Текст книги "Записки конструктора-оружейника"

Автор книги: Михаил Калашников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

Образец единого пулемета требовалось представить на испытания как на сошках, так и на станке. Вариант ручного пулемета на сошках мы успешно отработали. Сложнее оказалось с постановкой изделия на треножный станок для использования его в качестве станкового пулемета. Станка у нас просто не было.

С просьбой выделить нам один станок конструкции Саможенкова (именно на него поставили свой образец Никитин с Соколовым) мы обратились к своим конкурентам. Однако получили отказ. Понять их позицию в данном случае как-то, по всей вероятности, можно. Не хотелось делиться материальной частью, которую, кстати, они лично не разрабатывали, с нами, их соперниками, столь дерзко и неожиданно вставшими на их пути. Но принять ее сердцем я до сих пор не могу, потому что сам никогда так не поступал и не поступлю. Мы, пожалуй, тогда впервые столкнулись с явным нежеланием конкурентов содействовать нам в честном соревновании, если у нас возникала сложная ситуация.

Встала проблема: где взять станок? Изготовить новый – нет времени. В те дни мне пришлось быть в Москве. Заходил и в Главное артиллерийское управление по делам, связанным с принятием на вооружение унифицированных систем под промежуточный патрон. В разговоре поделился нашими заботами по отработке единого пулемета с инженер-полковником Дейкиным. Высказал тревогу, что мы не сможем выйти на полигонные испытания, если не найдем треножный станок.

Владимир Сергеевич поднялся из-за стола.

– Идем, я проведу тебя в одну комнату. Может, там ты на первый случай и подберешь для пулемета что-нибудь подходящее.

Мы прошли в кабинет, напоминавший собой небольшой музей с коллекцией орудия и несколькими образцами принятых на вооружение треножных станков.

– Вот посмотри, – обвел рукой Дейкин. – Здесь есть и станок конструкции Саможенкова. Понимаю, нагорит мне за самовольство, но другого выхода помочь тебе не вижу, кроме того чтобы отдать этот станок. Хотя он теперь и музейный экспонат, но, полагаю, интересы дела превыше всего. Так что забирай.

– А как же с разрешением? – беспокоюсь.

– Не волнуйся, я все улажу. Предвижу, конечно, что не избежать жалоб от твоих конкурентов, да не заваливать же твою конструкцию еще до испытаний. – Владимир Сергеевич помог мне собрать станок, и мы вышли. – Мой тебе совет – свяжись с Саможенковым, поговори с ним сам. Возможно, потребуется некоторая переделка станка, чтобы приспособить его под ваш образец. Личная твоя договоренность с конструктором, а я думаю, он пойдет навстречу, позволит снять все вопросы, если конкурирующая «фирма» вдруг запротестует.

Дейкин словно в воду глядел. Узнав, что у нас появился треножный станок, выделенный ГАУ, наши соперники выразили протест и пожаловались на самоуправство Дейкина. Я по совету Владимира Сергеевича связался с Е. С. Саможенковым и объяснил ситуацию, в которой мы оказались. Нам потребовалось к тому же несколько убавить рост станка, чтобы из пулемета было удобно стрелять. Евгений Семенович не возражал. Мы поблагодарили его за поддержку. Забегая вперед, уточню, что принятый позже на вооружение армии наш единый пулемет ПК более пяти лет, вплоть до его полной модернизации, обеспечивался треножным станком конструкции Саможенкова.

А в ходе испытаний конкуренты продолжали предъявлять нам новые претензии. Они опротестовали изменение нами конструкции станка. Главный заказчик не нашел в этом никакого криминала, и протест отклонили, уточнив, что на изменение мы получили согласие конструктора. Обстановка между тем накалялась, становилась все более напряженной. На полигонных испытаниях наш образец, равно как и Никитина – Соколова, получил положительную оценку и был рекомендован на войсковые испытания.

Как-то поздно вечером позвонили мне из ГАУ: утром представитель нашего КБ должен быть в Москве, в готовности в тот же день выехать на полигон. Что делать? Командировочное предписание уже не оформить, денег на расходы тоже нет возможности получить. Разыскиваю к полуночи Л. Г. Коряковцева, даю ему деньги из семейного бюджета и прошу ночью вылететь в командировку.

Тогда из нашего города рейс на Москву совершал Ил-14. Летел он четыре-пять часов и приземлялся в столице рано утром. Коряковцев позвонил из ГАУ, что прибыл благополучно и выезжает на полигон. Оказывается, там приостановили испытания пулемета из-за какой-то нестыковки в документации, допущенной при оформлении. Ливадий Георгиевич прибыл на полигон вовремя, а его через контрольно-пропускной пункт на территорию части не пропускают: кроме паспорта, нет никаких документов – ни командировочного предписания, ни соответствующей формы допуска.

Коряковцев не растерялся, немедленно вышел на связь с Дейкиным, объяснил ситуацию. Владимир Сергеевич позвонил начальнику полигона, и проблему решили быстро. К тому времени выяснилось, что успели разобраться в документации и без нашего представителя, и его вмешательство не потребовалось.

Так что нервозности хватало. И связана она часто была с мелочными придирками, нежеланием порой представителей нашего министерства глубоко вникнуть в существо вопросов. Подливали масла в огонь нередко и конструкторы из конкурирующей «фирмы». У них то и дело возникало подозрение: мол, мы пытаемся обойти их неправедными путями.

Иногда дело доходило до смешного. Был у нас на заводе стрелок-испытатель Л. Г. Копотев – настоящий виртуоз владения оружием. Образцы он осваивал быстро, тонко чувствовал изделия. Когда испытывали единый пулемет, Лев Герасимович поспорил с полигоновским испытателем, что выстрелом из ПК на расстоянии 100 метров закроет крышку карманных часов. Вышли на огневой рубеж, и он спокойно проделал эту процедуру. Оппонент Копотева, не выдержав, даже зааплодировал. Обычно, когда мы приносили в тир образец, Лев Герасимович шутил:

– Вы сразу говорите, как надо стрелять: плохо или хорошо. Могу исполнить и то и другое.

Он мог нарисовать на мишени, стреляя, любую цифру. Так вот, представители из конкурирующего КБ, убедившись в мастерстве Копотева, выдвинули требование, чтобы он не участвовал в испытаниях. Мотивировали свою претензию тем, что, дескать, испытателя специально готовили на заводе в стрельбе именно из нашего образца. Мы вынуждены были отозвать Льва Герасимовича с полигона.

Пришлось в этом положении, как говорил, попадая в трудные ситуации, Цицерон, не только выбирать из двух зол меньшее, но и извлекать из них то, что могло быть полезным. Мы брали предельную отмобилизованность на работу, зараженность на тщательную отработку образца, готовность противостоять любым неожиданностям, что придавало нам уверенности, прибавляло сил.

И вот войсковые испытания. Проводились они в нескольких военных округах, в том числе Туркестанском, Одесском и Прибалтийском. От каждого конструкторского бюро выезжали на места проведения испытаний по равному числу представителей. В. В. Крупина, хорошо изучившего специфику, климатические условия жаркого юга еще во время испытаний автомата, мы делегировали в Среднюю Азию, В. Н. Пушина – к Черному морю, Л. Г. Коряковцева – в Прибалтику. Я остался на заводе, создав здесь своеобразный штаб, куда должна была стекаться информация о результатах испытаний. Помогал мне ее сопоставлять и обрабатывать А. Д. Крякушин, который при необходимости потом тоже выезжал в войска.

Министерство обороны создало на местах испытаний специальные комиссии, в которые вошли компетентные и строгие специалисты из управлений и непосредственно из войск. Им запрещалось входить в контакт с представителями КБ. Они должны были придирчиво, с максимальной объективностью оценивать работу образцов. Солдаты, сержанты и офицеры, испытывая изделия двух систем, сообщали членам комиссии, как ведет себя тот или иной образец, хотя офицеры-специалисты лично наблюдали за стрельбами и за поведением оружия в различных ситуациях.

Если возникала какая-то трудность, требующая моего вмешательства, я немедленно вылетал в тот или иной округ. Первый и очень тревожный сигнал поступил от Крупина, из Туркестанского военного округа. Я получил от него телеграмму с грифом «Срочная». В ней Владимир Васильевич сообщал: «Испытание на большое число ударов остановлено после десяти из-за массового неизвлечения. Принял все меры, но безрезультатно. Срочно вылетайте со слесарем и калибрами сегодня. Заказал разговор, но Москва не может соединить».

Да, положение у Крупина, видимо, складывалось отчаянное, если он, очень находчивый человек, не смог на месте принять меры сам. Текст телеграммы расшифровывался так: после 10 тысяч выстрелов у нашего пулемета происходило «пригорание» ствола, то есть после интенсивной автоматической стрельбы ствол не отделялся от ствольной коробки.

Я немедленно связался с директором завода, доложил обстановку и свое решение вылететь в Самарканд (именно там проходили испытания). Белобородов сразу понял, что дело нешуточное, спросил, чем необходимо помочь. От всякой помощи я отказался, даже не стал брать с собой слесаря с калибрами. Уяснив по телеграмме, что произошло, понял: недостаток можно устранить на месте. Главное – успеть вовремя.

Это сейчас, на современных авиалайнерах, можно добраться до любого уголка страны за несколько часов, а в конце 50 – начале 60-х (испытания проходили в июле – августе 1960 года) не так-то просто было попасть с Урала в Узбекистан самолетом. Пришлось делать несколько пересадок. Поспел я в Самарканд как раз в последний рабочий день недели.

Взволнованный Крупин не находил себе места.

– Что будем делать? Стволы при стрельбы «горячими» патронами «пригорают» так, что приходится выбивать их молотком. Наши конкуренты ходят и руки потирают. Они считают, что недостаток неустраним.

– Первое, что сейчас необходимо, так это спокойствие, – останавливаю Владимира Васильевича и спрашиваю его: – У тебя есть небольшой чемодан?

– При чем тут чемодан? – недоуменно посмотрел на меня Крупин.

– Так, есть или нет?

– Найду, конечно, если требуется. Но зачем он нужен ?

– Найди, пожалуйста, уложи в него стволы, и будем действовать дальше. Сейчас 15.30. Нам надо успеть до конца рабочего дня попасть в гальванический цех какого-нибудь завода или в мастерские, где есть гальваника. Повезем стволы туда и будем хромировать посадочные места. Это единственный выход, чтобы быстро и без потерь устранить недостаток.

– Но нам же стволы не выдадут, – развел руками Крупин.

– Сейчас пойду к председателю комиссии и попрошу выдать на сутки стволы для доработки. Думаю, что возражений не встречу. А ты ищи завод, мастерские, базу, что угодно, где мы будем хромировать.

Председатель комиссии дал «добро» на приостановку испытаний еще на сутки, тем более что в эти сутки входил и выходной день. Мне выделили машину, и вместе с представителем комиссии инженер-подполковником А. А. Малимоном мы выехали на одну из военных баз, где Крупин нашел гальванический цех. Я вез с собой чемодан со стволами.

Прибыли туда под конец рабочего дня. Начальник базы, выслушав нашу просьбу, покачал головой: мол, ничего сейчас сделать невозможно, все рабочие уже расходятся по домам. Но мы уже знали, что вездесущий Крупин задержал нужного нам специалиста-гальваника. Требовалось только получить принципиальное согласие руководителя на производство работ, которые могли затянуться, по нашим расчетам, далеко за полночь.

Объяснив начальнику базы ситуацию, в которую мы попали, я сказал, что в цехе гальваники есть человек, согласившийся нам помочь и еще не ушедший домой.

– Раз не ушел и сам не против поработать, я не возражаю.

Действительно, работать нам пришлось до утра. Не было опыта хромирования именно посадочного места. То лишнее наплавляли, то мало оказывалось. Когда отхромировали наконец по требуемым размерам, можно было надеяться, что «пригорание» больше не повторится.

Положили стволы в чемодан, из которого, оказывается, Крупин вытряхнул в гостинице свои личные вещи, и отнесли его в машину. Гудел, словно встревоженный улей, восточный базар рядом с мечетью Биби-ханум, возведенной когда-то Тимуром в честь своей красавицы жены. Я тронул за плечо Малимона:

– Александр Андреевич, я думаю, не грех после ночных трудов и арбузом полакомиться, и знаменитой пахучей мирзачульской дыни попробовать. Не возражаешь?

– Предложение принимается, – весело сказал сидевший на переднем сиденье Малимон, тряхнув своей густой шевелюрой.

Мы пройтись вдоль аппетитных рядов, заполненных восточными дарами природы. Гранаты и алыча, персики и айва, круглые мячики сливы «кок-султан» и ароматные, тающие во рту груши, грецкие орехи и розовые, величиной с небольшой арбуз, «юсуповские» помидоры... Все это богатство предлагалось на выбор, громко нахваливалось. Но мы искали арбузы.

Впрочем, искали – это слишком сказано. Горы дынь и арбузов занимали всю территорию, свободную от прилавков. Мы взяли один, огромный, килограммов на десять, арбуз, пару увесистых дынь, положили их в машину и, лавируя между повозками и подъезжающими к базару на осликах дехкан, стали выбираться на дорогу, ведшую к обсерватории Улугбека и дальше, к бурной, с обжигающей ледяной водой реке Зеравшан. Ехали в предвкушении полакомиться сочной, сахаристой арбузной мякотью. Чемодан со стволами я держал на коленях.

Перед самым мостом через реку из-за поворота нам прямо под колеса по встречной полосе выскочил велосипедист. Водитель взял круто вправо, и машина пошла под откос. Кустарником с нее содрало тент, погнуло державшие его дуги, от ударов изуродовались крылья. Машина опрокинулась набок, и из нее посыпались на землю дыни и так тщательно вроде бы оберегаемый нами арбуз. Он стукнулся по пути о камень и раскололся на много алых кусков. Чемодан же со стволами я сумел удержать в руках.

Все обошлось более-менее благополучно, если не считать полученных нами синяков и шишек да изрядно побитой машины.

– Вот и арбуз разрезать не надо, – грустно пошутил Александр Андреевич, протягивая мне кусок. – Весь не съедим, так хоть попробуем, каков он на вкус непосредственно в аварийной ситуации.

До части мы добрались своим ходом. Привели себя в порядок, доложили председателю комиссии о выполненной нами работе, о готовности продолжить испытание образцов. А командиру части, выделившему нам транспорт, я сообщил, что солдат-водитель в повреждении автомашины не виноват.

На следующий день на учебный центр, где испытывались пулеметы, с самого утра легла знойная духота, и даже обычно прохладный ветерок, дувший с гор, не приносил свежести. Стволы изделий после нескольких сотен выстрелов начинали краснеть, становились раскаленными. Шло испытание тем самым «горячим» патроном. Поступила команда снять стволы. Солдаты отвели в заднее положение раму с затвором, сдвинули до отказа влево замыкатель и свободно отсоединили стволы. «Пригорания» не было обнаружено ни у одного из испытывавшихся образцов.

А количество выстрелов росло до 20, 30 тысяч. Все наши пулеметы работали нормально. Впрочем, и у наших конкурентов ни один из образцов не дал сбоя, пока условия испытаний вновь не усложнили. Солдатам, стрелявшим из пулеметов, дали команду опустить оружия в арык, в воду, в которой, пожалуй, было больше ила, чем воды. В притопленном состоянии изделия поволокли. Потом последовала команда «На берег, огонь». И солдаты вновь начали стрельбу. Из наших образцов сразу открыли автоматический огонь, а у конкурентов пулеметы зачихали одиночными выстрелами.

Представитель из соперничающего с нами КБ начал заметно нервничать. Замочку в арычной воде повторили. И вновь чихание образцов у них и нормальная автоматическая стрельба у нас.

Вечером в номер принесли телеграмму. Не зная, в какой гостинице я живу и ее адрес, находчивый Коряковцев отправил депешу в Самарканд по номеру телефона, сообщенному мной ему сразу после приезда в город.

«Связь прервана. Дела идут хорошо. Отр. друзей выдержал только 7,5. Упражнение, скорость, эффект выиграли. Позднее попытаюсь связаться. Получением телеграфируйте. Всего хорошего, Ливадий».

Весть эта очень порадовала меня. До поездки в Самарканд я побывал в Прибалтике и убедился, что объективно наши образцы показывали там на испытаниях лучшие результаты. По условиям испытаний стрельба из пулеметов велась так: сначала следовали в 3 – 4 выстрела короткие очереди, потом несколько длинных – 10 – 12 выстрелов. И вот во время одной из длинных очередей у наших конкурентов произошла задержка – перехлест ленты. Потом еще такая же задержка. Правда, вскоре они прекратились, стрельба пошла нормально.

И вдруг через какое-то время на экстренное заседание собралась комиссия, проводившая испытания. Оказалось, представители конкурирующего с нами КБ пошли на хитрость: чтобы избежать перехлеста ленты, они предупредили всех, кто стрелял, – длинные очереди давать не более 10 выстрелов. Этот маневр заметил офицер, член комиссии, и привел все в соответствие с условиями испытаний. И тогда сразу у нескольких пулеметов случились задержки, связанные с перехлестом ленты.

Сам факт попытки представителей КБ облегчить установленные правила получил очень суровую оценку. А тут еще другое произошло. Из-за сильной отдачи одному из солдат ушибло скулу лица. Выяснилось, что отсечка газа, обеспечивавшая улучшенное воздействие на раму на большом пути ее перемещения при стрельбе, если солдат не зафиксировал оружие в определенном положении, имела и отрицательный фактор. Отдача на затвор шла с весьма большим давлением и передавалась на приклад, который бил в скулу. Если в спокойной обстановке стреляющий мог прижать приклад как ему удобнее и обуздать отдачу, то в бою выбирать такое положение будет некогда и неизбежно может последовать травма лица.

Все эти факты и рассмотрела комиссия на своем заседании. Представителей конкурирующего с нами КБ строго предупредили о недопустимости вмешательства в действия стреляющих. Напряжение на испытаниях все возрастало.

Как раз в те дни, когда я находился на испытаниях в Прибалтике, на полигон прибыл по служебным делам главный маршал бронетанковых войск П. А. Ротмистров, в то время начальник Военной академии бронетанковых войск. Он с интересом наблюдал, как идет стрельба из новых систем, внимательно знакомился с образцами как Никитина – Соколова, так и нашими. Попробовал их в действии. Никаких суждений не высказал, понимая, что не имеет права нарушать объективность и как-то влиять своими оценками на комиссию.

Со мной Павел Алексеевич встретился накоротке, видимо узнав, что в конструкторы стрелкового оружия я пришел из танкистов. Разговор шел непосредственно в учебном центре, и только о деле. Правда, первый вопрос Ротмистрова можно считать личным.

– О том, что ушли из танкистов, не жалеете? – Он чуть поправил очки, пристально посмотрел на меня сквозь линзы.

– Ушел не по своей воле, товарищ главный маршал, из-за ранения. А потом неожиданно для себя увлекся конструированием оружия. Наверное, это как раз тот случай, когда можно сказать, что не было бы счастья, да несчастье помогло.

– Вы правы, война многое и у многих фронтовиков в жизни перевернула. – И Павел Алексеевич переменил тему беседы. – Танкистам нравится ваш автомат в танковом исполнении. А в каких вариантах вы разрабатывали единый пулемет?

– Как и Никитин с Соколовым, предусматриваю использовать его не только в качестве ручного и станкового, но и бронетранспортерного.

– Имейте в виду, что и на современные танки нужен хороший современный пулемет. – Ротмистров голосам выделил слово «современный».

– Подумаем и над этим, Павел Алексеевич, – пообещал я. – Только вперед не хочу забегать. Идут испытания, и пока неизвестно, чей образец по их итогам будет рекомендован для принятия на вооружение.

– Ясно. Спасибо. Удач вам.

Ротмистров попрощался со всеми и пошел к машине. Позже, когда во второй половине 60-х годов он станет помощником министра обороны, мы еще встретимся с ним. И он поздравит меня с принятием на вооружение танковых войск пулемета ПКТ, который отличался от ПК тем, что мы ввели дополнительно электроспуск и упразднили прицельные приспособления, оставив большинство деталей, принцип разборки и сборки такими же, как и у базового пулемета ПК.

Но вернемся к телеграмме, присланной Коряковцев в Самарканд, и расшифруем ее. «Связь прервана» – значит, Ливадий Георгиевич несколько раз пытался выйти с мной на телефонный разговор, но не сумел. «Дела идут хорошо» – тут комментарий, полагаю, излишен. «Отр. друзей выдержал только 7,5» – это произошла поломка отражателя гильз у пулемета наших конкурентов после 7,5 тысячи выстрелов. Недостаток серьезный, и требовалось время его устранить.

«Упражнение, скорость, эффект выиграли...» Выполнение упражнения, или стрельба по мишеням на кучность боя, – важнейший параметр при определении боевых преимуществ образцов. И то, что наши пулеметы на испытаниях в Прибалтийском военном округе показывали лучшие результаты, не могло не радовать.

А что крылось за словами «скорость, эффект»? Быстрота и качество разборки и сборки оружия. Солдаты, сержанты и офицеры, испытывавшие образцы, должны были показать, насколько быстро и эффективно они могут разобрать и собрать каждый пулемет. Любая, даже небольшая, усложненность в конструкции, как правило, замедляла этот процесс. Максимальная простота устройства нашего образца дала возможность обойти конкурентов и по этому показателю.

Вроде бы все складывалось для нас удачно. Но я не обольщался результатами. Случай с «пригоранием» ствола при стрельбе «горячими» патронами наводил на серьезные размышления. Пусть мы быстро устранили недостаток, задержек больше не происходило, однако минус в работе нашего пулемета на том этапе испытаний комиссия зафиксировала.

Недостаток есть недостаток. И пусть не обошлось без задержек и у системы Никитина – Соколова, мы понимали, что нельзя успокаиваться. Самые сложные испытания проходили именно в Туркестанском военном округе, где сами по себе климатические условия часто экстремальны, где в жесточайших условиях оружие проверяется на надежность, живучесть, безотказность.

После купания в арыке пулеметам предстоял экзамен на поведение в условиях запыленности. А проще – волочение за танками в густой пыли, как это было при испытании автомата и ручного пулемета. Наши образцы сравнительно успешно преодолели сложный барьер. Вновь нас выручил эффект «вывешенности» трущихся деталей в ствольной коробке. Наблюдая за ходом трудной проверки на живучесть, я возвратился памятью к войсковым испытаниям 1948 года, когда выезжал вместе с В. А. Дегтяревым и С. Г. Симоновым в соединение, где испытывали ручной пулемет РПД, самозарядный карабин СКС, и автомат АК.

Припомнился мне такой штрих. Перед тем как выйти на стрельбы из РПД, солдаты, сержанты и офицеры очень тщательно протирали ленту и патроны от пыли. Ручной пулемет Дегтярева при всех его достоинствах весьма боялся работы в условиях запыленности. Стоило подуть ветру, порывы которого несли пыль, оседающую на образце, на снаряженной ленте, как при ведении автоматического огня следовали задержки. Подобную слабость пулемета не смогли ликвидировать и при доработке, что снижало надежность оружия.

Но, видимо, авторитет Дегтярева сильно довлел и над теми, кто испытывал, рекомендовал его изделия для принятия на вооружение, и они закрыли глаза на не такой уж и маленький недостаток. Между тем при интенсивной стрельбе, особенно в среднеазиатских условиях, о чем мне неоднократно говорили командиры частей и подразделений, в чем и сам не раз убеждался, трущиеся детали РПД быстро теряли свои расчетные зазоры. Пыль при трении, словно ржа, разъедала металл. Особенно уязвимы были детали, обеспечивавшие питание пулемета, работу автоматики.

Проектируя, разрабатывая оружие, конструктор не вправе обольщаться результатами, достигнутыми при испытаниях в заводских условиях, на полигоне и даже в войсках, какое бы удовлетворение они ни приносили. Мой принцип: при разработке образцов исходить не из результатов двухнедельных и месячных испытаний, а думать о том, как поведет себя оружие при длительной эксплуатации в войсках, хватит ли ему надежности и живучести при использовании в дождь и снег, в мороз и жару, в горах и пустыне, после ударов и падений. Не сомневаюсь, что думал над повышением надежности работы ручного пулемета и Дегтярев. Но довести изделие до лучших кондиций в расчете на длительную войсковую эксплуатацию он все же не сумел. И в том, что в конце 50 – начале 60-х годов РПД заменили на более живучий образец, не последнюю роль сыграл фактор его недостаточной надежности в условиях запыленности.

Образцам единых пулеметов системы Никитина – Соколова и моей конструкции приходилось на испытаниях во много раз тяжелее, чем РПД в 1948 году. Главный заказчик постоянно ужесточал условия испытаний. Так оно и должно быть – никакой поблажки ни одной из сторон.

Как я уже упоминал, в Одесском военном округе наше конструкторское бюро представлял В. Н. Пушин. Он сообщил мне о предстоящем купании пулеметов в соленой морской воде. Вскоре после возвращения из Самарканда я вылетел в Одессу. Пробыл там недолго, убедившись, что наши образцы хорошо держат марку, по ряду показателей превосходя конкурирующие с ними изделия. Морские ванны не изменили их поведения, пулеметы работали нормально.

Позже получил от Виталия Николаевича телеграмму: «Закончены, все отлично». Положительный результат нам дали испытания в части, дислоцировавшейся в Прибалтике. Обнадеживающий отзыв пришел с курсов «Выстрел».

И лишь в Туркестанском военном округе комиссия не дала однозначного заключения ни по системе Никитина – Соколова, ни по моей конструкции. Мнения разделились. Одни отдавали предпочтение нашим конкурентам, другие – нам. Тогда вопрос поставили по-другому: которая из систем единого пулемета обеспечила наиболее перспективный результат и может быть доработана в ближайшее же время и с наименьшими затратами. Вот тут-то чаша весов и перевесила в нашу пользу.

Когда окончательные выводы комиссий из всех округов были обобщены и главный заказчик остановил выбор на нашем едином пулемете ПК, развитие событий приняло неожиданный поворот. В правительство поступило письмо от руководителей завода, где изготавливалась еще до наших сравнительных испытаний большая партия пулеметов системы Никитина – Соколова. В нем, насколько мне известно, обращалось внимание на то, что на освоение образца Никитина – Соколова в производстве вложены немалые средства, во многом отработана технология серийного выпуска, а предпочтение отдано совсем другой конструкции. А это, мол, неоправданные расходы, новые материальные затраты, – словом, не государственный подход.

Правительство приняло решение создать специальную комиссию, куда вошли и представители Министерств оборонной промышленности и обороны. Ей поручалось сделать окончательный вывод, решить, какую систему рекомендовать на вооружение армии. Члены комиссии с пристрастием изучили все документы, касающиеся отработки изделий и их испытаний. Подключили и сотрудников научно-исследовательского института. На его базе и состоялось заседание комиссии.

На заседание пригласили нас, конструкторов систем единого пулемета. Первому выпало докладывать мне. Рассказал, в чем вижу преимущества нашего образца, что и в какие сроки предполагаю доработать, исходя из результатов испытаний. По предложению одного из членов комиссии я разобрал и собрал образец. Многих удивило то, что неполная его разборка и сборка осуществлялись мной без применения принадлежности (набора инструментов), свидетельствуя о простоте конструкции. Словом, провел своеобразную защиту своего образца.

Это же после меня сделал Г. И. Никитин. В ходе разборки пулемета Григорий Иванович что-то замешкался, к нему на помощь вынуждены были прийти его помощники. Общими усилиями оружие разобрали и собрали.

Не буду вдаваться в подробности долгих дискуссий и обмена мнениями, состоявшихся после наших докладов. Сторонники системы Никитина – Соколова главным аргументом в пользу принятия ее на вооружение продолжали выдвигать тот же, что и прежде, – на освоение пулемета уже затрачена немалая сумма, с чем, мол, нельзя не считаться. Военные товарищи, среди которых были представители Генерального штаба, Сухопутных войск, Главного артиллерийского управления, вполне резонно заявляли, что не заказывали Министерству оборонной промышленности недоработанный пулемет и не просили выпускать его большими партиями еще до принятия на вооружение, а для войск больше подходит простой в устройстве, надежный в работе, живучий в любых условиях и технологичный в изготовлении единый пулемет ПК.

Итогом работы комиссии стало постановление Совета Министров СССР от 20 октября 1961 года о принятии на вооружение Советской Армии единого пулемета ПК и его разновидностей. Он заменил находившиеся в эксплуатации образцы РП-46, СГМ, СГМБ, превзойдя их по всем боевым качествам.

А во мне уже жило стремление к решению еще одной крупной конструкторской задачи – сохранив большинство деталей, принцип разборки и сборки такими же, как у базового пулемета ПК, разработать танковый пулемет. К тому же я не забывал слов главного маршала бронетанковых войск П. А. Ротмистрова о том, что на современном танке должно быть современное вооружение. Требовалось заменить пулемет системы Горюнова СГМТ на такой, который удовлетворял бы возросшим требованиям, предъявляемым в бою к танковым войскам. Поставив задачу сохранить высокую степень унификации, мы облегчали обучение личного состава, упрощали условия эксплуатации и ремонта оружия, сокращали время постановки его на производство.

И все-таки в конструкцию пришлось вносить серьезные изменения. Как и прежде, каждая новая доработка детали, узла проверялась досконально в заводских условиях. Первые неприятности начались, когда стали испытывать электроспуск. А. Д. Крякушин, испытывавший образец в тире, доложил:

– Все чаще стали ломаться болты, крепящие электроспуск к ствольной коробке.

– Может быть, нам разработать его соединение с затыльником коробки на пазах с последующей фиксацией? – предлагаю, вникнув в суть проблемы. – Такое крепление должно быть более надежным.

По пути уменьшения жесткости крепления стержня возвратного механизма с ограничителем рамы мы пошли, обнаружив при продолжительном настреле, как часто стали ломаться шпильки на возвратном механизме.

Вот так и шли от решения одной задачи к другой, от частных технических вопросов к принципиальным, касающимся не только судьбы образцов, но прежде всего тех, кто помогал мне их доводить, совершенствовать, запускать в производство, – инженеров-конструкторов. Начало 60-х годов больно ударило по нашему КБ, его кадрам. Взятый тогда в связи с сокращением армии и флота курс на уничтожение самолетов, кораблей, целого ряда вооружений и ставка на ракеты стратегического назначения – поспешные, на мой взгляд, и не до конца продуманные решения – породили то, что к так называемой пещерной технике причислили и стрелковое оружие.