимом слэнге, или, я бы даже сказал, наречии.

– Михо, ну не твою ли маковку мать, ты хоть и Гэйтс, ефрей наферна, но паря ниплахой. Я те грю, мы бирем дфа маих Зелка стотреццатых, становимсо па разныи стораны ретчки, вяжим на них сетку ниибаццо и паднемаемсо па тиченийю.

Я те грю, Михо, инагда Зелки маи дажы двигатсо ни магли, застрифали на пирикатох, стока мы рыбо брали на нирезти. Она жо дура, ни то, што мы с табою, прёт и прёт. Инагда, я те грю, гору йо вылажым, бинзинам сальйём, и запалим. А чо, ни брать жи йё с цабой? Икру толька и берём, йё столька, што Магадан вес мошна пракармить. А чо! Любишь кататьсо – люби и катайсо! И катайсо ф Бабруйске! Мы, кстате, ф Бабруйск фсех уебанов пасылаим. Пачиму, ни знайу.

Адин рас инспиктара с минтами понайёхало. Дафай какую та тилегу сачинять. Мы им штуку грина дало на всех, так они сами, придстафь, яму выкопало, рыбу туда сгрудили и закапали. Словна и не была. Грят, фсё далшно быть, бляхо-мухо, икалагичиски чиста.

Пётр смеётся, словно центы по полу посыпает.

Давай снова истории из жизни расказывать. Без перевода и работы над ошибками это звучало так.

История ис таво разряда, кагда первым апридиляющим фактарам материи ивляицца время а патом ужэ прастранцтва. Хатя ф принципи, можна фпасть и в ниумесную племику па прынцыпиальнаму вапросу паследаватильнасти. Ага, такая вот, филасофская, типо увиртюра, нах!

Карочи время идйот, и те, каво мы знале раньшэ, – миняюцца. В некатарых случаях миняюцца да мистичискай ниузнаваимасти, словна чилавека этава, сиводнишнива ты и ни знал вофсе.

Званит как-та мне в васкрисенье древний знакомиц. Учились фмести в пэтэушки. Да, ыщо званит, с такой падйопкай: ты, мол, гат, сам ни званишь, сцуко! Ну, блйа, – как дила и прочее хуйо-майо ...

– Давай забьйом, ниибацца, стрелу! Патилежым за жысть!

А этат упырь, какой-та, беспесды, афтаритетный рукавадитиль аднаво ис гасударсвинных абъединений.

Значит дабазарились, хде будит праисхадить фстреча на высшэм уравни со фсякими перетйорками и разъясниками па мативам индивидуальнава креатиффа паследних лет с каждай ис старон.

Фстричаимсо.

Начинаим за то, за эта ...

Панятно, што патдайом па части никислава алкагольнава участия. И пастипенна йа, прасикаю, што маи шутки и йумар-сатиру он васпринимаит, и аднаврименна, врубаюсь, што иво пантова-амбициозная патетика мне ни панятна ни па мативации, ни па ваздействию, паскоку ни фсвавляит и фсйо тут, тока атталкиваит дэцл. Темы раскраваюцца разнаабразные. Ат иво доблиснава сэксуальнава опыта, вроди таво, што он такой Боливар-заваиватиль, шопестедтс! Вплоть до ахуеть какова влияния на высшем гасударствинно-прамышлинном уравни са спецслужбаме вмести. Даходит, блять, до таво, што, как прикладной пример, фсплываит лехкая, но нирадужная для миня па сути, вазможнасть маиво скарейшыва немативираваннава ареста и бизбалезниннай пасатки на плюс-минус бисканечнасть лет на кичман, с помашью иво корешоф-кэгэбистаф ис местнава гестапо.

Гаварю: а за што миня?

– Пасадим, не ссцы! И ниибйот! – играючи атвичаит он.

Заебись, думайу фстретились! Проста ибануцца!

Ну, у миня тут жэ чо-то настраение падупало. Хуй иво знаит из-за чиво? ;-)

Мысли а вечнам палезли ф голаву: што йа сделал для хип-хопа и прочая канитель – сын, дом, дерево ... Да, нах, а ничиво па сущиству ни сделано: ни ащущения родины посли таких садиржатильных бисед, ни флага ...

Карочи, на павестки дня, – адна хуйня! "Биспрасветна, – йа безнадйожэн!" Мне ажно паплахела ...

Но тут, вмешиваецца апслужывающий пирсанал – пара платить и пакидать насижынное место. Атдали башли и сдрыснули ис салуна.

Песдуем па домам. И тут, нах, он имеит неудиржымае жылание паситить дабл, штобы атлить. Спрашываю: а ф завидении ты этава сделать ни мок? В атвет – нивнятнае бормотание, слюни, попытки абнимацца и прочий, блять, публичный ахтунг!

Карочи, хуярим па пути ф платный сартир.

Ну, йа чопорна и па-английски атлил, аккуратна так, не апсыкая ни аднаво пальца. Затем элегантно пачисал жеппу и аристакратицки вымыл руки. Стаю, сушу клешни.

Вдрух, ка мне патходит тйотка, заслужэнный работник сартирнай отрасли, и начинаит фтирать: маладой чилавек, а эта ваш друк там ф кабинки?

Я ужэ внутринне напрягсо. Атвичаю: а што, сопцтвенно случилась?

А вы падайдите!

Па пути мне адин пастаялиц завидения брасаит реплику: "это песдетс!"

Патхажу к кабинкам. В адной ис них ниплотна закрыта дверь, черис каторую фсе свидетили и втыкале.

Сунул свайо жало туда, – йоптвайюнахуй!

"Дружбан" в дичайшэм угаре миталсо между чытырйох стен, ф танцэ робата-монаха ис южнава шаолиня. Вриминаме он был пахож на Ивана Васильевича в лифти с невминяемыме и нихуйа нивидищими глазаме! При этам, он нинавясчива, так эта между делам, наступал в унитас, окрашивая сваю светлую обуфь в желто-каричневую палитру.

Аткрываю врата:

– Алйо папаша, газон ни памни!

Тут он на весь астафшыйсо пьяный слух паварачиваиццо, и, яебу, – маиму фзору прицтавляицца весь маштаб бецтвия! У ниво штаны в паложынных местах паминяли цвет на характерный аттенак для такова порятка случаефф!

– Йобаныврот! Эта што за цырк-шапито! Ты, бля, кавбой хаггис, сафсем двинул сани! Ни успел? Бу-го-га! Играл, но ни выиграл?! А как ты смок исчо и майку апделать?! Ты бы, сцуконах, ужо ни стиснялсо, рас такая пьянка! Пакуражилсо бы ф полный рост – ужэ бы и ф штаны насрал! Нуахуле! Ага!

Ну, делать нехуй, выважу этава далбайоба ис атхожыва места. Мужыки шугаюцца на лесницэ, жмуцца па стенкам завидя такова клиента, каторый как панос нихуя неудержим, и бьйоцца ап противапаложные стенки: ат адной к другой ф стили броунафскай движухи. Виду в ближайшый двор на лафку паапсохнуть. Виду аккуратно, взяф иво адной рукой за пличо, а другой за запястье и аткланяя свайо туловище ат контрагента, штобы самому не вымазацца в иво мускусных выдилениях. Тфу, сцуко!

Сели, нах! Фу-у-у-бля!

Праходит пять минут. Ни с таво, ни с сиво этот мутант фскакиваит и хуярит на фсех парах к децкой плащатке, к захватывающиму аттракциону, праобразу американцких, или хуйивознаит русцких горак – винтавой пластикавой децкай горке. Реска забираицца, и гатоф стартовать. Йа ф палнейшэм ахуе:

– Аткуда силенки, любезный, на такой марш-брасок ф Альпы?!

И тут, блять, как ф американцком, прошу прощения, ф пиндосцком кино, апиративно пацкакивает нарят обаратней ф пагонах с табильныме страпонеме:

– Чозахуйня! А ну, стоять!

Пиздеть ни буду, была мысля затереть джыдаям с мега-саблями: "Да ни знаю йа иво! Панятия ни имею, што за пассажыр!"

Но нет, падашол. Растилежыл, что выпили, патом пацана ацки фставило, аллергия, абассака и фсйо такойэ. Йа забираю иво, и мы фключаем съебатор на пятуйу скорасть.

Карочи мусора папались нармальныме и мы поспешили пакинуть плащатку аттракционаф. Вирнее йа паспешыл, и вывалок этава апездола.

Самойэ характернае, што "имея ахуеть какие связи в высшых эшэлонах гасударствиннай власти" мой нивротибать спутник трясся как асинавый лист перид сиржанцким саставам начнова дазора МВД.

Ко"да, – типо финал.

Ф митро, савиршэнно ясна, што этава Пичорина нихуя ни пустиле. Болие таво, матаристы ни пускале иво ф сваи аппараты: ты чо, нах, он жы ф штаны абильна пустил жолтава, фон и так песдетс какой идет, салон весь праваняицца, а исчо он нарыгать можыт!