Текст книги "Хроника страшных дней. Трагедия Витебского гетто"
Автор книги: Михаил Рывкин
Соавторы: Аркадий Шульман
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Михаил Рывкин
Аркадий Шульман
Хроника страшных дней. Трагедия Витебского гетто
– Почему эта книга о страшных, кровавых событиях начала сороковых годов прошлого века написана сейчас, более шестидесяти лет спустя?
– Потому что до нас ее никто не написал.
– Сколько можно вспоминать о прошлом?
– Пока люди не будут знать и помнить о нем.
– Для кого вы пишете?
– Для всех, кто живет сейчас, и кто придет после нас.
– Зачем им нужна эта страшная память?
– Чтобы люди, став добрее и умнее, забыли о войнах.
Витебск красив в любую пору года. Но особенно привлекателен он в начале лета, в первые утренние часы, когда июньское солнце, поднимаясь из-за горизонта, начинает высвечивать контуры домов на Замковой, Вокзальной и в Задвинье, на Успенке и Песковатиках, когда, прорезая туман, опускающийся на Западную Двину, плывут рыбацкие лодки и слышны только скрип уключин и удары по воде крупной рыбы, когда просыпается город, как будто сошедший с театральных декораций. И дворники, дымя самокрутками из пахучей витебской махорки, начинают подметать булыжные мостовые на Ленинской и Гоголевской, поливать из длинных шлангов клумбы и мыть ступеньки, ведущие в цирк и краеведческий музей.
Потом стрелки часов на городской ратуше, которую здесь по привычке называют каланчой, вытянувшись в струнку, покажут шесть часов и наступит время трамваев. Скрипучие фанерные вагончики повезут людей на работу на фабрику «Двина» и к пивзаводу, к речной пристани и к бесчисленному количеству маленьких мастерских, к новостройкам первых пятилеток – фабрикам им. «КИМ» и «ЗИ» [1]1
«КИМ» – первые буквы прежнего названия чулочно-трикотажной фабрики «Коммунистический Интернационал Молодежи», вступившей в строй в 1931 г. «ЗИ» – первые буквы названия швейной фабрики «Знамя Индустриализации», построенной в 1928 г.
[Закрыть].
И начинается на улицах соревнование в скорости – кто быстрее: трамваи или велосипеды. А может быть, лошади, которые везут из окрестных деревень на Смоленский, Полоцкий и Могилевский базары молодую картошку, молоко, сметану, мясо. Они едут по мирному городу мимо домов из красного кирпича, мимо балконов с удивительно красивыми решетками, мимо островерхих крыш, покрытых черепицей, и сбавляют скорость, въезжая на мост с дощатым покрытием, который соединяет берега Западной Двины, и потом снова набирают скорость, спускаясь к железнодорожному вокзалу.
А когда солнце поднимется высоко в небо и начнет припекать, побегут мальчишки на Витьбу, на лодочные станции «Осоавиахима» и «Динамо» [2]2
Осоавиахим – общество содействия обороне – массовая общественная организация граждан Советского Союза, существовала с 1927 по 1948 г. «Динамо» – Всесоюзное физкультурно-спортивное общество, основанное в 1923 г., существует и поныне.
[Закрыть]. И, глядя на них, будут завидовать студенты, спешащие на экзамены в педагогический, медицинский, ветеринарный институты.
В сквериках соберутся пенсионеры и домохозяйки, чтобы в тени деревьев побеседовать и вспомнить о днях собственной молодости. Любому приезжему они с удовольствием расскажут о чудесном городе и обязательно вспомнят старого художника Юделя Пэна – гордость Витебска – и посоветуют сходить в картинную галерею, носящую его имя. А если собеседник будет внушать им доверие, может быть, кто-нибудь расскажет о его беспокойном ученике Марке Шагале.
Кто-то беседует на русском, на идиш, на белорусском. Но все отлично понимают друг друга. Потому что говорят на одном языке – языке Города.
Вечером нарядные пары пойдут в «Пролеткино» и кинотеатр «1 Мая», в драмтеатр и на танцевальные площадки. В городских парках заиграют духовые оркестры, и мелодии вальса и танго разлетятся по узеньким улочкам старого Витебска. А родители, сидя у окон, будут с волнением ждать, когда же придут их повзрослевшие дети…
Этот город уже никогда не вернется. Он живет только в воспоминаниях тех, кого сегодня называют коренными витеблянами. Их осталось очень-очень мало…
Таким город встретил войну и ушел в историю.
* * *
22 июня 1941 года в двенадцать часов дня Всесоюзное радио прервало передачи и диктор несколько раз повторил, что сейчас будет важное правительственное сообщение. В это время Борис Гинзбург вместе со своими одноклассниками из 10-б класса 10-й Сталинской школы пришел к Ире Бруссер. Только вчера у них был выпускной бал. Ребятам вручили аттестаты, грамоты, премии. За одним столом, накрытым в химкабинете, сидели ученики и учителя: Анна Григорьевна Блау, Бася Моисеевна Снитко, Ольга Евгеньевна Неразик, директор школы Тихон Емельянович Видишев. Тостам и шуткам не было конца. Учителя поднимали бокалы за учеников, за их счастливое будущее, ученики благодарили своих наставников. На столах стояли напитки со смешными названиями: «Настойка выпускная. Изготовлена на натуральных ученических соках», «Ее голубые глаза. Крепкий мужской напиток», «Выпускная небезалкогольная». Этикетки придумали и нарисовали Боря Гинзбург и Шура Владиславлев. Были танцы под патефон. А потом они отправились на Витьбу и катались на лодках до самого утра. И казалось им, что счастливее нет людей на свете. Кто тогда мог знать, что через несколько часов выступит по радио заместитель Председателя Совнаркома СССР, Нарком иностранных дел В. М. Молотов и сообщит стране страшную весть о начале войны.
Смех и шутки мгновенно умолкли, и ребята разошлись по домам. Стоял необычайно жаркий, безветренный день. Было видно, как над раскаленной мостовой дрожит воздух. У громкоговорителей стояли люди и растерянно смотрели друг на друга.
Вскоре ребята снова собрались в школе. Вместе они чувствовали себя сильнее. Тихон Емельянович Видишев хотел подбодрить своих учеников и сказал:
– Фашисты испортили наш праздник. Они ответят за это. Скоро мы разгромим врагов. Давайте несколько бутылок вина закопаем во дворе школы и в день окончания войны снова соберемся вместе.
* * *
Из 10-б уйдут на фронт две девочки и одиннадцать ребят из тринадцати. Семеро из них уже никогда не увидят родную школу. Другим придется перенести тяготы эвакуации, а кому-то и ужасы фашистской оккупации. Пройдут долгие военные годы, прежде чем выпускники 1941 года снова соберутся вместе. Откопают бутылки с вином и выпьют за Победу.
* * *
22 июня у Ильи Моисеевича Ривлина был день рождения. Ему исполнилось 27 лет. На два часа дня он пригласил родственников, друзей. Но Дора Григорьевна, его жена, так и не накрыла стол. После сообщения о начале войны она сказала мужу, чтобы он зашел к родственникам и предупредил их, что праздничный обед отменяется.
В тот же день брат И. М. Ривлина Яков ушел на фронт. Колонна красноармейцев прошла через весь город. Родственники бежали рядом и повторяли Якову одни и те же слова: «Береги себя». Он отвечал им: «Не волнуйтесь, скоро вернемся с победой».
Политрук Я. М. Ривлин погиб под Орлом.
Утром 23 июня была объявлена всеобщая мобилизация. К призывным пунктам, открытым в облисполкоме и 6-й средней школе, в казармах по улице Буденного, в Клубе металлистов и других зданиях, шли резервисты и добровольцы. Уцелевшие журналы регистрации прибывших сохранили имена тех, кто в первые часы войны ушел на фронт. На крышах наиболее высоких домов были установлены старенькие пулеметы и там круглосуточно дежурили бойцы. Зенитные батареи уже находились на боевых точках вокруг города и готовы были его прикрыть от вражеской авиации. Над городом пролетели немецкие самолеты. Была объявлена первая – уже не учебная – воздушная тревога. Раздались залпы зенитных орудий.
Людей отправили рыть окопы у аэродрома Витебского авиаполка, на Юрьевой горке, в районе поселка Тулово, у парка Мазурино и в других районах города. Но никто не знал, с какой стороны следует копать, и окопы делали вкруговую.
* * *
В марте из Москвы к родным в Витебск приехала рожать Мария Самуиловна Меймухина. Здесь жили ее отец Шмуил Роненсон, сестра Сима (после замужества она осталась на девичьей фамилии) с мужем Гдалем Аронсоном и дочкой Инной. Уютный родительский дом с небольшим садом стоял на краю Могилевской площади, у самого берега Западной Двины.
Роненсоны были семьей дружной, и родные уговорили Марию после рождения сына не торопиться с отъездом в Москву. Кто мог тогда знать, чем обернется для всех это лето…
«23 июня, – рассказывает Инесса Гдалевна Аронсон (по мужу Иванова), – папа встал раньше обычного. Мы тоже уже не спали. Мама спросила его:
– Ты уходишь?
– Зайду в военкомат и узнаю, будут ли вызывать резервистов, а оттуда пойду к себе в правление.
Папа работал бухгалтером-ревизором в «Швейпромсоюзе».
Закончился рабочий день, а папы все не было, и мы не понимали, в чем дело. Это потом выяснилось, что на работе он не появлялся: в военкомате ему сказали, что еще рано утром была объявлена всеобщая мобилизация, и предложили остаться для регистрации мобилизованных.
Не дождавшись отца, я легла спать. Вдруг чувствую, что кто-то дотронулся до моего лба. Открываю глаза и вижу: рядом сидит папа, гладит меня по голове и что-то говорит, а у подушки лежат детские книжечки. В четыре года я уже хорошо читала, и это стало моим любимым занятием на всю жизнь. Папа наклонился ко мне и тихо сказал: «Я еще приду».
Через несколько дней Г. Аронсон ушел на фронт. Жене обещал: как только прибудет на место, сразу даст знать. Но письма от него так и не было.
«Моя мама была человеком твердого характера, – говорит И. Г. Аронсон, – наверное, поэтому после отъезда папы растерянности и паники дома не было. Она по-прежнему ходила на службу – мама работала кассиром-оператором в банке, только теперь ей приходилось задерживаться дольше.
В начале июля внезапно заболела тетя Мария – у нее оказалось тяжелое пищевое отравление. Только через несколько дней она смогла стать на ноги.
А город бомбили все больше и больше. Вовсю вывозили фабрики и заводы. Банк тоже уже не работал. Дома решили немедленно эвакуироваться.
Перед отъездом дедушка предложил на всякий случай, как это делали другие витебляне, которые жили в своих домах, закопать в саду немного самых нужных вещей. Мама сначала не хотела так делать, но потом согласилась. Перед этим собрали все, что думали взять с собой, мне тоже подготовили небольшую сумочку с вещами. По рассказам мамы, это было 7 июля. Назавтра пошли на вокзал, пробыли там весь день, но в теплушку так и не попали. Решили вернуться домой, а утром пораньше снова пойти на вокзал. Помню, как мама, увидев на месте нашего дома погорелище, замерла на месте. Она не кричала, не металась, а только плакала и повторяла: «Лучше бы глаза мои этого не видели».
Дедушка нашел в глубине улицы за развалинами небольшого кирпичного дома что-то вроде старой времянки. Утром, когда я проснулась, увидела наши вещи, которые закапывали перед уходом на вокзал. Дедушки не было. Мама ответила мне: «Ушел на базар». Я знала, что он работал возчиком на Могилевском базаре, многие его там знали, как трудягу и доброго человека. Когда мы потом голодали, его знакомые нам помогали. С базара дедушка вернулся мрачный: «Говорят, что немцы уже на той стороне (так витебляне до войны называли западную часть города. – Авт.)».
Позже в автобиографии, сохранившейся в архивных документах партизанского отряда им. Суворова, С. С. Роненсон писала: «В июне 1941 года мне эвакуироваться не удалось в связи с тем, что к нам из Москвы приехала рожать сестра и заболела».
* * *
Поползли тревожные слухи о диверсантах, пробравшихся в город. Кто-то говорил, что они прячутся на Юрьевой горке, другие уверяли, что видели, как в Духовском овраге задержали лазутчиков. Действительно, в нескольких местах города в небо взлетали сигнальные ракеты. По улицам стали ходить бойцы батальона и проверять документы у всех, кто казался им подозрительным. Под эту категорию попадали и мужчины в шляпах, и женщины в туфлях на высоких каблуках.
* * *
23 июня был обнародован принятый накануне Указ Президиума Верховного Совета СССР «О военных трибуналах» [3]3
Чрезвычайный судебный орган.
[Закрыть]и «Положение о военных трибуналах в местностях, объявленных на военном положении и в районах военных действий». «Положение» давало право военным трибуналам, состоявшим из трех постоянных членов, рассматривать дела в течение 24 часов после предъявления обвинительного заключения.
* * *
23 июня отец Бориса Гинзбурга врач Лев Арсеньевич Гинзбург, участник двух войн – первой мировой и гражданской – отнес в редакцию газеты «Вiцебскi рабочы» письмо.
«Отправляясь на фронт, – писал Л. А. Гинзбург, – я уезжаю со знанием того, что за свою великую Родину, за коммунистическую партию, за великого Сталина я готов сражаться с проклятым врагом до конца. Горжусь тем, что мой сын, выполняя свой священный долг перед Родиной, едет вместе со мной. Я, как и все патриоты своей советской страны, уверен, что победа будет за нами».
Уезжая на фронт, Л. А. Гинзбург не знал, что 24 июня его письмо будет напечатано в передовой статье «За честь, свободу и независимость Родины». Все годы войны жена берегла этот номер газеты. И сегодня, спустя более чем 60 лет, он хранится в семейном архиве Гинзбургов.
В те июньские дни Боря Гинзбург попасть на фронт вместе с отцом не смог. В военкомате ему сказали: «Идите домой и ждите». Прошло несколько дней, а вызова не было. Борис пошел в горком комсомола, но и там его отправили домой.
6 июля вместе с матерью, вернувшейся из больницы после перелома ноги, Борис вынужден был эвакуироваться. В городе Чкалове (ныне Оренбург) он снова пошел в военкомат. Ответ был коротким: «Ждите повестки». И через несколько дней ее принесли. Потом были трудные годы войны, орден Славы и другие военные награды.
* * *
Люди были уверены в быстром разгроме гитлеровской Германии. Даже детей, отдыхавших в пионерских лагерях, не спешили отпускать по домам.
В начале июня 1941 года горком комсомола назначил студента третьего курса истфака Витебского пединститута Александра Когана старшим вожатым пионерского лагеря. Находился он в Старом Селе, примерно в 20 километрах от Витебска. Отрядными вожатыми стали его однокашники и студенты института. Начальником лагеря был доктор М. Фейгин.
«20 июня, в пятницу, все 10 отрядов выехали в лагерь, – рассказывает Александр Исидорович Коган. – Разместились, провели праздничное открытие лагеря – все как положено. Настроение и у ребят, и у вожатых было приподнятое.
В воскресенье утром я уехал в Витебск, чтобы провести день с моим школьным другом Абрамом Вышедским, приехавшим ненадолго домой после окончания Ленинградского летно-технического училища. Встретились, зашли в любимое витеблянами кафе в бывшей гостинице «Брози» – тогда оно находилось у моста на берегу Витьбы, на углу улиц Ленина и Толстого. Сидим за бокалом пива, ведем неторопливую беседу, вспоминаем друзей. Вдруг слышим, Юрий Левитан объявляет об экстренном сообщении и сразу – выступление В. М. Молотова. Может быть, это покажется сегодня странным, но у нас его заявление никакой тревоги, кроме легкого недоумения, не вызвало. Так же сидим, говорим о своем. В каждом из нас тогда настолько глубоко сидело убеждение в несокрушимой мощи нашей страны, что трагический смысл молотовского заявления дошел до сознания не сразу…
И все же во второй половине дня я вернулся в лагерь. Собрал детей, сообщил о выступлении В. М. Молотова, говорил им о том, что пока будет продолжаться смена, война уже закончится. Ребята слушали, моя речь беспокойства у них не вызвала.
В понедельник появились некоторые родители. Ответ всем был один: распоряжение о закрытии лагеря мы не получали. А сами ложились спать с одной мыслью: что будет завтра?
Шли дни, в лагерь приезжали родители. Мы обещали им внимательно следить за обстановкой. Одни оставляли ребят, другие – забирали. Но большинство ребят осталось.
Приехал кто-то из родителей и сказал, что немцы стали часто бомбить город. Мы решили вывезти лагерь. Но найти автотранспорт уже не смогли. Вожатые построили ребят по отрядам, и мы двинулись пешком на Витебск. Разумеется, мы волновались за детей, но, к счастью, все обошлось благополучно.
Вожатые сразу пошли в институт. Секретарь комитета комсомола Семен Фридман предложил нам вступить в народное ополчение. Так я и мои сокурсники стали ополченцами, потом – фронтовиками…».
В одном из боев Александр Исидорович был тяжело ранен, более года лежал в госпитале. В мае 1945 года на костылях, инвалидом вернулся в Витебск. Здесь он живет и сегодня.
* * *
Миша Беленький проводил лето в Летцах. 22 июня воспитатели сказали ребятам, что началась война, но волноваться не надо: Красная Армия сумеет их защитить. И только 3 июля ребят привезли в Витебск к родителям.
* * *
Фронт стремительно приближался к Витебску. Для приема раненых в здании пединститута по улице Пушкинской были оборудованы дополнительные палаты для эвакогоспиталя № 430, находившегося в Витебске еще с довоенных времен.
22 июня 1941 года, согласно мобилизационному плану, начальником госпиталя был назначен И. Н. Степаненко, бывший помощник начальника этого же госпиталя, комиссаром – А. О. Коляда, директор Витебского пединститута им. Кирова, главным хирургом – Борис Пуринсон, хирургом был Александр Митрошенко. Однако долго оставаться в Витебске госпиталю не пришлось: через несколько дней поступил приказ выехать в город Волоколамск, под Москву.
* * *
Первые бомбы упали на Витебск 26 июня 1941 года. Вражеская авиация бомбила вокзал и Старый мост через Западную Двину. Но они уцелели, разбит был универмаг, стоявший на правом берегу реки рядом с мостом.
«Воздушные бои над городом проходили ежедневно, – вспоминает Лев Исаакович Юдовин, военврач второго ранга, бывший тогда начальником санитарной службы 735-го артиллерийского полка. – Наши зенитки трудились самоотверженно, но за первую неделю был сбит лишь один вражеский самолет. Вся материальная часть наших зенитных батарей состояла из орудий старых образцов, и основные приборы были тоже старыми» [4]4
Личный архив С. Л. Юдовиной (рукопись).
[Закрыть].
Об этом же 26 июня писал Г. С. Усатенко: «…С оружием просто беда. Много старых учебных винтовок. Смешно и горько было – из этого оружия мы постреливали по немецким самолетам, пролетавшим над нами. Не всем командирам достались наганы. Надоедаем коменданту гарнизона и военкому: давайте боевое оружие» [5]5
Государственный архив Витебской области (далее по тексту – ГАВО), ф. 9742, оп. 2, д. 82, лл. 48, 52, 87, 89. «Память». Историко-документальная хроника города Витебска // Мн.: Издательство «Беларуская энцыклапедыя iмя Петруся Броўкi». – С. 422–423.
[Закрыть]. Неделю спустя Г. С. Усатенко делает в дневнике следующую запись: «…Наконец мы получили оружие – новенькие винтовки и станковые пулеметы, патроны. Каждому бойцу вручили по две бутылки с зажигательной смесью для борьбы с вражескими танками. Частично выдали обмундирование».
В эти дни появился приказ начальника Витебского гарнизона полковника Редченкова и коменданта гарнизона капитана Мироненко войскам гарнизона, предприятиям и учреждениям и всему населению, в котором говорилось: «…всякое движение жителей и автогужевого транспорта по городу Витебску разрешено с 5.00 до 23.00. После установленного времени разрешаю движение только трамваев специального обслуживания…, рабочих и служащих, которые едут на сменную работу…, автотранспорта по специальным пропускам». Всем зрелищным предприятиям, кино и театрам, садам и площадкам предписывалось прекращать работу в 22.00, торгующей сети – столовым, ресторанам и кафе – в 22.30. Машины «Скорой помощи» и дежурные аптеки продолжали работать круглосуточно. Приказом запрещался «въезд в город и выезд из города, за исключением лиц, которые следуют по служебным командировкам, а также колхозников и единоличников из прилегающих районов, которые прибывают для продажи своих продуктов на колхозных рынках». Приказ завершался словами: «За неисполнение и нарушение данного приказа виновные будут привлечены к строгой ответственности по законам военного времени согласно Указа Президиума Верховного Совета СССР о военном положении».
Местная служба противовоздушной обороны опубликовала «Правила поведения населения и обязанности администрации по ПВО». Правила требовали во всех домах, учебных заведениях и на предприятиях внутреннее освещение сократить до минимума, световые проемы зашторить светонепроницаемым материалом, на оконные стекла наклеить бумажные ленты, чтобы при бомбежке они не лопались от взрывной волны; гражданам, имевшим индивидуальные противогазы, всегда держать их при себе; для лиц, которые не могут пользоваться индивидуальными противогазами, и для других граждан в подвалах домов и в удобных для этого местах оборудовать специальные комнаты безопасности.
В этот же день Облснабосоавиахим опубликовал объявление, в котором сообщалось: «Мастерская витебского отдела снабжения Осоавиахима приступила к проверке и ремонту противогазов. Прием противогазов для проверки и ремонта от организаций, учреждений и граждан производится ежедневно с 9 часов до 17 часов. Винчевская улица, дом 7».
* * *
25 июня для борьбы с диверсантами и вражескими парашютистами был создан отдельный истребительный батальон.
Вспоминая об этом, комиссар батальона Г. С. Усатенко писал:
«28–30 июня.
Беспокоят ракетчики. С сумерками из разных мест взлетают ракеты вражеских лазутчиков, которые наводят воздушных пиратов на важные объекты города. Прочесываем город. Подозрительных лиц задерживаем и доставляем в штаб воинской части и в отдел УНКВД (Управление Народного Комиссариата внутренних дел – Авт.)».
* * *
Многие витебляне были в растерянности, они не знали, что делать – уезжать или оставаться. Те, кто помнили первую мировую войну, как бы утешая самих себя, говорили: «Я видел немцев в 1914 году. Чего вы боитесь?». А евреи еще добавляли: «Они говорят на таком же языке, как мы. Только немножко по-другому». Причем, убеждение, что немцы – нация культурная и европейское воспитание не позволит им убивать ни в чем не повинных людей, действовало парализующе. И многие даже не хотели слушать рассказы евреев о зверствах нацистов в оккупированной Польше. Их называли фантазерами, паникерами, говорили, что у страха глаза велики. А польских беженцев в Витебске было немало.
В статье Ив. Иванова «Витебское гетто», опубликованной в парижском журнале «Социалистический вестник», есть такие строки:
– На, почитай, что пишут о лодзинских евреях, – говорит мой знакомый, протягивая местную газету «Витебский рабочий» первых дней после начала войны. В «подвале» газеты был большой фельетон, в котором описывались немецкие зверства в занятой Польше: как собрали 200 еврейских женщин и детей в Лодзи и как их расстреляли.
Еврей, молодой парень, который в 1940 году переплыл Вислу, чтобы попасть в СССР, рассказывал, что по приходе в Варшаву немецких частей в черной форме евреи стали подвергаться оскорблениям, унижениям, их ловили и заставляли работать бесплатно целыми днями, не выдавая при этом ни пищи, ни питья… По совету своих родителей он решил бежать в СССР [6]6
Иванов Ив. Из недавнего прошлого: Витебское гетто // Социалистический вестник. Нью-Йорк – Париж: 1952. Том 32, № 1–2. – С. 26.
[Закрыть].
* * *
Если бы люди умели прислушиваться к горькому опыту своих современников, соседей, друзей, сколько трагедий они смогли бы избежать. Но человек всегда надеется на лучшее…
Многие не понимали, точнее сказать, не представляли себе, какой стала Германия после прихода к власти Гитлера. Они не знали, что фюрер с первых месяцев своего правления всю внутреннюю и внешнюю политику подчинил достижению давно задуманной им цели – полному физическому уничтожению евреев.
После заключения 23 августа 1939 года пакта Молотова-Риббентропа советская печать прекратила сообщать о нацистских преследованиях евреев. Наши газеты писали о Германии или хорошо, или ничего. И люди, далекие от политики, еще больше утверждались в мысли, что немцы – нация культурная и воевать с мирным населением они не станут.
Между тем политикам, государственным деятелям были хорошо известны слова Гитлера, сказанные в разговоре с министром иностранных дел Чехословакии 21 января 1939 года: «Мы уничтожим евреев. Им не удастся укрыться… День расчета настал».
Неделей позже – об этом же: «…результатом ее (войны – авт.) явится… уничтожение еврейской расы в Европе» [7]7
Уничтожение евреев СССР в годы немецкой оккупации (1941–1944) // Иерусалим: 1991. – С. 33.
[Закрыть]. И сказано это было уже не в дни «пивного путча» 8–9 ноября 1923 года в Мюнхене, и не в беседе один на один с дипломатом, а во время выступления в рейхстаге (германский парламент) в 1939 году. Речь была приурочена к шестой годовщине со дня прихода нацистов к власти.
Знало советское правительство и о зверском обращении оккупантов с населением захваченных Германией стран Европы. Но только после вторжения вермахта в пределы СССР на страницах советской периодической печати стали появляться сообщения о зверствах и расправах, которые учиняли гитлеровцы над мирным еврейским населением.
В эти дни газета «Вiцебскi рабочы» опубликовала статью С. Борисова «О новом порядке», установленном нацистами в оккупированной Польше. Значительную ее часть автор посвятил рассказу о положении евреев, оказавшихся в руках нацистов:
«…Еврейское население, – писал автор, – поставлено буквально вне закона. В городах все евреи согнаны в специальные кварталы – гетто [8]8
Место принудительного содержания евреев, насильственно изолированных от остального населения, отведенное немецкой военной администрацией и местной властью, огражденное и охраняемое эсэсовцами и местной полицией, созданное с целью тотального уничтожения его узников путем установления невыносимых физических и психологических условий существования.
[Закрыть], огражденные колючей проволокой. В гетто Варшавы заключено 500 тысяч человек, в Лодзи в еврейское гетто загнано 250 тысяч человек. Люди тут не имеют права появляться на улицах после 5 часов дня. Евреи с 10 лет обязаны носить на своей одежде особый знак – большую желтую или зеленую звезду. Для жителей гетто сделаны специальные деньги – мелкие монеты из дерева. Еврей не имеет права входить в трамвай общественного пользования. Каждый еврей обязан отрабатывать без всякой оплаты 2 года в трудовом лагере. Своеволие, чинимое германскими фашистами, не поддается описанию. В Домброве была подожжена синагога, переполненная молящимися. Тех, кто пытался спастись, расстреливали. В Калише фашисты убили 22 поляка и украинца, потом трупы сложили на телегу, запрягли в нее несколько евреев и заставили их возить телегу по городу. В деревне Грабек Петраковского района немецкий солдат застрелил десятилетнего мальчика, который показал ему язык. Когда родители, братья и сестры высказали свое возмущение, они также были расстреляны.
Широкие массы польского и украинского населения глубоко ненавидят фашистских угнетателей и палачей. В некоторых районах партизанские отряды ведут героическую войну против оккупантов».
Трудно сегодня сказать, какое впечатление произвела эта статья на читателей. Помогла ли она хотя бы кому-нибудь представить себе, какую угрозу людям несет фашистская оккупация. Кстати, сами немцы – от солдат до офицеров вермахта – говорили потом, что были удивлены почти полному незнанию советских евреев о жестоком преследовании нацистами еврейского населения. Откуда же они могли знать, если советская печать упорно молчала об этом?
Советское правительство знало об этом и тоже молчало. Не месяц, не два, а более полутора лет после начала Второй мировой войны. Знало оно и о том, что со дня на день Гитлер нападет на Советский Союз.
* * *
Лев Исаакович Юдовин пишет в своих воспоминаниях: «В середине марта (1941 года. – Авт.) все начальники служб полка получили приказ приступить к составлению мобилизационных планов на случай войны. Для этой цели каждому начальнику, и мне в том числе, предстояло изучить специальную инструкцию, согласно которой следовало составить мобилизационный план, сокращенно – мобплан. И все, кого это касалось, приходили утром в спецчасть, и там каждый работал за отдельным столом в течение 5 дней. Работали напряженно. Мы были уверены в том, что работу выполнили, как положено. Но не тут-то было. Когда через некоторое время прибыла специальная комиссия из военного округа проверить наши мобпланы, их все забраковали. Члены названной комиссии созвали всех авторов мобпланов и объяснили, почему они их не принимают. Нам всем приказали немедленно все переделать заново, учитывая все данные замечания. Это было уже в последних числах апреля 1941 года. Всем начальникам служб полка пришлось снова приходить в спецчасть с 8 часов утра до 22 часов вечера. Отпускали нас лишь на один час на обед. Так мы работали и в майские праздники… К концу дня 2 мая работу закончили, и нам разрешили идти домой. Вскоре наши мобпланы были проверены, и высшее начальство их одобрило».
* * *
Была еще одна причина, по которой люди не спешили эвакуироваться. В предвоенные годы очень популярной была песня, в которой утверждалось:
Мы войны не хотим, но себя защитим —
Оборону крепим мы не даром,
И на вражьей земле мы врага разгромим
Малой кровью, могучим ударом.
Или, например, в «Песне танкистов»:
Знайте, враги, на удар мы ответим
Так, чтобы вам никогда не забыть.
Не было, нет и не будет на свете
Силы такой, чтобы нас победить.
Об этом же писали газеты, говорили с высоких трибун, повторяли в многочисленных радиопередачах. Так была создана легенда о непобедимости Красной Армии. Самое удивительное, что в нее поверили даже те, кто по долгу службы был обязан знать истинное положение дел.
В доме родителей одного из авторов этой книги накануне войны квартировали командиры Красной Армии. В первый день, когда объявили войну, они успокаивали хозяев: «За неделю немцев отбросят, и война будет на их территории. Живите спокойно». Люди искренне верили в это и оказались в плену собственных иллюзий, пребывая в них даже тогда, когда фронт уже приближался к Витебску.
* * *
Многие жители не отважились на эвакуацию – ехать в неизвестность, в никуда. Люди боялись остаться без средств к существованию. Конечно, было жалко бросить добро, нажитое годами, оставить кастрюли, подушки, буфеты. Это сейчас, спустя десятилетия, мы можем спокойно рассуждать об этом. А ведь из этих самых кастрюль, подушек, буфетов, домов, с трудом приобретенных, и состояла жизнь людей.
После одного из авианалетов к Сарре Манулькиной пришел знакомый беженец [9]9
Человек, оставивший свое место жительства вследствие какого-нибудь бедствия, спасавшийся бегством.
[Закрыть]из Польши и сказал:
– Соня, бери девочку и уезжай, куда хочешь. Немец придет и всех порежет. Я уезжаю.
– Как это уйти? Как это – взять ребенка, а все добро бросить и уйти?
И она осталась.
Уходя на восток, люди верили, что через неделю-другую фашистов прогонят и они вернутся в Витебск. Лия Папкова, вспоминая о тех днях, рассказала такую историю. «С собой взяли самое необходимое. Смену белья, полотенце, мыло. Как будто уезжали на выходные дни за город. Вещи, которые представляли какую-то ценность – ковер, велосипед, посуду – спрятали в подвале, где обычно хранилась картошка. Я хотела одеть в дорогу хромовые сапожки, но отец сказал: «Заверни их и положи в подвал, а то в сентябре не в чем будет в школу идти». Я так и сделала. И ушла из дому в парусиновых тапочках. Мы были в эвакуации в Вольске. Наши довоенные друзья, добравшиеся до Вольска к зиме 1941 года, рассказывали, что буквально на завтра после нашего отъезда соседи сбили замки с дверей, открыли подвал и растащили все вещи».
* * *
28 июня 1941 года СНК (Совет Народных Комиссаров – правительство республики. – Авт.) и ЦК КП(б)Б приняли Постановление «О мерах пресечения паники и организации информации населения».
Вот его текст:
«Враждебные советской власти и нашему народу элементы, агенты фашизма в стремлении посеять растерянность и вызвать панику у населения наших городов и деревень распространяют всякого рода провокационные слухи, враки и небылицы.
В целях пресечения подрывной деятельности врагов советского народа Совет Народных Комиссаров Белорусской ССР и Центральный Комитет коммунистической партии (б) Белоруссии постановляет:
1. Обязать прокурора Белорусской ССР тов. Ветрова, областных и районных прокуроров немедленно арестовать и придать суду военного трибунала лиц, распространяющих разного рода провокационные слухи.
2. Самовольно покинувших свои посты: начальника… заведующего… секретаря РК КПБ… председателя райисполкома… арестовать и придать суду военного трибунала как трусов и дезертиров (вместо проставленных нами многоточий в постановлении указаны фамилии, должности и места работы названных лиц. – Авт.).
3. Обязать все обкомы, райкомы, горкомы КПБ, исполкомы областных Советов трудящихся провести широкую политико-массовую разъяснительную работу, обеспечить выпуск газет, организовать издание листовок плакатов, разъясняющих и формулирующих задачи населению в военных условиях».
Появление такого постановления в условиях того страшной военного времени вполне объяснимо. Однако в постановлении не было главного: оно не обязывало местные органы власти информировать население о продвижении вражеских войск к местам его проживания и, в случае угрозы оккупации, содействовать эвакуации людей.
