Текст книги "Хроника страшных дней. Трагедия Витебского гетто"
Автор книги: Михаил Рывкин
Соавторы: Аркадий Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)
* * *
2 сентября 1941 года немцы, решив развлечься, посадили в баржу около 150 человек и, когда она выплыла на середину реки, потопили ее. Обреченные пытались вплавь добраться до берега, но не тут-то было. Фашисты баграми добивали людей. Из 150 человек никто не спасся. В числе жертв оказались Лебентова, Каган, Лебенсон, Левенрад.
В конце лета немецким армейским службам стало известно, что в гражданских концлагерях, находящихся на территории Витебска, среди заключенных есть евреи. Гитлеровцы провели фильтрацию и обнаружили 397 евреев или людей, внешне похожих на евреев. Их передали «специалистам» из айзацкоманды. Ни в чем не повинных людей обвинили в актах саботажа и даже в том, что они атаковали немецкие войска. И расстреляли, о чем сообщалось в донесении в Берлин 4 сентября 1941 года.
* * *
Фашисты придумывали пытки, изощрялись, как могли, чтобы не только унизить людей и показать превосходство арийской расы над «недочеловеками». Они пытались сломить дух узников.
Однажды вечером эсэсовцы пришли в гетто. Приказали первым попавшимся им на глаза мужчине и женщине раздеться и продемонстрировать половой акт. Когда из этого ничего не вышло, они расстреляли мужчину и женщину и, смеясь, пошли дальше.
На улице Гоголевской несколько евреев, запряженных в телегу, тянули бочки с водой. Видно было, что тянуть ее им не под силу, тем более, что дорога шла в гору. Но немцы на это не обращали внимания, они подгоняли людей и били их палками. Не выдерживая такой работы, люди падали на мостовую. Вместо того, чтобы дать им передохнуть, палачи добили упавших. На улице осталось лежать несколько трупов.
* * *
В довоенном Витебске многие знали Софию Исидоровну Ратнер. До революции у ее мужа Исаака Григорьевича Ратнера был богатый двухэтажный особняк в центре города, который стоит и поныне на улице Суворова под тем же № 7/ 8 [35]35
Исаак Григорьевич Ратнер – известный в городе врач-терапевт, педиатр. После окончания Петербургской Медицинско-хирургической академии проработал в Витебске более полувека. Умер в августе 1940 г.
[Закрыть]. После революции семья Ратнеров оставила себе три смежные комнаты и коридор. Исаак Григорьевич умер в августе 1940 года, и София Исидоровна осталась жить в квартире с 6-летним внуком Витей Зархом и Надеждой Фоминичной Шидловской. В этом особняке разместилось также государственное учреждение, поселился учитель Лебедев с семьей и еще одна многодетная еврейская семья, а в годы войны некоторое время жил художник В. Хрусталев, человек порядочный, державшийся в стороне от оккупационных властей.
София Исидоровна получила хорошее образование. В молодости она была своенравной девушкой, открыто поддерживала социал-демократов, за что ее отчислили из гимназии. Родители [36]36
Ее отец, доктор Исидор Майзель, действительный тайный советник, окончил Военно-медицинскую Академию в Санкт-Петербурге. Был участником Первой мировой войны, потом обосновался в родном Витебске. Дом И. Майзеля стоял напротив губернаторского дворца.
[Закрыть]настояли, чтобы она продолжила образование в частном пансионе Ивановой-Заливкиной. София Исидоровна великолепно владела французским и английским языками, в совершенстве знала немецкий язык и литературу, историю Германии. Много лет она преподавала в художественном училище, вела уроки немецкого языка. К началу войны Софии Исидоровне было 72 года.
Надежда Фоминична Шидловская долгие годы вела хозяйство у Ратнеров. Ратнеры любили Надежду Фоминичну, как самого близкого человека, и называли ее Наденька.
За три дня до войны в гости к Софии Исидоровне из Ленинграда приехала внучка Атта Аскназий с мамой. Дедушкой Атты по отцовской линии был академик живописи Исаак Львович Аскназий. Жизнь этого художника в свое время тоже была тесно связана с Витебском. Он дружил с родителями Ратнеров.
6 июля Атта Аскназий с мамой ушли пешком в Ленинград, забрав с собой 6-летнего Витю. Они сумели добраться до дома. София Исидоровна отказалась идти с ними, потому что боялась стать обузой для дочери и внуков, понимала, что с больными ногами далеко не уйдет и не даст уйти от фашистов остальным. «Вы идите, а мы останемся здесь втроем – я, Надежда Фоминична и Фаня Григорьевна» (Фаня Григорьевна Яппу – сестра И. Г. Ратнера. – Авт.), – сказала она на прощание.
Через несколько дней после прихода немцев в Витебск в квартире Ратнеров появились первые непрошенные гости. Пришел немецкий офицер. Он спросил: «Кто здесь живет?».
И София Исидоровна ответила ему на отличном немецком языке. Они говорили целых полчаса. Офицер удивлялся, откуда у этой старой еврейки, никогда не жившей в Германии, такой прекрасный немецкий язык. Немец держался учтиво с Софией Исидоровной, показывал ей карту Советского Союза и сказал, что через две недели германские войска будут в Москве, а с евреями будет покончено навсегда.
После этого дня София Исидоровна не произнесла больше ни слова по-немецки. Она говорила: «После того, что я услышала, я забыла этот язык и не хочу его больше вспоминать. На нем говорят убийцы».
Потом в квартиру стали ломиться разные «темные» людишки. Одни норовили что-то стащить, другие требовали вернуть несуществующие долги, третьи угрожали и требовали отдать все добро по-хорошему. Надежда Фоминична каждый раз, не открывая двери, говорила, что евреев в квартире нет.
Вскоре на квартиру Ратнеров пришли погорельцы. Они сказали, что теперь будут тут жить. Это были заведующая городской библиотекой Нина Баранова и Фруза Удалая, которая до войны приходила в дом к Ратнерам.
Когда появился приказ всем евреям переселиться в гетто, мудрая София Исидоровна все поняла. Она послала Надежду Фоминичну к доктору И. Е. Ривашу, другу покойного мужа, и попросила, чтобы ей прислали яд. Доктор И. Е. Риваш отправил снотворное и успокаивающее. Не мог он, врач, всю жизнь спасавший людей, убить кого-то своими руками.
Однажды в дом пришел немецкий офицер. Он потребовал отдать все дорогостоящие вещи Нине Барановой. Таких вещей оказалось немного. Немец был вне себя. Он вырвал из рук Софии Исидоровны сумочку, в которой были лекарства, и растоптал их ногами. Затем открыл сейф и стал доставать из него ценные вещи и раздавать их Н. Барановой и Ф. Удалой. София Исидоровна, обращаясь к нему, спокойно сказала: «Почему все одним?». Тогда немец сунул Надежде Шидловской посеребренные вилки и ложки. (После войны Надежда Фоминична передала их семье Аскназий).
Потом было гетто. Надя, как могла, помогала Софии Исидоровне и Фане Григорьевне. Приходила в гетто, приносила продукты. Где брала хлеб, свеклу, картошку? Недоедала сама. Относила то, что зарабатывала, и то, что выпрашивала у знакомых и незнакомых людей. Передавала продукты и Ф. Удалая. Она мыла полы, обстирывала немцев и часть заработка отдавала Ратнерам.
Сначала Надя свободно проходила в гетто. Потом ее предупредили, что будут убивать любого русского, которого поймают на территории гетто. Надя все равно приходила к своим друзьям. Однажды, когда она была в Клубе металлистов, вошел немец. Надю успели накрыть простыней, и немец ее не заметил. Зато все замечала Надина соседка Н. Баранова. Пытаясь выслужиться перед немцами, она донесла на Надежду Фоминичну. Надю трое суток продержали в камере смертников, но, ничего от нее не добившись, отпустили. За это время Н. Баранова распродала все вещи, оставшиеся от Ратнеров, и деньги, естественно, забрала себе. Позже она переселилась в дом № 1 по улице Толстого.
Н. Баранова при новом режиме сделала карьеру. Стала организатором и директором городской библиотеки. Борец за «настоящую культуру», она не брезговала доносами. Главное было – выбиться в люди, добиться благосклонности новых хозяев. Н. Баранова достигла таких «высот», что смогла подписывать некрологи на убитых фашистских прихвостней рядом с такими известными предателями, как В. Родько, М. Рагуля.
Наде Шидловской появляться в гетто стало совсем опасно. Но она не могла оставить в беде людей. И, приходя на берег Западной Двины, садилась и ждала. Иногда Фаня Григорьевна Яппу умудрялась подходить к Наде, а однажды передала ей два письма.
Вот их полный текст: «Дорогие детки! Марусенька, Аточка, Витенька, Ниночка, прощайте. Умираю. Что мы тут переживаем в гетто, не поддается описанию: лучше умереть. Надя – единственный человек, который с наступлением катастрофы до конца заботилась о нас с большим риском для себя. Она чистый, кристально чистый человек. И сохранилась такой, не смотря на жуткое окружение, грабежи, насилие, издевательства, подлости и предательства. Не забудьте этого никогда. Сделайте все для нее, что можете, если она будет нуждаться в чем-нибудь. Она для нас самый, единственно близкий, единственно родной человек нам. Дорогие, любимые, бесконечно любимые, прощайте. Живы ли вы все, этого не знаю. Ничего мы не знаем, что кругом делается, отрезаны от всего мира. Мы здесь с тетей Фаней. Плюс, конечно, все оставшееся в Витебске еврейство. Прощайте же еще раз, дорогие. Как тяжело расставаться с вами навсегда. Бесконечно любящая.
6. IX.41 г. МАМА
Мы еще живы. Наше гетто обводят проволокой. Мы обречены на голодную смерть.
8. IХ.41 г.».
В тот же день София Исидоровна обращается с письмом к Надежде Фоминичне Шидловской: «Дорогая Наденька! За все спасибо. За все, что Вы сделали для нас в последние, самые тяжелые дни нашей жизни. Не плачьте о нас. Смерть – самый лучший, единственный исход для нас. Будьте здоровы, дорогая моя Наденька. Если господь Бог есть на небе, пусть благословит Вас, Ваших сестер и близких, пусть даст Вам дожить до лучших дней. Если увидите моих и Фани Григорьевны детей, расскажите им о наших последних минутах.
Любящая Вас София Ратнер» [37]37
Письма Софии Исидоровны Ратнер из гетто, а также письмо Надежды Фоминичны Шидловской любезно предоставлены авторам книги жительницей Санкт-Петербурга Аттой Абрамовной Аскназий. В публикациях всех трех писем сохраняется стиль их авторов.
Оба письма С. И. Ратнер написаны чернилами на двойном листе из школьной тетради, каждое сложено в шесть раз. На каждом надпись, кому оно адресовано. Оба письма вложены в небольшой конвертик размером 7,5 х 11 см (видимо, сохранился от прежних дней – в таких оставляли визитные карточки, записки). Надпись на конверте с письмами из гетто: «Прошу Вас, дорогая моя Наденька, это письмо (слово неразборчиво – стерлось на сгибе) передать моим детям при первой возможности». Надпись на обороте письма, адресованного детям: «Моим детям Ниночке, Марусеньке, Аточке, Витеньке. Надпись на обороте письма Н. Ф. Шидловской: «Наденьке от Софии Исидоровны».
С. И. Ратнер называет в письме имена своих близких:
Ниночка – Нина Исааковна Ратнер, дочь И. Г. и С. И. Ратнер, мать Виктора Марковича Зарха;
Марусенька – Тамара Исааковна Аскназий, дочь И. Г. и С. И. Ратнер;
Аточка (Атуничка, Отунька) – Атта Абрамовна Аскназий, дочь Т. И. Аскназий, внучка И. Г. и С. И. Ратнер. Окончила биологический факультет Ленинградского университета, автор ряда научных работ. Живет в Санкт-Петербурге;
Витенька – Виктор Маркович Зарх (1934–1986). Родители: Нина Исааковна Ратнер – дочь И. Г. и С. И. Ратнер, с 1938 по 1946 гг. находились в лагере для политзаключенных; Марк Наумович Зарх погиб в лагере на Урале в 1942 г. После ареста родителей в г. Владимире в 1938 г. Витя был перевезен в Витебск, где жил в семье И. Г. Ратнера, умершего в августе 1940 г., затем у С. И. Ратнер. 6 июля 1941 г. Тамара Исааковна и Атта Абрамовна Аскназий вместе с ним ушли пешком из Витебска;
Тетя Фаня – Фаня (Фани) Григорьевна Яппу, сестра доктора И. Г. Ратнера. В 1941 г. ей было 62 года. Сыновья воевали на фронте. После отъезда дочери и внучки перебралась к С. И. Ратнер. Дом, в котором они жили до прихода немцев, сгорел. Оставалась в гетто с С. И. Ратнер до конца, хотела покончить с собой, но не могла оставить более слабую Софию Исидоровну.
[Закрыть].
Сразу же после освобождения Беларуси Надежда Фоминична Шидловская каким-то чудом разыскала Атту Абрамовну Аскназий в Ленинграде. Первое письмо Надежда Фоминична написала 13 ноября 1944 года. Она писала (сохраняем стиль автора письма): «13/Х1.44 г. Дорогая моя Атуничка, я очень обрадовалась, что узнала про вас, что вы живы и здоровы… Про бабушку и тетю Фаню я все знаю до последнего дня их жизни. Они трагически погибли из-за проклятых, а писать все это очень тяжело, но немножко я тебе напишу. К двадцать восьмому июля 1941 г. было объявлено всем евреям (перебраться) на западную сторону Двины к 8 ч. утра. Поверь, моя дорогая, с каким чувством, со скорбью, я их провожала, а вернувшись домой, я без памяти сутки пролежала, им был отведен Дом металлистов, ну, там не было куда и палец всунуть, сели они около Двины на горке. Я им варила обед, носила, тетя Фаня меня встречала и брала у меня обед, и сама заходила к ним и все рассказывала, что дома делали новые хозяины. Это продолжалось так болея месяца, а потом обнесли забором и колючей проволокой, и мне это угрожало тюрьмой и расстрелом, но я прокрадалась тихо, договаривалась с Фаней, она меня встречала и провожала, и ко мне приходила за продуктами, я ее провожала. Бабушку я видела за две недели до ихной смерти, крепко расцеловались, распрощались, и она просила меня не плакать, а помолиться Богу, так как я верующая. Чтоб им была смерть, а не мученье, расцеловались навсегда, вид ее был ужасный, с лестницы она не могла спуститься, а мне уже нельзя было к ней зайти, сразу там русских убивали, они очень за меня беспокоились, чтоб я не зашла к ним, а то меня убьют, всегда смотрели в окно и махали, чтоб я не подходила. Это продолжалось около 3-х недель, Фаня приходила ко мне за продуктами, последний раз была и обещала, у моей сестры Врублевской. Это было 7-го сентября 1941 г. Вид у ней был ужасный, плакали вместе, сердечно было все, и она говорила, что живет на свете только из-за бабушки. Я ее просила не оставлять.
И вот, моя дорогая, их начали вывозить 8–9 сентября 1941 г. и убивали, но слабых, таких, как бабушка, на месте расправлялись, проклятые фашисты. Много есть что писать, тяжело напомнить, больше не могу.
Дорогая моя Атунька, когда тетя Фаня последний раз была у меня, принесла письмеца для меня от бабушки и для вас, письма эти прощальные, очень трогательные и благодарственные за мою услугу в тяжелое время и рискованность моей жизни, и я их сохранила, три года носила у себя на шее, прислать я его не могу, боюсь, чтоб не затерялись, только в руки отдам, весной, если буду жива, приеду к вам в Ленинград, повидаемся, много чего есть поговорить, все не напишешь.
Дорогая, любимая, про себя и описать не могу, как я осталась жива, стала стара и слаба, и всех растеряла, ни одной сестры не имею, одна осталась… В Витебск ехать незачем, все разрушено, сгоревши…
Крепко целую вас всех, пишите, жду ваших писем. Надя Шидловская».
На самодельном конвертике – штампы военной цензуры и почтовые штемпели с датами.
Надежда Фоминична с риском для себя хранила эти письма четыре военных года, не предав память близких людей – слишком драгоценными они были. Только в августе 1945 года, когда Атта Абрамовна Аскназий приехала в деревню Кривино под Бешенковичами, Н. Шидловская отдала ей письма из гетто. Даже трудно представить себе, какие чувства испытывали обе женщины…
* * *
В начале войны евреи из крупных городов искали прибежище у родственников в местечках. Когда начались массовые расстрелы, евреи из местечек стали убегать в крупные города. Они думали, что там, где живет много евреев, им удастся затеряться.
Блюма Тумаринсон пришла из Добромысли в Витебск, где жили ее дети. Почему пошла на запад, а не на восток? В эти страшные дни не могла оставить детей одних, направление движения подсказывала ей не логика, а материнское сердце. Да и, кроме того, надеялась, что всех евреев не убьют. «Евреев в Витебске много. Что будет со всеми, то будет со мной», – так или приблизительно так говорила она своим довоенным соседям. Наивная вера в лучшее стоила ей жизни.
* * *
23 сентября. В городе задержаны трое евреев, живших вне гетто. Все трое были расстреляны на месте.
1 октября. Айнзацкоманда-9 подвергла «особому лечению» 52 еврея, которые перебрались из Городка в Витебск, где они «беспокоили население, распространяя слухи…» [38]38
Отчет главы полиции безопасности и СД. – Берлин. 25 октября 1941 г., № 124.
[Закрыть].
Какая трогательная забота о людях! Оказывается, их, чудом спасшихся от смерти, расстреляли в Витебске за то, что они тревожили людей, рассказывая им про ужасы нового гитлеровского порядка. Эти рассказы названы «распространением слухов», а расстрел – «особым лечением».
Конечно, сейчас можно говорить о том, что 52 городокских еврея, искавших спасения в Витебске, были наивными людьми и не понимали, что всюду, где хозяйничают фашисты, евреев ждет смерть. Но тогда, осенью 1941 года, куда им было пойти, где спрятаться? Конечно, и в Городке, и в Витебске были мужественные русские, белорусы, которые прятали евреев. Но их было немного. Большинство боялось за своих детей, их можно понять. В лучшем случае они давали кусок хлеба и просили уйти, чтобы не навлекать гнев фашистов. А в худшем случае, и таких примеров было немало, за два килограмма соли, а то и просто за благожелательное похлопывание по плечу, сдавали фашистам своих довоенных соседей.
Были евреи, которые уходили в леса и пытались оказать вооруженное сопротивление фашистам. Вот строки из отчета № 73 айнзацкоманды-9, отправленного в Берлин 4 сентября 1941 года: «После того, как 3 немецких солдата были убиты вблизи Витебска, была проведена усмирительная акция немецкой армией. По этому случаю мы нашли 19 евреев и евреек, бродивших в лесу, где было совершено убийство. Они были наказаны по явному подозрению в участии в нападении на солдат и совершении поджога в Витебске» [39]39
Отчет главы полиции безопасности и СД. – Берлин. 4 сентября 1941 г., № 73.
[Закрыть].
Вооруженные до зубов фашистские вояки боялись безоружных евреев, людей самых мирных профессий. Командующий 6-й армией генерал-фельдмаршал Вальтер фон Рейхенау 10 октября 1941 года издал секретный приказ «О поведении войск на Востоке». Этот приказ был оценен Гитлером как образцовый и впоследствии принят многими командующими. Вот строки из этого приказа: «…солдат должен сознавать необходимость жестокого, но справедливого наказания еврейских недочеловеков. Другая задача – задушить в зародыше восстания в тылу вермахта, зачинщиками которых, как показывает опыт, всегда являются евреи…».
Не верьте тем, кто говорит, что в гетто все жили в ожидании смерти, были подавлены. Мол, поэтому не оказывали сопротивления. Да, с оружием в руках в Витебском гетто никто не выступал против ненавистных оккупантов. Оружия не было. Прямо скажем, из женщин, стариков и детей солдаты плохие, а мужчины были расстреляны в первые же дни. Но чувство собственного достоинства оставалось у людей. И было их единственным оружием. Подчас фашисты не понимали, откуда оно берется.
Жил до войны в Витебске извозчик Эля-Хаим Либенштейн. Любил своего коня, любил на праздник выпить сто граммов и еще любил, когда после работы его встречали внуки, усаживались на колени и просили: «Дед, расскажи сказку». Он рассказывал им сказки, которые слышал еще от своей бабушки, и гладил шершавой ладонью их головы.
Незаметно подросли внуки. И дед ждал их свадьбы, ждал, когда прибегут к нему правнуки и попросят рассказать сказку. А потом началась война. И 72-летнего Эли-Хаима Либенштейна, никого не обидевшего за свою жизнь, отправили в гетто.
Однажды, в конце сентября, когда уже выпал первый снег, в гетто пришел офицер СС. Ему, видимо, было скучно. Он хотел зрелища. Он хотел веселиться.
– Эй ты, старый жид, танцуй босиком на снегу, – сказал он Эли-Хаиму Либенштейну.
– Можно и босиком, можно и на снегу, – ответил старый извозчик. – Только перед тобой танцевать не буду. Много чести для тебя.
К несчастью для Э.-Х. Либенштейна, они хорошо понимали друг друга. Идиш и немецкий – схожие языки. Но даже если бы они говорили на совершенно разных языках, они бы все равно поняли, что между ними может быть только ненависть.
– Что ты сказал, юда? – фашист вытащил из голенища сапога металлическую трость, с которой ходил по гетто, и ударил старика по голове.
Э.-Х. Либенштейн сделал шаг навстречу фашисту и плюнул ему в лицо. В ответ из пистолета была выпущена вся обойма. Фашист продолжал стрелять, когда Эли-Хаим уже лежал на красном от крови снегу.
А через три года в Польше в бою под Кельцами смертью храбрых погиб внук Эли-Хаима Либенштейна 21-летний Иосиф, тот самый, который больше других любил слушать дедушкины сказки. Он отомстил за деда, за всю свою родню. И ради этого не пожалел даже собственной жизни.
* * *
Осенью на открытой машине несколько высоких немецких чинов объезжали гетто. Когда они проезжали мимо разрушенного кирпичного дома, его единственная стена обрушилась и накрыла обломками пассажиров автомобиля. Сегодня никто не может ответить: это произошло случайно или была продуманная операция. Фашисты ответили массовыми расстрелами, целой волной насилия и крови [40]40
Cвидетельница С. Я. Сарак. Вестник еврейского университета в Москве. – М.: 1994, № 4, – С. 206.
[Закрыть].
* * *
В 1941 году в составе отдельной санитарной роты немецкой армии в Витебске проходил службу солдат Карл Шрадер. Свидетель тех страшных событий, он запоминал и записывал все увиденное. Карл Шрадер понимал: когда-нибудь фашизму придет конец, и он, как немец, обязан будет рассказать миру всю правду о зверствах, творимых гитлеровцами.
После окончания войны журналист, писатель Карл Шрадер (псевдоним Пауль Кернер) написал ряд пьес, поставленных немецкими театрами, издал несколько книг. В них рассказана правда о фашизме. Одним из наиболее заметных литературных трудов Карла Шрадера стал «Дневник немецкого солдата». Память о Витебском гетто, как незаживающая рана, не давала ему, свидетелю этой трагедии, спокойно жить.
« 28 сентября.Время от времени эсэсовцы наносят удары винтовками. Толпа рассыпается, шарахается со слезами на глазах из стороны в сторону по свободной территории. Выкрикивают чьи-то фамилии, имена. Слышны слова молитвы. Кто-то обматывает тряпкой голову человека. На берегу моются. Около акации сидят четверо или пятеро человек и что-то едят. Проезжая мимо, вижу совершенно голого человека, которого избивают двое или трое эсэсовцев в форме.
30 сентября.Мужчины, женщины, дети сидят у костра. Доедают какие-то крохотные остатки пищи. У кого совершенно нет еды, кушают листья. Идет холодный со снегом дождь.
4 октября.Акация дает все: листву она отдает для питания, древесину – для костра. Уставшим, искалеченным людям ее ствол служит опорой. Насколько позволяет рост человека, кора на деревьях ободрана. Видно, как люди становятся один на одного, чтобы дотянуться до коры, которая осталась выше. Внизу стоят в отчаянии с протянутыми руками голодные люди. Худые, белые руки хватают последние кусочки коры. К дереву подходит солдат с черепом на фуражке и начинает бить женщину. Она не отворачивается от ударов, не защищается. Словно вкопанная стоит, принимая на себя удар за ударом. Дубинка ломается. Кусок ее летит в воздух, за ним другой. Палач сжимает кулаки и безжалостно наносит удары в грудь, лицо. Он бьет ее тяжелым кованным сапогом. Теперь она падает и больше уже не встает. Солдат в черной униформе продолжает наносить ей удары» [41]41
Дарафеенка Н. Адплата – немiнуча // Вiцебскi рабочы. 1982. 23 верасня.
[Закрыть].
8 октября.Немцы приказали узникам гетто грузиться на машины. Причем, сказано было брать с собой все вещи. Мало того, вещи должны быть аккуратно подписаны. Говорили, что всех перевезут в другое место, где подготовлено жилье, но фашистам уже почти никто не верил. За невыполнение приказания – смерть. За выполнением приказа следовало то же продолжение – смерть. Так что выбора не оставалось [42]42
ВОКМ, н/в 8123.
[Закрыть].
* * *
У узкого понтонного моста через Западную Двину, где двум машинам или телегам негде было разъехаться, можно было в те дни наблюдать такую картину. Среди машин и подвод выделялся грузовик. Рядом с шофером на переднем сидении сидел немец с винтовкой. В кузове по углам места заняли полицаи в уставной форме с красно-белой повязкой на рукаве: начищенные сапоги, синие галифе, гимнастерка. У их ног сидят, скрючившись, люди. Хотя людьми их трудно назвать. Это, скорее, тени. В основном, женщины и дети. Некоторые, время от времени, начинают плакать. Таких полицаи бьют палкой, ногами. У края кузова, взявшись за борт машины, стоит белокурая девочка в плюшевом пальтишке. Она машет свободной ручкой всем прохожим и радостно улыбается, не обращая внимания, что кого-то рядом бьют. К этому она уже привыкла. Избиения и убийства для нее не новость. Это она видела каждый день. Девочка радуется, что едет на машине, что тут река, много людей, подвод – весело, не то, что было в гетто. Проходящие люди стараются не смотреть на эту машину: им уже известно, что пассажиров везут на расстрел. Только при виде радостной, улыбающейся девочки некоторые смахивают невольно набежавшую слезу.
Проехав мост, грузовик нигде уже больше не останавливается. Он мчится мимо казарм, трамвайного парка, пересекая широкое поле, к Иловскому оврагу.
Люди понимали, что их везут на расстрел. Они хотели проститься с городом, со своими знакомыми, передать весточку родным, чтобы их не ждали [43]43
Иванов Ив. Из недавнего прошлого. Витебское гетто // Социалистический вестник. 1952. № 3. – С. 50.
[Закрыть].
В один из этих дней Наталья Семенчукова проходила по улице и видела, как вышла из гетто машина. На ней среди прочих евреев была и одна ее знакомая. Она узнала Н. Семенчукову, высунула голову, стала что-то говорить, но полицай начал ее бить по голове, по лицу резиновой палкой. Женщина закричала и упала на дно машины [44]44
ВОКМ, инв. № 7789.
[Закрыть].
Узников гетто вывозили на расстрел на машинах. Три машины, использовавшиеся для этой цели, принадлежали городской управе, остальные грузовики были из СД. Известны некоторые имена шоферов из горуправы, принимавших участие в вывозе евреев на расстрел: Вишневский, проживавший по улице Гоголя, Мелехов Петр, проживавший на 2-й Стадионной улице, Жасперовский Александр, проживавший в районе второго отделения милиции.
* * *
Каждая смерть – это страх и ужас. Но, наверное, самые черные дни Иловский овраг видел осенью 1941 года, когда казалось, что на земле не хватает места от криков и стонов и они поднимаются к небу.
В первую десятидневку со 2 по 12 октября ежедневно работал смертоносный конвейер. Конкретных распоряжений, в какой день и в какой час следует расстреливать евреев, высшее начальство не отдавало. Это было доверено руководителям айнзацкоманд. И надо признаться, они с отменным садизмом подходили к возложенному на них делу. Самые массовые, самые страшные и жестокие расстрелы проводились в канун праздников, так сказать, для «поднятия общего настроения».
22 сентября 1941 года на землю пришел еврейский Новый год – Рош-Гашана, 5701-й год по иудейскому летоисчислению. В этот день надо было трубить в шофар – ритуальный музыкальный духовой инструмент. В гетто не было шофара, не было и белых одежд, в которые следует одеваться. А вот миньян собрался. И было не десять человек, необходимых для молитвы, а гораздо больше. Даже те, кто никогда не ходил в синагогу, собрались под лестницей Клуба металлистов. Всем очень хотелось верить, что кто-то за них заступится, что у них появится какая-то надежда… В этот день обычно желают сладкого и хорошего Нового года. Никто из тех, кто собрался под лестницей, не загадывал на год вперед. Они желали друг другу дожить до Йом-Кипура, который будет через десять дней.
Когда молитва закончилась, старый Эли Коган, дед и прадед которого были раввинами, достал из кармана маленькое яблоко и отдал своему внуку Роману.
– Сегодня положено есть яблоки с медом. Меда нет. Его не достанешь. А яблоко ты съешь, – он сказал и заплакал, потому что понимал: это яблоко последнее в жизни его пятилетнего внука.
– Дед, откуда оно у тебя? – может, в первый раз за последние месяцы Рома улыбнулся.
– Сегодня праздник, – уклончиво ответил дед. Он не хотел рассказывать внуку, что за это яблоко отдал полицаю свое золотое обручальное кольцо, которое прятал на самый черный день. Он не хотел говорить внуку, что эти черные дни уже наступили.
* * *
8 октября.
Началась очередная массовая акция по ликвидации Витебского гетто «из-за грозящей опасности эпидемии». Евреев, которые прошли «особое лечение» [45]45
«Особое лечение», «особая обработка» – словосочетания, которые использовались в документах нацистами для маскировки производимых ими операций по уничтожению мирного населения и узников гетто.
[Закрыть], было около трех тысяч человек.
Опасность возникновения эпидемии в гетто, конечно, была. Но она сознательно провоцировалась всем режимом содержания узников. Кроме того, это был, вероятно, единственный факт в истории медицины, когда методом борьбы с болезнями становилось поголовное уничтожение людей.
Впрочем, «борьба с эпидемией» была только поводом. Фашистские изверги пытались на всякий случай прикрыться «медицинской терминологией». Причем, на примере уничтожения других гетто в Беларуси можно утверждать, что подобный маневр был неоднократно апробирован. И, вероятнее всего, был разработан и утвержден в Берлине.
В первый день октябрьской акции А. Фильберт лично руководил расстрелом. В этот день было убито 750 евреев.
Неделей позже, по приказу А. Фильберта, расстрелом руководил X. Штрук. Число жертв было больше – около 800 человек. Среди них были женщины с грудными детьми. Детей сбрасывали в могилу, когда матери были уже расстреляны. X. Штрук бегал, раздавал приказы членам команды стрелков и оцепления, всем своим видом показывания служебное рвение.
Вначале X. Штрук служил в штабе группы «В» под руководством А. Нэбэ. Он очень хотел остаться в штабе, даже однажды заявил, что не способен к деятельности в айнзацкоманде, то есть не может своими руками убивать, душить, вешать. Такие признания не помогали офицерам СС делать карьеру. А. Нэбэ отклонил просьбу X. Штрука и послал его в айнзацкоманду. При этом он заявил: «Каждый должен хоть раз побывать там». То есть каждый должен был запятнать себя невинной кровью.
Со временем X. Штрук не только привык к виду крови, к предсмертным агониям, к пыткам и издевательствам. Он понял, что на массовых расстрелах беззащитного населения можно быстрее сделать карьеру, чем сидя в штабе. И показал отменное рвение в этом садистском деле.
Об этих расстрелах рассказывал их очевидец Мефодий Егорович Федосенко: «В октябре, не помню какого числа, немецкие карательные органы семь дней подряд проводили расстрелы советских граждан. Первые четыре дня проводили расстрелы с утра и примерно до 14 часов дня, а остальные три дня проводили расстрелы с утра до темной ночи. Людей возили из Витебска на машинах. Машины часто ходили. Одна придет, людей ссадят и через 5 минут приходила вторая, в общем, одна за другой шли машины. Машины не доходили до Иловского рва примерно двести метров. Людей ссаживали, после чего водили партиями в Иловский ров, где проводили расстрелы. Были хорошо слышны крики людей и плач маленьких детей, я лично видел, как одна женщина несла ребенка на руках. Не донесла до противотанкового рва и положила, а немец схватил его и бросил в ров».
Показания многих свидетелей даны полвека спустя.
Казалось бы, время сглаживает остроту ощущений. И ко многому относишься как к жуткой, кошмарной, но уже свершившейся истории. Но есть показания, от которых и сегодня становится не по себе. Среди тех, кого привезли на расстрел, была работница витебской больницы Шубик вместе с двумя детьми. Один из них был грудной, второй – мальчик 3–4 лет. Когда Шубик и других высадили из автомашины на землю, к ней подошел фашист и дернул за одеяло, в которое был завернут младенец. Из одеяла выпал ребенок, фашист наступил ногой на него и раздавил. Грудных детей в большинстве случаев закапывали живыми.
Были случаи, когда привозили полные машины с детьми. Однажды привезли сразу 2 машины – человек 50. Когда детей высадили, они разбежались по полю. Их собрали, раздели и стали расстреливать прямо в яме. Некоторых закопали живыми в противотанковый ров.
Когда проходили расстрелы, территория оцеплялась немецкой охраной и полицаями примерно в радиусе 1 километра. Патрули стояли метрах в 30 друг от друга и никого близко не подпускали, а в тех, кто все же осмеливался подходить, стреляли без предупреждения. С огородов и полей, прилегающих ко рву, местных жителей прогоняли. Немцы смотрели в бинокли, чтобы никто из окон домов не подглядывал.
Чего боялись садисты в черной униформе? От кого скрывали свои преступления? Ведь все равно весь город знал о гетто, о расстрелах. Думаем, что это было естественное поведение бандитов, которые, совершая преступления, обязательно оглядываются по сторонам: нет ли свидетелей. И если свидетели есть, в них надо стрелять, убрать их. Без свидетелей бандитам легче жить.
Рассказывает Евдокия Николаевна Бавтуто: «…Когда велись расстрелы с утра и до вечера, близко подойти к тому месту невозможно было, потому что немцы выставили оцепление. И не только на левом берегу Витьбы, где евреев стреляли, но и на правом берегу. Сейчас рельеф на правом берегу реки изменился. Раньше здесь была горка (со стороны деревни Себяхи), и на горке немцы стояли вдоль берега. По правой стороне Витьбы немцы ходили с псами, а расстрелы велись на левой стороне. Немцы, которые были на правом берегу, приходили к нам в Себяхи. Они были пьяные, едва держались на ногах, просили шнапс. Отсюда было довольно большое расстояние до места расстрела, и видеть люди не могли, как гитлеровцы людей гнали к траншее. Близко к Туловской дороге немцы людей не подпускали. А как стреляли, я слышала.
На левом берегу лес был не сплошной стеной, а редколесье. Здесь раздевали людей, складывали их одежду кучей, а после ее сортировали. Я это знаю, потому что был один житель Себяхов, который тогда работал сторожем. Его звали Мефодий, фамилию не помню. Этот сторож однажды спрятался в кустах и видел, как проходил расстрел.
