Текст книги "Бабек"

Автор книги: Михаил Томара

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

И теперь халиф обратился к Абдалле ибн Тагир, рассчитывая, что популярность Тагиридов в Иране и их иранское происхождение устранят опасность измены со стороны войск, набранных в Иране и может даже перетянуть часть приверженцев Бабека на сторону Абдаллы.

Он назначил Абдаллу правителем Азербайджана и Джебаля и поручил ему усмирение хуремитов.

Абдалле мало улыбалась война с Бабеком. Борьба представлялась трудной, войска были ненадежны, топографические условия неблагоприятны; победа над крестьянами не сулила ни лавров, ни прибыли. Наконец, могла быть подорвана популярность Тагиридов среди населения Ирана. И Абдалла, не посмевший отказаться от новой должности, стал затягивать приготовления под предлогом пополнения войска, заготовки провианта и т. п. Так тянулось почти целый год. Тем временем умер брат Абдаллы, Талха, правивший Хорасаном; провинция была трудная, только популярный среди иранского населения дом Тагира мог справиться с задачей держать в повиновении разнородные элементы области, отражать набеги турок, подавлять мятежи горцев, и Мамун послал своего главного кади, Яхья ибн Актам, в лагерь Абдаллы предложить ему на выбор – остаться правителем Азербайджана и Джебаля или получить назначение на место брата в Хорасан. Абдалла с радостью согласился на последнее и немедленно уехал в Мерв, бросив лагерь и все приготовления к походу.

Пока Мамун обдумывал, кого назначить на место Абдаллы, случилось событие, которое изменило все положение. Умер в Византии император Михаил II Косноязычный, и на престол Римской империи вступил сын его Феофил. Смуты внутри империи были успокоены, болгарская опасность, чуть не приведшая империю к гибели при прежних императорах, миновала, и с болгарами был заключен прочный мир. Феофил, жаждавший воинских подвигов, двинулся с войсками к сирийским границам халифата, возобновляя борьбу с исламом, борьбу, приостановившуюся в течение последних двадцати лет.

Военные силы халифата, подорванные прошлогодним разгромом, были далеко не достаточны, чтобы справиться с такими двумя врагами, как Византия и Бабек. Из них Византия представлялась Мамуну более грозной и опасной. Расправу с Бабеком пришлось отложить, и все силы были двинуты против Феофила. Сам Мамун отправился к сирийской границе и стал во главе войска.

Война шла с переменным успехом в течение 830–831 годов; наконец, войскам Мамуна удалось завладеть византийской пограничной крепостью Лулуа, вблизи Тарса, а также Тианой (в 833 г.).

Вскоре после этого халиф Мамун умер, и его преемник Мохаммед эль Мотасим билляхи (находящий в боге свою защиту), поспешил заключить мир: укрепления Тианы были срыты, и войска распущены по домам. Сам Мотасим вернулся в столицу.

На все время войны с Византией Бабек был оставлен в покое и мог спокойно закреплять свои завоевания.

Мелкие крепости сдавались ему без большого труда; либо под влиянием голода, либо вследствие измены. Но о прочные укрепления Мараги, в которую сбежались арабы всего округа, разбились все его усилия. У него не было осадных орудий того времени, заменявших современные пушки, и стены, даже глинобитные, были неприступны для восставших крестьян.

Взятые им укрепления подвергались уничтожению, гарнизоны предавались смерти. Истреблялись также все арабы, поселившиеся в городах, и арабы-помещики, управители и агенты членов халифской семьи, заведывавшие их имениями, агенты правительства. Истреблялись и феодалы, оказавшие Бабеку сопротивление. Что касается до дехканов, то сопротивлявшиеся были уничтожены, но большинство покорилось Бабеку, по крайней мере внешне; многие, как мы знаем, ему сочувствовали из побуждений национальных или из ненависти к завоевателям арабам.

Арабские писатели уверяют, что за двадцать лет своего господства Бабек истребил до 255 тысяч человек (некоторые даже называют цифру 500 тысяч). Эти цифры явно преувеличены: столько людей арабского происхождения, если даже к ним прибавить всех дехканов, едва ли вообще было налицо в Азербайджане и Джебале. Более правдоподобна цифра мирных жителей, уведенных в плен, исчисляемая в 10 тысяч человек.

Взята была громадная добыча из всех замков и дворцов; она была свезена в Базз, где широко тратилась на нужды восставших. Не говоря о снабжении воинов оружием, припасами и прочим, много уходило на развлечения мятежников. Если верить арабским писателям, в лагере Бабека слышались каждую ночь звуки флейт и мандолин, раздавались веселые песни, они звучали даже в вечера после сражений.

Военная обстановка, в которой все время находился Бабек, конечно, не давала возможности правильной организации нового строя. Несомненно, впрочем, что женщины были освобождены, гаремные запоры сломаны, покрывала сняты с женских лиц; женщины могли проводить время в обществе мужчин и выходили замуж свободно, по своей воле, без всяких обрядов.

Что касается земельного вопроса, то ни в одном источнике мы не находим даже намека на конкретные меры, которые принимал бы Бабек к обобществлению земли или хотя бы к управлению в землепользовании. Как было уже раньше указано, большинство земель в восставших провинциях принадлежало казне или родственникам халифа; были немногие крупные помещики арабского или иранского происхождения, были дехканы, но вся земля была в пользовании у крестьян, так как помещики не вели собственного хозяйства. Поэтому, когда в результате восстаний Бабека землевладельцы были так или иначе устранены, и земля освободилась от платежей и оброков, крестьянин оказался владельцем всей земли, которую он обрабатывал и стал собирать весь урожай с нее в свою пользу. Налогов с земли Бабеку брать не приходилось, так как у него скопился большой фонд из имущества, конфискованного им у арабов и сопротивлявшихся дехканов. О дальнейшем расширении площади землепользования едва ли могла итти речь. В Азербайджане, вблизи Армении, было еще много нерасчищенных земель, много лесов; было еще много земель, требовавших «оживления», т. е. устройства сети оросительных каналов. Крестьянству не под силу было поднять все эти земли, так как оно не было настолько многочисленно, а главное – у него не было достаточно живого инвентаря: завоевания, всегда сопровождавшиеся ограблением, отнятием именно скота в качестве добычи, воинские постои, требовавшие принудительной и даровой поставки военным с'естных припасов; наконец, вымогательства и притеснения агентов власти и самих помещиков не оставили почти никакого скота у крестьян. Скот же, отнятый ими теперь у врагов, шел на корм войску и едва ли мог быть обращен на нужды сельского хозяйства.

Но все же каждый крестьянин остался на той земле, которую он раньше обрабатывал. Главное зло, от которого он страдал, – бремя платежей и вымогательств – было снято с него: при высокой урожайности страны крестьянину открывался путь к лучшей жизни.

Крестьянство Азербайджана, глубоко невежественное и придавленное тысячелетним угнетением, крепко держалось еще своих древних суеверий, мистических верований в переселение душ, в возможность воплощения божества, нисходящего в мир, чтобы осчастливить людской род, принести благополучие обездоленным и угнетенным, устроить рай на земле. Счастье, все время сопутствующее Бабеку, освобождение крестьян от оброков и повинностей, избавление от вымогательств, чинившихся сборщиками податей, вселяло в них уверенность не только в то, что в Бабека вошел дух Джавизана, но и в то, что в нем воплотилось божество. Они поклонялись ему, как богу, сошедшему на землю.

Сам Бабек был тоже крестьянином, едва ли грамотным. Он выделился своим природным умом и одаренностью, он не менее других крестьян был в плену древних суеверий, и поклонение крестьян, постоянные удачи не оставляли в нем сомнения, что он и есть давно жданный посланец бога на земле. Это сознание вселяло в него веру в свою непобедимость, в то, что все должно ему удаваться. Вспоминались древние пророчества о царе Ширвине, вспоминались предсмертные слова Джавизана, что именно ему, Бабеку, суждено совершать дела, каких никто не совершал: возвеличить обиженных, низвести власть имущих. Эта уверенность, это самомнение затуманивало бывшее у него до того ясное сознание соотношения сил, отчетливое понимание целей и средств борьбы. Войска халифа, которые он разбивал одно за другим, перестали ему казаться страшными, они ему внушали только презрение, в его глазах это был только «сброд торгашей». Пренебрегая испытанной тактикой партизанской войны, которая приносила ему победу, он соглашается итти на бой в открытом поле с недисциплинированным, плохо вооруженным крестьянством против обученной, снабженной всеми видами оружия армии халифа.

По отношению к своим приверженцам он становится высокомерным, он уже не первый между равными, он бог и царь, они не смеют садиться в его присутствии.

Недооценка сил халифата была несомненно грубой ошибкой Бабека и как раз изменение его тактики, отступление от правильной осторожности совпало с моментом, когда с переменой правителя в Багдаде наступила и перемена в организации мусульманской армии.

Перелом

На престол халифов после смерти Мамуна вступил родной брат его Мотасим. Воспитанный в военных лагерях, чуждый придворной изнеженности, нередко покидавший роскошный стол дворца для прогулки за город, в селения, – он был суровым, грубым и деспотичным правителем, но с громадной энергией и выдержкой. В гражданское управление он мало вмешивался, предоставляя ведение дел своим визирям. В общем он опирался на финансовую и торговую аристократию, на верхушку буржуазии Савада, в религиозных вопросах поддерживал ее идеологию – ересь мотазилитов, и преследовал вместе с своим любимцем, главным кади, Ахмедом ибн Дуадоле, правоверных мусульман. Лидера их, популярного среди мелкой буржуазии Багдада, законоведа Ахмеда ибн Ханбала, он подверг телесному наказанию за то, что тот не хотел отказаться от догмы о божественном происхождении Корана. Главное, если не исключительное внимание Мотасима было обращено на реорганизацию военного дела.

Границы государства были в достаточной степени обеспечены. Ряд укреплений вдоль границы Византийской империи от Средиземного моря до Евфрата с поселенными там военными колонистами делали византийскую опасность ничтожной. Ту же роль в отношении турецких кочевников среднеазиатских степей играли могучие реки – Аму-Дарья и Сыр-Дарья (Джихон и Сихон по-тогдашнему). Главная опасность грозила халифату на внутреннем фронте. То были, во-первых, бесконечные крестьянские восстания, подрывавшие финансовую мощь империи, и, во-вторых, стремления правителей, особенно в отдаленных областях, на окраинах, стать независимыми, отделиться от халифата.

Против восстаний существовавшая организация войска была, как мы видели, совершенно непригодна. Во время опасного восстания в Египте, когда копты и местные арабы-земледельцы соединились против власти, восстание с перерывами тянулось с 812 по 832 год. Мотасим лично участвовал в усмирении его и убедился в непригодности местных арабских войск. Вскоре по вступлении на престол халифов он вычеркнул всех арабов Египта из списков жалованья, другими словами, освободил их от воинской повинности и упразднил этим все арабское войско провинции.

Войска, набранные из иранцев, даже хорасанская гвардия халифа, были не более пригодны. У них не было преданности царствующему дому. Неудачи с Бабеком показали, что против восстания в Иране они драться, как следует, не будут.

Был только один выход – реорганизовать совершенно основания, на которых совершался набор воинов, и изыскать новый человеческий материал, более пригодный для войны, чем арабы и иранцы. Таким материалом могли служить жившие по соседству с восточной окраиной халифата турки, а в западной части его – берберы. Оба племени жили в суровых условиях. Турки, кочевавшие в бескрайных степях Средней Азии, привыкли переносить и зимнюю стужу и снежные бураны, а часто и голод, когда от засухи и бескормицы погибал скот. Берберы жили в горах северной Африки, на окраине великой пустыни Сахары, были закалены в борьбе с дикими животными и с грозными явлениями природы, песчаными ураганами – самумом, страшным зноем, долгими переходами по безводным степям. И те и другие были прирожденными воинами, непрерывно сражались с соседними кочевниками, защищали свои стада от хищников, изобиловавших на их пастбищах, львов, пантер, гиен в Африке, волков и медведей в турецкой стране.

Частые стычки с пограничными турецкими племенами поставляли Ирану большое количество пленников. Не мало рабов давала и северная Африка, где частые бунты берберов приводили к военным экзекуциям и обращению в рабство мятежников. Еще при Мансуре встречаются отпущенные на волю турецкие рабы на военных должностях: один из них занимал такой важный пост, как пост коменданта Гамадана. Много было турецких рабов и у халифов.

Рабство в мусульманских странах не было той тяжкой формой эксплоатации труда, какой она была на Западе, в Риме, или в недавние времена в Америке. За небольшими, исключениями, это было домашнее рабство, не эксплоатация производственного труда, не насильственное выжимание прибавочной стоимости, а пользование услугами в домашнем обиходе за хорошую пищу и одежду. В богатых домах (а особенно при дворе халифа) бесчисленная челядь, у которой никакого дела не было, своим количеством, своими парадными одеждами и великолепным видом должна была свидетельствовать о богатстве и расточительности хозяина. Конечно, были рабы и другого рода, в больших количествах поступавшие из Африки (Занзибара), которых применяли к тяжелым работам в нездоровых местностях, например в низовьях Тигра и Евфрата. Там условия жизни рабов были ужасны и служили поводом к страшным восстаниям.

Сельское хозяйство в большей части халифата, раскинувшегося в той полосе, где осадков чрезвычайно мало и климат тропический, можно было вести только при условии искусственного орошения, и основой его служили ценные культуры жаркого пояса; финиковая пальма, хлопок, оливковое дерево, кунжут и другие. А искусственное орошение и ценные культуры требовали от земледельца, при тогдашних самых примитивных орудиях, чрезвычайно интенсивного труда, которого рабы не могли дать. Поэтому, даже в древние времена, даже во времена Римской империи, хозяйство которой было основано на рабском труде, в восточных провинциях Рима земледелие находилось в руках крестьян, правда, зависимых от помещиков или государства, прикрепленных к земле, но лично свободных, обрабатывающих каждый свой участок и лишь отдающих собственнику долю своей продукции.

То же было и в арабском государстве. Рабский труд применялся только в горном промысле, требующем совместней работы многих лиц, особенно в добыче селитры в болотистых низовьях Тигра и Евфрата, убийственный климат которых могли выдержать только африканские негры, покупавшиеся для этого в Занзибаре.

Закон ислама вообще относился к рабам весьма мягко, он их рассматривал не по-римски, как рабочий скот, а все же как людей. Как известно, законодательной книгой у мусульман является коран. Заключающиеся в нем законы изложены в общих выражениях и касаются быта почти патриархального общества; для сложных общественных отношений, царствовавших в эпоху Мамуна, они были мало пригодны и требовали пояснений и толкований. И вот в помощь корану явился второй источник мусульманского права, сунна, собрание хадисов – преданий – о том, как в том или ином конкретном случае поступал Мохаммед или первые халифы. Не подлежит сомнению, что некоторые хадисы могли дойти от времен Мохаммеда, были подлинными; несомненно тоже и то, что большая часть хадисов была сочинена мусульманскими богословами для подкрепления их собственных суждений непререкаемым авторитетом Мохаммеда. Но подлинные или неподлинные, хадисы были признаны законом всем мусульманским обществом IX века и являлись выражением правосознания населения того времени.

И вот хадисы гласят, что Мохаммед говорил: «Рабы – братья ваши, это слуги, которых бог поставил под вашу власть; имеющий в своей власти брата своего должен давать ему есть то же, чем он сам питается, и одевать его, как самого себя. Не возлагайте на него работы сверх сил, и если это случится, то помогайте ему».

«Никто да не говорит: раб мой или моя рабыня, но пусть говорит: мой слуга, моя служанка, мой мальчик». «Когда раб приносит еду, если хозяин не посадит его, то пусть даст ему кусок или два, ибо раб трудился над изготовлением пищи».

Отпускать рабов на волю не только рекомендуется, как богоугодное дело, но возлагается во многих случаях, как искупление вины (например, за нарушение поста, неисполнение предписаний о молитве).

Хадис гласит: «Если раб письменно попросит вас освободить его, – освобождайте, если он платежеспособен. Дайте ему нечто от благ, которые даровал вам бог. Не принуждайте рабынь ваших к проституции».

Детям внушалось под страхом наказания обращаться к рабам почтительно, а отнюдь не приказывать и не оскорблять их.

При таком положении домашних рабов вполне понятно, что халифы могли рассчитывать на преданность своих турецких рабов больше, чем на преданность подданных арабского и иранского происхождения. Турецкие рабы, обращенные в воинов, в гвардию халифа, получали прекрасное содержание; по сравнению с подданными пользовались привилегированным положением и могли быть уверенными, что рано или поздно получат свободу. При удаче они могли пройти быстро все иерархические ступени в гвардии халифа, занимать высшие придворные должности, наживать несметные богатства.

Мотасим начал покупать турецких и берберийских рабов в большом количестве. Цена турецкого раба, конечно, колебалась в зависимости от его здоровья и физической силы, но в среднем составляла 600 дирхемов. При громадных доходах халифа у него была возможность скупать рабов тысячами, и действительно он создал из них армию в 70 тысяч человек.

При преемниках Мотасима турки заполняют весь командный состав и весь высший придворный штат, и все они были вольноотпущенниками халифов или их рабами.

Организация войска из турецких рабов таила в себе противоречия, которые ускорили в конце века крушение халифата, но уже при Мотасиме сказались некоторые недостатки новой системы. Грубые, незнакомые с цивилизацией, привычные к грабежам и набегам, сыны степей и гор, попав в центр высокой культуры, каким был Багдад того времени, они обращались с населением его, как с покоренным. Имущество и честь горожан ни на минуту не были обеспечены от их насилия. Нечего и говорить, что их обращение с населением провинций во время походов было еще хуже, а потворство, которое оказывал двор их бесчинствам, создало сильное отчуждение от династии со стороны как раз тех слоев населения, которые составляли до сих пор опору Аббасидов – буржуазии Багдада и других городов Савада.

Недовольство граждан Багдада заставило Мотасима удалить из города рабские войска, но, не желая оставаться там без своей охраны, он решил перенести отсюда и свою резиденцию. Уже отец его, Гарун, искал подходящее место для перевода дворца из Багдада, где население было склонно к бурным выражениям своего недовольства.

В таком громадном городе, каким был в то время Багдад, где находился двор, где были сосредоточены все богатства и вся роскошь халифата, сосредоточилось и значительное количество люмпен-пролетариата: людей, лишенных определенной профессии и постоянного местожительства. То были иранские помещики, потерявшие имения в результате арабского завоевания; крестьяне, перешедшие в мусульманство и ушедшие из сел в города, где не нашли себе занятий; разорившиеся мелкие ремесленники и купцы; преступники, вышедшие или бежавшие из тюрем. Эти элементы играли видную роль во время всяческих волнений, происходивших в Багдаде, и могли стать опасными для правителя.

Местом для своей резиденции Мотасим выбрал небольшое местечко на 100 километров выше Багдада, по Тигру, – Самарру, которая была по этому случаю переименована в Сурраменра («радуется, кто видит»). Туда он перевел и рабское войско и этим самым поставил себя в полную зависимость от этого войска, всецело вручив ему судьбу всей династии. Результат сказался скоро после смерти Мотасима: за одно десятилетие (861–870 гг.) сменилось в Самарре шесть халифов, из которых только два умерли собственной смертью.

Какие бы ни были дальнейшие последствия новой организации войска, в царствование Мотасима она сразу дала хорошие результаты в смысле усиления военной мощи халифата и сыграла решающую роль в борьбе халифата с Бабеком.

Усмирение крестьянского восстания в Азербайджане стояло перед Мотасимом первоочередной задачей. Не только две провинции были оторваны от халифата и в них создано крестьянское царство, – был отрезан путь в Хорасан, и доходы этой богатейшей провинции не могли поступать в Багдад. Кроме того, Бабек двинул в Хорасан уже войско с целью поднять и там восстание. Халифату грозил полный развал.

Произведен был новый набор войск из всех западных областей империи, но к этим войскам были присоединены новосозданные отряды из турецких рабов. В первых же столкновениях с новыми войсками выяснилось, насколько Бабек стал пренебрегать элементарной осторожностью. Горные проходы, открывающие доступ в Джебаль со стороны Месопотамии, не были им укреплены, в них не было поставлено необходимых гарнизонов. Войска халифа прошли эти проходы, не встретив сопротивления, и подступили к Гамадану. И опять Бабек забыл свою осторожность и отклонился от своей испытанной тактики: он принял бой под Гамаданом, рассчитывая, повидимому, на численный перевес своего войска. Сражение в открытом поле, как и следовало ожидать, окончилось полным разгромом плохо вооруженных, не имеющих конницы повстанцев.

Пятьдесят тысяч крестьян полегло на поле битвы. Остальные обратились в паническое бегство и рассеялись, преследуемые мусульманами. Часть их бежала через Армению в пределы Римской империи; сам Бабек спасся в родные горы, куда вскоре ему удалось стянуть беглецов и восстановить свои войска.

Путь в Азербайджан для правительственных войск был открыт. Халиф приказал командующему Абу Саид Мохаммеду ибн Юсуф двинуться со всеми силами к Ардебилю, восстановить по дороге все крепости, разрушенные Бабеком, оставив в них достаточные гарнизоны, и окружить, насколько возможно, Ардебиль и его окрестности, дабы прервать подвоз зерна и прочих припасов для войска Бабека. Однако для окончательной победы Мотасим счел эти силы недостаточными; он принял меры, чтобы собрать свежие пополнения, а управление Азербайджаном, Арменией, Арраном, Муканом и Джебалем поручил вместе с главным командованием всеми войсками, посылаемыми против Бабека, лучшему генералу халифата, прославившемуся еще в царствование Мамуна. То был Гайдар ибн Каус эль Афшин.

Афшин – одна из любопытнейших фигур того времени, на его жизни и деятельности ярко отразились классовые отношения в халифате в начале IX века.

Иранец по происхождению, крупный феодал, владетельный князь Ошрусны (округ в Узбекистане), он официально исповедывал мусульманскую религию. Взысканный милостями Мамуна, он стал своим человеком при дворе. Ему была поручена трудная провинция Барка (на запад от Египта), где ему пришлось подавлять восстание туземных племен. После успешного усмирения мятежа он был переброшен в Египет, где в это время шло восстание арабов и коптов. И с ним он справился успешно, так что прибывшему самолично Мамуну уже не оставалось ничего другого делать, как расправляться с побежденными. Отличился он и в войнах с Византией. И теперь ему поручалась ответственнейшая задача – сломить Бабека.

Медлительность и необыкновенная осторожность, с которой он вел эту войну, возбуждали ропот и недовольство войска; его поведение, его более чем странные сношения с Бабеком, – все это представлялось совершенно непонятным, если бы громкий процесс, возбужденный против его спустя несколько лет после гибели Бабека, не обнаружил скрытые мотивы его поступков, не вскрыл его ненависти к арабам.

Вся история осады показывает, что Афшин, как большинство зиндиков, не сочувствуя, конечно, крестьянскому восстанию, хотел им воспользоваться, чтобы подорвать военную мощь халифата, а затем захватить руководство восстанием в свои руки.

Таков был Афшин, главнокомандующий силами империи халифов, направленными против Бабека.

Разгром Бабека под Гамаданом имел самые пагубные последствия для дальнейшего хода восстания. В глазах многих его приверженцев поражение Бабека уронило его престиж, сняло с него ореол божественности и непобедимости: из воплотившегося бога он стал земным царем. Многие крестьяне потеряли веру в победу и стали отставать от движения, возвращаться в свои селения. Часть из них стала искать нового вождя, который повел бы их к новым победам.

Разгром под Гамаданом произвел и в психологии Бабека громадную перемену. Он пришел к убеждению, что крестьянство одно не в состоянии одолеть врага. Двадцать лет он шел по пути побед, Двадцать лет он призывал крестьян Ирана присоединиться к борьбе их братьев в Азербайджане, и на зов его крестьянство Ирана не откликнулось. Горцы Дейлема и Табаристана также не двинулись. В центральных провинциях Ирана царил глубокий покой; в Хорасане были, правда, кое-где вспышки, но разрозненные, мелкие; которые легко подавлялись и не могли разгореться в пожар. И он все упорнее начинает искать союзников вне своего класса, главным образом из среды дехкан, которые сопутствовали движению, хотя по мотивам совсем иным, чем крестьянство. Бабек, как мы видели, и раньше относился к ним благожелательно и старался привлечь их на свою сторону; теперь же он свою ставку поставил на них. Он доверил им ответственные посты, вступил в дружбу с мелкими феодалами Армении, особенно с Сембатом ибн Сахл, положившим начало династии Багратидов, занявших впоследствии троны Армении, Абхазии и Грузии.

Он забыл уроки восстания Абу Мослима, забыл, что союз крестьянства с эксплоататорами даже в случае победы приведет к новому рабству.

Он стал искать союзников и вне пределов Ирана. Он вступил в сношения с императором Византии. Византийские источники говорят, что после гамаданского разгрома сам Бабек бежал в римские пределы и по прибытии в Синоп вступил в переговоры с императором. Эту версию, однако, необходимо отбросить как совершенно неправдоподобную. Бегство его из Азербайджана привело бы неизбежно к полному развалу всего движения, между тем мы знаем, что после Гамадана силы повстанцев очень скоро собрались вновь в Азербайджане и оказали успешное сопротивление подходившим войскам Абу Саида у себя на родине, в Ардебильском округе. Вернее арабская версия, что Бабек завязал сношения с Феофилом через беженцев, спасшихся в Синоп после поражения. Он писал императору, желая его заинтересовать в движении, будто он сам христианин и готов обратить в христианство своих приверженцев, но «если бы я предложил им, – писал он, – немедленно принять христианство, они отказались бы; я их отговариваю от ислама и проповедую им религию, которая им нравится; когда же мы одолеем халифа и все примут мою веру, я их призову к христианству, и весь мир станет христианским».

Подействовала ли на Феофила перспектива обращения всего мира в христианство или, скорее, он нашел чрезвычайно выгодным для своих планов против халифата иметь союзников в сердце вражеской империи, – он пошел на соглашение с Бабеком. Мир, заключенный Византией с Мотасимом, был нарушен, и Феофил двинулся с войсками к сирийской границе.

Тем временем хуремиты, бежавшие после Гамадана в Синоп, утратив веру в Бабека и занявшись поисками нового вождя, прослышали, что в Константинополе живет отпрыск древнего царского рода Ирана и решили разыскать его и сделать своим царем. Они вспомнили древний иранский обычай, по которому царем Ирана может быть только потомок царского рода, тем более царского рода должен быть тот, в которого воплотится освободитель, царь Ширвин.

Действительно в Константинополе проживал в бедности и нищете юноша Феофоб, сын бежавшего еще давно из пределов халифата иранского царевича и какой-то сводни, к которой он, живя в большой нужде, поступил в услужение.

Умер отец, умерла и мать, сын остался сиротой без всяких средств.

Его разыскали беженцы и довели о нем до сведения Феофила. Если император для успешной борьбы с исконным врагом пошел на союз с крестьянскими бунтовщиками, то тем более ему должна была улыбаться поддержка настоящего претендента на иранский престол, который, к тому же, был христианином. Он взял юношу ко двору, возвел в сан патриция и дал ему в жены собственную сестру.

Отправляясь в поход на Сирию, он взял его с собой, поставил во главе иранского легиона, образованного из беженцев.

Феофоб отличился в боях, заслужил полное доверие императора, и в 834 году, когда византийцы потерпели поражение и Феофилу грозила опасность быть взятым в плен, только храбрость иранского легиона и находчивость Феофоба спасла императора от окружавших его со всех сторон арабов.

Дальнейшая судьба Феофоба не оправдала возлагавшихся на него надежд. Спасенный им император, уезжая с театра военных действий в столицу, поручил командование своему спасителю. Иранцы его легиона провозгласили его не только царем Ирана, но и императором Византии; Феофоб благоразумно отказался от опасной почести и сохранил верность своему благодетелю.

Феофил отозвал его в Константинополь и продолжал выказывать ему свое благоволение.

Иранский же легион, хотя не подвергся наказанию, но был расформирован и размещен по разным городам империи. Перед смертью, однако, желая оставить престол своему сыну Михаилу и опасаясь конкуренции со стороны Феофоба, Феофил приказал его умертвить. Иранцы, укрывшиеся в Римской империи и возлагавшие надежды на Феофоба, рассосались среди разноплеменного населения Византии и в дальнейшем уже не играли никакой роли в борьбе Ирана против халифата. Так кончился романтический эпизод, создавший соперника Бабеку в руководстве иранцами, борющимися против завоевателей, соперника, не возглавлявшего крестьянские массы, а стремившегося повернуть обратно колесо истории и восстановить древне-иранское государство.

Как же относился Бабек к новоявленному претенденту на иранский престол? Источники об этом молчат. Лишь византийский писатель Геннесий, сообщая, как и другие византийцы, о бегстве Бабека в Римскую империю после гамаданского разгрома, говорит, что именно Бабек явился инициатором розысков Феофоба. Едва ли можно поверить этому утверждению. Во-первых, мы знаем, что Бабек не мог бежать с другими в Синоп, а оставался в Азербайджане, где организовывал сопротивление наступающим войскам халифа. Во-вторых, признание им Феофоба царем Ирана означало бы отказ от собственной миссии, а во всей дальнейшей истории борьбы его, продолжавшейся еще два года, мы не видим, чтобы он отрекался от своего призвания. Он продолжает властно всем распоряжаться, продолжает требовать себе поклонения и почитания, даже усиливает это требование, попрежнему высокомерно обращаясь со своими приверженцами, как вождь, облеченный божественной благодатью.